Лес Кости

ОДИН

Возбужденный крик сыновей поднял Хаксли в три часа утра. Его дыхание мерзло в замерзающей комнате; дрожа, он надел халат, хмуро сунул ноги в шлепанцы и быстро пошел к комнату мальчиков.

— Что за черт?..

Они стояли у окна, два маленьких взбудораженных ребенка, их дыхание затуманивало стекло. Стивен повернулся и возбужденно сказал:

— Снежная женщина. В саду. Мы видели снежную женщину!

Хаксли протер стекло и уставился на глубокую снежную пелену, накрывавшую лужайку и сады и протянувшуюся, без перерыва, в поле и ближайший лес. Он едва видел ограду, тонкую темную линию в освещенном одной луной сером ландшафте. Стояла тихая ночь, наполненная приглушенным молчанием снега. И он достаточно ясно видел цепочку глубоких следов, ведущую из ворот к дому, а потом поворачивавшую в сторону.

— Что вы имеете в виду? Почему «снежная женщина»?

— Вся в белом, — выдохнул Кристиан. — Она остановилась и посмотрела на нас. А на плече у нее был мешок, как у Санта-Клауса.

Хаксли улыбнулся и взъерошил волосы сына:

— Ты думаешь, что она принесла подарки?

— Мы надеемся, — сказал Стивен. В темной комнате его глаза сверкали. Ему только что исполнилось восемь лет, не по годам развитый, энергичный мальчик, и Хаксли хорошо понимал, до какой степени он пренебрегает парнем. Стивен всегда хочет поговорить, поиграть или погулять вместе, а у отца так много работы и так мало времени для нежностей…

Лес. Так много надо нанести на карту. Так много открыть…

Он нашел факел, подошел к задней двери и широко распахнул ее (заодно отбросив нанесенный снег); луч света пересек молчаливый двор. Стивен жался за его спиной. Его старший брат, Кристиан, замерзший и стучащий зубами, вернулся в кровать.

— Как она выглядела, эта женщина? Молодая? Старая?

— Не очень старая, — прошептал Стивен. Он держался за халат отца. — Мне кажется, она искала место, где могла поспать. Она пошла к сараям.

— Одетая в белое. Не очень старая. Несет мешок. Она помахала тебе рукой?

— Она улыбнулась. Я подумал…

Хаксли еще раз посмотрел на следы, при свете факела. Потом прислушался, но звуков не было. Молчал и никем не потревоженный курятник. Закрыв заднюю дверь, он выглянул из передней, осветил факелом широкую подъездную дорогу и гаражи.

Вновь закрыв на засов дверь, он прогнал сына в кровать и сам забился под одеяла; прошла целая вечность, прежде чем кровь вернулась в замерзшие руки и ноги. Дженнифер крепко спала рядом, свернувшись в клубок под ватным одеялом.

Даже дикие лошади не разбудят ее в такую холодную погоду.

Он захлопнул книгу и еще закрыл ее на замок маленьким ключом, который хранил в потайном ящике стола; потом встал, потянулся и неистово зевнул, слово пытаясь еще больше проснуться. Высокий стройный мужчина лет сорока пяти, склонный к сутулости, особенно, когда писал; он уже страдал от болей в спине. Он совсем не занимался спортом, не считая долгих прогулок в Райхоупском лесу, и, как случалось каждой зимой, разрешал себе быть неопрятным. У него были длинные волосы, спадавшие на воротник, и с бременем седины в коричневой кроне он выглядел старше, чем был, особенно благодаря зимней седой бородке (которой предстояло быть сбритой через неделю, когда он опять начнет преподавать).

Он не заносил в дневник, который он только что захлопнул, регулярных научных данных о своих открытиях и экспериментах, проведенных вместе с Уинн-Джонсом. Скорее Хаксли записывал в него свои личные впечатления о «неясностях». Он не хотел, чтобы Стивен или Кристиан прочитали отчеты о том, как он исследовал их самих. И, тем более, Дженнифер. Он не хотел, чтобы вообще кто-то читал о его снах, но сами сны, которые видел после посещения леса, записывал; иногда они были настолько ужасны, что он с трудом противостоял им. Все это были глубоко личные мысли и записи, предназначенные для анализа в более спокойные времена.

Он прятал этот дневник за книжной полкой, на которой стояли научные журналы. Убрав туда книгу, он натянул высокие резиновые сапоги и плащ. Рассвет только что наступил, было где-то около семи тридцати, и он точно знал, что снаружи царит странная тишина, а на снегу появилась вторая цепочка следов.

