Ленин (американский вариант)

Глава IV Философские взгляды Ленина

После поражения Первой Русской революции марксистская мысль в России переживала кризис. Многие Социал-Демократы, и большевики, и небольшевики испытывали потребность найти своим социалистическим убеждениям иное философское обоснование за рамками материализма Энгельса, Меринга, Лафарга или Плеханова. Одна за другой появлялись философские статьи Социал-Демократических авторов: Луначарского, Базарова, Богданова, Юшкевича и других.

Зиновьев пишет, что в то время «восторжествовало литературное мародёрство, началось неслыханное прежде разграбление литературы. Все[45] хотели навязать трудящимся давно прогнившие буржуазные идеи под вывеской марксизма».

Ленин немедленно обратил гневное внимание на происходящее, заметив опасность. Раньше Ленин никогда не углублялся в философию и думал, что для верного Социал-Демократа нет такой философской проблемы, которою ещё не разрешили Маркс и Энгельс. Попытки отказа от материализма приводили Ленина в бешенство. Социал-Демократов, поднявших бунт (бунт, впрочем, был на коленях) против диалектического материализма Маркса и Энгельса, следовало привести в чувство!

Ленин затворился в Национальной Библиотеке в Париже и принялся изучать буржуазную философию. Я слышал от одного из друзей Ленина, что буржуазную философию тот выучил (!) за шесть недель. Впрочем, Зиновьев утверждает, что Ленин посвятил изучению философии два года. В любом случае, Ленин сочинил пространную книгу, напечатанную в 1908 году. Зиновьев восхваляет эту книгу, как «великий теоретический труд и серьёзный вклад в философию, заложивший основы Коммунизма».

Книга, действительно, чрезвычайно любопытна, но скорее с психологической, чтобы не сказать с психопатологической, точки зрения. Ленинский способ обращаться с философскими вопросами поражает. Работы самых отвлечённых мыслителей Ленин читает с большевистской точки зрения и рассматривает их в качестве средства посрамления своих политических соперников. Бедные мыслители прошлого не могли бы представить, что Ленин сможет вычитать из их сочинений.

Ленин цитирует вполне безобидную статью Блея «Метафизика в политической экономии» из Vierteljahrsschrift für wissenschaftliche Philosophie и сопровождает свои цитаты такой ремаркой: «Читатель, вероятно, негодует на нас за то, что мы так долго цитируем эту невероятно пошлую галиматью, это квазиученое шутовство в костюме терминологии Авенариуса. Но – wer den Feind will verstehen, muß im Feindes Lande gehen: кто желает знать врага, тот должен побывать во вражеской стране. А философский журнал Р. Авенариуса – настоящая вражеская страна для марксистов».

Отсюда ясно, что Ленин интересовался философией как врагом. Он «изучал», а скорее просматривал шкафы философских книг из тех же соображений, из которых офицеры немецкого генерального штаба изучали (и гораздо добросовестнее) русский язык.

Стиль цитаты характеризует всю книгу. Вот только несколько случайно подобранных примеров:

