Лекарь-воин, или Одна душа, два тела

Глава 10

На следующий день после этого разговора, ранним утром, едва стеснительно забрезжил рассвет, развернулись масштабные осадные работы. Первым делом перешеек был перегорожен невысоким валом, защищающим казацкий лагерь от возможной вылазки гарнизона крепости. Строили вал казаки под прикрытием десятка «ладошек», ведь татарская конница периодически пыталась помешать работам. Периодически на своем резвом скакуне появлялся куренной атаман, казаки которого были заняты в земляных работах — проверял ход работ, хвалил упорных работников, лаял нерадивых — такие везде имеются. По его довольной физиономии, когда он проносился мимо моего куреня, нам было понятно — все идет по плану, без осложнений, и это вселяло в нас дополнительную долю положительного наступательного настроя. Шутки не смолкали, раздавались громогласные взрывы дружного казацкого хохота. Иногда даже зло шутили:

«Был у нас случай, пришли два жида на Базавлук и просятся:

— Возьмите нас, мы хотим казаками стать!

Казаки их отшивают и так и эдак, мол не место жидам на Базавлуке, но жиды не отстают. Достали казаков, ну те и говорят: вот переплывите Днепр туда и обратно, тогда и примем вас в казаки. Переплыли жиды на другой берег, плывут обратно из последних сил гребут. Добрался Мойше до берега и упал на песок, а Абрам уже у самого берега тонет и кричит:

— Мойше!!! Мойше!!! Помоги! Тону!

Мойше:

— А где ты видел, чтобы казаки жидам помогали!?» Ну, примерно в таком духе слышались высказывания и истории, в том числе, скабрезного содержания… Казаки есть казаки, им далеко до политкорректности…

Удивительно, но очень серьезная крепостная артиллерия не сделала ни единого выстрела. Возможно, экономили порох или готовили какую-нибудь каверзу — неизвестно. Пойми этих татар или османов, одно слово басурмане. Я бы не упустил такой возможности — такое лакомое скопление противника. Хотя, может быть дальность стрельбы этой артиллерии оставляла желать большего. Все более-менее пригодные для сборки штурмовых лестниц деревья в округе безжалостно вырубались. Зная о цели похода, конечно, привезли какое-то количество лестниц с собой, но в таком деле, как взятие хорошо укрепленной крепости, лишним не будет ни что.

К счастью, наш курень занимался охраной пушек и огневого запаса, и не был непосредственно задействован в подготовке к штурму. В свободную минуту я решил посмотреть Аслан-крепость с близкого расстояния. Помня о мастерстве татар точно пускать стрелы, я старался не приближаться к стенам слишком близко, да и головой нужно было вертеть во все стороны. Кочевники мастера укрываться на ровной, как обеденный стол степи. Попадать в плен мне не хотелось — оно мне надо, такое приключение на свою задницу? Осмотрев крепость с приличного расстояния, я пришел к выводу, что ее захват, если он у нас получится, обойдется большой кровью, нет, не так: очень большой кровью.

Аслан-крепость возведена из крупных блоков местного песчаника. Высота стен достигает примерно десяти-двенадцати метров. Под стеной проходит широкий и глубокий ров, правда совершенно сухой. На двенадцати башнях крепости установлены пушки довольно крупного калибра, более точно установить не смог, ни моего любимого цейсовского бинокля, ни подзорной трубы, ни снайперской винтовки с хорошей оптикой в моем распоряжении, к сожалению, не было. Но и этим османы не ограничились. По периметру всех стен в отдельных местах снесены зубцы, и там устроены артиллерийские позиции с пушками малого калибра. А вот гарнизон басурман, как мне показалось, очень многочисленный, на стенах сновали в разных направлениях мусульманские воины. Если за стенами укрылись пять-шесть тысяч османских бойцов, то взять крепость мы не сможем. Численный перевес на нашей стороне, но он незначительный. Как говорят специалисты военного дела, обороняться немного легче, чем нападать, и потерь у обороняющейся стороны намного меньше. Я с этим утверждением полностью согласен.

