Лени Рифеншталь

7 «SOS! АЙСБЕРГ!»

Лени Рифеншталь еще не успела накопить богатого опыта по монтажу кинокартин, когда засела за конструирование «Синего света» из отснятой горы целлулоида. Но очень скоро она напишет об этих днях учебы как о «самой прекрасной части» этого проекта, и впрямь волнительного с начала до конца. «Мне невыносимо было покидать монтажную, — писала она, — лучше всего было спать там». Кадры оказались куда более сильными, чем она осмеливалась надеяться, и она экспериментировала — так и сяк, а более длинными и более короткими вариантами — добиваясь наиболее сочетаемых фрагментов и сопоставлений. Но ощущение недосказанности, как на грех, ускользало. С некоторыми колебаниями она наконец решила обратиться к Арнольду Фанку и спросить его мнение.

— Принеси мне то, что ты сделала, — ответил он. — Сперва позволь мне ознакомиться, а затем просмотрим вместе.

Но ждать он не стал, и, когда она пожаловала к нему на следующий день, он объявил ей с брутальной легкостью: «Ну вот посмотри, что ты об этом подумаешь? Мне пришлось переделать почти каждую сцену. Я просидел над этим всю ночь, и, право же, твой подход — нечто совершенно невозможное».

— Но ты же обещал, что мы отсмотрим это вместе, — ошеломленная, запротестовала она. — Я просила тебя не трогать без меня…

— Я думал, ты хотела, чтоб я тебе помог.

Вынести обиженного вида Фанка Лени была уже не в состоянии и разрыдалась в три ручья. Ее ментор счел за лучшее тактическое отступление.

Выплакавшись, Лени тщательно собрала сотни крохотных кусочков и отнесла их вместе с фильмом домой. Прошли дни, прежде чем она решилась просмотреть Фанково «рукоделие». Напрасно старалась она убедить себя, что все не так уж плохо, как она ожидала. В действительности все было гораздо сквернее, чем можно было себе представить. «То, что я увидела, было самым настоящим уродством». (Годы не притупили ее боли: вышеприведенные слова написаны в 1987 году, более чем через полвека после событий!) Но по крайней мере теперь она знала, что ей нужно делать: «Из миллиардов крохотных кусочков, которые я склеивала обратно, постепенно возникал настоящий фильм, становившийся с каждой неделей более зримым, пока наконец легенда «Синего света», которая всего год назад существовала только в моих мечтах, не легла передо мною в окончательном виде».

Премьера фильма состоялась во дворце студии УФА «Паласт-ам-Цоо» 24 марта 1932 года; это было внушительное собрание, которое сразу отметило в картине Лени художественность. Первые рецензии были смешанными — хотя никто не мог найти изъяна собственно в качестве съемок. «Прекрасно до крайности»; «эффекты фильма приближаются к изящной живописи», — вот какие оценки предлагал «Варьети» своим читателям, считая при этом саму Рифеншталь слабой и как режиссера, и как актрису, и заключая с некоторой помпезностью: «Кинокомпания, выпустившая эту картину, должна понимать, что в коммерческом плане картину ждет провал». Куда восторженней был «Фильм-Курьер», рассказывая читателям, что, когда в кинозале зажигается свет, зрители чувствуют, будто возвратились из другого мира: «Мужественная женщина, верная своему призванию и своей цели, перевернула кинематографический мир с ног на голову». По мере того как Рифеншталь ездила по Германии и Европе с премьерными показами кинофильма, становилось все очевиднее, что успех превзойдет все ожидания. На Первом венецианском бьеннале в том же году «Синий свет» завоевал серебряную медаль.

Когда картина добралась до Нью-Йорка, то тут же стяжала эпитеты «безупречная» и «в высшей степени чарующая фантазия». Ну а в Лондоне растаяло даже каменное сердце полковника Стратта. «Наконец-то, — пишет он с восторгом, — у нас есть действительно прекрасный горный фильм!» Привлекательная фройляйн Рифеншталь (чье творчество, как он считал, было «доселе испорчено режиссурой небезызвестного Фанка в гротескных «Пиц-Палю», «Монблане» и других отвратительных фальшивках») ныне, когда она стала сама себе режиссером, решительно вернулась на свой путь. Полковник оценил также прекрасный стиль, которым она взбирается на скалу, несмотря на свою «совершенно неподходящую для альпинизма обувь» — это он так отзывается о многострадальных босых ступнях юной дикарки!

Лени Рифеншталь упивалась похвалами. По-прежнему видя себя в первую очередь актрисой, она приветствовала новую независимость, которую принес ей этот фильм, и уже задумывалась над тем, как будет дальше делать фильмы по своему усмотрению. Конечно же, в голове у нее не было недостатка идей. Так что, когда «Юниверсал студиос» послала ей телеграмму с предложением новой заглавной женской роли в очередной картине Фанка, которая будет сниматься в немецкой и американской версиях, она, ничуть не колеблясь, отклонила это предложение.

Рифеншталь набирала очки без всякого Голливуда. «Юниверсал» настойчиво хотела заполучить ее имя, и любой ценой (а какая еще актриса сможет или захочет сниматься в столь суровых условиях?). На кон ставились невероятные — так ей казалось — суммы; но, когда она в конце концов капитулировала, решающим в этом были не деньги. По ее словам, она не могла устоять перед искушением разделить еще одно (возможно, последнее) приключение со своими дражайшими коллегами.

Сюжет фильма «SOS! Айсберг!» был типичным для Фанка: драматические страсти, разыгрывающиеся посреди суровых природных условий, только на сей раз альпийские глетчеры были заменены арктическими льдами. Рифеншталь предназначалась роль женщины-пилота по имени Гелла, чей супруг — знаменитый ученый — пропал на просторах Гренландии. По правде сказать, тема на тот момент жизни могла бы показаться бестактной: незадолго до этого именно на снежной шапке Гренландии исчез знаменитый немецкий ученый Альфред Вегенер. Тело его было обнаружено только весной того года в тщательно выдолбленной во льду могиле, следов же его спутника-эскимоса не было найдено вовсе: возможно, и он погиб на бескрайних просторах Гренландии вскоре после того, как предал покойного погребению со всеми почестями.

Сюжет Фанка отличен от трагедии, случившейся в действительности. Гелла находит пропавшего супруга, но ее самолет терпит катастрофу на айсберге. Но все заканчивается хорошо: и ее, и мужа, и начальника поисковой экспедиции благополучно доставляет в безопасное место все тот же неутомимый Эрнст Удет, в очередной раз играющий самого себя. Для съемок фильма снаряжалась целая экспедиция — ни больше ни меньше как Гренландская экспедиция «Д-р Фанк-Юниверсал», — финансируемая президентом «Юниверсал Пикчерз» Карлом Леммле при поддержке датского правительства. Чтобы придать своему предприятию законный вид и как бы научную направленность (и, добавим с известной долей цинизма, чтобы избежать обвинений в бесчувственности), Фанк включил в команду четверых ученых из последней экспедиции — на них возлагалась задача поиска подходящих мест для съемок, и, кроме того, они продолжат свои исследования гренландских фиордов и глетчеров. Полярный исследователь Кнуд Расмуссен[19], наполовину эскимосского происхождения, которого часто величали Королем эскимосов, согласился стать своеобразным «покровителем» экспедиции, сочетая роли «специалиста по связям с общественностью» и, как это принято называть, «мистера фиксит» — человека, который все улаживает и обо всем договаривается на местах.