«В философии – поцелуй Вильгельма Шуппе ничуть не лучше, чем в политике поцелуй Петра Струве или г. Меньшикова[46]». … «Мах здесь так же приближается к марксизму, как Бисмарк приближался к рабочему движению, или епископ Евлогий[47] к демократизму». … «Луначарский говорит[48]: ‘… дивная страница религиозной экономики’. Скажу так, рискуя вызвать улыбку нерелигиозного читателя». Каковы бы ни были ваши благие намерения, товарищ Луначарский, ваши заигрывания с религией вызывают не улыбку, а отвращение». … «И вот эдакие-то немецкие Меньшиковы (Ленин пишет о Шуберте-Зольберне. – М.А.), обскуранты ничуть не менее высокой пробы, чем Ренувье, живут в прочном конкубинате с эмпириокритиками». … «Что автор такого рассуждения (Анри Пуанкаре – М.А.) может быть крупным физиком, это допустимо. Но совершенно бесспорно, что брать его всерьез, как философа, могут только Ворошиловы-Юшкевичи. … Ошибаетесь, г. Пуанкаре: ваши произведения доказывают, что есть люди, которые могут мыслить только бессмыслицу». … «Ограничусь только изложением статьи нашего известного философского черносотенца г. Лопатина[49]. … Истинно русский философский идеалист г. Лопатин относится к современным европейским идеалистам примерно так же, как «Союз русского народа» к западным реакционным партиям». … «Герман Коген … доходит до того, что проповедует введение высшей математики в школы – для ради внедрения в гимназистов духа идеализма, вытесняемого нашей материалистической эпохой. … Конечно, это – вздорное мечтание реакционера. … Но в высшей степени характерно, … какими утонченными средствами пытаются представители образованной буржуазии искусственно сохранить или отыскать местечко для фидеизма[50], который порождается в низах народных масс невежеством, забитостью и нелепой дикостью капиталистических противоречий». … «Русский физик, г. Хвольсон[51], отправился в Германию, чтобы издать там подлую черносотенную брошюрку против Геккеля».

Читая философское сочинение подобного содержания, можно испытывать самые разные эмоции. Я испытываю ужас от мысли, что написавшей такое человек видит себя апостолом будущего, на деле обладая психологией средневекового проповедника, а сейчас он стал абсолютным властелином над сотней миллионов душ.

Критика «философской системы Ленина» была бы ребячеством. Ленин, собственно и не претендует ни на какую самостоятельность в этой области, и всё время подчёркивает свою приверженность доктрине «диалектического материализма[52]».

Библией диалектического материализма принято считать сочинение даже не Маркса, а Энгельса под названием «Анти-Дюринг» (Herrn Eugen Dühring’s Umwälzung der Wissenschaft). Ленин считает эту книгу первым и последним словом человеческой мудрости. К вящей славе перелицованного на большевистский манер диалектического материализма Ленин развенчивает таких философов как Юм, Кант, Беркли, Авенариус и Ренувье. Критикует Ленин и естествоиспытателей: «немца Маха, француза Анри Пуанкаре, бельгийца П. Дюгема[53]» за компанию с русскими изменниками делу материализма.

Общий тон ленинских разглагольствований таков: Беркли, Юм, Кант, Мах, Пуанкаре и другие прислужники буржуазии специально выдумывают доктрины, противоречащие здравому смыслу, чтобы держать в подчинении пролетариат. Ленин упоённо цитирует тираду против этих философов, обессмертившую своего автора – Поля Лафарга (ученика Энгельса).

«Рабочий, который ест колбасу и который получает 5 франков в день, знает очень хорошо, что хозяин его обкрадывает и что он питается свиным мясом; что хозяин – вор и что колбаса приятна на вкус и питательна для тела. – Ничего подобного, – говорит буржуазный софист, все равно, зовут ли его Пирроном, Юмом или Кантом, – мнение рабочего на этот счет есть его личное, т.е. субъективное, мнение; он мог бы с таким же правом думать, что хозяин – его благодетель и что колбаса состоит из рубленой кожи, ибо он не может знать вещи в себе…»

Есть, однако, софистика и софистика. Ленин находит некоторое оправдание Канту, Которого считает промежуточным звеном между идеализмом и материализмом. «Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе, – то тут Кант материалист. Когда он объявляет эту вещь в себе непознаваемой, трансцендентной, потусторонней, – Кант выступает как идеалист». То есть Кант выступает чем-то вроде буржуазного центра примерно как Кадетская Партия (сравнение, разумеется, принадлежит Ленину). «Махисты критикуют Канта справа, а мы – слева». С точки зрения Ленина Мах – гораздо худший софист: «Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй[54] христианина Иуды относился к Христу». К собственным партийным соратникам Ленин так же суров, если замечает у них малейшее оправдание доктрины «фидеизма».

Вот он грозно одёргивает Луначарского, который «опустился до позорных вещей», «будь это прямой и обычный, т.е. непосредственно фидеистический смысл … подобные заявления не приравнивали бы всецело Анатолия Луначарского к Петру Струве» (как я уже отмечал, Ленин никогда не упускает возможности сделать выпад против Струве).