Вернувшись в лагерь, не стал ни с кем делиться своими наблюдениями и выводами. Неизвестно, как их истолкуют мои товарищи по куреню. Да они и сами, как говорится, с усами. Чтоб не получилось, что я учу отца делать детей. Мой наставник Герасим, дай Бог ему здоровья, меня неплохо натаскал в военном деле. Ведь до попадания к нему, я имел отдаленное понятие о способах и методах ведения боевых действий в современных условиях. Да, я в свое время окончил артиллерийское училище, имею понятие о применении на практике различных систем, но это было тогда и в том времени. А здесь и сейчас, совсем другие условия. Еще меня удивило отсутствие под стенами флота казаков. Он, как было задумано, должен блокировать крепость с воды, не допускать поступления осажденным подкреплений и продовольствия. Объезжая крепость, я заметил довольно оживленную работу порта крепости. Небольшие суда, как парусные, так и гребные, бороздили воды в разных направлениях.

— Что голову повесил, Василий? — подтолкнул меня в бок Петр, — скоро кулеш поспеет, кашевар обещал загрузить в котлы по целому барану. — У нашего Сидора всегда стряпня вкусная получается, говорят, он с малолетства с котлами да горшками возится. Не смотри, что он такой пухлый да румяный, саблей владеет на загляденье. Может с завязанными глазами, на слух рубить, брошенные в него ветки и поленья.

— Утолить голод, это хорошо, а хорошо набить брюхо еще лучше.

— Ха-ха-ха, — заржал Петр, — сказанул ты, Васька, рассмешил. — Слова говоришь веселые, а глаза грустные. По своей молодой жене скачаешь?

— И по жене скучаю, и думу думаю.

— Видно не очень веселая дума.

— Не веселая. Поход у нас какой-то странный. Басурман в крепости, как блох на собаке. Вся округа голая, нигде не видно и не слышно местного населения. С плавней наши чайки не подходят к крепости, да и мы осаду ведем как-то неторопливо.

Наш разговор прервали громкие выстрелы пушек.

— Смотри Васька, наши пушкари стали садить по воротам, — громко кричал Петр, взобравшись на воз. — Разнесут ворота, пойдем на приступ. В крепости много разного добра, хорошую добычу возьмем.

Послушал я речи своего товарища-казака и задумался: а какая мотивация казаков? Родину защищать иль чужестранцев пограбить, трофеями свою личную поклажу утяжелить? Хотя, что я об этом размышляю — тут совсем другая у людей мораль, тут нет всяких замполитов, воспитательной работы и прочего. Здесь все важно народу — и державу боронить от вражеских набегов и заработать толику денежек в любой форме и валюте.

Я тоже залез на воз, решил посмотреть, как работают наши пушкари. Пока попаданий в ворота я не заметил. Ядра падали с недолетом, рикошетя от земли, теряли пробивную силу, и просто подкатывались к стене. Затем пушкари внесли поправки в наводку, и ядра стали попадать в стену, не причиняя вреда воротам. Где-то после второго-третьего залпа удалось добиться удачного попадания в одну створку ворот. К сожалению, щепки в стороны не полетели, казалось, что ворота изготовлены из прочного железа. Османы тоже решили ответить, произвели несколько выстрелов из пушек на башнях. Не попали, но шуганули наших артиллеристов знатно, те стали более осмотрительно перезаряжать пушки. Практически до обеда велась стрельба с нашей стороны, но я не видел никаких существенных результатов.

Кулеш у Сидора, как всегда, удался. Наваристый и очень вкусный. Правду говорят, что на свежем воздухе можно скушать даже самую гадкую пищу, но в данном случае варево Сидора было отменным. Я быстро опустошил свою миску, и почувствовал приятную тяжесть в желудке. Сейчас бы подремать в тени часок-другой, но никто меня не освобождал от несения службы по охране наших опасных и очень нужных припасов.