Из представителей «старой гвардии» (участие которых, собственно, и соблазнило Лени Рифеншталь сниматься) в картине были заняты Зепп Рист, исполнявший главную мужскую роль в «Монблане», долговязый лыжник Вальтер Римль и его партнер-коротышка Гуцци Ланчнер; операторы Шнеебергер, Буххольц и Ангст, ну и, конечно же, ее старый закадычный друг пилот Эрнст Удет, а Вальди Траут выступал в качестве ассистента режиссера. Но, несмотря на то что в команде было столько знакомых лиц, ситуация отнюдь не походила на дела давно минувших дней, когда она была единственной женщиной — утешительницей мужских сердец на съемочной площадке и могла вызывающе флиртовать с любым, кого выберет. Шнеебергер успел сочетаться узами законного брака, и его молодая супруга Гизела входила в экспедицию в качестве самостоятельного фотографа, а всего женщин в этой экспедиции было семь. Среди них — молодая подружка Удета, яркая рыжеволосая девушка, получившая курьезное прозвище Лаус, означающее некое неприятное для человека насекомое; Фанк привез свою секретаршу, которая впоследствии станет его женой, и ряд ученых также взяли с собой подруг. Словом, при такой конкуренции Лени вполне могла получить щелчок по носу, если сунет его, куда не следует. Как бы там ни было, ее внимание быстро привлек один из трех знаменитых альпинистов, приглашенных в экспедицию в качестве консультантов по безопасности актеров-статистов.

У Ханса Эртля были зеленые кошачьи глаза. Он был живым и порывистым, всегда готовым пошутить и превосходно сложенным. Неудивительно, что Лени нашла его, «без сомнения, самым привлекательным в экспедиции мужчиной». Он достиг славы годом ранее, впервые совершив дерзостное восхождение на гору Ортлер по северному склону совместно с покорителем Маттерхорна Францем Шмидом. Двумя другими горовосходителями в команде были швейцарские проводники Фриц Штойри и Давид Цогг. Кроме того, в ней были врач, повар, специалист по уходу за животными, второй пилот, различные механики и операторы, фотограф и звукооператор. Такова была составленная Фанком пестрая группа, которую он рад был представить журналистам на прощальном приеме.

Лени попала в его черные списки за то, что опоздала на поезд, который увозил всех к пароходу. Она взошла на палубу только на следующее утро, сияя от волнения, но наотрез отказываясь (как сама о том вспоминает в своих мемуарах) сообщить кому бы то ни было, где пропадала. Итак, в конце мая 1932 года британский пароход «Бородино» с экспедицией из 38 человек на борту, вышел из порта Гамбург и взял курс на Уманак.

Следует сказать, что Тренкер предлагает свою, весьма своеобразную версию опоздания Лени к поезду, но надо помнить о том, что, во-первых, он не участвовал в экспедиции, а во-вторых, где бы дело ни коснулось Лени Рифеншталь, он рад был придать трактовке событий пикантный оттенок. По его словам, она отсутствовала несколько дней подряд, меж тем как Удет и Фанк ломали голову, куда же она могла запропаститься, опасаясь, что вся экспедиция опоздает на судно. «Наконец, — пишет Фанк, — раздался телефонный звонок: только что приземлился личный самолет Гитлера. Оказывается, Лени побывала в гостях у фюрера под Нюрнбергом. Она вошла в холл гостиницы с огромным букетом цветов; с расстояния было видно, как светились ее глаза, все ее существо было преображенным. Она всем дала понять, что как раз пережила что-то волнующее».

Окунувшись с головой в работу на съемках фильмов, Лени Рифеншталь обрашала мало внимания на политику, хотя ни от чьих глаз не могли укрыться ни плачевное состояние идущей ко дну германской экономики, ни растущая безработица. Ее родной отец, которого она всегда считала преуспевающим, вынужден был сократить свой бизнес, уволить две трети рабочих и перебраться вместе с матерью в небольшую наемную квартиру. Год за годом коммунисты и национал-социалисты драли глотки, стараясь перекричать друг друга; банды агрессивно настроенных молодых людей маршировали по улицам, об общественном порядке можно было забыть. Это был Берлин Ишервуда и Шпендера, эпохи заката Веймарской республики, когда все чаще, как пароль, стала звучать фраза «Во всем виноваты евреи!», причем не только из уст откровенных нацистов. Разъезжая с показом фильма «Синий свет», Лени поражалась тому, что имя Адольфа Гитлера было у всех на устах как в Германии, так и за рубежом, и ей было удивительно, сколь много ее соотечественников верят в то, что ему одному под силу справиться с наболевшими проблемами Германии. Его личная армия штурмовиков (СА) открыто шествовала по улицам, грозя карой всем, кто не вышел физиономией для их извращенного понимания «нового порядка».

Возвратившись в Берлин весной 1932 года, Рифеншталь застала улицы в афишах, извещающих о выступлении Гитлера на публичном митинге. Ее друг Эрнст Егер, журналист и яростный антифашист, сказал Лени, что ей непременно нужно сходить туда и послушать, что он будет говорить. Пробудись, присмотрись к тому, что происходит, прислушайся к тому, какой нацисты хотят видеть Германию! Лени согласилась, хотя ее и не больно заботило, каким рисовала пресса этого самого Гитлера. Тем не менее ей был любопытен сам феномен: что делает его таким популярным?

Митинг в «Шпортпаласте» явился для нее откровением. Хотя Лени и не упоминает об этом, но, по-видимому, это был тот самый случай, когда Геббельс публично объявил о намерении Гитлера оспаривать у Гинденбурга пост президента. По словам самой Лени, она находилась слишком далеко, чтобы можно было рассмотреть лицо фюрера, когда он явился, чтобы обратиться к толпе с речью, и почувствовала инстинктивную неприязнь ко всей этой истерии, подхлестываемой непрестанными криками: «Хайль!» «Хайль!» «Хайль!» Но, когда фюрер начал речь, его голос и риторика возымели на нее — как и на каждого из присутствующих — почти апокалиптическое воздействие:

«Мне казалось, будто передо мною разверзлась поверхность земли, будто полушарие, неожиданно расколовшись посредине, выбросило огромную струю воды, столь мощную, что она достала до неба и сотрясла землю. Я почувствовала себя совершенно парализованной».

Лени особенно не следила за темой выступления, но была очарована и самим оратором, и тем, как он подчинил внимание присутствующих. Хотя она теперь была по горло занята подготовкой к поездке в Гренландию, событие в «Шпортпаласте» взволновало ее так, что едва ли могла думать о чем-либо другом. В продолжение нескольких последующих лет она использовала любую возможность, чтобы поделиться своим смущением с друзьями. Социализм как таковой очень импонировал ей; но национал-социализм? Нужно ли было принимать весь этот воспламеняющий словесный поток за чистую монету? Что в этой пропаганде можно было отнести на счет присущего всякой кампании пыла, а что является неотъемлемо присущим политике этой партии? Ведь, без сомнений, многое из того, о чем с такой страстью вещает этот человек, попросту нечто глубоко ужасное! Так как же тогда объяснить его привлекательность?

