Лекарь-воин, или Одна душа, два тела

Глава 14

— Рад тебя видеть, Васент де Ришар, прошу, присаживайся, пожалуйста, — предложил Гаспаро Бруни. — Мне Кьяра все подробнейшим образом рассказала о вашем приключении. Но я бы просил тебя сохранить ваше совместное путешествие в тайне. Сам понимаешь, она девушка, ей уже пора подумать о замужестве. А кто согласится взять Кьяру в жены, если узнает, что она провела два месяца в объятиях другого молодого человека. Я очень надеюсь на твою порядочность.

— Как скажете, сеньор Гаспаро. Рассказывать о происшествии третьим лицам я не намерен. Мы не знакомы, вы не знаете, что я из себя представляю. Поэтому должен сказать вам следующее. Кьяра мне как сестра, зачем же мне усложнять ей жизнь? Да я и другим людям, вне зависимости от степени знакомства и развития дружеских отношений, подлости никогда не чинил. С врагами, разбойниками, посягавшими на мою и моих друзей жизни, я поступал по-разному, но тоже в честном бою. И всегда с помощью сабли, кулаков или своего ума, но никогда — с помощью недостойных интриг. Можете на мой счет быть уверенными — я сохраню в тайне наше с Кьярой совместное путешествие. Главное, чтобы она сама не проговорилась, к примеру, рассказывая подругам, откуда у нее появился такой замечательный пес.

— Спасибо, сеньор Васент, за откровенность и прямоту, я ценю все твои качества, присущие настоящим мужчинам, но у меня, как отца, есть еще один вопрос. Должен сказать, очень неудобный для тебя вопрос. Но прошу понять меня правильно: понимаю, дело, как говорится, молодое, сам был молодым и горячим, так вот, ты не обесчестил ли Кьяру в одну из ночей на острове, под воздействием страсти, не выдержав присутствия рядом с тобой столь привлекательной и юной особы, как моя дорогая дочь?

— Сеньор Бруни, перед лицом Господа нашего, заявляю, что не покушался на честь вашей дочери. Считаю подобные поступки, использование женской слабости и беззащитности, недостойными настоящему мужчине, которым себя всегда считал, и действовал сообразно таким, раз и навсегда установленным для себя правилам с ранних лет. Не так, знаете ли, я был воспитан своими родителями, которые были для меня образцом во всем.

— Верю-верю, но и ты пойми меня, отдать кому-то в жены Кьяру, лишенную девственности, для меня урон чести. Я должен был задать тебе этот вопрос, надеюсь, ты не в обиде. Предлагаю на эту тему прекратить всякие сомнения, спасибо тебе за благородное поведение, ты снял с моей души тяжкий груз. А сейчас я хочу выразить тебе благодарность за спасение Кьяры. Если бы не ты, так бы она и осталась на том необитаемом острове, вряд ли бы даже пришла в сознание. Мы бы даже не знали, где покоятся ее останки… Спасибо, огромное тебе спасибо, мы с женой перед тобой в неоплатном долгу. Можешь рассчитывать на любую нашу помощь.

— Вначале я ее спасал, привел в сознание, лечил руку, а в море она нас спасала, отважно управляя шлюпкой, несмотря на сильный шторм. То, что вы видите нас живыми, это общая наша заслуга. Вы, сеньор Гаспаро, можете гордиться своей дочерью. Вы с женой воспитали замечательную дочь, которая станет достойной женой своему избраннику.

— Очень рад нашей беседе, последние несколько месяцев мне так легко на душе не было. Спасибо тебе, дорогой Васент, развеял все мои сомнения. Еще раз благодарим тебя за спасение нашей любимой дочери. Понимаю и принимаю твои заверения. Кьяра говорила, что тебя нанял Дино Алонсини. Ты действительно лекарь?

— Да, лекарь, в купальне я оставил свою сумку — она заполнена специальными медицинскими инструментами, используя которые, я оказывал помощь многим нуждающимся.

— Пожалуйста, расскажи о себе, уважаемый Васент.

В принципе, я ждал этого предложения, поэтому начал спокойно излагать придуманную легенду, которую уже слышала Кьяра, дополнял свою историю мелкими незначительными деталями. О пребывании в рабстве, естественно, умолчал. Также отметил, что Алонсини обещал помочь мне с помещением для организации моей медицинской практики. Особо подчеркнул, горестно вздохнув и проведя ладонью по лицу, как бы стирая с себя все мрачные мысли, что в кораблекрушении я лишился всего, в том числе одежды, денег и документов.

— Знаешь, я больше склоняюсь к мысли, что ты все же французский дворянин, вернее потомок, — задумчиво произнес сеньор Гаспаро. — Примерно лет пятнадцать назад, мы установили торговые отношения с парижским союзом галантерейщиков, и тогда у меня гостил некий месье Жиль. Он много рассказывал о ситуации во Франции, о том, как преследовали людей за инакомыслие, за умение строить сложные механизмы, за просветительскую и лечебную деятельность. Не могу быть уверенным, но, мне кажется, месье Жиль упоминал о виконте Ришаре, рассорившимся с королем.

— О прошлом отец отмалчивался, старался всегда избегать разговоров на эту тему, мама тоже ему вторила. Я и сестры родились в поместье, и ничего о прошлом родителей не знаем, только французский язык усвоили.

— Вот-вот, язык. В «диких» местах никто не мог знать так хорошо французский язык, а ты говоришь на нем чисто, как настоящий парижанин. Мои предки пришли в Венецию из германских земель очень давно, но мы стараемся сохранить язык, я обучал ему Кьяру и Федерику. Говорят они неважно, но понять можно.

— А я еще удивился, когда Кьяра стала меня ругать на немецком языке, — сказал я по-немецки.

— О-о-о, молодой человек, как приятно услышать родной язык, хотя общаюсь я на нем очень редко. Ты еще на каком языке можешь говорить?

— Говорю, читаю и пишу на французском, немецком, английском свободно, немного говорю на латыни, могу с трудом читать и писать тексты. (Правда, латынь я знал отлично, но пока решил это скрыть, мне нужен был учитель, а вернее постоянный собеседник.)

— И ты хочешь меня убедить, что не принадлежишь к французской аристократии?

— Может и принадлежу, но об этом совершенно ничего не знаю, и если честно, то знать не стремился, поскольку у отца, по всей видимости, были веские причины покинуть страну — не хотел сыпать ему соль на душевные раны своими вопросами о прошлой жизни. Да и документов соответствующих нет. Те, что были, с указанием имен родителей, пошли на дно морское и оттуда их достать, понятное дело — невозможно. Если бы как-то можно было выписать мне какие-то дубликаты свидетельства, подтверждающего, что я рожден от благородных родителей, посвятивших свою жизнь очень достойному занятию — спасению людей от различных недугов взамен утерянных, ну, в судебном порядке или еще как там надо по закону, было бы прекрасно и избавило бы меня от многих ненужных проблем, которые я, частное слово, не заслуживаю. Я просто продолжаю дело отца, которому он меня учил, долгие годы, передавая опыт и бесценные знания, обретенные в различных странах.

В дверь постучал слуга, невольно прервав нашу беседу, и, получив разрешение, вошел. Поклонившись Гаспаро, слуга сказал, что сеньора Понтедра ждет судью в гостиной.

Извинившись, сеньор Бруни быстро ушел. Оставшись один, я прилично волновался, и для этого были основания — я догадывался, что пока мы вроде бы мило беседовали тет-а-тет, проводился соответствующий медицинский осмотр дочери судьи. Через чур уж эта тема волновала родителей девушки — все понятно мне, время такое и все такое прочее, но быть без вины виноватым и, не дай Бог, еще и быть наказанным за то, чего не делал — это… Это, знаете ли, слишком. Вдруг до нашей встречи Кьяра имела уже близкие отношения с мужчиной, тогда я не смогу доказать, свою непричастность, а девушка не скажет правду, с кем она успела покувыркаться в постели, побоится. И даже если при таком неблагополучном раскладе моя подруга по приключениям сказала бы, что перестала быть девственницей до встречи со мной — я обречен на крупные неприятности. Как бы развивались события в подобной ситуации — трудно даже представить. Буду надеяться, что Кьяра все-таки непорочна.

Спустя полчаса в кабинет вернулся сияющий Гаспаро. По выражению его лица я понял: с меня сняты все подозрения.

— Рад, очень рад пожать руку порядочному человеку, — тряс мне руку Бруни. — Я в тебе не сомневался, но решил проверить, здорова ли дочь после ваших мытарств и все такое прочее, пригласили местного доктора, проверить, не нужно ли какое лечение. Вдруг простуда, воспаление легких начинается. И смею заверить, что все в порядке. Она полностью здорова, цела и невредима. Из повреждений только поломанная рука, которую ты благополучно вылечил, за что тебе отдельная благодарность. Правда, от Кьяры выслушал много нелестных слов. Но мы же, родители, беспокоились о своем ребенке, перенесшим такие суровые испытания. Разве можно нас за это упрекать? Ну, слава Всевышнему, все в прошлом! Поскольку все вопросы улажены, приглашаю пообедать в кругу нашей семьи, а потом мы решим все оставшиеся вопросы, в том числе об учреждении и открытии лечебницы.

Обед подали в столовой. Там я познакомился с супругой судьи, сеньорой Мартиной. Мать и дочь были одеты в одинаковые по цвету и фасону платья, и я поначалу с трудом смог отличить одну от другой. Рост, комплекция, фигура, цвет волос и прически полностью идентичны, разница лишь в цвете глаз. У Кьяры они карие, а у сеньоры Мартины — серые. Можно сказать, Кьяра — омоложенная версия сеньоры Мартины, или сеньора Мартина, чуть увядшая копия младшей дочери, старшую дочь мне видеть не довелось.

Угощали отменно: говядина в нескольких видах, рыбные блюда в изобилии, салаты, вкусный белый хлеб с хрустящей корочкой. На вино я не налегал, из уважения к сеньору Гаспаро несколько раз пригубил кубок и все. Нелюбовь к спиртным напиткам у меня еще из прошлой жизни. Вернее, иногда употреблял, но в меру, под хорошую закуску. А вот со злоупотреблениями зеленым змием — ни-ни: будучи молодым лейтенантом, отравился чистым спиртом. По правде говоря, перепил чистого спирта, не рассчитал силы. С тех пор и не люблю перебирать, потребляю исключительно в качестве небольшого кулинарного дополнения.

На десерт подали пирожные и кофе. У-у-у, я только не мурлыкал от удовольствия, кофе был отменным, и я его давно не пробовал. Хотя, как это давно — не далее как несколько дней назад мы пили этот напиток в чрезвычайных условиях, что достойно интересного рассказа. Я и рассказал в каких условиях мы с Кьярой последний раз пили кофе — хозяева дома охали и ахали, закатывая глаза.

За весь обед Кьяра ни разу не посмотрела на меня, сидела с красным лицом, опустив глаза в тарелку.

Чтобы не показаться дикарем, я следил за хозяевами дома, а, вернее сказать, запоминал способы использования столовых приборов. Минут через пять у меня все получалось нормально, хотя пользоваться двузубой вилкой было непривычно. В монастыре вилок не было вообще, я наловчился виртуозно управляться деревянной ложкой.

Затем нас с Кьярой отправили прогуляться в парк возле дома. Нас сопровождал окрепший и ставший очень резвым и игривым Аякс. Повезло ему с новой хозяйкой и новым домом. Ради этого стоило бороться за жизнь и питаться старыми башмаками на покинутом судне. За жизнь всегда стоит и нужно бороться, не только щенкам. Что я благополучно и делаю все время нахождения на Глории.