До самого вечера наши пушкари пытались повредить стены и входные ворота, и безрезультатно. Пошел в шатер к Тихону Чубу, нужно было сменить повязку. Пропустили меня беспрепятственно. Внимательно осмотрел рану. Воспаления нет, швы не разошлись. Смазал «вонючкой», наложил свежий мох. Пока бинтовал, прислушивался к разговору. Чуб ставил задачу куренному Черкасского куреня. Его казакам ночью предстояло скрытно подняться на северную стену. Там, по словам Чуба, есть удобный подход почти у самой воды, и охраняется этот участок стены не так строго. Не многие смогут вернуться из этой ночной вылазки, проскользнула в голове мысль. Закончив с врачеванием, вернулся к своим товарищам. Поскольку время моего бдения припадало на раннее утро, улегся спать, надо быть бодрым, чтобы в карауле не уснуть.

Поспать удалось недолго. Разбудили ружейные и пушечные выстрелы. Не иначе, черкасские казаки нарвались на неприятности, теперь жди вызова на лечение раненых. Как в воду глядел. Позвали. Пришлось резать и штопать, делать перевязки. Одному казаку отнял руку по локоть, от нее остались одни ошметки, ладонь и часть костей, валяются где-то под стеной. Молодому парню, чуть старше меня, с большим трудом сложил правую ногу. Он был без памяти, и я не выяснил, где он так качественно ее сломал. Из двух десятков раненых, прошедших через мои руки, четверо в тяжелом состоянии — перспективы на их выживание мизерные, все зависит от внутренних резервов организмов.

С рассветом артиллерийский обстрел крепости возобновился, огонь вели все осадные пушки. К ним присоединились наши «кулачки», установленные почти на гребне защитного вала. Непрерывная канонада не помешала нам спокойно позавтракать и продолжать готовиться к штурму, который, по словам нашего куренного, намечен на обеденное время. Я проверил свой мушкет и пистоль, прошелся точильным камнем по острой сабле. Мог бы ничего этого не делать, я знал, оружие у меня в полном порядке, но мне нужно было унять возникшее волнение, а если говорить правду, то меня терзал страх. Не подавал я виду, но избавиться от липких объятий этого подлого чувства никак не мог. В принципе бояться не зазорно, но нельзя свой страх демонстрировать окружающим меня казакам, засмеют, посчитают трусом, а это хуже смерти. Я пытался загнать страх поглубже в подсознание, как учил меня Герасим, но почему-то это не очень получалось. Предательски тряслись руки, подрагивали ноги. Говорить старался поменьше, опасался выдать свое состояние дрожанием голоса.

По сигналу трубы мы подхватили длинную лестницу и побежали к крепости. На ходу я прочитал мысленно «Отче наш», надеялся на Его защиту. Известная истина: чем ближе передовая, чем ближе окопы неприятеля, тем больше верующих. Мы штурмовали стену в стороне от ворот. Предстояло опустить лестницу в ров, и приставить ее к стене. Ее длины должно хватить до верхних зубцов. Преодолели половину пути. По нам защитники крепости открыли огонь со всех видов оружия. Рявкали пушки, стреляли ружья и свистели стрелы.