Как и всегда, Лени поспешила поделиться своим беспокойством со знакомыми — первым, к кому она отправилась, был ее друг Манфред Георг, редактор берлинской вечерней газеты «Темпо», еврей по национальности. Как он оценивает феномен Гитлера? По-видимому, и Георг, наряду с широкими народными массами Германии (что еврейскими, что нееврейскими, одинаково), относившимися к национал-социализму все больше как к какой-то блажи, а к его вождю — как к явному сумасброду, не сумел в полной мере оценить ужасную опасность, если нацисты придут к власти. «Он (Гитлер) — блистательный, но опасный» — таковою была его консервативная оценка. Теперь Лени решила обратиться непосредственно к первоисточнику. Незадолго до отъезда в Гренландию она написала письмо в адрес Главного штаба нацистской партии самому Гитлеру с просьбой о встрече. Этот поступок не покажется таким уж экстравагантным, если знать привычки Лени с юных лет: уж коли человек произвел на нее впечатление, ей требовалась встреча с ним! По всей вероятности, таким путем она познакомилась с Фройтцхаймом, а Тренкера представила Фанку, Штернбергу и Пабсту. Она знала, что стоит ей начать болтать — и она может очаровать любого. Это всегда работало на нее, давая возможность создавать для себя новые возможности, ковать свою судьбу.

Чего она могла не знать, когда писала это письмо, так это того, что фюрер уже был ее горячим поклонником, очарованным ее танцем с трепещущими покрывалами в ее самой первой ленте. Романтика, давние, но чувственные воспоминания, солнце, заходящее над Северным морем — все это всколыхнуло в нем некие струны. С тех пор он с интересом следил за ее карьерой — особенно поразил его воображение «Синий свет».

Единственные сведения, из которых мы узнаем о первой встрече фюрера и Рифеншталь, принадлежат ей. Накануне того дня, когда она должна была отправляться на поезде в Гамбург, ей позвонил адъютант фюрера Вильгельм Брюкнер. Он сообщил, что Гитлер будет рад принять ее назавтра близ Вильгельмсхафена. Отвергая ее недоуменные протесты, Брюкнер заверил, что она будет вовремя доставлена к пароходу, и волноваться на этот счет ей совершенно нечего. Со своей стороны, Фанк ожидал участия кинозвезды в пресс-конференции на поезде, приходящем к пароходу, да и студия «Юниверсал», как ему было известно, очень рассчитывала на это. Как она могла их так подвести? Как бы там ни было, на следующий день другой поезд примчал ее к побережью Балтики. Несколько часов спустя официальный черный «Мерседес» забрал ее на вокзале и отвез на маленький курорт Хорумерзиль, где ее ожидал Гитлер. Они прогулялись по пляжу (причем его охранники соблюдали почтительную дистанцию), и Рифеншталь удивило, что фюрер оказался «таким естественным и нескованным; как совершенно нормальный человек», и «неожиданно скромным». Он говорил о ее фильмах, чем покорил ее. В ее глазах он все более отделялся от своего публичного образа.

Она заявила ему (так, во всяком случае, сообщает она сама), что никогда не смогла бы быть членом его партии; а он, в свою очередь, сказал, что, когда он придет к власти, она будет снимать фильмы специально для него.

В этот вечер они снова гуляли по побережью, нежно взявшись за руки. Гитлер рассказывал ей о своих вкусах в музыке и архитектуре, о том, как он видел свою миссию во имя спасения Германии. Однако, когда он сделал попытку обнять ее, Рифеншталь, ошеломленная и не готовая к этому, отшатнулась от его объятий, и он тут же понял, что с ней у него ничего не выйдет. Их диалог за завтраком на следующее утро был дистанцированным и формальным, и, как только трапеза была окончена, Гитлер поцеловал ей руку и перед расставанием попросил ее дать о себе знать, когда она вернется из Гренландии. Его личный самолет доставил ее в Гамбург.

По сюжету для съемок картины «SOS! Айсберг!» требовался широкий фиорд с плавающими по нему айсбергами и льдинами. За вычетом нескольких сцен с эскимосами, почти все действие должно было происходить на крошащихся льдинах. Хотя в районе базы киногруппы в Уманаке айсбергов было хоть отбавляй, но они были сверх обычного подвижны и нестабильны, быстро таяли и, уж конечно, не могли обеспечить надежность в течение нескольких дней, необходимых для съемок важнейших сцен. Удет был послан на разведку на север и наконец отыскал место, показавшееся ему более подходящим — Нулярфик, в сотне миль от Уманака. Здесь, в устье Кангердлук-фиорда, к кромке воды сползали два глетчера — Ринк и Умиамако, от которых откалывались колоссальные айсберги. Фанк тут же отправился туда с передовым отрядом для подготовки дел на месте. Но, как известно, пока кот в отлучке, мышам раздолье — для оставшихся членов команды наступило время веселья!

Лени была околдована гренландской весной, ее нежным, как шелк, воздухом и теплым солнцем. Она целыми днями каталась вокруг грозных ледяных гор на своей надувной лодке — там ее не заедали мошкара и москиты, кишевшие на побережье. Однажды она села в свою резиновую «Лило» и причалила к особенно привлекательной «льдышке», намереваясь позагорать на ее блестящей поверхности. В небольшом углублении на верхушке собралась талая вода, похожая на изумруд, и Лени, конечно же, не могла отказать себе в удовольствие окунуться, прежде чем расположиться для приема солнечных ванн. По ее собственному признанию, редко случалось ей чувствовать себя такой же освежившейся и беззаботной, как на этом айсберге, медленно дрейфовавшем по водной глади фиорда. «И вдруг неожиданно зловещий треск, едва не пробив мне барабанные перепонки, вырвал меня из мира грез. Мой айсберг содрогнулся, и озерцо выплеснулось на меня. Я соскользнула на пузе вниз по склону и вцепилась в свою весельную лодку, которую нельзя было потерять ни при каких обстоятельствах. К счастью, ледяная гора не перевернулась, а только покачалась туда-сюда, пока в конце концов не пришла в равновесие.

Только тут она поняла причину происшествия: раскололся соседний айсберг, словно раненое морское чудище, и в узкий проход полетели гигантские глыбы льда. Любительнице полярного загара ничего не оставалось, как налечь на весла и убраться подобру-поздорову. «Это был первый и последний раз, когда я использовала айсберг для собственного удовольствия», — благочестиво гласят ее мемуары. Ну, тут она немного кривит душой, если верить воспоминаниям Ханса Эртля.

Перед отъездом в экспедицию Эртль был настоящим образом проинструктирован держаться от коварной соблазнительницы на почтительном расстоянии. Со всею горечью кавалера, отправленного в отставку, Вальтер Римль предупреждал: «Не позволяй этой маленькой беспутнице дурачить тебя своими хитростями! Она просто не может пройти мимо молодых студентов вроде нас с тобой. Но мы для нее… все равно что леденцы на палочке: пососет, полижет, пока нравится, а надоест — и бросит!». Не было похоже, чтобы слова друга разубедили Эртля. Более того, его интриговала ее слава! Когда однажды вечером по дороге на пляж его подкараулила Лени, он был более чем обрадован возможности поговорить со знаменитой кинозвездой о ее планах. В конце концов, помимо того что она излучала чувственность и радость (и это прекрасно сознавала!), она была режиссером с мировым именем!

— Я наблюдала за тем, как ты управляешь каяком, — сказала Лени Эртлю. — Мне нравится, как ты держишь весло, почти у самой лопасти. При этом у тебя изгибается весь торс, как у танцовщика. Это так элегантно! Меня научишь?

Эртль неуклюже пробурчал, что так, мол, гребут на его родной реке Изар и что он рад будет продемонстрировать ей это в любое время.

— Всегда рад быть к вашим услугам, — улыбнулся он.

— Всегда? — Лени устремила на собеседника удивленный взгляд. — А, скажем, теперь?

После долгого дня, проведенного на воде, Эртлю до смерти хотелось поужинать, но, поборов урчание в желудке, ответил — как он надеялся, в его ответе прозвучал лишь намек на неуверенность: «Конечно же. Отчего бы нет?»