Надо сказать, двухэтажный домик у судьи, очень даже приличных размеров и комфорта. В определении архитектурных стилей я слабоват, но могу сказать, что внешняя отделка здания мне чем-то напоминала античный стиль, виденный мной в прошлой жизни. Колоннады, портик, лепнина, несколько десятков скульптур, небольшой бассейн с аккуратным фонтаном перед центральным входом. На первом этаже есть купальня с бассейном и термами. В холле на полу красочная мозаика, изображающая восходящее солнце. Когда входишь в центральную дверь, то кажется, что попадаешь в переплетение солнечных лучей, создается мнимый эффект тепла. На втором, где мне выделили комнату, имелась туалетная комната с прапрародителем знакомого мне унитаза.

Экскурсию по всему дому я не совершал, но и моей комнаты достаточно, чтобы убедиться в богатстве отделки, да и в богатстве дома в целом. Судья — человек далеко не бедный, но и свой достаток сильно не выпячивает. Касательно парка, могу сказать, что я уверенно опознал стелящийся можжевельник, пирамидальные туи, декоративные ели, остальные кустарники и деревья мне неизвестны. Все пострижено, дорожки подметены, нигде опавших листьев не видно, одним словом, за парком уход серьезный. Вот по его аллеям мы и прогуливались. Кьяра накинула на плечи теплый шерстяной плащ, а я щеголял в чужой, не по размеру одежде. Сеньор Гаспаро обещал помочь мне обзавестись приличным гардеробом.

— Знаешь, Васент, меня подвергли унизительной процедуре, было гадко и стыдно, — со слезами на глазах, сказала Кьяра. — Отец не поверил ни единому моему слову, а твоим заверениям и подавно.

— Престиж семьи для сеньора Гаспаро не пустой звук, его уронить нельзя. Если ты помнишь, я предупреждал о возможной процедуре. Да и ты сама волновалась: как-то тебя примут дома после такого путешествия с молодым человеком приятной наружности. Все позади, успокойся, Кьяра.

— Помню. Мама, кстати, мне поверила. Да и ты прав, все позади. Но все, что осталось позади — трудности, лишения, холод-голод, сырость — воспринимается положительно и я даже горжусь собой, что оказалась сильной личностью. А то, что происходит сейчас — противно и оскорбляет меня, особенно это гадкое недоверие.

— На то она и мама, чтобы верить своему ребенку, и если надо, то сможет защитить и утешить.

— Мама была против осмотра, но отец ее не послушал, сделал по-своему.

— Забудь об этом, все уже прошло, никаких претензий к тебе нет. Ко мне тоже, чему я несказанно рад, как ты можешь догадаться. Живи, как жила раньше, и ни о чем плохом не думай.

— Жить, как раньше, я уже не смогу, во мне многое изменилось за период пребывания на острове. Я поняла, что наша жизнь во многом зависит от случайностей. Не окажись ты рядом, я бы умерла на берегу. А так ты меня спас, и я тебе за это благодарна.

— Ты уже несколько раз мне говорила слова благодарности. Но и ты нас спасла в море, когда шторм швырял по волнам шлюпку — я тоже тебе благодарен.

— Я тогда трусила сильно, но чувствуя рядом твое плечо, в меня вселялась уверенность в том, что мы спасемся и попадем в Венецию.

— Все-все, забудь о плохом, радуйся жизни, читай книги, встречайся с подругами, и вообще занимайся, чем хочешь.

— А ты чем будешь занят?

— Я сюда ехал лечить, а сейчас не знаю, получится ли арендовать помещение под лечебницу, ведь я все потерял вместе с утонувшей «Агнессой». Надеюсь на помощь сеньора Гаспаро.

— Попрошу отца помочь тебе.

— От помощи не откажусь, но прошу тебя, не сильно усердствуй, пусть сеньор Гаспаро сам решит, как поступить лучше.

Потом Кьяра рассказывала мне о цветах, которых в саду весной высаживают великое множество. Их садовник Джакомо, настоящий фанат своего дела, целые дни возится в земле. По словам девушки, подобного по красоте парка нет в Венеции. В период цветения в гости к судье приезжают художники, и тогда все дорожки парка уставлены мольбертами. В комнате Кьяры есть картина, написанная выдающимся художником Венеции Ладислао Сарто. Прекрасный и огромный букет красных роз на ней изображен. Иногда Кьяре кажется, что она чувствует запах этих роз.

После прогулки слуга проводил меня в комнату, и я завалился на кровать, не снимая башмаков, захотелось немного расслабиться. Даже не заметил, как задремал.

Проснулся от звука шагов за дверью. Вскочил с кровати, и поправил покрывало. Постучав в дверь, попросил разрешения войти слуга, я его голос запомнил. Меня желал видеть сеньор Гаспаро.

— С матерью покойного Алонсини я все уладил, — довольно потирал руки судья. — Она отдала мне в аренду на сто лет пустующий на окраине Венеции особняк. Я уже осмотрел его. Жить там пока нельзя, нужно провести небольшой ремонт, все почистить, помыть, короче привести особняк в жилое состояние.

— Не стоило так беспокоиться, сеньор Гаспаро, я бы обошелся небольшим помещением, — благодарно кивнув головой, сказал я, хотя в душе ликовал, работа в особняке позволяла мне принимать большое количество больных.

— Стоило-стоило, если будет наплыв желающих излечиться, то тебе нужно много помещений. Я найму слуг, они займутся ведением твоего хозяйства.

— Спасибо вам, сеньор Гаспаро, ваша доброта безгранична, но у меня пока за душой ни гроша, и я не заработал еще ни единого золотого цехина, платить за аренду нечем.

— Это я тебе должен платить за спасение дочери, а это никакими деньгами не измеришь. Так вот, сеньора Алонсини, на десять лет отказалась от арендной платы, но поставила условие. Прах ее сына надо доставить в Венецию, она хочет похоронить его в семейном склепе. Единственный, кто знает место его могилы на острове — ты. Поэтому, через три дня из порта Венеции на Улитку отправляется шхуна. Ты отправишься на остров и укажешь место. Я уверен, ты не будешь возражать против небольшого, но уже комфортного путешествия, ради такого дела, не так ли? Остальное сделают специальные люди. За время твоего отсутствия, особняк приведут в порядок, и ты сможешь начать работу. Кстати, о твоем совместном с Кьярой плавании я никому ничего не говорил. Ты спасался на шлюпке один.

— Ну, сеньор Гаспаро, — развел я в стороны руки, — мне возразить нечего, все выполню.

— Рад, что мы пришли к соглашению. Я думал, что ты не захочешь плыть на остров, слишком свежи в памяти неприятные воспоминания.

— Я не могу вам отказать, в такой малости, а прогулка по морю меня не страшит.

За три дня до отплытия я успел экипироваться на все случаи жизни, вернее, управляющий сеньора судьи оказал мне всестороннюю в этом помощь. Накупили ворох одежды и обуви. А одежду для появления в свете заказали у самого модного в Венеции портного. Потратился судья на мою одежду, прилично потратился, не скоро я верну ему долг, хотя Гаспаро заверил, что не возьмет с меня даже медной монеты.

И вот я стою на носу шхуны «Русалка», затянутый в непромокаемую кожаную одежду, а на плечах накинут длинный до пола кожаный плащ. Ветер и брызги мне не страшны. Двухмачтовая «Русалка» медленно проходит створ между двумя передовыми фортами, защищающими Венецию с моря. Высокие каменные форты ощетинились во все стороны стволами пушек солидного калибра, это вам не казацкие «ладошки», похоже они метают в противника ядра размером с мою голову. Когда мы прошли форты, я посмотрел по сторонам и убедился, что все морское побережье Венеции защищено подобными фортами, опасается местный дож нападений с моря, потому и настроили здесь такие мощные укрепления.

Переход на остров прошел без проблем. Качало в меру, дул юго-восточный ветер, поэтому «Русалка» шла галсами — это мне капитан шхуны объяснил. Через сутки мы бросили якорь возле Улитки. На остров отправились на шлюпках. Кстати, корабль, который нам помог убраться с острова, за время моего отсутствия почти полностью исчез. О его существовании напоминала большая груда поломанных досок, выброшенных на берег. Похоже, пережитый мной с Кьярой шторм повеселился, и довершил ранее начатое свое черное дело.

Привел всю экспедицию к могиле сеньора Алонсини. Крест немного покосился, но остался на месте, ветер его не сорвал. Пока матросы и пара хмурых мужчин, облаченных в длинные черные балахоны, занимались раскопками, я пошел проведать домик. Он уцелел, и совершенно не пострадал, ведь от сильных ветров его защищала стена кустарника. Кьяра, забрав наши вещи, заботливо прикрыла вход дверью. Вовнутрь заходить не стал, и так достаточно много разных, и довольно неприятных воспоминаний. Права оказалась моя теща из далекого Южного королевства, с морем у меня проблемы. На тартаре чуть не утонул, чудом спасся. Потом только благодаря мастерству сеньориты-капитана, смогли выбраться из серьезной передряги. Вот и сейчас, плывя на шхуне, я внутренне был готов к очередному кораблекрушению, не раздевался, медицинскую сумку не снимал, и даже приготовил корзину с продуктами, нагрузив ее окороком, вяленой рыбой и хлебом. Точно так же проведу обратный путь. Береженого Бог бережет!!!

На берег вернулся, когда мужчины в балахонах грузили в шлюпку лакированный гроб. На свежем холмике был установлен деревянный крест с табличкой — «Матрос Петер», его решили оставить здесь.

Возвращение в Венецию прошло без эксцессов, при попутном ветре.

Судья торжественно вручил мне ключи от особняка и кошель со ста цехинами, на приобретение всего необходимого для лекарской деятельности. Порекомендовал мне, в случае возникновения каких-либо сложностей, ссылаться на личное с ним знакомство и дружбу. Затем на подрессоренной повозке меня отвезли по нужному адресу.

Ожидал увидеть скромное здание, а то, что открылось взору, впечатлило. Из-за высокой каменной стены устремились ввысь разлапистые ели, полностью скрывающие само здание. Пройдя через калитку в воротах, я подумал, что попал в густой и непроходимый лес. Кроны елей создавали плотный зонтик по периметру всего обширного двора, только центральная часть одноэтажного здания не покрыта ветками. А это просто замечательно, в жаркую погоду здесь будет прохладно, не так будут прогреваться стены. Кстати, окружающие особняк стены и все само здание, построены из крупных каменных блоков светло-серого цвета, шершавых на ощупь. Крыша здания покрыта красной черепицей.

Войдя в здание, я понял, что домом это сооружение назвать язык не повернется. Пройдя через массивные двери, оказался в просторном холле. Направо и налево от холла уходила анфилада комнат. Встретивший меня мужчина, представился именем Винченцо, и сказал, что он является моим управляющим. Также доложил, что штат слуг набран, обед уже готовят и подадут в столовую, через час. Винченцо провел меня по всему особняку. Я только вертел головой, казалось, что нахожусь в музее. Все стены комнат, коридоров и переходов расписаны фресками на библейские темы. Даже в комнате, в которой мне предстояло жить, стены покрыты чудной росписью. Мебель, на мой взгляд, среди такого художественного великолепия, смотрелась чужеродно. Полагаю, это с непривычки мне так показалось, а со временем все в моей голове станет на свои места. Выбрал самую светлую комнату: здесь оборудую операционную. Попросил управляющего установить здесь стол, оббить его толстой кожей и добавить несколько подсвечников.

Лакомясь замечательно приготовленным обедом, размышлял. За аренду платить ничего не надо, благодаря судье — это хорошо, А вот выплачивать жалование прислуге и управляющему, наверное, нужно из своего кармана, а он совершенно пуст, если не считать, презентованных сеньором Гаспаро ста цехинов.