Изложение Ленинской философии было бы неполным без ссылок на ещё одну философскую книгу, опубликованную почти одновременно с ленинской. Эта книга написана примерно в том же духе товарищем Ленина по партии В. Шулятиковым[55]. Книга Шулятикова гораздо интереснее ленинской. Прежде всего она гораздо академичнее. Ленин мечет в буржуазных философов громы и молнии. Шулятиков не позволяет себе ни одного грубого слова. Спокойно и методично он развенчивает великих мыслителей, с научным спокойствием списывает их одного за другим. Ленин по-преимуществу имеет дело с философами-современниками. Шулятиков погружается в прошлое до самого Декарта (почему бы не побеспокоить старого реакционера?). К тому же, по сравнению с Лениным, Шулятиков гораздо более целостный мыслитель, насколько это вообще возможно, что прибавляет патологической привлекательности его книге. Идеи и методы обоих авторов, впрочем, вполне сопоставимы.

«Предполагать, что философия – вещь очень невинная. – начинает Шулятиков. — …не следует, что надо видеть в ней оружие, выкованное против рабочего класса. Придерживаться изложенного взгляда значит впадать в наивную, прискорбнейшую ошибку. Философия не составляет счастливого исключения: на умозрительных «высотах» буржуазия остается, верна себе. Она говорит не о чем ином, как о своих ближайших, классовых выгодах и стремлениях, но говорит очень своеобразным, трудно понимаемым языком. Все без остатка философские термины, с которыми она оперирует, все эти «понятия», «идеи», «воззрения», «представления», «чувства», все эти «абсолюты», «вещи в себе», «ноумены», «феномены», «субстанции», «модусы», «атрибуты», «субъекты», «объекты», все эти «духи», «материальные элементы», «силы», «энергии» служат ей для обозначения общественных классов, групп, ячеек и их взаимоотношений». Всё это «условные знаки».

Подобно тому, как военные посвящают годы расшифровке тайных кодов противника, Шулятиков посвятил себя изучению тайного кода буржуазной философии и срыванию покрова тайны с её инструментов, с помощью которых подкупленные капиталом философы веками дурачат пролетариат. В книге действительно раскрываются наиболее бережно хранимые секреты буржуазной философии.

Например, пролетарии могут узнать, что «мир в системе Декарта, организован по типу мануфактурного предприятия. Декартово понятие о человеке, в свою очередь, воспроизводит организацию мануфактурной мастерской». Концепция времени того же философа связана с промышленными нововведениями, представление о которых можно почерпнуть из описанного неким Нейдерфером в XVI веке типографского предприятия неких Кобергеров, а на этом предприятии трудящиеся должны были начинать работу «в известный час». Ещё хуже в книге представлен Спиноза: «Спинозовское миропонимание – песнь торжествующего капитала – капитала, всё поглощающего, всё централизующего. … Величественная, очаровательная система! такова почти всеобщая оценка спинозовского миропонимания. Наиболее далекий от всяких «мирских помыслов» человек, идеальнейший тип мыслителя, исключительно преданного чистому умозрению – такова всеобщая оценка личности Спинозы. Но… когда Спиноза умер, то, как известно, погребальную колесницу, везшую его останки, с большой помпой провожать fien fleur[56] голландской буржуазии. А если мы познакомимся поближе с кругом его знакомых и корреспондентов, то опять встретимся с fien fleur’ом – и не только голландской, но и всемирной – буржуазии. ... Буржуазия чтила в Спинозе своего барда».

После такого, читатель уже не удивится, узнав, что «Бог Лейбница – собственник образцово поставленного предприятия», и что «философия Лейбница – апофеоз организационного строительства мануфактуристов». Но наиболее зловещими представителями мануфактурного мышления были Юм и Кант. «поскольку эластичность немецкого мануфактурного капитала в XVIII ст. не велика и, постольку идеолог немецкой буржуазии (Кант – М.А.) находит возможным защищать статическое представление о душе». Шулятиков походя разгадывает загадку силлогизмов Фихте: «Это – славословие в честь всеспасающей специализации. Дифференцируйте профессии и функции и строго соразмерьте их!»