Страстно сжав его руку, Лени потащила Эртля к своей палатке, стоявшей среди скал в стороне от остальных, и протянула ему целое блюдо сандвичей и термос с питьем, сбереженные от послеполуденного чаепития. «Будь как дома, — сказала она ему, — а я сейчас переоденусь. Это недолго».

Когда она вернулась, переодетая в костюм для прогулки на каяке, у Эртля едва не остановилось дыхание. Одаривая гостя самой лучезарной улыбкой, она стояла перед ним в поплиновой рубашке-безрукавке и сверхкоротких шортах цвета хаки. Ее темные волосы были подобающе завязаны сзади кожаным шнурком.

— Ну как, подойдет?

— Надо бы потеплее, — рассмеялся Эртль. — Придется плавать вокруг айсбергов!

Одарив его ответной улыбкой, Лени выволокла вещевой мешок с верхней одеждой и «неприкосновенным запасом».

— Это на случай кораблекрушения — воркуя, выдохнула она.

Меньше всего Эртлю хотелось бы, чтобы его уход как раз перед сном был кем-нибудь замечен. Осторожным торопливым шагом продвигался он к кромке воды, таща мешок, а Лени влекла его за собой, легко перепрыгивая со скалы на скалу. «У нее красивые ноги, — заметил Эртль. — Стройные, как у газели». Нехитрые пожитки были мигом погружены в нос суденышка; Лени вошла в лодку и села на корточки перед своим наставником.

— Пока что вынь весло из воды, — сказал Эртль. — Мне надо выбраться из залива. Сейчас завернем за айсберги и скроемся из виду.

Самым нежелательным для него было бы, чтобы его сейчас увидел Римль, хотя сердечный совет его друга улетучивался из головы по мере того, как каяк продвигался меж льдин по водам Уманака.

«Чтобы я мог лучше продемонстрировать технику гребли моей ученице и чтобы мне было легче исправлять ее ошибки, мы убрали спинку переднего сиденья, — вспоминал Эртль в своих честных мемуарах. — Лени скользнула ко мне и уселась, как на санях, промеж моих ног, которыми я управлял рулевыми скобами. Не думаю, что я один несу ответственность за то, что в эту магическую ночь арктического полуночного солнца урок гребли на каяке пришлось перенести на неопределенный срок».

После этого всякий раз, когда позволяла программа съемок, пара удалялась на каноэ на приватные экскурсии по окружающему белому миру и устраивала пикники на айсбергах. Иногда Лени, сидевшей на переднем сиденье, удавалось подстрелить утку, и тогда они ощипывали ее и готовили на примусе, добавляя кусочки копченого бекона и сметану — это называлось «жаркое-ассорти по-лейпциг-ски» и было весьма вкусно. Но похоже, с еще большим наслаждением вспоминает он о следующем: «На нас не было ничего, кроме горных ботинок. И мы, как шальные детишки, носились взапуски вокруг озерца с сине-зеленой водой, натопленной на верхушке льдины жарким июльским солнцем и манившей поплескать друг друга прохладной влагой, чтобы остудиться. Вот так мы проводили час за часом в раю наших мечтаний, совершенно свободные от любых мирских забот». Иногда, по словам Эртля, Лени неожиданно сбегала к лодке, которую из предосторожности вытаскивала на льдину, и тащила за край большой навес от палатки, который расстилала на берегу искрящегося озерца, тщательно разглаживая все складки. Затем Эртль устраивался поудобнее на противоположном берегу изумрудно-зеленой воды «в ложе бенуара, то бишь на резиновом матрасе», и тогда бывшая прима-балерина, которая чаровала публику всей Европы, пока восемь лет назад с ней не случилось несчастье, «стаскивала с себя неуклюжие горные ботинки и — для меня одного — медленно начинала танцевать».

«Хорошо еще, — замечал он, — что Удет ни разу не выбрал этот момент, чтобы сбросить нам со своего самолетика почту или припасы».

Этот «сон в летнюю ночь» длился неделю. Лени и Эртль неразлучно ходили на охоту и рыбалку, пока Эртлю не поступил приказ двинуться на север к партии Фанка. Лени, которая когда-то дала страшную клятву больше не влюбляться после разрыва со Шнеебергером, снова позволила пламени страсти поглотить себя, причем без всякого сожаленья. «Мы оба были живыми существами, любившими природу», — писала она много лет спустя, объясняя, как «случайный флирт неожиданно перерос в страсть».

Тем не менее съемки проходили не без трудностей. В некоторых сценах требовалось участие белых медведей, для чего Фанк закупил в гамбургском зверинце Гагенбека трех взрослых особей, а также пару тюленей. Не то чтобы в Гренландии тот и другой вид млекопитающих был в дефиците, но перспектива по неделям выслеживать диких животных среди паковых льдов, да еще без гарантии результата, никак не импонировала Фанку. Он предпочел иметь дело с животными из зверинца, заодно пригласив в экспедицию и их смотрителя. Однако медведи, проведя несколько недель в клетке, сделались раздражительными и ни за что не хотели «сотрудничать» с киногруппой. Один из участвовавших в экспедиции ученых, доктор Зорге, вспоминал, как Лени пыталась задобрить зверей кусочками сахара; а кончилось все это плохо: однажды, стоило ей на секунду утратить бдительность, и самый крупный зверь нанес ей сквозь прутья клетки удар лапой, разодрав ей краги на узкие полоски, и только проворный отскок назад спас ее ноги от той же участи. Команда попыталась было соорудить медвежью яму, но самый крупный зверь по кличке Томми сумел выбраться и в отчаянном рывке к свободе бросился в открытый океан. Самым отважным эскимосам-охотникам на медведей, участвовавшим в съемках, удалось отловить его, но дальнейшая судьба зверя оказалась плачевной: после того как его поймали, все попытки водворить зверя в клетку закончились неудачей, пуля охотника оборвала его многообещающую карьеру кинозвезды. Дело в том, что гренландские власти категорически требовали, чтобы ни один чужой медведь не попал на их территорию из опасения трихиниллеза — паразитического заболевания, которое может передаваться и человеку при недостаточно тщательном прожаривании мяса.

Теперь, когда Фанк обосновался в Нулярфике, а база — в двадцати минутах от Уманака, работы у Удета было хоть отбавляй: когда не был занят на съемках, перевозил сообщения между двумя лагерями. Ни в одном из них сесть было негде, посадка между тающих льдин также была невозможна, поэтому ему приходилось вылетать из третьей базы на Ингольсвиде (как мы видим, экспедиция получилась очень разбросанной!). Сбрасывать почту и продукты с самолета было довольно легко, а вот забирать письма на месте было сложнее и требовало хитрой воздушной акробатики: метки с почтой подвешивали на высоких столбах, а отважный пилот подхватывал их специальной удочкой с крючком.

Новости были неутешительные: ни один из больших глетчеров не обещал достаточной безопасности, как можно было бы надеяться. Огромные пласты льда отламывались каждые несколько дней, волнуя воду во фиорде и сталкивая айсберги друг с другом, что делало навигацию невозможной. Судно могло прийти только поймав промежуток между этими родовыми потугами титана, что было сопряжено с риском; да и при любых обстоятельствах путь по воде занимал двадцать пять миль.