Еще на острове Кьяра рассказала о деньгах Венеции. Золотой цехин, чеканят сами венецианцы на своем монетном дворе, тщательно, кстати, охраняемом. Большинство работников монетного двора не покидают свои рабочие места по нескольку месяцев — дож и совет республики установили такие жесткие требования секретности. Разменять золотой цехин, весом в семь граммов (привожу меры весов в этом виде, чтобы не путаться с мерами, принятыми в Венеции на Земле) можно на сто серебряных венетов, весом в пятнадцать граммов серебра каждый, а серебряный венет, на сто медных бонов, каждый из которых весит двадцать граммов. Республика выплачивает должностным лицам жалование. Дож получает две с половиной тысяч цехинов в год, главный судья входит в совет патрициев, поэтому получает тысяча восемьсот цехинов в год. Какое жалование у других чиновников Кьяра не знает, просто не интересовалась. Покупательная способность денежек высокая. За три венета можно купить отличного жеребца с богато украшенным седлом и упряжью. В любой харчевне города можно получить вкусный обед, и стоит это недорого, но не меньше одного бона. Слугам обычно платят помесячно, два-три венета, очень редко пять. Продукты на рынках тоже недорогие. Их разнообразие поражает, особенно, естественно, морепродуктов.

После обеда в компании управляющего совершил поход в аптеку. Пришлось нанимать гондолу, поскольку добраться по каналам было быстрее. Встретил меня в аптеке пожилой мужчина с длинными, заплетенными в косички седыми волосами. И здесь, оказывается, есть представители вечно гонимого народа, посетила меня мысль.

К моему счастью, аптекарь — Мира, сносно говорил по-французски. Долго я выбирал травы. Я хорошо помнил наименования трав на латыни, но это было в прошлой жизни, а здесь и сейчас обнаружил нестыковки. Пришлось баночки нюхать, тереть между пальцев травы, опять нюхать, и только потом отвешивать нужное количество. Здесь же купил стеклянную посуду: пробирки, колбы и пузырьки. А вот со спиртом вышла вообще хохма. Не знал аптекарь такой жидкости, это я сам виноват, слишком уверовал, что пожилой человек должен знать все. Пришлось объяснять. Мира понял, и принес небольшую бутылку, сказал, что это самый чистый продукт. Ареометра под рукой не оказалось, видно у них не было умной гречанки Гепатии, которая изобрела сей очень нужный инструмент. Плотность пришлось проверять языком. Для хмельного пития, продукт подходил, а для моих медицинских целей не годился. Попросил аптекаря приготовить мне раствор более концентрированным. Опять меня не поняли. Взялся за лист бумаги и свинцовый карандаш. Изобразил элементарный самогонный аппарат со змеевиком. У аптекаря глаза на лоб полезли от удивления. Он быстро закрыл входную дверь и пригласил меня в лабораторию, настоящую лабораторию алхимика средневекового разлива. Все, что нужно для создания, вернее для демонстрации процесса перегонки было в наличии, только змеевидный холодильник отсутствовал, его я заменил прямой трубкой, помещенной в миску с водой. Когда весь «агрегат» был собран, налил в колбу жидкость из бутылки. Аптекарь развел под колбой крохотный костерок из мелкой стружки. Результат через час болтался в небольшом стеклянном стакане. Попробовал на язык. Щиплет, и довольно сильно, не девяностопроцентный получился спирт, но качество сносное. Мира улыбался во все оставшиеся во рту зубы, и заверил, что знакомый стеклодув изготовит ему нарисованный мной змеевик, и он сможет меня обеспечить продуктом в ближайшую неделю. Полученный в ходе опыта спирт достался мне бесплатно, как я понял, за травы я заплатил порядочно.

На обратном пути заглянули в мастерскую художника, она была в двух шагах от особняка. Заказал вывеску с надписью «Лечебница Васента де Ришара», также попросил изобразить кубок, который обвила змея, эмблема из прошлого не помешает, пусть привыкают, надо же что-то мудрое земное привнести сюда, не только самогонный аппарат. Начну с медицинской эмблемы. Может, подумают — это родовой герб? Теперь осталось ждать пациентов. Не успел расслабиться прибежал слуга с посланием от судьи, меня приглашали на ужин. Переться через весь город к Гаспаро не очень — то и хотелось, но отказываться я не посмел, он мне помогает, а отклонять руку дающего, будет неправильно. Короче, капризы в сторону. Переоделся, и неспешным шагом отправился в гости.

Ужин прошел в узком кругу. Я рассказывал об освоении особняка, и походе в аптеку.

— Завтра придешь во дворец дожа, что на площади Святого Марка, — сказал судья, когда нам подали кофе, — я устрою тебе встречу с главой цеха лекарей. — Вступишь в этот цех, в одиночку тебе не позволят работать, а так за два серебряных венета у тебя будет надежная опора. Глядишь и в главы цеха пробьешься, ты молод, и у тебя вся жизнь впереди.

— Обязательно приду и вступлю, спасибо за подсказку.

— Это, Васент, не подсказка, а постановка на учет еще одного налогоплательщика, за этим я обязан неусыпно следить, — улыбнулся Гаспаро. — Ты спас мою дочь, а я по мере сил и возможностей помогаю тебе.

— Да я уже у вас в должниках числюсь.

— Ничего ты мне не должен, даже медного бона, я помогаю тебе от чистого сердца. Господь не дал мне сыновей, одни дочери рождались. Приданным я их обеспечил, кое-какие средства вложил в торговые дела, а малую толику денег трачу на угодные Богу дела. Вот и в тебе я почувствовал хорошего, доброго и честного человека, потому и помогаю. Да, прислуге ничего не плати, это моя забота. Если решишь кого-то наградить, то это твое дело, но много не давай, не развращай прислугу деньгами.

С главой цеха лекарей познакомился без проблем, сославшись на дружбу с судьей. А, что, лишнее упоминание об этом не помешает. Передал сеньору Эмилио десять серебряных венетов, взамен получил грамоту, написанную по-латыни на красиво оформленном бланке с красной сургучовой печатью. Эмилио показал мне операционную, где он проводит сложные операции. На мой взгляд, сплошной примитив. Инструментарий топорный, в смысле топор входил в перечень медицинских инструментов. О скальпелях понятия никакого, вместо них использовались острые узкие и широкие ножи. Зажимы, щипцы и ножницы отсутствовали. Но зато был примитивный шприц с набором иголок, вещь полезная, и его в моем арсенале нет. Купил у Эмилио два по венету за штуку. Дорого, но мне надо. Анестезия тоже не блистала разнообразием, применялся настой опия. Я для собственных нужд приготовил спирто-опиумную настойку. А перечень операций поверг в шок, в основном удаляли поврежденные конечности, резали прыщи и чирьи, о чем-то более сложном говорить не было смысла. От элементарного воспаления аппендикса человек умирал. Я поинтересовался у Эмилио, есть ли какие-то ограничения на вмешательство в организм пациента и, получив отрицательный ответ, успокоился. Уверен, моих познаний достаточно, чтобы ставить здесь на ноги самых безнадежных больных.

Две недели прошло с начала работы, а я сподобился заработать аж целых двадцать венетов, сущая мелочь, если верить словам главы цеха лекарей, ведь мои коллеги в иной день зарабатывают до пяти-шести цехинов. Решил повести рекламную компанию с использованием «сарафанного радио». Проинструктировал помощницу кухарки, которая занимается закупкой продуктов на рынке. Она, между прочим, в общении с торговцами должна рассказать о новой лечебнице, где работает хороший лекарь и, главное, об очень приемлемых ценах за лечение.

Не скажу, что пациенты повалили толпой, но работа значительно оживилась. Попадали ко мне пациенты из разных слоев населения. Никому не отказывал, а денежку брал, как говорится, оглядываясь на одежду. Поговорка — встречают по одежке, действовала.

В один из вечеров постучался в ворота особняка некий сеньор, замотанный шарфом до глаз. Сторож, спросив у меня разрешения, провел мужчину в мой кабинет.

— Лекарь Васент де Ришар к вашим услугам, — встретил я вечернего гостя стоя. — Что вас привело ко мне в столь поздний час?

— Называйте меня Ульрих, — ответил мне по-немецки, слегка наклонив голову в знак приветствия, мужчина. — А вас решил посетить в надежде, что вы поможете в решении моей проблемы.

— Говорите, я вас внимательно слушаю, а потом посмотрим, чем я смогу быть вам полезным, — ответил мужчине, перейдя на немецкий.

— Что говорить, я лучше покажу, — сказал мужчина, и стал разматывать шарф.

— Матерь Божья, — вырвалось у меня восклицание, и было от чего.

У молодого человека, а теперь я мог об этом судить, был невероятно большой нос. Нет, не так: длиннющий носище, кончик которого почти касался подбородка. Вот так случай из практики доктора Иванова, пардон, Васента Ришара! Впервые вижу такое уродство. На индюка он с этим носом похож, подумал я, только цвет нормальный, а не красный.

— Вот и вы удивились, а как мне в таком виде появиться в обществе? — невесело спросил Ульрих. — Мне остается только вести жизнь затворника, или броситься в битву, желая побыстрее свести счеты с жизнью.

— Не будем торопиться, Ульрих, не все потеряно, но давайте я сначала проведу осмотр, а потом решим, как поступить.

Я в пошлой жизни занимался ринопластикой и довольно успешно, ровнял «кавказские» носы. Кое-кому опускал кончик носа, отдельным укорачивал, и так далее, то есть проводил весь спектр хирургического вмешательства. Почти всегда операции заканчивались выздоровлением пациентов с отличным косметическим результатом. Правда, было одно недоразумение.

Попал ко мне на стол боксер, пострадавший в поединке на первенстве СССР. Перегородка носа была раскрошена в хлам, пришлось долго и нудно ее складывать и фиксировать мелкими серебряными скобками. Провозился три часа, пока из бесформенного куска мяса получил вполне нормальный человеческий нос. Вставил в ноздри специальные трубки во избежание деформации, и уложил в палату. Наказал пациенту повязку до утра не снимать. Довольный проделанной работой уехал домой. Среди ночи меня разбудил звонок телефона, в отделении скандал, с участием боксера. Завел старенькую «Волгу» и на пределе ее возможностей помчался в больницу. Все оказалось банально. Получив на ночь укол обезболивающего препарата, гроза ринга захотел любви, стал приставать к ночной дежурной медсестре. Валентина оказалась девушкой смелой, влепила навязчивому ухажеру смачную оплеуху, а тот чемпион, не успев вовремя среагировать на удар, получил всей ладошкой по прооперированному носу. Так сказать: а по сопатке!? Пришлось мне вновь приводить в порядок носопырник. Правда, после инцидента, боксер вел себя тише воды и ниже травы. А попробуй походить гоголем перед медсестрами ночью, когда вместе с обезболивающим средством, тебе колют дозу снотворного.

Все это в прошлом, оборудования и медикаментов таких под рукой у меня нет, но есть желание помочь молодому человеку.

Пропальпировал Ульриху нос, болевых ощущений не было, и в свисающей части я не почувствовал присутствие хрящевых тканей, каких-либо изменений в строении носа не выявил. Значит, у меня есть шанс, поправить носище, сделать нормальное лицо Ульриху, он вполне симпатичный, только нос портил всю картину.

— Что скажите, сеньор Васент? — с нетерпением спросил Ульрих. — Что-то возможно предпринять? Я платежеспособен.

— Сеньор Ульрих, о платежеспособности говорить пока рано, — глядя в глаза молодому человеку, произнес я. — Прекрасно понимаю, что с таким лицом вам жизнь немила, но не стоит отчаиваться. Скажите, а у ваших близких ни у кого не было подобного дефекта?

— Нет, моя мама очень красивая женщина. Отец тоже вполне нормальный. Моя младшая сестра не имеет ничего подобного. Как такое случилось со мной, никто не понимает, ведь все родственники по обеим линиям нормальные, и дедушки, и бабушки, и тети, и дяди, абсолютно все.