Шулятиков не скрыл от читателя того факта, что вся современная философия служит оправданию капитализма. «Учение Авенариуса о принципиальной координации, учение Эрнста Маха об отношении психического к физическому, учение Вундта о представлениях-объектах – все эти учения одного порядка, все это примеры разрешения одной и той же проблемы, поставленной перед идеологами авангарда капиталистической буржуазии, примеры попыток передать с помощью философских символов отношение означенной буржуазии к факту роста и, вместе с тем, «поражения» кадров исполнителей-организаторов».

Читатель, погружаясь в эту тарабарщину, должно быть испытывает вспышки тоскливого веселья. Не забудем, однако, что мы в данном случае наблюдаем признаки мании преследования, которая в определённых политических условиях может утратить безобидность. До тех пор, пока разоблачают Спинозу и Лейбница, всё это не так серьёзно. Вспомним, однако, что Россия сейчас управляется Шулятиковыми, и что Ленин это тот же Шулятиков, и Чрезвычайная Комиссия – кроме самых обычных бандитов – состоит ещё из многочисленных Шулятиковых. Я не преувеличиваю, когда говорю, что тысячи русских были расстреляны по обвинениям в контр-революционных заговорах, доказательства которых были столь же весомы, как доказательства союза Спинозы и мировой буржуазии, или доказательства мануфактурного характера философии Лейбница и Канта.

Не навязывая Ленину ответственности за философские писания Шулятикова, мы однако видим сходный тип мышления у двух этих авторов. Становится понятно, что приход к власти человека, способного написать подобную книгу, представляет опасность тридцати векам цивилизации. В чём собственно состоит разница между Лениным и Халифом Омаром, приказавшим сжечь Александрийскую Библиотеку? «Если в этих книгах написано то же, что в Коране, они бесполезны. Если же в них написано что-то другое, они вредны». Если вместо Корана подставить в это высказывание «Анти-Дюринг», мы получим точное описание ленинского образа мыслей. Сам Ленин как-то сказал: «Книга проигрывает социальную революцию», и он был совершенно прав. Если бы Ленин захотел быть абсолютно последовательным, и если бы его в той или иной степени не сдерживали более просвещённые соратники, такие как Луначарский, каким ещё большим испытаниям он не подверг бы и без того несчастную Россию? В Советской России если и терпят пока естественные науки, то лишь по случайности. Если Иуда Мах не сможет использовать там науку в целях реакционной дедукции, то математики, сплошь заражённые вирусом идеализма, могут представлять опасность. Философия и гуманитарные науки будут совершенно запрещены, поскольку Юм и Кант не имеют другой цели, кроме обмана трудящихся к удовольствию нанимателей, оплачивающих деятельность Юма и Канта. Что же до Авенариусов, Шубертов-Зольдернсов и Меньшиковых, то им место в тюрьме… Если только их не расстреляют, как собственно расстреляли Меньшикова. Делом подлеца Хвольсона и черносотенца Лопатина займётся Чрезвычайная Комиссия, привычная к борьбе с контр-революцией, спекуляцией и философией. Профессорам позволят преподавать только то, что написано в «Анти-Дюринге». Что же касается искусства, то оно по своей природе «фидеистично», поэтому его милосердно запретят!

Не следует думать, что здесь преувеличены взгляды Ленина. К каким ещё умозаключениям может прийти тот, кто знает всю правду, всю высшую правду, и который считает всё, несогласное с его правдой, безумным, реакционным, подлым. Шекспировское воображение Эрнеста Ренана рисовало видение ужасного дикаря, угрожающего цивилизации. Опьянённый Калибан, разрушающий всё, что встаёт у него на пути. Большевизм – сбывшееся видение Ренана. Калибанство философии. Калибанство политики. Вот дар Ленина миру.