Нам пока везло. Десяток бежал в ногу, не снижая темпа, попавшие в лестницу несколько стрел, никому вреда не причинили. Вот уже показался край крепостного рва. За многие годы он немного оплыл, и спуск стал пологим. С разгона уперли нижний край лестницы в дно рва, и прислонили ее к стене. Первым стал подниматься Петр, я за ним, поскольку мы самые крепкие в нашем десятке, и нам предстояло подняться на стену и связать боем басурман, чтобы наши товарищи тоже могли подняться. Сказать легче, чем сделать. Мы находились на средине лестница, когда в нее угодило тяжелое бревно, сброшенное со стены. Удар был такой силы, что лестница переломилась посредине. Мы, подобно дозрелым яблокам, посыпались вниз, сопровождаемые выстрелами из ружей и самопалов. Кто-то кричал от боли, кто-то тихо умирал, наткнувшись на обломки нашего штурмового орудия. Я не пострадал, удачно свалившись на кого-то из казаков. Повертел головой, заметил ворочающегося у подножья стены Петра. На левом плече казака расплывалось кровавое пятно. Посмотрел по сторонам, и меня прошиб холодный пот. До стены добежал только наш десяток, остальных или выбили, или они вовремя повернули назад. Подхватив Петра под руки, помог ему подняться. Он стоял, покачиваясь, видно еще не отошел от падения. Быстро проверил остальных. Четверым, мы уже ничем не поможем, казаки погибли. Еще один казак Степан, сидел, пытаясь зажать рану на ноге. Быстро установил ему жгут. Взвалив себе на плечи Степана, подталкивал Петра к нашему лагерю. Бежали обратно, сколько было сил. Нести на себя казака с полным вооружением дело не из легких, да еще нужно помогать Петру, не потерять направление. От ранения его все время уводило в сторону. Вал скрыл нас от обстрела врагов. Не останавливаясь, потащил своих товарищей к нашему возу, нужно оказать помощь, иначе сгинут казаки от потери крови.

У Петра было сквозное ранение плеча. С ним я разобрался быстро. Рану прочистил, обработал и забинтовал. Вот со Степаном пришлось повозиться. Пуля, пробив ногу выше колена, не вышла наружу, образовала с внутренней стороны приличную припухлость ярко красного цвета. Ни о каком обезболивании речь не шла, пришлось резать по живому. Я просто дал Степану в зубы кожаный ремешок, чтобы он случайно зубы себе не поломал. Пулю извлек. Нормальная, круглая, и главное целая, в теле кусочков не оставила. Прочищая рану, выловил маленький ошметок шаровар, значит, посторонних предметов больше не осталось. Когда заканчивал перевязку, меня уже дергал за руку Твердохлеб, нужно было бежать спасать других казаков. Сбросив все, за исключением сабли побежал за куренным.

Буквально в десяти метрах от нашего воза собирали раненых казаков. Стояли громкий мат, стоны и крики раненых и умирающих казаков. Им пытались помочь, по мере сил и умений, казаки, хоть как-то владеющие способами врачевания, которое сводилось к одному — накладыванию повязок. На первом этапе это спасало от обильной кровопотери. Я брался лечить только самых сложных, из которых нужно было извлекать пули, осколки и стрелы. Тяжелораненых, с пробитой брюшиной и грудиной, казаки складывали в стороне, прекрасно осознавая, что выжить им не суждено, да и не успею я до них добраться. К заходу солнца, я израсходовал весь запас трав из своей сумки. А скольким казакам оказал помощь, сказать затрудняюсь, их было очень много. Когда унесли очередного казака, я присел возле колеса воза, обессиленный. Немного передохнув, отправился к своим товарищам.

— Спасибо тебе, Васька, — похлопал легонько меня по плечу здоровой рукой Петр. — Если бы не ты, сдох бы я под стеной. А так ты меня дотянул до лагеря, и Степку на себе вынес.

— Мы же в одном десятке состоим, из одного котла едим, — устало произнес я.

— Нет больше нашего десятка, Васька, полегли казаки. Только трое нас и уцелело. Степка, воевать не может, да и ходить ему не сподручно, даже опираясь на палку, его уже загрузили на телегу, отправляющуюся в Базавлук.

— А сам чего здесь отираешься? Ни стрелять из самопала, ни рубиться саблей ты не годен. Поехал бы на Базавлук, а там и в Заречье здоровье поправлять.

— Если поможешь собрать пожитки, то поеду сразу домой. Жаль, что не вынесли тела побратимов из-под стен, оставили там оружие, а оно семьям могло пригодиться.