— Я так думаю, посещение моей лечебницы вы хотите сохранить в тайне.

— Именно так. Я не являюсь гражданином республики.

— Тогда поступим следующим образом. Вам предстоит провести в моей лечебнице месяц, это с учетом операции и восстановления после ее проведения. Перевезите свои вещи ко мне, слуг отпустите, и прикажите вернуться через озвученный мной срок.

— А можно я оставлю при себе дядюшку Вильгельма, он мой друг и воспитатель. В свободное время он дает мне уроки фехтования.

— Ну, если дядюшка не будет о вас болтать на каждом углу, то я не возражаю, может и мне пару уроков преподаст. Ваши же уроки откладываются до полного выздоровления, не хочу вас выпустить из лечебницы в неприглядном виде.

— Вы, полагаете, сможет избавить меня от этого, — молодой прикоснулся к носу.

— Приложу все силы и умения.

Не буду описывать всю последовательность операции, скажу, что старался очень, в тайне надеялся, что Ульрих, если это его настоящее имя, появившись в обществе, шепнет, кому следует о моем умении.

Две недели Ульрих мужественно терпел отлучение от зеркал, хотя потребовал его на следующий день после операции. И, что он там увидел? Правильно, забинтованный нос. А вот когда я снял швы, тогда он стал меня доставать этим требованием. Нечего там еще смотреть. Отек не сошел, синева под глазами еще отсвечивала разноцветными переливами, едва заметный рубец, еще покрыт остатками струпьев. Призывал к терпению, и молодой человек, в очередной раз тяжело вздохнув, соглашался.

Все время пребывания Ульриха в моей лечебнице, от него не отходил наставник. Помогал ему во всем, только сортир Ульрих посещал самостоятельно. Я тоже использовал Вильгельма в своих личных целях, тренировался с ним в боях на саблях и тяжелых рапирах. Откровенно говоря, до уровня боя Герасима, уважаемому Вильгельму, как до Пекина в коленно-приклоненной позе, но пару приемов обезоруживания, я усвоил, и свой настоящий класс владения холодным оружием скрыл. Упражняясь по несколько часов в день, мои мышцы вспомнили, как нужно работать, а то за период длительного «простоя» потеряли гибкость и эластичность. Много времени посвящал фехтованию, его у меня почему-то стало очень много, или люди перестали болеть, или кто-то перешел мне дорогу. С момента появления Ульриха, не было ни одного пациента.

— Вот, сеньор Ульрих, лечение окончено, можете возвращаться домой, — напутствовал я молодого человека. — Маленький шрам, через пару месяцев станет незаметным, а примерно, через полгода, вы его не увидите при самом тщательном осмотре.

— Сеньор Васент, вы меня спасли, — тряс мне руку Ульрих, — знайте, что я буду вам благодарен до конца своих дней. — Если вы согласитесь, то примите мою дружбу.

— С благодарностью принимаю.

— И этот кошель тоже примите, не вздумайте отказаться, это самая малость, которую я могу вам сейчас предложить, — сказал молодой человек, выложив на стол красивый кожаный кошель, украшенный тиснением.

— Раз вы настаиваете, то не стану отказываться. В ближайшее время воздержитесь от поединков и мордобоя.

— Обязательно, — заулыбался Ульрих. — Я с вами прощаюсь, но надеюсь, мы с вами еще увидимся.

Проводив гостей, я все же заглянул в кошель. Щедро мне заплатили за операцию, очень щедро, мой бюджет пополнился тысячей золотых цехинов. Вот и доход появился. Но отсутствие пациентов стало несколько напрягать. Прождал неделю, ситуация не поменялась. Решил наведаться в гости к сеньору Гаспаро, он ведь вращается в верхних эшелонах власти, может где-то на «верхах» решили меня прижать.

В доме судьи меня встретили, как старого друга семьи. От Кьяры выслушал упреки в том, что я совершенно ее забыл, и не уделяю ей внимания. Оправдывался тем, что готовил нужные для лечения микстуры и настойки. Вряд ли она мне поверила, но не сказала этого.

— Нечему удивляться, сеньор Васент, — сказал судья, когда я рассказал о возникшей проблеме. — На всю Венецию десять лекарей, вы одиннадцатый. Город поделен лекарями на районы, в которых они пользуют больных, а тут вы ворвались в это застоявшееся болото, — не понятно почему, судья стал величать меня на вы, хотя раньше этого за ним не наблюдалось, да и ладно, ему виднее.

— Лечите всех подряд, и не дерет семь шкур с людей, вот против вас и ополчились. Больше скажу, вас даже хотели исключить из цеха лекарей, были такие предложения. Но поскольку вы никому ничего плохого не сделали, и все больные живы, формального повода для исключения не нашли.

— Значит, мне нужно перебираться в другой город, чтобы не потерять навыки. Редко практикующий лекарь постепенно потеряет умения, а я этого не желаю.

— А не попытать ли вам сеньор Васент счастья в войсках?

— Воевать я не хочу. Война — это грязь, насилие, кровь и разрушения. А республика с кем-то воюет?

— Ну, с этим не поспоришь. Большой войны нет, есть локальные, так сказать, мелкие войны. Вот, например, сейчас. На севере республики бывший житель Венеции, патриций Ренато Гваделини, оседлал основной торговый тракт, и грабит все проходящие по нему обозы. Естественно, грабит не сам, ему помогают французские наемники, которых оплатила Генуя. Его личное поместье Мартинсина превращено в настоящую неприступную крепость. Гваделини посадил там гарнизон из ста пехотинцев и пятидесяти конников. Совершив налет на обоз, все товары укрывает на некоторое время в поместье, а потом продает их в немецких, венгерских и австрийских землях.

— Чего он добивается?

— Не он, а его настоящие хозяева — генуэзцы. Они стремятся нас вытеснить с этих рынков, и хотят здесь самостоятельно вести торговлю.

— Похоже, Гваделини кто-то сильно обидел.

— Горяч Ренато, повздорил с другим патрицием, имя его называть не стану, из-за дамы. Вызвал на дуэль до первой крови. Но слова не сдержал, убил своего противника. За это его изгнали из Большого совета и из города. Когда он снюхался с Генуей, не заметили, и теперь у нас парализована торговля на севере.

— Поменять маршрут не пробовали?

— Нормальная дорога только мимо владений Гваделини, а по горным тропам перевозить товары долго и очень дорого, не везде эти тропы проходимы для лошадей. Носильщики могут доставлять очень мало, затраты не покрываются прибылью.

— Тогда надо его выковырять из поместья.

— Большой совет нанял швейцарцев, всего шестьсот человек с артиллерией. Они в ближайшие дни отправляются в поход, после завершения формирования рот. С лекарями там проблема, никто из цеховых лекарей добровольно отправляться не желает. Для вас это возможность попрактиковаться на живых людях, ведь на войне раны случаются часто. Ваши услуги будет оплачивать казна республики, два цехина в день. Все, что добудете в походе лично, останется вам, платить налоги с трофеев не надо.

— А знаете, сеньор Гаспаро, я, пожалуй, соглашусь. Вы как всегда правы — по понятной причине врачебного бездействия навыки мои немного растрачены, а там я смогу и людям помощь оказать, и опыт свой возобновить и пополнить, да и подзаработать не помешает. А казна, вижу, платит достойные деньги военным лекарям. Оружием меня тоже казна снабдит? Или как?

— Нет, или как, — как вы говорите — это уже вы сами себя снаряжайте. Я дам вам письмо к главе цеха оружейников, остальное обговорите на месте.

— Буду вам очень признателен.

На следующий день я только то и делал, что открывал свой кошель. Отличный пятилетний жеребец с седлом и сбруей, два пистоля, короткое кавалерийское ружье с запасом пороха и пуль, сабля и нож из «небесного» металла, если верить оружейнику, кольчужная рубашка на войлочной подкладке, переметные сумы, одежда из хорошо выделанной кожи, высокие и прочные сапоги и трехместный шатер. Провизией обеспечивала казна, но я купил свиной окорок и несколько головок сыра. Пришлось купить заодно и вьючную лошадь — жеребец все на себе не увезет. Из медицинских инструментов отобрал только необходимое, не хотелось потерять все: война — тетка очень злая, идущая рука об руку с фортуной, а последняя вообще особа ветреная. Накупив всего, понял, что в одиночку со всем своим движимым имуществом не справлюсь, нужно искать нормального и расторопного слугу. Выручил управляющий, рекомендовал тринадцатилетнего племянника. Лука оказался расторопным малым. С лошадьми нашел общий язык, умел снаряжать пистоли и ружье, со второй попытки научился ставить шатер.

К походу я приготовлен, теперь осталось добраться до места боевых действий.

Походная колонна швейцарских наемников, уже третий день медленно тянулась по дороге в направлении поместья Мартинсина. Предводитель швейцарцев мастер Шварц, с которым меня познакомили в Венеции, мне порядком надоел рассказами о службе в охране резиденции Папы Римского, хотя мне они были чрезвычайно полезны, учитывая мой главный урок, полученный в монастыре. После каждой нашей беседы, я записывал особенно интересные высказывания. По словам Шварца, служба была не в тягость, особенно после того, как они досконально изучили все подземелья под резиденцией Папы. Швейцарцы могли, не выходя на поверхность добраться в различные районы Рима, но солдат интересовали питейные заведения и бордели, где можно было получить вино и ласку, только плати деньги. С деньгами у швейцарцев проблем не было, им платили исправно. Об этом я узнал в течение первого дня. На следующий день Шварц начал рассказ с начала. Повторил и на третий день. Только усилием воли я заставлял себя слушать, правда, используя ненавязчивые наводящие вопросы, я получил большой объем полезной информации и, как мне временами казалось, в окружении Папы я чувствовал себя как рыба в воде. Конечно, обманчивое ощущение. Знать многие вещи — хорошо, но как туда попасть? Вот главный вопрос. Вопрос вопросов. Вопросище!!!

Офицеры Шварца, наверное, выслушавшие его речи неоднократно, с улыбками поглядывали на меня, но держались рядом со своими солдатами, и в беседу не вмешивались.

Наконец, достигли Мартинсины. Судья, наверное, здесь ни разу не был. Никакое это не поместье, а настоящий мрачный зубчатый каменный замок, обнесенный высоким, из дикого камня, забором со рвом, заполненным до краев темной, застоявшейся водой. Все как положено. Все как в сказке. Единственный мост через ров поднят, как ладонь в приветствии, а все башни ощетинились пушками. На стенах мелькали снующие туда-сюда фигурки воинов, но по нам пока никто не стрелял, и не мешал разворачиванию лагеря перед главными и единственными воротами.

Швейцарцы поступили разумно и со знанием осадного дела: направили в замок парламентера и поставили напротив ворот в несколько рядов прочные рогатки, защитив себя на случай возможной вылазки солдат вражеского гарнизона. Затем установили ровными рядами шатры и палатки, тоже обнеся лагерь тремя полосами рогаток. Я вместе с Лукой поставил шатер в центре лагеря, рядом с палаткой Шварца. Соседство, правда, не очень приятное: шумное — к Шварцу постоянно сновали офицеры отряда с докладами, а сам мастер был громогласным мужчиной. Но был в таком расположении и плюс, который на войне дорогого стоил и перекрывал все минусы — при нападении неприятеля до моего шатра добраться было очень сложно. Это было возможно только при уничтожении всех швейцарских наемников, а они были очень опытными воинами и не зря получали высокое денежное содержание от казны венецианцев. Шанс «достать» меня с помощником Лукой практически равнялся нулю. Это было приятно осознавать, но меня нисколько не расслабляло. Я уже был «ученым» и имел некоторый опыт, а потому знал: недооценивать противника и расслабляться на войне — последнее дело для здравомыслящего человека.