Находясь в Уманаке, Лени наконец получила распоряжение выехать на север и присоединиться к киногруппе. За нею была послана одна из двух небольших моторных лодок, которыми располагала экспедиция. Заодно нужно было забрать двух медведей. Кроме того, к ним присоединилась жена ученого Герда Зорге, затосковавшая по супругу и решившая воспользоваться оказией. Отныне обеим женщинам суждено было вести более примитивное существование: вся киногруппа теснилась в двух палатках, пресную воду можно было получить только растапливая на примусах снег и лед, так что для готовки обеда оставалась единственная печурка. Да и разносолов-то особых не было: в ожидании подвоза съестных припасов передовой отряд жил на эскимосской диете, стреляя чаек и тюленей.

Итак, Лени Рифеншталь заняла место в крохотной каютке — собственно, это был грязный трюм, пропахший отсыревшим деревом, прогорклым жиром и медведями. Единственное, где можно было вытянуть ноги, — на дощатой кровати, шириною не более гладильной доски, а уж улечься на ней вдвоем требовало особой ловкости: стоило одной из товарок неудачно повернуться, и обе слетали вниз, промеж ящиков с сардинами и бочек с керосином. Разломанный паковый лед скрежетал о борта суденышка, было жутко холодно. Когда подруг одолевал голод, они доставали с полок консервы с ливерной колбасой и кипятили чай на спиртовке. Проплыв так сутки, они вышли на палубу подышать свежим воздухом — и были мгновенно очарованы красотою встретившей их необыкновенной живописностью фиордов, окутанных мягкой голубой дымкой. Забыв о холоде, подруги уселись на свернутых канатах, чтобы налюбоваться этим чудом.

Между тем паковый лед сделался гуще. До лагеря Фанка оставалось не более часа ходу, но этот путь грозил перерасти в целую вечность, ибо очень скоро лодка оказалась затертой льдами, и теперь оставалось надеяться, что ее либо вынесет на чистую воду течение, либо вызволит провидение. А этого, возможно, потребовалось бы ждать несколько дней, а значит, был риск нового отрыва айсбергов от глетчеров, и тогда — пиши пропало. «Это Гренландия!» — смиренно заявил рулевой Краус, участник зимовки экспедиции Вегенера. Уж он-то знал как никто другой, чего ожидать от этого края! Лени все больше раздирало нетерпение. Берег казался таким близким, но выдержит ли лед ее вес? А если да — не попробовать ли им с Гердой дойти до лагеря пешком по льдинам? Герда согласилась рискнуть — в случае удачи можно было бы прислать подкрепление с берега и помочь Краусу и Буххольцу разгрузить суденышко. Правда, оставался открытым вопрос, как быть с медведями.

Подруги решительно двинулись по льдинам, затем целый час преодолевали холмы и скалы, пока не увидели внизу грибообразный купол — это могла быть только палатка Фанка. Издав победный клич, отважные путешественницы ринулись вниз по склону прямо в объятия своих удивленных коллег. На следующий день погода слегка переменилась, что позволило маленькой моторке высвободиться из цепкой хватки льдов и, обогнув их, причалить к берегу. Теперь в лагере было уже 15 жителей и три палатки; погода, к счастью, держалась хорошая.

Первое, о чем подумала Лени, воссоединившись с киногруппой, — как бы снова увидеться со своим возлюбленным. Эртля в этот момент в лагере не было — он уехал на каяке тренироваться в альпинизме. Двух успешных восхождений, совершенных в тот день, оказалось достаточно на его душу, и он, довольный удачей, пустился в обратный трехчасовой путь. Приблизившись к якорной стоянке, где находилась его палатка, он с удивлением узрел моторную лодку, новую палатку-столовую и огромную кипу багажа. Видимо, подтянулись тыловые части, подумал он, хотя на берегу никого не было видно. Тут он с некоторым раздражением заметил, что кто-то в его отсутствие лазил к нему в палатку, причем даже не завязал шнурки на входе! Эртль резким движением распахнул дверцу… Представьте-ка его удивление, когда из глубины скромного жилища ему в глаза блеснула знакомая улыбка! Гнев Эртля мигом улетучился прочь — в палатке на его постели сидела едва одетая улыбающаяся Лени, приглашая войти. «В одно мгновение я оказался подле нее — какое счастье, что я решил остановиться отдохнуть, прежде чем плыть дальше, на другую сторону фиорда!» Затем он, из чувства собственничества, поставил ее палатку поближе к своей и занес туда ее багаж.

Съемки на льдинах при теплом воздухе оказались рискованным делом: лед трескался чаще обычного, а вода оставалась жутко холодной. Участники съемок регулярно падали туда, но хитрость была в том, чтобы не дать намокнуть оборудованию. Фанку было очевидно, перед лицом каких опасностей стоит вся работа; но поскольку почти каждая сцена была связана со съемками на айсберге, он не видел другого выхода: или будут действовать на свой страх и риск, или фильм получится мертворожденным. В одной из сцен Зеппу Ристу приходилось перепрыгивать с льдины на льдину, рискуя свалиться в предательскую воду. Он рассказывал впоследствии, что, когда группа прибыла на Ринксфорд, все были поражены чудовищными размерами ледяных гор, откалывавшихся от глетчера. Они были разнообразных, причудливых форм, и вскоре их стали различать по именам собственным: «Маттерхорн», «Цеппелин-холл»[20], «Кубок», «Папа Римский» и т. п. Можно ли взобраться на один из этих колоссов и сколь это опасно? Вот ключевой вопрос.

Стоя на высокой морене[21] и окидывая взглядом фиорд, Фанк остановил внимание на очень высоком айсберге, плававшем в отдалении от берега.

— Ну, что ты скажешь, Зепп? — обратился он к ведущему актеру. — Что ты думаешь о восхождении на эту горку?

— Не волнуйтесь, — ответил Рист. — Сначала посмотрим, смогу ли я до него добраться.

Между берегом и айсбергом плавали льдины; до них еще нужно было доплыть на гребной лодке. Добравшись до льдин, Зепп стал проворно перепрыгивать с одной на другую, пока предыдущая не успевала перевернуться. Между ним и целью оставалось еще около шестидесяти ярдов открытого водного пространства, и тут он увидел, как время от времени от барьера откалывается льдина и ее быстро уносит течением в направлении айсберга. Прекрасно! Отчего не воспользоваться попутным транспортом? Вода вокруг неуклюжей горы так и бурлила — из-за «эффекта всасывания», — но Рист был человеком с железными нервами: когда его льдина проходила вплотную под массивными ледяными стенами, он сделал гигантский прыжок и ловко вцепился в поверхность, наклоненную над ним под углом 50 градусов. Затем он медленно, с помощью сбиваемых специальных колышков, стал карабкаться наверх под аккомпанемент постоянного треска, вызванного напряжением внутри громадной ледяной глыбы:

«Наконец я достиг остроконечной вершины. Я бросил взгляд на морену, где стояли кинокамеры, затем перебежал по гребню ледяной горы и начал спускаться вниз. Это оказалось куда сложнее, чем взбираться наверх. Руки мои были белые как мел и затвердели от холода, но мысль моя была нацелена лишь на одно: только бы благополучно сойти на проходящую льдину и не свалиться при этом в «бурный поток», как мы оптимистически называли его. И все получилось точь-в-точь согласно плану! Фортуна послала мне целую семейку льдин как раз тогда, когда мне было нужно. Теперь осталось только перепрыгивать со льдины на льдину в обратном направлении…»

А далее гребная лодка мигом доставила смельчака на берег. «Вот это да, Зепп! — приветствовал его Фанк. — А мы-то испугались, что ты ускачешь по льдинам до самого Северного полюса!»