— Сам видел, некогда было собирать, басурмане нас приложили от всей своей басурманской души. Удивляюсь, как нам удалось оттуда убежать.

— Ладно, пока тебя опять не уволокли врачевать казачков, помоги, брат, собраться.

Ближе с полуночи погрузку завершили. Петр оказывал посильную помощь, несмотря на ранение. Караван подвод, телег и возов с ранеными и увечными покинул лагерь еще до восхода солнца. Я просил Петра передать маме от меня поклон, а она в свою очередь передаст его моей жене.

Остался я один. Был десяток, да весь вышел, и всего в одном единственном штурме приняли участие. А сколько всего казаков сложили головы, я не знаю, но, думаю, немало.

Вновь возобновили обстрел крепости наши пушкари. Как я смог определить, стреляли значительно чаще. Неужели вновь будет бессмысленный штурм? Ведь ни одной прорехи еще в стенах не сделали, а лезть на высокие стены по лестницам, только лишние потери будут. А что гадать, как начальство прикажет, так мы и поступим.

Остап Твердохлеб разыскал меня возле раненых — я заканчивал их осмотр. Наибольшее опасение у меня вызывало состояние дядьки Ивана. Размозженная нога, несмотря на мои усилия, по ее сохранению, сильно опухла, появилась нездоровая чернота в месте множественного перелома. Наверное, доведется отнимать ногу почти до коленного сустава, чтобы дядька Иван выжил. Я ему так прямо и сказал.

— Василий, ты из своего десятка остался один, — устало произнес Твердохлеб. — Перебирайся с пожитками в десяток Осипа, он твой земляк, а с близкими людьми воевать легче.

— Мне дядьке Ивану ногу резать надо, не сделаю этого, он помрет не сегодня, так завтра, — пытался я хоть как-то дистанцироваться от моего недруга, и потянуть время, в надежде, что Твердохлеб передумает.

— Тогда поспешай, на ночь намечается штурм. Пушкари хорошо одну стену побили, пошла трещинами, скоро должна часть обвалиться. Чуб наказал готовить ночной штурм, а у меня казаки все наперечет. Вот поэтому и тебя в десяток Осипа пристрою.

— Ладно, когда закончу, тогда и переберусь.

Такой ругани, услышанной от дядьки Ивана, я не заслужил. Я его, можно так сказать, от смерти спасаю, а он поносит меня последними словами, обвиняя чуть ли не во всех смертных грехах. По его словам, выходит, что это я ему ногу изувечил, а не османы, скинув на него увесистый камень. Он бы и в ухо мне заехал, не держи Ивана пара казаков. Сначала он громко и весьма нелестно отзывался о всех моих родственниках и родителях, причисляя всю мою родню вместе со мной к самым презренным сословиям общества. Накричавшись вволю, дядька отрубился от болевого шока, а я закончил формирование культи. Так его беспамятного и погрузили на телегу. Надеюсь, когда он придет в себя обоз с раненными казаками будет уже далеко, и до меня не долетят камни его позорных ругательств.

К костру десятка Осипа я пришел в полной темноте, предварительно разместив в непосредственной близости телегу, с привязанным к ней Иродом. Жеребец увлеченно поедал предложенный ему овес, ведь пасти его негде, всю траву уже порядком подобрали другие лошади, которых в лагере множество. Поздоровался.

— Садись со мной рядом, — предложил Савелий Иванович, — я с нашими казаками поминаю погибших. — Правда, ни меда, ни вина предложить не могу, нет его в лагере.

— В лагере нет, а от Васьки сивухой разит, — с ехидцей произнес Осип. — Сам жрет, никому не предлагает.

— Это снадобья у меня на переваре настояны, ими раны казакам обрабатываю. Если хотите, дядька Осип, и вам в кружку налью, отведаете на вкус. Только потом долго будете животом маяться.