Требования о сдаче в замке проигнорировали, ответили категорическим отказом, который был высказан в резкой, не литературной форме.

Осаду Шварц организовал классически. Вокруг Мартинсины выставили множество постов с приказом никого из замка не выпускать и никого не впускать. Всех крестьян, желающих продать продовольствие осажденному гарнизону, доставлять в наш лагерь вместе с товаром. Пушкари, установив на позиции все шесть среднекалиберных пушек, стучали ядрами по стенам замка, без какой-либо пользы, напрасно расходуя боеприпасы. Я этого не понимал, однако, мое дело было лечить, в крайнем случае — принимать личное участие в отражении неприятельских атак. Но никак не командовать швейцарскими бойцами, для чего у них существовал свой собственный командир. Поэтому я спокойно наблюдал за происходившим вокруг меня и все откладывал в свои серые клеточки. А для ведения боя я был прекрасно экипирован и обучен — мог мгновенно выхватить из-за спины оба клинка и от души напоить их разбойничьей кровью, мог и меткой пулей вышибить из врага жизнь, если придется.

Вести саперные работы было бессмысленно: закопаться в землю можно только на глубину не более двух метров, дальше шел сплошной камень, чуть ли не монолит. Об этом были осведомлены обе стороны, поэтому и действия свои планировали соответственно. Как я полагаю, Шварц не торопился. Путь для торговых обозов ему удалось открыть быстро, одним своим появление вблизи замка и взяв его в осаду со всеми разбойничьими силами внутри — это была главная цель операции. Тем самым «крышу» он свою распростер широко, позволив венецианским и прочим другим купцам вздохнуть с облегчением: дело пошло, денежки потекли рекой в купеческие карманы, а также казну.

А осаждать Мартинсину… Осаждать можно длительное время, платят исправно. Солдат спит, служба идет, а поскольку солдат этот наемный, то и копеечка ему в кожаный кошель капает тоже регулярно. Ему пять цехинов в день, командиру пушкарей три, офицерам по одному, а солдатам выплачивают серебряные венеты по три-четыре в день. Одним словом, не проливая крови, швейцарцы начинали понемногу богатеть. Но, справедливости ради, следует заметить, что они караульную службу вели исправно, добросовестно. Если бы они еще так же добросовестно изучали обстановку вокруг крепости, цены бы им не было…

Месяц пролетел, а прогресса в осаде не намечалось. Мы не могли разрушить стены замка, ибо толсты и крепки они были необычайно и каменные, и осажденные не могли нас отогнать, ибо так же крепки были наши воинские навыки и решимость завершить свой поход победой. За все время была всего одна ночная вылазка. Французы хотели повредить наши пушки, но, к счастью, швейцарцы к службе относятся честно. Не проспали нападение — встретили противника дружным залпом. Угробили насмерть десяток вражеских солдат, а троих — двое из которых ранены, взяли в плен. Я оперировал обоих, и попутно опрашивал. Удалось узнать, что в замке продовольствия запасено немного, но пока не экономят, а с фуражом есть проблемы: овса очень мало, и сена — всего пара стожков осталась. По ночам через канал канатами перетягивают некоторое количество сена, но его еще нужно сушить, а лошади хотят им лакомиться ежедневно.

Переправкой сена в замок я заинтересовался, и в одну из ночей, намазав лицо сажей из костра, ушел прояснить ситуацию. Докладывать Шварцу не торопился, так как мне было не понятно, как можно о таком не знать, имея множество постов по периметру замка. Вдруг попаду впросак, вдруг что-то кто-то не так понял — я или пленные. Возможно и предательство. Тогда вопрос: кто замазан? Короче, пока все не выясню — официального хода делу не дам. Да и, что греха таить, засиделся я, занудился от безделья, адреналин молодого организма требовал выхода в какой-нибудь форме. Вот случай такой и подвернулся под руку, и форму подсказал.

Ларчик открывался просто. Пост швейцарцев со стороны леса, за определенную мзду, пропускал к каналу несколько возов с сеном или с зерном. Со стены фонарем подавали сигнал и перебрасывали веревку. В несколько приемов сено с возов поднималось на стены. А мешки оставались лежать на месте. Дождавшись денег из замка, крестьяне отбывали обратно. Мне показалось странным, что мешки с зерном остаются на месте. Интересно, кто их и как через канал перенесет в замок? Удовлетворение интереса получил часа через два. Из небольшой расщелины осторожно, крадучись, появились одетые в темные одеяния мужчины, и, взвалив на плечи большущие мешки, стали тяжело спускаться обратно. Через минуту они пропали из вида. Если бы они куда-то ушли, я мог бы это заметить — полная луна хорошо светила: сама по — циклопьи одноглазо, но зорко за всем следила, и мне помогала эффективно вести наблюдение. Решил проверить догадку, отправился в расщелину, хотя было страшновато. Исследовал там все вдоль и поперек больше часа, пока не нашел замшелый, на ощупь, хитро замаскированный вход, ведущий в таинственное непонятно куда. Соваться без факела в неизвестность не стал — чревато. Решил повторить поход в неведомое на следующий день, основательно соответствующим образом подготовившись. Я по натуре — человек очень любопытный, с ярко выраженным исследовательским складом ума ученого мужа, долгое время занимавшегося наукой, привыкшего решать сложные задачи, находить правильный путь в сплошных научных потемках и лабиринтах, и поэтому загадочный подземный ход не давал мне покоя с той самой секунды, в которую я понял, что у расщелины имеется какой-то секрет.

Заняться заготовкой факелов и повторному походу к расщелине на следующий день помешал раненый. Здоровенному пушкарю Грегу, эдакому Портосу от артиллерии, станиной откатившейся пушки переломало обе ноги. Когда меня вызвали на позицию пушек, то еще за добрых пять десятков шагов я услышал смесь немецко-французских ругательств. Бегло осмотрев раненого, попросил солдат оттащить его в мой шатер — складывать ноги следует в нормальной обстановке, а не под грохот пушек, в дыму и копоти выстрелов.

Грега с трудом принесли, тяжело отдуваясь и матерясь, четыре человека. Он был в сознании, так как не прекратил сквернословить, и этот словесный поток, похоже, препятствовал его переходу в бессознательное состояние, которое мне бы очень помогло в моем лекарском занятии. Вежливо, но решительно предложил ему заткнуться. Но кто в армии слушает лекаря? Правильно, почти никто, он ведь не командир, и в атаку со всеми не ходит, так, приложение к войску, иногда полезное. Вот и Грег слушать не стал, пока я его не заткнул березовой палкой между зубов. Хотел ему поставить целебные обезболивающие иголки, но потом передумал, такой лось не потерял сознание при получении травмы, и мое лечение перенесет. Еще не известно, не пострадала ли пушка от столкновения с Грегом! Привязал раненого ремнями к столу, и приказал его товарищам держать покрепче. С правой ногой управился быстро, а левая имела осколочный перелом, пришлось возиться дольше, пока все поставил на место. Грег выл, и пытался извиваться, но надежно зафиксированный, ремнями и товарищами, мне не помешал. По завершении операции напоил здоровяка спирто-опиумной настойкой. Вылакал он ее довольно большой объем, пока не затих в благотворном сне. Да, крепкий паренек, этот Грег. Пожалуй, при отсутствии пороха, да и пушки тоже, он мог бы швырять ядра на не менее короткое расстояние, нежели его любимое орудие.

Не успел хорошо отмыть руки, прибежал командир роты Батистен, у него половина роты мается животами, обгадили все ближайшие кусты. Теперь страдают еще и от непероносимой вони. Вот, засранцы — а как еще их назвать.

Еще в начале осады я провел работу с личным составом, старался приучить их, бестолковых грязнуль, к мытью рук перед приемом пищи, и регулярному мытью тела, к соблюдению самых элементарных правил личной гигиены. О-о-о, на меня смотрели, как на прокаженного. Люди привыкли мыться под дождем, а специально лезть в воду, для отмывания тела от грязи могут только отъявленные еретики или неразумные люди. Поваров всех рот обязал кипятить воду перед раздачей ее солдатам. До сегодняшнего дня все было нормально, ни у кого не было даже легкого расстройства желудка. И, вот, на тебе, обосралась почти вся рота.

Я не стал долго разбираться, а стал трясти повара роты. Крупный флегматичный швейцарец, на мои к нему претензии на удивление агрессивно и злобно ответил отборной бранью, схватившись за увесистый черпак. Очевидно, по его кухонному предположению, он вознамерился вразумить меня. Бестолковка твоя швейцарская… «Не на того напал ты, парень», — спокойно произнес я мысленно, и встретил разъяренного повара серией мощных ударов в корпус и голову. Повар икнул, и брякнулся рядом с котлом. Уже без попыток раскрыть свой поганый рот, делая лишь робкие дыхательные движения своими легкими — не мог же я лишить доблестных немытых швейцарских наемников кашевара. А учеба всем и всегда шла на пользу. Только умные понимают доброе слово, а бараны — добрый пинок ногой под ребра. За нашей «теплой и дружеской» беседой с любопытством наблюдал Батистен и тройка сержантов, с открытыми от удивления ртами. Я молча, не произнося ни единого звука, невозмутимо взял кожаные ремни и очень качественно связал туповатого грубияна. Закрепив концы ремней на дереве, звонко похлопал профилактируемого повара по толстым розовым щекам.

— Здравствуй повелитель ложки и поварешки, разъелся ты на казенных харчах и совесть потерял, да? — почти ласково произнес я.

— Может, хватит дурить, и расскажешь нам всем, как ты гнилую воду наливал солдатам во фляги?

— Я твою печень приготовлю на медленном огне, когда избавлюсь от веревок, — орал повар. — Все ноги и руки переломаю.

— В данный момент ты в моей власти, и я могу тебя все перечисленное переломать с легкостью, потом сложить, и снова сломать. Говори, давал гнилую воду солдатам?

— Пошел в задницу!

— Отлично, спасибо, у меня давно женщины не было, с начала осады, и если ты сам просишь, то, так и быть, уважу, а потом предложу всем желающим.

Перевернул повара на живот, и кинжалом распорол штаны, оголив зад повара. Как он орал — не передать! Сначала ругался, а потом начал выть и просить милости, не предавать его пыткам недостойным образом.

— Значит, не все мозги заплыли жиром, — сказал я повару, вернув в прежнее положение. — Так поил, или нет? Каков был твой умысел? Случайно, не хотел ли ты ослабить наше могучее войско, а, поваренок? — последнюю часть фразы я произнес ледяным тоном, зверски вращая глазами и демонстративно потянувшись к своему внушительных размеров не то охотничьему ножу, не то к гладиаторскому гладиусу.

В завершение этого спектакля одного актера я уже во всю глотку заорал ему в морду:

— Отвечай, сссука, или порублю нахрен твою тушу на мелкие кусочки для прекрасного жаркого для, мать твою, благородных швейцарцев!!!

— Поил, поил, поил!!! Но без злого умысла, упаси меня Господь! Просто я поленился носить воду в котел из ручья, просто поленился! Набрал бочку в луже. Не губи, не руби!!!

— Ах, ты тупая скотина!!! — уже в свою очередь диким зверем взревел Батистен, от души дубася провинившегося ногами, обутыми в добротные швейцарские сапоги сыромятной телячьей кожи — убью, убью сей момент, гадина, клянусь всеми святыми, и труп твой дохлый в лес лично выброшу, пусть тебя звери терзают, ошибка родителей. А перед этим уши и нос тебе отрежу твоим же мясницким ножом. Нам и даром такой повар не нужен, понял, скотина, отравитель, душегуб?

— Не надо, лейтенант, не надо — я все осознал, Богом клянусь, каюсь и больше этого не повторится, я буду вас отменно кормить, только уберите от меня этого бешеного лекаря с его кинжалом, а то он из меня сделает девку дырявую, — обливаясь слезами и кровью из разбитых губ, орал повар, разбрызгивая вокруг себя сопли.