Итак, было доказано, что подняться на это чудовище человеку по силам. Следующим шагом было доставить туда кинокамеры. Была выбрана ледяная гора с пологим профилем, чтобы к ней можно было причалить непосредственно на лодках. Игнорируя предостережения своих друзей-эскимосов (которых, по словам Рифеншталь, ни за какие коврижки нельзя было уговорить подплыть на лодке вплотную к айсбергу, хотя бы там можно было добыть целую стаю китов), причалили моторку к айсбергу «Расмус-сен», и все полезли на ледяную гору. Оборудование втаскивали наверх с помощью альпинистских крюков и кошек, и, чтобы поднять его как можно выше, в ледяной толще вырубались ступеньки. Рист и Фанк уже достигли вершины, когда, точно канонада, раздался зловещий треск, и ближайшая к лодке часть ледяной горы рухнула в фиорд. Вертикально вверх вздыбились огромные водяные столбы, и крохотное суденышко отлетело назад, промеж танцующих ледяных гигантов. Трое из команды — Цогг, Шнеебергер и Эртль — оказались в ледяном крошеве, равно как и Ангст, который как раз в это время выходил на льдину и которого по-прежнему удерживала веревка, протянутая сверху. Рифеншталь была среди тех, кто успел выбраться на коварный айсберг, и с ужасом беспомощно наблюдала за тем, как то одна, то другая голова показывалась на поверхности и снова ныряла вниз. Четверка неудачников отчаянно боролась за жизнь под угрозой двигавшихся по воде огромных монстров, иные из которых были размером с целую комнату.

Лени в ужасе наблюдала за тем, как ее «дражайший Шнеебергер» исчезал подо льдом. Каждый раз, когда его голова выныривала из-под бурлящей воды, наезжавшие льдины снова загоняли ее под поверхность. Он пытался раздвигать их руками, но было видно, что в ледяной воде силы быстро изменяли ему.

Лодка мало чем могла помочь — она была наполовину погружена под воду, а по палубе ездили, бешено скользя, клетки с белыми медведями. Стоявшие на айсберге Траут и Рист по-прежнему удерживали веревку, за которую цеплялся Ангст, и он-то как раз и отличился. Зная, что Шнеебергер не умеет плавать, он швырнул ему конец веревки, одновременно бросая нервозные взгляды на нависающий сверху лед. Стоило ему обрушиться, и обоим каюк. Он заорал тем, кто на льду, чтобы кинули ему еще веревку, а затем ухватился за Шнеебергера и высвободил его из-под ледовых блоков. Те же, кто находился в скачущей лодчонке-скорлупке, бросали тем, кто в воде, доски и тросы и, наконец, им удалось втащить всех четверых на борт. У Рифеншталь не было ни малейших сомнений, что Шнеебергер обязан своей жизнью присутствию духа своего друга.

Когда все оказались в безопасности, отрадно было узнать, что и киноаппаратура осталась цела, благо ее успели затащить на вершину айсберга далеко от отколовшегося участка; была утрачена только пара ледорубов. Но происшествие так потрясло всю команду, что в течение нескольких дней они не могли и смотреть на айсберги, не то что пытаться карабкаться по ним. Между тем они так и не отсняли ни одного метра кинопленки с сюжетом об айсбергах, а тем временем полярное лето уже клонилось к своему исходу. Еще немного — и опять станет холодно, ночи вновь станут ночами, а над морем и сушей нависнут скучные серые сумерки. Терять время долее было нельзя! Новый, неистовый прилив духа решительности, помноженный на покорность судьбе и разумную осмотрительность, охватил всю команду.

Эрнст Зорге рассказывал о том, как Фанк, зачарованный мимолетными красотами гренландского света, который с каждым разом казался ему все более магическим, заставлял ведущего актера раз за разом повторять прыжки с льдины на льдину, стремясь достичь наилучшего дубля, хотя, по мнению всех остальных, лучшего ему было нипочем не достичь.

— Зепп, все, что от тебя требуется, — восклицал он, — перепрыгнуть по этим шести льдинам до чистой воды, а оттуда доплыть до ближайшего айсберга. До него всего-то с полсотни метров.

Если до ближайшего айсберга было далеко, Фанк убеждал бедного Зеппа прыгать в ледяное крошево и плыть к ближайшей справа льдине. По мнению Зорге, самым удивительным во всем этом был безграничное терпение Риста. «Он никогда не выходил из себя и не терял доброго настроения, даже если ему приходилось повторять свои подвиги по десять и по двадцать раз. Единственное, о чем он просил, — дать ему чего-нибудь горячительного внутрь после купания в ледяной воде». И, понятное дело, бутылка рома была неизменным атрибутом при съемках таких фильмов.

Нужно ли говорить, что «наша милая Лени» была полна решимости не отставать от мужчин. По словам все того же Зорге, стоило кому-то лишь намекнуть: «По-моему, вода сегодня холодновата для купания», как она тут же отважно прыгала в нее, независимо от того, требовал этого сюжет картины или нет. По ее хрупкому телосложению трудно было предположить, какая ей присуща бесшабашность!

Но, как бы ни были увлекательны превратности съемок, Зорге все же забеспокоился об окончании своих научных исследований, пока лето окончательно не перейдет в зиму. Он уже совершал вылазку на север в сопровождении одного из охотников-эскимосов для измерения могучего глетчера Умиамако, который, сияя на расстоянии в лучах полуночного солнца, был виден из лагеря. Теперь его главной мечтою было посещение более отдаленного глетчера Ринка, неведомого и еще никем не исследованного — подход к нему со стороны воды был забаррикадирован целым флотом айсбергов и стенами пакового льда, а с суши — высокими дикими горными цепями с отвесными скалами и глубокими долинами, полными ледников. Вот где мог сослужить отличную службу его разборный каяк «Клеппер»! Им были предприняты три попытки форсировать забитый льдами фиорд, но ни разу ему не удалось приблизиться ближе чем на десять миль к оконечности глетчера. В конце июля он предпринял новую попытку — на этот раз без сопровождения эскимоса. Он предупредил Герду, чтобы та не беспокоилась, если он не вернется через неделю. Ну а если он и на восьмой день не даст о себе знать — значит, что-то случилось.

На сей раз он предпринял новую тактику: цеплялся за льдину багром и, если впереди нигде не мог найти водного пространства, переходил на лед и тащил каяк, пока не оказался, наконец, на желтых скалах близ носа глетчера. Как ему быстро открылось, это был особенно «активный» глетчер: гигантские фонтаны высотою этак ярдов в пятьсот указывали на то, что здесь постоянно откалывались огромные ледяные плиты: да, это было весьма опасное место! Когда плита сжималась и крошилась, обрушившись в фиорд, скалы, на которых стоял Зорге, вздрагивали при столкновении массы льда с массой воды.

Ученый стоял как пригвожденный к месту, созерцая такое ошеломляющее зрелище. Он наблюдал, как отломанные массы льда всплывали; потом они медленно делали сальто, и вот на поверхности показывалась та часть ледяной глыбы, которая была под водой, гладкая и отполированная, словно рубанком. Однако, прежде чем ледяная глыба поворачивалась к наблюдателю обратной стороной, она успевала проплыть дальше по фиорду 700 ярдов — гораздо большее расстояние, чем он ожидал. Движение этих гигантских ледовых масс производило во фиорде самый настоящий водоворот. Мало-помалу с треском и грохотом каждой ледяной блок рассыпался на меньшие куски — и вот уже два десятка айсбергов отплывают от новой ледяной стены глетчера, гоня перед собой весь лед, оказавшийся у них на пути. Торжественную картину дополняли огромные приливные волны, заполнявшие собою фиорд во всю длину.