— Не давай ему настоянок, Василий, — смеясь, сказал старый казак Федор, — потом будет дристать под каждым кустом, воздух портить. Наваливай в миску кашу, и лопай, нам пора спать ложиться. Сразу после полуночи выступаем.

Поел овсяной каши с мясом, поблагодарил кашевара, и пошел пополнять свои лекарские запасы в сумке. Мало у меня осталось сухих трав и мха, от силы на два-три дня, и все, да и «вонючка» заканчивается, на дне маленького бочонка, чуть больше литра плещется. Надеюсь, возьмем крепость, там пошурую по домам и лавкам, найду нужные травы, уж очень сильно я поистратился в этом отношении.

Последнее время у меня были большие траты снадобий для лечения киевского гостя. Я пару дней ухаживал за раненым гостем, обрабатывал рану, перевязку обновлял, скармливал ему немного всяких укрепляющих трав, а также на свой страх и риск подсыпал успокоительных, снотворных средств, чтобы мозги у этого человека работали не очень четко и смекалка его с наблюдательностью оставались в чуть притупленном состоянии.

Заранее подготовленный к моему приходу пациент сидел, подставив спину с «чайкой» для удобного осуществления моих врачебных манипуляций. На все про все уходило минут десять. Расположившись сбоку и сзади от пациента, я споро обрабатывал и входное, и, заодно выходное отверстие раны. Швы не воспалялись, раны имели нормальное для подобного случая состояние. Чуб встревоженным тоном строго интересовался ходом заживления ран. Я, понимая его игру, бодро отвечал. Выдумывать мне ничего не надо было. Все действительно шло своим чередом, нормально. На всякий случай я каждый раз подчеркивал, что Иван Панкратович нуждается в постельном режиме, хорошем питании и тому подобное. Строго запрещается участвовать в каких-либо активных мероприятиях, учитывая угрозу расхождения швов. Иногда не возбраняется пешее перемещение из шатра в шатер. Но желательно и это минимизировать. И никакой верховой езды, Боже упаси! Швы, однако…

Атаман сделал все, как и было решено нами ранее. Я, как в воду глядел, все прошло по предполагаемому мной сценарию. После неожиданного заявления атамана Чуба об имеющемся у нас во вражеской крепости своего человека, гость вознамерился под вечер сходить в очередную разведку, но был решительно остановлен Чубом под предлогом заботы о его здоровье и ответом перед вышестоящим начальством. Скривившись, Иван Панкратович, заявил, что должен об изменении срока штурма известить ставку верховного главнокомандующего. Чуб подыграл, сказав, что это обязательно надо сделать и побыстрее.

Короче, ближе к вечеру Федоты принесли «сбитого» их «ястребками» окровавленного голубя. Не буду описывать все сложности их выхода в нужное место, маскировки и ожидания в засаде — трудно им пришлось, но кому на войне легко? Надо учитывать, что при них были птицы, которым трудно объяснить, отчего они должны сидеть в таком странном состоянии.

С голубем, радостные от осознания своей важности и результата их работы, Федоты доставили и записочку, из которой четко следовало, что сообщение адресовалось командованию османской крепости. Что и требовалось доказать! Лазутчик в наших, натруженных, казацких руках! Есть о чем мило побеседовать с представителем Киева.

Не успел улечься, позвали к атаману. Хочешь не хочешь, а идти надо. Прихватил саквояж, и потопал за посыльным.

— Василий, эта падаль не хочет мне ничего рассказывать, — возмущался Чуб, сидя в шатре. — Я к нему по-хорошему, можно сказать, со всей душой, а он меня разными погаными словами обзывает. А еще грозится, говорит, что его покровители в Киеве мне голову срубят за вероломство.

— Так, может, зря вы, батьку, напраслину на человека возвели, — подмигнул я незаметно Чубу, — Иван Панкратович хочет нам помочь, и всячески в этом старается. — Жизнью рискует добывая сведения для облегчения осады.

Чуб смотрел на меня непонимающе.