Лейтенант кивнул двум сержантам, и те с жизнерадостной готовностью утянули повара, награждая по пути тумаками.

Лекарь же, то есть я, уже строгим, безапеляционным тоном рекомендовал Батистену выдать всему составу роты, в течение оставшегося дня, по пять малых кружек вина с небольшой ложкой соли в каждой. Обратил внимание, что вино выдавать каждый час, а не все сразу. Также рекомендовал загонять солдат в озерцо на помывку-постирку раз в неделю, поскольку все беды у нас только от грязи.

Только закончил с дристунами, вновь позвали артиллеристы. Из крепости по нашим позициям пальнули несколько раз из пушек, и одно из неприятельских ядер угодило в пушку, перебив расчет, и ранив главного нашего пушкаря Самсона. Раненый уже доставлен в мой шатер.

«А вот это уже настоящее испытание моего профессионального мастерства», — сказал я на русском языке, закончив осмотр Самсона. Крупный осколок ядра размолотил пушкарю правое плечо основательно. Я очень удивился, что швейцарец еще жив. Слава Всевышнему: крупные сосуды не задеты, это замечательно, иначе бы раненый уже погиб из-за потери крови, не дожив до моего шатра.

Строгим, не терпящим возражений тоном, заставил Луку мне помогать. Парень вначале побледнел, а потом, молодец, преодолев страх, стал выполнять все указания. Операция слилась в сплошные складывания сломанных костей и бесконечную штопку разрывов. Благо, Самсон находился без сознания, и не мешал мне его оперировать. Ничего, он парень крепкий, буду надеяться выживет. После операции, влил в Самсона кружку красного вина, пусть польза и небольшая, но крови он потерял много. Поместил раненого в соседней палатке рядом с Грегом. Когда солдаты окрепнут, отправим их в Венецию, война для них окончилась.

Я в этой операционной горячке не сразу заметил — какое там, еще по сторонам смотреть! — что за моими действиями в щель полога шатра внимательно и с любопытством наблюдает командир швейцарцев Шварц. Мельком еще успел подумать, делая очередной стежок: не буду просить его удалиться — рассказ швейцарца не помешает для рекламы моего медицинского умения, у него хорошие связи в верхах республики.

Вечером устало сидел в своем шатре на небольшом таком удобном топчанчике, купленном до отправки в поход специально для такого послеоперационного отдыха, и, доедая запеченный на углях кусок жестковатой и сыроватой говядины, немного размышлял. Если уж из осажденного замка сподобились попасть по нашим артиллеристам, то вполне вероятно, что в ближайшее время по нам могут открыть прицельный огонь, и выбить всю артиллерию. Без нее нам замок не взять, да и с таким калибром не взять, нужно подтянуть две-три осадные пушки, тогда наши шансы на успех осады возрастут. А собственно, чего это я ломаю голову, для этого есть мастер Шварц, ему платят больше, пусть у него голова болит. У меня и так проблем выше крыши: дома пациентов нет, и к Папе я не приблизился ни на шаг.

Хотя, вру, первичная материальная база для тайной поездки в Рим была уже мною создана. Даже нашел, можно сказать, «путеводитель» по достопримечательностям этого знаменитого города. В библиотеку во дворце дожа я попал, судья Бруни поспособствовал. Обзавелся планом подземелий, наглым образом перерисовал у себя дома на чистые листы бумаги. Книги из библиотеки носить домой не разрешается, но за пару серебряных венетов для меня сделали исключение. Полагаю, еще два-три месяца подготовки, и можно смело отправляться в Рим, а на месте разберусь. Очень помогли и рассказы словоохотливого швейцарца о службе в охране Папы.

Вернулся к ночным развлечениям только через неделю, когда моим раненым стал ненужным постоянный уход и присмотр. Швейцарцы отказались ехать в Венецию, заверили, что среди друзей быстрее встанут на ноги, и в два голоса благодарили меня за лечение — они, опытные вояки, не раз видели ранения, подобные своим. И знали, что все они кончались смертью раненых. Поскольку их состояние у меня не вызывало опасений, возражать не стал. А благодарственные слова всегда приятно слышать. Пусть поправляются побыстрее!

Поставки фуража производились тем же порядком, что и раньше, только объемы возросли. Теперь повозок приезжало около десятка. Мешки уносили тем же путем. Две ночи я вел наблюдение, а на третью решил проверить ход, он однозначно должен вести в замок.

Проверил пять ножей и кинжал, висящие на поясе. Огнестрел решил не брать, чтобы, в случае чего, не поднимать лишнего шума. Герасим меня хорошо обучил способам лишения жизни людей по-тихому, с использованием колюще-режущих предметов. Также проверил отмычки — я их изготовил в особняке, когда изнывал от безделья. Вещь не тяжелая, но может пригодиться, отдельные двери закрываются на замки, правда, устройство у них несложное, и я со своими навыками надеялся справиться с ними без проблем.

Прождав примерно пару часов после ухода людей с мешками, неспешно пошел ко входу в подземелье. Уловил запах прогоревших факелов — значит, ими пользовались носильщики или сопровождающие их лица. Запах моих факелов смешается с имеющимся, и никто не отличит один запах от другого, оливковое масло используют обе противоборствующие стороны.

Прошел пятьдесят шагов, услышал впереди капель — похоже, ход проложен под замковым рвом и через почву просачивается вода. А как иначе? Без этого никак нельзя — ров с водой окольцовывает весь периметр крепости, либо как птица в полете его преодолевать, либо подо рвом — но такое путешествие неизбежно, если надо попасть внутрь укрепленного объекта. Если судить по состоянию стенок подземелья, то это явно рукотворное творение, видны следы применения инструмента. Еще пятьдесят шагов прошел с особой осторожностью.

Кто его знает, вдруг впереди засада или пост оборудован, или какие-нибудь изощренные ловушки приспособлены кругом для таких любопытных, как я — частенько видел подобное в кинофильмах еще в прежней жизни. Чик — и нет лекаря: нанизан после падения в коварную яму-ловушку на отравленные острые пики-колья, или пробит насквозь целым частоколом острых сучьев при падении откуда-то сбоку застопоренного хитрым способом тяжелого бревна. А вдруг сторожевые собаки, а, кто знает этих коварных разбойничков, может и змея ядовитая меня ожидает за углом — я ее не вижу, а она меня чует своими термосенсорами — мне бы такие сейчас или хоть бы плохонькие очочки ночного видения. Ага, размечтался. А если самострел? В общем, моя нервная система была мною самим разбалансирована до крайности.

Я уперся в разветвление: направо шел коридор со смазанными от шаркания ногами следами людей, явно несшими нечто тяжелое. Не сомневаюсь, этой тяжестью были мешки с зерном, позволявшие спокойно держать осаду крепости, не терзаясь муками голода. Мне явно в этот коридор. Но…

Но любовь к неизведанному, загадочному, о чем я начитался в детстве и юности во многих незабываемых книгах, повела меня в один из коридоров, самый левый, пол которого был девственно пыльным. Лишь отдельные мелкие камешки попадали под ноги, да периодически приходилось снимать лицом паучьи сети — паутину, чего я терпеть не мог с далекого детства. Всегда, попадая в липкие ловушки этихарахнидов класса членистоногих из подтипа хелицеровых, я чувствовал противное ощущение, заставлявшее меня хаотично и конвульсивно размахивать руками и предпринимать лихорадочные попытки стирания с поверхности своей кожи остатков этих противных нитей. Непроизвольно возникало ощущение: вот сейчас в меня и вонзятся эти ядовитые клыки. Фууу…противно. Но охота, как известно, пуще неволи и тем более каких-то там пауков.

Я продолжил свой путь. Не доходя до покрытой ржавчиной двери, я обратил внимание на то, что попал в мрачный коридор с полками, тянувшимися бесконечно далеко. По крайней мере таковым было мое ощущение, на которое влияло неровное освещение факела. На полках стояли непонятные сосуды с находившимися в них диковинными существами. То ли заспиртованными, то ли заформалиненными — поди-знай, что они здесь применяют! Судя по тому, что все они были либо чешуйчатыми, либо гладкокожими, но все — пучеглазыми — представляли они неведомый для меня подводный мир Глории. Как завороженный, я медленно шел по местной кунсткамере, от удивления открыв рот и позабыв об осторожности. А зря…

Упершись лбом в дверь, оббитую заржавевшими от сырости и времени металлическими полосками, прибитыми крест — накрест, в первое мгновение опешил — так был увлечен своеобразным музеем. Потянул за дверное кольцо — скрипит и с трудом, но открывается. Гм…интересно, что сокрыто в этом таинственном коридоре? По содержимому, которым в избытке было заполнено помещение подземелья, я догадался: нахожусь в кабинете алхимика. Я с большим любопытством рассматривал сундучки и бочонки, колбы причудливых форм, приборы из металла, похожего на латунь или бронзу, вмурованные в каменные стены кольца и цепи, какие-то зажимы и совсем задубевшие от времени кожаные ремни — освещение не позволяло рассмотреть подробности, но, с опаской потрогав эти изделия, я почувствовал, насколько они древние. Кто и что здесь делал, какие опыты ставил и над кем? Слой пыли, покрывавший все предметы кабинета, явно накапливались здесь столетиями. Почему открыт кабинет — не узнаю никогда. Возможно, а скорее всего так и было — жители замка если и знали об этой особенности подземных помещений, то просто боялись туда ходить.

На стенах тоннеля, а также загадочной и зловещей комнаты просматривались какие-то каббалистические знаки. Кто их начертал, зачем и, главное, какая информация содержалась в этих древних письменах — не понятно. Зафиксировать бы это все на фото для последующей расшифровки… Да где этот фотоаппарат? Ну, да, как же, забыл совсем — на Земле! Перерисовывать не на чем, нечем и некогда. Я уже и так довольно долго все здесь рассматриваю. Стоп! Что-то послышалось или мне это просто почудилось, вроде бы какой-то огонек мелькнул…Кто еще мог забраться в такую глубь? Жутковато… Повернул голову в сторону, противоположную руке, судорожно вцепившейся в древко факела, О, Господи — я увидел темный силуэт ростом метра примерно в два, чьи-то маленькие протянутые ко мне ручки…

В недрах кабинета, из угла, в котором стояло старинное резное кресло, послышались странные звуки, скрипы, шорохи. Из давным-давно прочитанных приключенческих книг вспомнилось о том, что под землей есть маленькие такие существа, не всегда доброжелательные, царство гномов, оборотней, привидений…

Я не знаю, что это было — воображение мне никогда, ни при каких условиях, ничего подобного не подкидывало. Такого ощущения панического страха я никогда не испытывал. Огонек погас. Я озирался, вертясь словно волчок. И силуэт пропал. Ручки «провалились» в пол. Звуки сами собой затихли. Ну и дела! Да это ведь я своей тени испугался, да отблесков факела в различных ретортах и баночках! А скрипели мелкие камушки под ногами. Вот так вот люди, даром, что профессора, с ума и сходят! Но что-то не давало покоя. Гадство, это не камушки под ногами, а какой-то механизм начал работать, скрипя своими шестеренками, сто лет не смазывавшимися!!!

И в этот самый момент я краем глаза заметил, что дверь, будто подпружиненная, сама собой стала медленно закрываться. Реально, будто движимая скрытым механизмом, смонтированным древними умельцами специально для таких любознательных докторов, к отряду которых всегда относился доктор Иванов. Мозгами-то я всегда любознательный доктор Иванов с планеты Земля. Но иногда надо эти любознательные мозги и включать в режим осторожности, собственной безопасности. Меня спасло то, что нижняя часть двери двигалась не по чистой поверхности, а по накопившейся за годы пыли, смешавшейся с откалывавшимися годами кусочками потолка, стен, под воздействием влаги превратившихся в подобие застывшего цемента.