Увлеченный такой демонстрацией гляциологии в действии, Зорге позабыл про свое маленькое суденышко, которое оставил на берегу. Когда наконец до него дошло, что он бросил его в опасном положении, ученый ринулся вниз по скалистому склону к кромке воды… Напрасный труд! Не то что лодки, но и самого берега больше не было!

Вот теперь-то ему было о чем подумать. Ближайшее селение находилось на острове, следовательно, о том, чтобы добраться туда пешком, не могло быть и речи. Жена? Она поднимет тревогу только через неделю, так они условились. Сможет ли он столько протянуть? Запаса продуктов, если он будет их экономить, хватит на десять дней. Поначалу он думал было обогатить свой рацион рыбой, но, как видно, таковой не водилось во всем фиорде. «Из съестного природа приготовила мне только растительную пищу, — вспоминал он, — а именно ягоды, да и то лишь те, которые пропустили куропатки и другие птицы».

Он страшно изголодался, его благоверная сидела как на иголках, когда на вторую неделю Удет и Шнеебергер заметили с воздуха его сигнальный буй. Конечно же, все это время он не сидел сложа руки, проводил свои научные исследования. Как вы думаете, что сказал он своей дражайшей половине, когда моторная лодка доставила его прямо к ней в объятия? Он сообщил ей и всем остальным, что передняя сторона глетчера Ринк возвышается по крайней мере на 360 футов над уровнем моря — это самый высокий из подобных ледяных утесов во всем мире, а глубина фиорда — почти 3500 футов. Понимает ли она, что глетчер движется со скоростью 60, а иногда и 100 футов в день? Значит, в год будет 23 тысячи футов — это самая большая скорость в мире. За девять лет он мог бы достичь Нугатсиака. Рассказав о том, как откалываются льдины, он заявил: «Такой циклопический феномен стоит десяти разборных лодок! Нам абсолютно необходимо заснять это на пленку!»

— Не смей и думать, чтобы отправиться туда опять! — ошеломленно сказала фрау Зорге.

Конечно же, вне себя был и Фанк, и первое, с чего он начал, — сделал суровый выговор Зорге за самовольную отлучку в одиночку. На следующий день по случаю его счастливого возвращения была устроена роскошная пирушка с участием эскимосов из Нугатсиака — и она, конечно же, послужила хорошей сценой для фильма.

«В этой славной попойке приняли участие мужчины, женщины, дети, старцы — все, кто только мог двигать челюстями. Даже слепые и хромые не остались в стороне. Мужчины пиршествовали отдельно от женщин, но и те и другие сидели за длинным столом в блокгаузе; те же, кому не хватило места, теснились вокруг с кружками в руках. Мы побросали всю нашу работу, чтобы успевать подавать кофе, молоко, сахар, галеты, масло и джем — все исчезало в одно мгновение».

После трапезы были танцы — веселье продолжалось и в ранние часы утра. Звездою торжества стал Зепп Рист, развлекавший туземцев зажигательной пляской в деревянных башмаках-сабо.

Разумеется, Фанка интриговала перспектива заснять на звуковую пленку, как откалываются льдины от глетчера Ринка, но время поджимало: август был на носу, и сцены с белыми медведями не терпели отлагательства. Это — первое, что нужно было благополучно отснять и уложить материал в железные коробки. Снова нашли подходящий айсберг — на этот раз в открытом море, в районе побережья Нугатсиака. На лед положили в качестве приманки кусок тюленьего мяса, и зверь вышел из клетки. На отдаленной стороне айсберга высадили Риста, и операторы заняли позиции. Однако зверь, сожрав мясо, понял, что съестного больше не предвидится, и, когда Рист стал бросать кусочки льда, чтобы спровоцировать его реакцию, косолапый решил, что с него хватит раз и навсегда, и соскользнул прямо в море. Он плыл изо всех сил назад к Нугатсиаку, и в яростную погоню за ним бросились две моторные и две весельные лодки, десять каяков и Удет на своем самолете. Все это время операторы держали камеры включенными, и их усилия оказались вознагражденными: медведь на короткое время влез на другой айсберг — получился именно тот кадр, которого так добивался Фанк: белый медведь на вершине ледяного пика, омываемого плещущими волнами. Более того, действительность превзошла все ожидания: айсберг вместе с медведем начал медленно кружиться перед камерами! Вот медведь снова сполз в море и поплыл к берегу. И тут лучшие эскимосы-звероловы пустились в погоню на каяках и связали его, как молодого бычка. Бедного полярника затащили в моторную лодку, но возвращаться в родную клетку он отказался наотрез. Все пустились в дискуссии, что с ним делать дальше, а пока что пересадили на другой айсберг. И тут сама природа сделала ему подарок! Неожиданно налетел шквал, зверь спрыгнул и исчез среди ледяных гор — поминай как звали.

Но реального шанса спастись у Томми не было. Его обнаружили на следующее утро на скалистом островке неподалеку от берега, где снимался очередной краткий эпизод. И поскольку все планируемые сцены с его участием были сняты, а заманить его в клетку не представлялось возможным, пуля стрелка тут же настигла его. «После этой вынужденной казни моторная лодка вернулась в гавань с приспущенным флагом», — сообщает Зорге.

В конце августа Зорге с супругой, Фриц Штойри и несколько гренландских помощников, а также звукооператор Золтан Кегль были высажены близ глетчера Ринк с полутора тоннами оборудования для съемок айсбергов, откалывающихся от ледника. Три недели спустя их благополучно забрали назад — миссия была выполнена успешно. Но одно чувство все же угнетало экспедицию: они сильно отставали от графика, и скрепя сердце было принято решение перенести съемки части сцен в Альпы на весну будущего года. Здесь, в Гренландии, будут сниматься только эпизоды, которые нельзя было снять в другом месте, и в том числе сцена, где самолет Лени Рифеншталь терпит крушение.

По сценарию, авиаторша Гелла (она же Лени) ищет выживших участников пропавшей экспедиции. Она находит четверых на столообразном айсберге, но при попытке совершить посадку сама попадает в аварию. Потом всех потерпевших спасают эскимосы, сооружающие плот из каяков. Итак, нашли подходящую столообразную гору в Каргендлук-фиорде, менее чем в шести милях от лагеря. Ее крутые изломанные боковые стены вертикально высились на две сотни футов над водой. Чтобы команде легче было добраться до вершины, Цогг и Эртль вырубили во льду ступеньки. Вокруг ледяной горы собралась армада примерно из восьмидесяти прочных каяков, управляемых самыми отважными гренландскими охотниками на тюленей, а над головами у всех кружил Удет с кинооператором на борту; надо было успеть заснять неповторимые эпизоды с воздуха! И вдруг как гром среди ясного неба раздался зловещий грохот — это значило, что «съемочную» гору ударила ниже «ватерлинии» другая ледяная гора. «Плавучая киностудия» страшно закачалась, среди ее пассажиров поднялась паника, а кое-кто свалился с крутых склонов прямо в воду, но тут же был подобран бравыми эскимосами.

Фанатичный Фанк настоял на переносе съемок на другой айсберг — и этот окончательно разрушился, едва не потопив перегруженного альпинистским оборудованием Эртля. Измученную и промокшую до нитки Лени сняли вместе с другими с края обрыва почти над самой пенящейся водой. Купания в ледяной воде в конце концов сделали свое черное дело: вскоре Лени стала жаловаться на серьезные боли в области почек. К тому же беднягу охватила лихорадка, которая никак не желала проходить — а ведь ей было так непривычно болеть! Датский врач, который был с ними в экспедиции, ломал голову, чем бы ей помочь, но не знал. Удет по-прежнему требовался для аэросъемок, но его молодой ассистент, пилот Франц Шрик, вызвался доставить Лени в Уманак, где была небольшая детская больница, — может быть, там позаботятся о ней.