— Послушай, Тихон, паренька, — кривясь от боли, сказал связанный вражеский лазутчик. — Ну, разве я могу вредить своим же братам-казакам? Я за них готов жизнь отдать! Вон даже стрелу получил, радея за общее дело. Одумайся, пока не поздно, и отпусти. Не буду тогда отписывать в Киев о твоем поступке.

— Вы, дядька Иван, получили очень интересное ранение, — обратился я к задержанному. — Такое впечатление, что в вас стреляли из лука с двух-трех метров, почти в упор, направление раны на это показывает. Горизонтальная она, даже как будто входная рана чуток ниже выходящей. Очень странная рана…Но может быть, кто-то умышленно проткнул ваше тело стрелой, ведь ни один важный сосуд или сухожилье не задето. Да, крови много, рана болезненная, но не опасная для жизни и здоровья, и вы прекрасно это знаете. Потому и рвались в разведку, когда дядька Чуб рассказал о штурме крепости, в котором нам должен помочь верный человек из крепости. Хотели упредить своих хозяев?

— И ты туда же? Я думал, ты молодой и понятливый лекарь, а ты заодно с этим старым дураком. Ничего, доберусь до Киева, все расскажу, кому надо, тогда повертитесь.

— Когда вы туда доберетесь неизвестно, а мы здесь рядом. Поведайте о своем предательстве, облегчите душу.

— Надоели вы мне. Ничего говорить не стану.

— Тогда прошу меня великодушно простить, Иван Панкратович, но я вам сделаю больно, очень больно. Саднящая рана от стрелы ничто, по сравнении с той болью, которую испытаете сейчас.

Обещал и сделал. Вогнал несколько иголок в нервные узлы. Иглы можно применять не только в лечебных целях, например для обезболивания, но можно побудить человека к общению.

Как орал Иван Панкратович, не передать, извивался всем телом, осыпал нас проклятиями и угрозами, но категорически отказывался каяться. Пришлось добавить несколько игл в схему.

Противно говорить, но допрашиваемый обгадился и обмочился, правда, стал более разговорчивым.

История грехопадения Ивана Панкратовича довольно обычная для этого времени.

Он в составе сотни искателей приключений на свою задницу, атаковал купеческую галеру в дельте Днепра. Предводитель казаков, кстати отец Ивана, хотел побыстрее захватить добычу и отправиться домой, но не учел, что купцов могут охранять военные суда османов. Две чайки нарвались на пятерку боевых галер под командованием самого Капудан — паши. Численный перевес в силах и опыт морских сражений был стороне османов. Чайки взяли на абордаж, большую часть казаков перебили, а два десятка взяли в плен. В число пленных «счастливчиков» попал Иван вместе с отцом. В этом бою Иван Панкратович обзавелся ранением в форме морской птицы. Закованных в цепи казаков доставили в Корчев-Воспоро, выставив на продажу на невольничьем рынке.

Когда Иван от голода терял сознание, всех казаков купил какой-то богатый горожанин. Пленников накормили, отмыли, а потом стали выкликать по одному для беседы. Иногда после бесед, казаки не возвращались в сарай, пропадали бесследно. Ивана привели на беседу спустя два дня. Немолодой осман, одетый в дорогие одежды, сверкающий золотыми перстнями, представившись Селим-пашой, угостил Ивана щербетом, халвой, пахлавой и вкусным чаем. Иван подношения принял и проглотил за несколько минут. Не успел Иван вытереть рот, как тут же был извлечен из-за стола огромным, звероподобным человеком, и подвергнут жестокому избиению. Все сладости покинули организм, и сознание не отстало. Три дня Ивана щедро кормили и избивали. Только на четвертый день Селим-паша предложил Ивану служить султану. Полностью сломленный Иван дал согласие. Вместе с ним и в его присутствии дал согласие чиновник из окружения короля Южного королевства, который попал в плен ранее, по пути в какое-то иноземное посольство. Естественно Селим-паша не поверил на слово новоявленным предателем, а повязал их кровью. Изменники убили на глазах друг у друга по два казака. Кстати, Иван убил собственного отца. Свидетелями убийства были два казака, которые поставили крестики в бумагах написанных Селим-пашой. Теперь этих несчастных держали отдельно от всех, отлично кормили, и на работы не выводили.