Я, наконец-то, очнулся от гипнотического отупения и страха, и с непроизвольным полудиким воем, с факелом, как с саблей «наголо», кинулся в оставшуюся щель дверного проема. Очень правильное решение, хоть и непроизвольное, на основе инстинкта самосохранения. Выскочив от этого алхимика, с которым так и не удалось познакомиться, я бегом добрался до разветвления коридора и только там позволил себе отдышаться. При этом непрерывно и тревожно оглядываясь…

Желание обследовать средний коридор подземной развилки почему-то исчезло начисто — пора присматриваться и прислушиваться, а, главное, так сказать «придумываться» к внешним признакам происходящего. Каким еще признакам — непосредственным событиям, которые своими последствиями ко мне благоволили, вот к чему! Хватит испытывать судьбу исследованием нехоженых троп. Тут с хоженой хотя бы разобраться. Куда ведет этот ход, как его можно использовать? Я взял себя в руки и осторожно двинулся вперед, по едва заметным следам недавно прошедших носильщиков мешков с зерном, внимательно осматривая стены, не забывая и потолок.

Вдруг, что — то тонко скрипнуло под ногами и мне показалось, что земля уходит из-под ног… Я, замерев, как под воздействием горгоны Медузы, стоял ни жив, ни мертв, покрывшись в мгновение ока липким голодным потом, капля которого скатилась по спине между лопаток и, под воздействием силы притяжения, исчезла где-то в недрах моих одежек. Затем меня молнией прошибла мысль, витавшая в мозгах с самого начала путешествия по подземному ходу: сейчас, вот сию секунду, что-то воткнется в меня справа-слева-сверху-снизу, или стрела дурная иль пуля самострельная пробьет мое младое еще толком не пожившее тело.

Я резко присел и ушел в сторону, переворотом назад кувыркнулся и уже в полуприседе, в боевой стойке ожидал продолжения. Интересно, что факел во время этих акробатических кульбитов я не выронил. Ноги дрожали от нервного напряжения, руки тоже, что передавалось в горящий конец факела. Вокруг меня метались причудливые тени, мерещилось всякое. Не буду даже говорить, что — накаркаю еще…Но ничего пока не происходило, а я весь дрожал от нервного напряжения, усугубленного страхом. Правда, физические упражнения пошли на пользу — мозги стали включаться в работу. Догадался получше осветить то место, на котором я стоял, что-то почувствовав ногой. Приблизил факел поближе к земле. Ну что же это такое, опять, так облажаться — это дохлая крыса. Попала, зараза, под ногу и, как ртуть, сместилась под моей стопой в сторону, хрустнув тоненькой косточкой. Я мне-то навоображалось…

Фууххх… Тьфу, так и сердце остановиться может. Ну и дела. Ну и «накрутил» я себя. Несколько минут посвятил дыхательной гимнастике, поприседал. Постепенно организм пришел в относительную норму. А как люди постоянно в разведку ходят, в тыл врага? Это ж какую устойчивую психику надо иметь? Дааа, непростое это дело. Конечно, и в открытом бою несладко, но там, по крайней мере, мозг получает информацию от всех органов чувств и чувствует себя более уверенно, передавая соответствующие сигналы всем частям тела. Хирургическую операцию тоже непросто делать — иногда, как ни обследуй пациента, а что-то да «выплывет» неожиданно, в самый неподходящий момент.

Это, конечно, нельзя сравнивать с ситуацией, в которую я сам себя загнал. Вот так, в бликующих отсветах факела, на неровных поверхностях подземного хода каждую секунду идентифицируя воспаленным воображением одну тень ужаснее другой…Ну и натерпелся я, чего только не успел «увидеть».

Пройдя очередные пятьдесят шагов, оказался на очередной развилке. Посветил факелом над землей, вновь увидел прежние характерные следы обуви в правом ответвлении. Пошел по следам. Через тридцать шагов уперся в мощную на вид дверь, тоже оббитую крест — накрест металлическими полосами — видимо один древний мастер изготовил все двери для крепости. «А защитные коварные механизмы тоже на всех дверях имеются?» — очень, наконец-то, своевременный и правильный вопрос сгенерили мои мозги. Осветив дверь факелом, увидел, что навесы хорошо смазаны маслом, не как те, «алхимические» — свят-свят-свят!!! Аккуратно приложив ухо к двери, прислушался. Разговаривали двое, по-французски. Один мужчина жаловался, что ему надоело торчать возле двери, в которую уже никто не войдет, поскольку ключ унес капитан Жак. Он, этот говоривший, с радостью ушел бы в караулку, где товарищи готовят ужин с вкусным вином. Второй призывал к терпению, подчеркивал, что без них не начнут и они славно проведут время. А если к ним заглянет сеньорита Летиция, то все будут рады отвести душу в ее объятиях.

Ладно, пока оставлю эту дверь в покое. Проверю еще одно ответвление. Но на этот раз очень осторожно, очень-очень, и без глупостей. Ну, все равно тянет меня неудержимо к приключениям на свою задницу. Пыль была на месте и лежала довольно толстым слоем. Я старался ступать осторожно, а то от поднятой пыли и гари факела становилось трудно дышать, а сквозняков не наблюдалось. Пройдя шестьдесят шагов от развилки, снова обнаружил дверь. Да сколько же их здесь, прям какое-то подземное королевство укрепленных дверей! Следы возле нее были, но уже припали пылью. Полагаю, из двери выходил человек для смазки петель двери — это мне подсказали потеки масла.

Ну, вот я, кажется, нашел возможность проникнуть в неприступный замок, тихо и без стрельбы: можно и к мастеру Шварцу отправляться. Рассказать швейцарцу о подземном ходе, собрать внушительную команду, и взять замок из-под земли. Да, будут потери, и, возможно, существенные, но значительно меньшие, нежели атаковать высокие стены. Может, я так бы и поступил, но сидящий внутри меня любитель «острых» ощущений предлагал мне воспользоваться отмычками, и заглянуть за дверь, там ведь абсолютная тишина, я уже минут двадцать прислушиваюсь. Допустим, я открыл дверь и прошел куда-то. Что я хочу обнаружить? Оно мне надо? Мой внутренний голос подсказывал, что делать этого не следует («Вася — не дури, не вздумай!»), и в тоже время он настойчиво и назойливо просил открыть дверь («Давай, Васек, вперед! Тебе что — слабО?»). Несколько минут назад я уже чуть было не оказался запертым в странном научном кабинете диковинок. Мало мне приключений. Обязательно надо-таки поискушать судьбу. Ну, давай, давай, посмотрим, что из этого выйдет. Если выйдет. А если не выйдет, в прямом значении этого слова?

Устав бороться с искушением, отмычками очень удачно и на удивление быстро открыл замок двери. Понемногу приотворяя, прислушивался. Тишина. Никаких подозрительных скрипов, щелканий, скрежетов, звуков возвратно-поступательных механических движений и прочих звуков. Ну, конечно — я же теперь острожный. То, что все хорошо смазано — не в счет: если все тихо, значит, ничего не работает. Как с тем сусликом: если его не видно, значит и нет его. Он он-то, суслик есть! Ладно. Рискну, будь, что будет! Поверим в это, то есть в то, что суслика все ж таки нет.

Вошел, и сделал десяток шагов влево. Пыли на полу почти не было, значит, уборку производили, и совсем недавно. И вообще, где я оказался? Сплошные стены с двух сторон. Оп-па, а это что за дверь у меня по правую руку!? Петли обильно смазаны маслом. Не иначе, обитатели замка на всех дверях петли смазали, чтобы скрипом не беспокоить любопытных, вроде меня. Повозившись с замком, дверь вскрыл. Осветил факелом. Есть еще одна дверь, ведущая в неизвестное помещение. Прямо матрешка какая-то дверная. Неспроста это. Ой, неспроста, Вася. Осторожно. Ведь: «клац» — и нет больше Васи. И на могилку твою уж никто не придет, только ранней весной… Стоп, хватит песнопений. Внимание!

Подошел и к этому внушительному препятствию. Уверенно, быстро и тихо воткнул в замочную скважину кусок проволоки. Если кто-то попытается ее открыть, то повозиться доведется долго. Осмотрел помещение. Почти пустое оно, если не обращать внимания на ларец приличных размеров.

Зуд исследователя заставил меня открыть его замок тоже. «Заставил» — это, конечно, я очень круто выразился. Не очень-то я и сопротивлялся. Даже наоборот — кинулся к ларцу аки хищный зверь, как беркут на зайца ушастого. Правда, в руках держал не саблю острую, а мудреную, загогулистую по форме отмычку. Замок, видно, почувствовал, что если не поддастся — я его кованую дужку голыми руками разорву, нахрен! И такие энергия и азарт в меня вселились, что препятствий для меня в тот момент не существовало! Ох-ты, Боже ж ты мой же ж! Я аж ахнул от увиденного — зрелище не для слабонервных. Да здесь, оказывается, у нас денежки, много денежек! От возбуждения, забыв об осторожности, запел во все горло известную песню: «Деньги — деньги — деньги — деньги — де-е-енежки…тратата…милее девушки!» Стоп, совсем сдурел! Как это милее девушки — ни в коем случае! Вот оно, пагубное воздействие желтого диавола. А ведь еще я пока не обладаю ни одним из множества цехинов, дразняще поблескивающих в свете факела.

Вот они. В желтых кожаных мешочках — цехины, в серых мешочках — венеты, а в коричневых — боны. В черном матерчатом мешочке разнокалиберные и разноцветные камни, примерно килограмма два. Не знаю, почему, но во мне неожиданно проснулось желание все это отсюда унести, и присвоить. И побыстрее. И совесть моя молчала.

Это сегодня, там, на Земле, существуют тысячи банков, электронные платежи и пластиковые карточки, другие возможности сберечь мои накопления или любого другого человека. Но в существующем на Глории времени человек только сам мог позаботиться о сбережениях. Были, конечно, векселя, зачатки банковской системы, но и негативных исторических событий было несравнимо больше цивилизованных способов хранения различных материальных средств. Кому доверить? Конечно, земле, по которой ходишь. А еще лучше — поглубже в нее, то есть под нее. С древнейших времен люди закапывают деньги и ценные вещи — а кому еще доверить ценности? Но ни один ростовщик, ни один сундук с крепким замком, даже и глубоко под землей, не мог гарантировать сохранность денег и драгоценностей. Мой случай тому подтверждение.

Нестабильность, войны, грабежи, смута, революции, нашествия иноземных захватчиков, распады империй — вот причины того, что земля и подземелья, всякие пещеры и другие земные полости стали местами, куда человек привычно прятал, закапывал, замуровывал ценные вещи, чтобы в любой момент взять их оттуда, или наоборот, пополнить уже имеющиеся накопления.

О кладах я тоже много чего читал, теоретически был подготовлен на пять баллов. Хороня свои деньги, ювелирку, каменья-самоцветы под землю, люди хотели одного — сохранить все это для себя и потомков, либо для каких-то нужд, проектов, и чтобы все эти богатства (или небольшие сбережения) не могли быть найдены кем-то другим. При этом часто применялись своеобразные ритуалы, так называемые заговоры. Произнося слова заговора, владелец определял конкретный план действий для того, чтобы безопасно извлечь клад. Если оговоренные владельцем действия не соблюдались, то тут последствия могли быть различными, вплоть до самых печальных.

Если клад создавался для текущих нужд — не было никакого смысла заговаривать его, каждый раз повторяя заклинания при открывании и повторного заговаривания содержимого тайника. Замучаешься с такими процедурными мероприятиями, вдруг и сам собьешься и повредишься — кому ж это надо. Но клад долговре-е-е-еменный, тот мог быть заговорен. И чем серьезнее содержимое — тем хитрее заклятие.