От полета в памяти у Лени останется прекрасное зеленое, как мох, небо, которое быстро окрасилось желтым, а затем фиолетовым. Это предвещало шторм, и как раз к тому времени, когда нужно было приземляться — вернее, приводняться в бухте Ума-нака, — погода испортилась до невозможности и создалась реальная угроза того, что взбесившиеся волны разобьют поплавки самолета. Бедолагам ничего не оставалось, как лететь назад в Нугатсиак.

Несчастная Лени была на грани бреда. Не оставалось другого выхода, как завернуть ее в одеяла и попытаться доставить ее в Уманак снова — на этот раз на моторной лодке. Ее боли усиливались с каждым часом, а в дико раскачивающемся гамаке, понятно, было мало комфорта. Но вот наконец 24-часовое плавание худо-бедно завершилось, и Лени, после трех месяцев жизни под парусиновой крышей, смогла провести первую ночь в нормальной кровати под нормальной крышей.

В больнице к ней отнеслись со всем добром, но воспалительный процесс никак не поддавался лечению. Женщина-врач объяснила, как смогла — ведь ни она не разговаривала по-немецки, ни Лени по-датски, — что Лени придется уехать из Гренландии на ближайшем пароходе, который будет через две недели. Ей нужно было пройти курс лечения в большом госпитале: в здешнем климате состояние ее здоровья ухудшится в любом случае.

Две недели! Просто ужас! «Но что будет со мной, с картиной, если мне придется возвратиться в Европу? — превозмогая боль, кричала Лени. — Фильм пропадет, если мне больше не придется сниматься!»

Она вспомнила, как два года назад Фанк, страдавший от тяжелого гриппа, все же через силу взбирался на Монблан, чтобы не сорвались съемки фильма. А значит, она должна была поступить так же: больна она или нет, а сниматься нужно! Велев завернуть себя в одеяла, она отправилась в обратный путь к своим.

В эти последние две недели, проведенные в Гренландии, Лени перебралась из палатки, которую для нее поставил Эртль, в комнату в доме надзирателя. Эртль, который по-прежнему был ей верным слугой, собирал для нее семена мака и ромашки, готовил ей чаи из трав; впоследствии он напишет, сколь душераздирающим для него было зрелище, когда «это жизнелюбивое, веселое существо, которое ты полюбил всем сердцем, теперь испытывало неимоверные страдания, а ты был бессилен помочь».

Воздушные сцены, в которых Гелла (Лени) разыскивает своего пропавшего среди льдов супруга, решено было снимать так: позади пилотского кресла, в котором сидела Лени, на корточках располагался Удет, контролировавший ее движения и одновременно снимавший на камеру. Таким образом они пролетали сквозь узкие щели, круто накренясь, чтобы не задеть крылом скалы, — «носились, словно бешеная молния», по словам самой Рифеншталь, качая крыльями над торчащими из воды, словно небоскребы, ледяными башнями, так что у нее замирало сердце и цепенело дыхание. Но вот настал момент кульминационной сцены — когда самолет разбивается о ледяную стену и вспыхивает, будто свеча, а ей самой нужно выпрыгнуть именно в этот момент. Даже Удет нервничал от такой перспективы, потому что все то время, пока камеры запечатлевают Лени-Геллу, выпрыгивающую из горящего самолета в воду, ему самому надлежало находиться внутри пылающей машины, и притом не попасть в кадр.

К счастью, при съемках этой сцены обошлось без жертв — за исключением разве что знаменитого самолетика Удета «Тигровый мотылек», бренные останки которого обрели вечный покой под глубокими водами фиорда. Так нам, во всяком случае, сообщает Лени Рифеншталь. Ее трактовка событий перекликается с тем, как о них вспоминает Эртль; судя по кадрам кинофильма, обе эти трактовки близки к истине, хотя о том, как добывались отдельные сюжеты для сцены, у Зорге описано совсем по-другому. Объясняя, что все эпизоды с участием «Тигрового мотылька» должны были быть засняты за один полет, ибо самолет мог взлететь со скалистой гренландской почвы, но не мог сесть на нее, Зорге рассказывал, как Удет рухнул посреди плавающих паковых льдин: «Спасти машину не было возможности — она продрейфовала по течению в открытое море и медленно затонула вместе с пилотом».

Из вышесказанного создается впечатление, будто с аэропланом утонул и Удет. Это было, конечно, не так — он только жутко простудился от пребывания в ледяной воде. В книгу Зорге включены фотографии аэроплана, тонущего среди плавающих льдин, и самого Удета, цепляющегося сперва за крылья, потом за фюзеляж, чтобы ухитриться не намокнуть.

По словам Зорге, у Шрика оставался только один, последний гидроплан. Облетев башнеобразный айсберг, он слегка зацепил его стену крылом при посадке на воду. «Машина вспыхнула, и Шрику удалось спастись, выпрыгнув в воду».

Зорге непоследователен в своих свидетельствах. Написав в одной из глав о гибели «последнего» гидроплана (Удет привез два самолета на поплавках, «BFW» и «Клемм»), он сообщает в следующей главе о дальнейшем рискованном полете на другой «последней машине» (предполагается, что одна из машин не утонула в водах фиорда, а была впоследствии отремонтирована). Удет оказался в воде; две моторные лодки и тридцать каяков спешили к нему на выручку, когда ледяная гора массой в два миллиона тонн раскололась пополам, образовав мощные волны. Удету удалось влезть в самолет и взлететь — но его тут же увлек за собой переворачивающийся айсберг. К счастью, самолет соскользнул в воду неповрежденным, и Удету снова удалось взлететь с воды над колышущейся ледяной массой — и не просто взлететь, а продолжить съемки! Чудесные картины оказались запечатленными на пленку по чистой случайности. В последний день, что Лени провела с киногруппой, ее еще раз попросили высадиться на айсберг, но закончить съемку эпизода не удалось: их протаранила более мощная ледяная гора. «При этом ударе, — писала она, — Шнеебергер споткнулся и сломал ногу. Напрасная жертва!»

Оказавшись на суше, Лени стала спешно собирать свои пожитки, ибо оставался всего час до отхода лодки, которая должна была отвезти ее на корабль, идущий на Большую землю.

«Я едва пребывала в сознании. Только когда мой несгораемый сейф погрузили на маленькую моторную лодку, а меня, завернутую в одеяла, усадили на гору пустых бочек из-под керосина, я поняла, что настало время расставания. Каждый пожимал мне на прощанье руку и передавал письма, чтобы я отвезла их назад в Германию. Все члены экспедиции стояли на берегу. В серых сумерках я по-прежнему могла различать лица моих товарищей. Что же я делаю, сидя одна на этих бочках? Почему остальные машут мне руками? Правда, правда, я не могла постичь этого, но когда Ангст дал троекратный салют из охотничьей винтовки, я зарыдала — зарыдала, будучи не в силах остановиться, а ведь не плакала столько лет! Застилаемый пеленою слез, берег отступал все дальше…»

Сидя на трясущихся бочках, замерзая, несмотря на одеяла и костюм из собачьих шкур, Лени наблюдала за тем, как восходит первая звезда. После месяцев круглосуточного солнца это была первая настоящая ночь. Только красная полоса озарила горизонт, и, точно призмы, вокруг плавали айсберги, будто маяки, маня назад. Удастся ли ей когда-нибудь снова увидеть Гренландию?