Чиновник отправился на родину, а Иван остался в Корчеве-Воспоро, где в течение года Селим-паша обучал его премудростям профессии лазутчика. За это время Иван успел отречься от христианства, принять ислам и жениться по указке Селим-паши на дочери татарского мурзы находящегося на службе у султана. Ну, потом пошла у Ивана настоящая служба предателем. Он втирался в доверие группам казаков, наводил на них османов или татар. За захваченных в плен казаков получал приличное вознаграждение. Немного погодя Иван уже самостоятельно выбирал пленников для Селим-паши в разных странах, применяя снотворные настои. За счет личной изворотливости длительное время был неуловим, тем более взаимодействовал с чиновником из Киева, от которого получил команду на участие в последней операции.

Как ни пытались стимулировать Ивана к нормальной беседе в отношении чиновника королевства, он, даже испытывая сильную боль, любыми способами уходил от этой темы. Я поставил еще несколько игл, что вызвало новый всплеск боли, но безрезультатно, предатель просто вырубился от болевого шока. Привел его в сознание полным ведром холодной воды, правда, это подействовало недолго, допрашиваемый вновь отключился.

— Давай отправим его пока под охрану, — предложил Чуб, — сейчас от него толку мало. — Вот завтра снова за него возьмемся. Тебе нужно к ночному штурму готовиться, а мне раздать всем наказы.

Чуб вызвал дежуривших у шатра казаков, и передал связанного пленника, наказав сторожить его неусыпно.

Возвратившись в свое подразделение, я улегся возле своей телеги, положив рядом оружие, и лекарскую сумку с инструментом, чтобы было под рукой, когда к штурму начнем готовиться. Так, под грохот безостановочной пушечной стрельбы и заснул.

— Слушайте меня, казаки, — вещал Савелий Иванович, собрав остатки сотни вокруг себя. — Наш курень пойдет на приступ первым. Пушкари обрушили большой участок стены, и сейчас бьют туда со всех сил. Кидать туда ядра прекратят, когда мы подойдем. Предупреждаю, бежать редко, не толпой. Присматривайте друг за другом, особливо, если кого-то ранят. Таких дозволяю выносить, но приступ не прекращать. Берегитесь, и не попадите под свои ядра. Все поняли?

Ответом сотнику была тишина, каждый казак думал о своем.

— Тогда начинаем выходить к валу, — продолжил сотник. — На крепость бежать без криков. Орите потом внутри, сколько душе угодно.

В этот раз меня страх не давил, было только сильное беспокойство. Шагал вместе со всеми к валу, и радовался, что не нужно тащить на плечах тяжелую и неудобную лестницу. В пролом пролезем и без подручных средств, он огромный, я его успел рассмотреть в сполохах взрывов. Вот уже в проломе, можем нарваться на серьезное сопротивление османов. Они непременно будут по нам стрелять со стен, и из других удобных мест. Ох, умоемся мы кровью, не одна вдова в Заречье зайдется криком по погибшему мужу.

Когда до крепости осталось метров двести, с шага перешли на бег, старались быстрее преодолеть хорошо простреливаемое пространство. Басурмане не зевали, открыли стрельбу, правда, попадания были редкими. Были слышны стоны раненых казаков, но никто не вопил громко, не хотели подводить остальных — раненые падали, зажав свои стоны зубами накрепко.

Вот я уже возле стены. Внезапно мне под ноги скатился казак. Я наклоняюсь к нему, хотел проверить его, и вдруг что-то врезается мне в затылок. К ночной темноте присоединилась темнота в сознании. Занавес.