Не только слова — использовались и различные предметы для защиты клада от его вскрытия чужаком.

Естественно, во все времена, не сомневаюсь, что и здесь, под «землей» Глории, любые предметы у возможного местонахождения сокрытого пугали кладоискателей, верящих в магию заговоров.

В свое время я из различных книг на эту тему почерпнул сведения о том, что при обнаружении клада нельзя бросаться к нему и стараться быстрее его унести. Никому не известной головой были разработаны правила, которых, якобы, надо придерживаться, чтобы не навлечь на себя беды и проклятия. В христианском мире было принято применять при открытии такого клада освященную воду, соответствующие молитвы и церковные свечи. Извлекать содержимое клада требовалось определенным способом, а не абы как: надо брать его сбоку, а не сверху, тогда рассыпавшиеся деньги будут показывать, что и сам заговор рассыпался. Также не следует брать монеты, лежащие сверху, как заговоренные — клад, емкость его, следует встряхнуть. Всегда полезно для нашедшего клад прочесть над ним молитву, любую, какую вы знаете.

Книги наполнены страшными рассказами о том, что сокровища сторожат потусторонние силы, к примеру, хранители кладов Кладовик и Кладенец, или даже гномы, которых желательно задобрить.

Над местами расположения кладов, в том числе и заговоренных, могут появляться пляшущие огоньки, а также слышаться детский плач, стоны и разговоры.

Никто не сомневается в том, что энергетика укрытых сокровищ или кладов — плохая, поэтому желательно не игнорировать способы, ритуалы, которые помогают при нахождении чужих богатств не испытывать переживаний и мучений.

Я сразу понял, что передо мной не клад, а простая казна осажденной крепости. А это что обозначает? Во-первых, нет романтики, приключенческого духа — это плохо. Это минус, но несущественный, исключительно эмоциональный. Во-вторых, этот сундучок — явно незаговоренный и его содержимое — весьма полезное во всех отношениях, как всем известный мультяшный бочоночек меда. Это плюс — существенный, практический, который перевесит, понятное дело, все минусы.

Немаловажно и то, что не следует бояться заговоров и соблюдать все правила извлечения кладов. Можно кинуться к сокровищам, как голодный сокол на вкусного голубя, что я уже и сделал, можно быстро набить карманы и все какие с собой есть сумки, можно брать эти монеты и самоцветные каменья хоть сверху, хоть сбоку, хоть как угодно. И не просто можно, но и должно. И плюс к этому — можно ничего не бояться, ведь денежки-то вражеские, то бишь трофейные. Какое прекрасное слово — тро — фей. Трофей от фей — отличная рифма. Я стыдливо умалчиваю, что казна врага неправедно создана — теперь, пойди, разберись, где честный цехин, а где — нет.

Но нельзя забывать об осторожности — чисто военной, не от воздействия потусторонних сил. Хорош был бы я с такой поклажей, да нарвавшись на засаду, либо вспугнув своим дурацким пением охрану!

Как говорится, деньги добываются в поте лица своего. Так и у меня. Нагрузился по полной. Торопливо взял пять мешочков цехинов и увесистый мешочек с камнями. Под их тяжестью аж присел, но больше захватить ничего не получится, и так вес запредельный, а мне еще топать к выходу. Жадность меня не сгубит — трофейничать тоже нужно в меру. Нет, я, конечно, крепкий и сильный, но человек, а не вьючная лошадь. И мера моя солидна, но не чрезмерна, в самый раз. Уходя, во все замки натыкал проволоки, это если мое присутствие вдруг обнаружат и устроят погоню.

Как хорошо на свежем воздухе, дышать полной грудью чистой ночной прохладой, а не наполнять свои легкие пылью опасного чужестранного подземелья. Как приятно смотреть на выглядывающую из-за реденьких пугливых облачков невозмутимую местную Луну, а не дергаться от бегающих по стенам кривых теней и факельных бликов, легко превращающихся в ужасных подземных жителей.

Выбравшись на поверхность, я быстро нашел в лесочке небольшой замшелый и паутинистый выворотень, чуть не проколов себе какой-то корягой ногу, и, надежно замаскировав, спрятал там всю свою добычу — не тащить же несметное мое собственное богатство в лагерь. А то, что я хапнул много, неприлично много, свидетельствует вес мешочков. На всякий случай посыпал все вокруг смесью перца, соли и молочая, это чтобы нюх у собак отбить, если вдруг начнут розыски дорогой пропажи. В подземелье тоже использовал это средство, и следы тряпкой заметал. Незамеченным вернулся в шатер. Лука спал, ведь я ему в пищу на всякий случай — береженого Бог бережет — подмешивал настойку сон-травы. Помылся наскоро, и моментально уснул, умаявшись таскать мешочки.

Через неделю из Венеции наконец-то привезли под усиленной охраной тяжелые осадные пушки, ядра и большой запас пороха. Смешно было смотреть, когда восемь солдат таскали носилки с Самсоном на позицию пушек. Он, оказывается, единственный швейцарский офицер, знающий о способах применения осадных пушек и о строительстве огневых позиций. Спустя два дня начали интенсивный обстрел замка. Дело сразу пошло на лад. Внутри замка вспыхнули пожары, появились трещины в стене, никто из крепости не пытался стрелять по позициям швейцарцев. Одним словом, уровень осады значительно возрос.

Я, в свою очередь, иносказательно довел мастеру Шварцу информацию, о возможном снабжении осажденного замка через наши порядки. Сначала он с большим сомнением и подозрением, и даже какой-то ревностью слушал меня. Не верил, пытался выставить меня в дурном свете, мол, за своими слежу и так далее. Задавал каверзные вопросы, пронизанные недоверием к моему докладу. Высказывался в том плане, что не лекарю учить его, великого мастера Шварца, как вести осаду укрепленного объекта и организовывать несение караульной службы. Я решил ни о каких подземных ходах не рассказывать — не хватало еще уговаривать этого вояку. Не буду я метать бисер перед свиньями — очень мне этот разговор не понравился. Обидно было. Дело не в той вражеской казне, которую я хорошенько проредил. В итоге Шварц, все-таки, перетасовал подразделения, и в результате удалось задержать два десятка возов с фуражом. Мне он ни слова благодарности тогда так и не сказал. Ну и подавись!

На третий день непрерывной стрельбы Шварц приказал разбить входные ворота. Артиллеристы рады стараться, разбили их, и обрушили одну надвратную башню, а вторую сильно повредили. В принципе можно было готовиться к штурму, но мастер Шварц решил подстраховаться, и еще три дня забрасывал замок ядрами. Не знаю, что там произошло в замке, но на утро к нам направился парламентер с белым флагом. С ним лично разговаривал Шварц, его никто не сопровождал, поскольку парламентер был тоже один.

— Наши противники готовы капитулировать, — заявил Шварц, собрав в шатре всех офицеров, после встречи с парламентером. — Шевалье Лемож просит дать им возможность покинуть замок с оружием и провиантом.

— Мастер, но мы уже провели под стенами замка много времени, и французы не приняли наших условий, они ничего не могут требовать, — возмутился лейтенант Рауль.

— Я ответил им вашими словами, Рауль. Согласился их выпустить, при условии: офицеры уходят с холодным оружием, а солдаты с пустыми руками, провизии могут взять, сколько унесут в руках. Никакого обоза брать не разрешил.

— Жесткие условия вы, мастер, выдвинули французам, — заметил Батистен.

— Они такие же наемники, как и мы.

— Это еще не все. Я потребовал, чтобы Лемож передал в мое распоряжение мятежного патриция, и обязательно в кандалах.

— Пленение патриция оговорено договором? — уточнил Батистен.

— Первым пунктом прописано. У французов время для размышления до утра, в противном случае мы возобновим обстрел и окончательно сожжем замок. Если все же французы примут наши условия, то до границ республики их будет сопровождать рота полного состава, под командой лейтенанта Рауля. Прошу взять с собой все необходимое для похода, и вести себя в соответствии с «Кодексом наемников», не позволяйте грабить местное населения и не допускайте возможных бесчинств. Понадобится, помогите провиантом. А сейчас все свободны, на текущую ночь приказываю удвоить караулы, и все пушки держать заряженными картечью, не доверяю я этим французам.

Шварц оказался прав. Французы попытались атаковать наши позиции перед самым рассветом, когда вездесущие солнечные лучи только собирались обшарить наши недремлющие позиции. Не знаю, сколько их вышло из замка, но после восхода солнца, мы насчитали сорок три трупа. Всех положили пушки картечью, и может быть, нескольких наемников сразили меткие стрелки. Сколько раненых у противника — тоже неизвестно. Зато я, как лекарь, доподлинно знаю, что с нашей стороны ни невосполнимых потерь, ни раненых не было. Всегда бы так происходил огневой контакт с неприятелем.

Поскольку противник отверг условия сдачи замка, Шварц после завтрака возобновил обстрел осажденной крепости пушками всех калибров, а после обеда швейцарцы взяли ее штурмом. Не мог я понять французов: им предлагали живыми покинуть замок, а они уперлись и пытались еще и нам пустить кровь. Да, три десятка швейцарцев сложили головы во время яростного скоротечного боя с защитниками осажденного замка, и столько же раненых, пятеро из которых, не сегодня-завтра встретятся с родственниками на небесах. Я всех раненых успел качественно обработать. Была всего одна ампутация: я не волшебник, из кусков кожи и остатков костей руки отращивать не умею. На тяжелораненых я практиковался в проведении полосных операций. В принципе сделал, что мог, но без антибиотиков они, скорей всего, не выживут. Будет просто чудо, если кто-то выкарабкается.

После взятия замка швейцарцы качественно его почистили: выгребли все ценное, в том числе покои патриция освободили от ценных вещей. Самого Гваделини мастер Шварц приказал заковать в цепи, а жену с детьми посадил в клетку. В таком виде их повезут в Венецию. Правда, этот путь Гваделини проделает пешком. Следом за патрицием будут топать двадцать семь французов — это все оставшиеся в живых наемники, теперь их судьбу будут решать в столице.

До утра швейцарцы занимались дележом трофеев, меня в числе соискателей не было, наверное, решили, что мне жалования достаточно, а то, что я многих от смерти спас, не считается. Пусть даже так, я себе «честно» «скрысятничал» очень-очень солидный трофей. Мне не стыдно, я считаю этот трофей справедливой платой за разоблачение продавшихся швейцарцев и перехват продовольствия, контрабандой направлявшегося в замок. Поначалу еще какие-то сомнения и терзания моей совести имели место быть и, возможно, они бы усилились, надели меня швейцарцы какой-то долей трофеев. Ну, а раз они так, то переживать я перестал теперь на законных, так сказать, основаниях. Одна проблема имела место и тревожила мою голову: теперь бы уже свой клад забрать без проблем.

С рассветом побывал в замке. Из прежних обитателей удалось найти только повара плененного патриция. Он мне показал склад, где хранились запасы лекаря замка. К несчастью, старик — лекарь подвернулся под горячую руку швейцарским солдатам. Не пережил он этой встречи. Много там не набрал — так, сделал небольшой запас сушеных трав и перевязочного материала. А вот Лука нашел десяток рулонов совершенно белого полотна. Отличная находка: и на бинты можно пустить, и постельное белье пошить. А если я постараюсь нарисовать, то можно заказать у портного и привычные для меня трусы.

Небольшой возок с войлочным верхом нагрузили прилично, теперь мне есть чем прикрыть мешочки с монетами.

Пока Швейцарцы усиленно праздновали победу, я ночью перенес свое богатство в возок, и надежно спрятал.

Мы уходили обратно в столицу, а за нашей спиной пылал замок, Шварц принял решение сжечь родовое гнездо мятежника дотла.