Они вели обратно, почти параллельно первой. Сейчас, глядя вблизи, он заметил, что между отпечатками ног попадались следы волочащегося плаща или пальто. След правой ноги был слегка вытянут, словно женщина хромала на правую ногу.

В широко распахнутые ворота, а потом в поле, покрытое сугробами, где гостья спотыкалась и падала, или старалась не падать. Следы вели прямо в зимний лес, и Хаксли немного постоял на опушке, глядя на высокие черные деревья и чащу, наполненную блестящими зелеными падубами. Даже зимой было невозможно войти в Райхоупский лес. Даже зимой было невозможно видеть внутрь больше, чем на пятьдесят ярдов. Даже зимой работала его магия, мгновенно рассеивая внимание, заставляя посетителя бродить кругами и полностью сбивая его с толку.

Здесь столько чудес. Так много надо изучить. Так много найти. Так много все еще живущих «легенд». Я только начал!

В дверном проеме появился Стивен в школьном пальто, шея обвернута в теплым шарфом, на ногах сапоги. Он прыгнул наружу, провалился по колено в снег и с трудом пошел к отцу — щеки раскраснелись, лицо светится от удовольствия.

— Сегодня ты рано, — крикнул Хаксли сыну. Стивен наклонился и слепил снежок. Он бросил его, промазал и засмеялся. Хаксли подумал было открыть ответный огонь, но было слишком интересно узнать, что произошло в курятнике. Он заметил разочарованное выражение лица Стивена, но проигнорировал его.

Стивен следовал за ним на расстоянии.

Из ветхого куриного дома не доносилась ни звука. Тревожно.

Открыв дверь, он немедленно почувствовал запах смерти, и зажал нос. Он знал запах курятника, атакованного лисой, но чаще всего запах самой лисы заглушал все. Но здесь был чистый запах сырого мяса, и он вошел на бойню; мозг отказывался понимать то, что видели глаза.

Тот, кто был здесь, соорудил кровать из цыплят. Все двадцать птиц были разорваны на части, и все эти части с торчащими перьями устилали пол, образуя матрац.

Головы были нанизаны на примитивную льняную веревку, которая висела вдоль всего сарая, переходя с одной полки на другую.

Маленькое пятно из обожженных и обуглившихся костей говорило об огне и еде, которую «Снежная женщина» приготовила для себя.

Ожидавший хаос и нашедший совершенно упорядоченное, даже ритуальное убийство, Хаксли вышел из хижины и закрыл за собой дверь. Он был озадачен и заинтересован. Во время резни должен был стоять оглушающий шум. Но он не слышал ничего, хотя — после того, как мальчики разбудили его — пролежал без сна большую часть ночи.

Цыплята умерли без единого писка, а дым от костра не достиг дома.

Зная, что Стивен стоит за ним и беспокойно смотрит на курятник, Хаксли положил руку ему на плечо и повел оттуда.

— Там все в порядке?

— Лиса, — откровенно сказал Хаксли, и на мгновение почувствовал раздражение, когда сообразил, что ответил безразличным тоном. — Печально, но бывает.

Стивен хорошо понял смысл слов отца. Он выглядел ошарашенным и испуганным.

— Все мертвы? Как в сказке?

— Да, они все мертвы. Старый Лис забрал их. — Успокаивающая рука Хаксли лежала на плече мальчика. — Позже мы с тобой пойдем на ферму и купим других, а? Мне жаль, Стив. Ну, кто будет выбирать цыплят?

Мальчик остался мрачным, но не стал возражать, только оглянулся через плечо; он покорно пошел вместе с отцом через снег опять к воротам.

В глазах сына стояли слезы, и тогда Хаксли слепил снежок и несильно бросил его в Стивена. Снежный шарик ударил мальчику в плечо, и через мгновение печальная пустота сменилась улыбкой, и Стивен бросил снежок в ответ.

У окна спальни появился Кристиан; он постучал по стеклу и что-то крикнул. Хаксли не расслушал, что, но, вероятно: «подождите меня!»

Именно тогда Хаксли нашел «подарок», если это можно было назвать подарком. Он лежал на снегу рядом с воротами: кусок грубой материи, в которую были завернуты два двухдюймовых сучка и желтоватая кость от какого-то небольшого животного, возможно лисы или маленькой собаки. Во всех трех были проделаны дыры. Сверток слегка занесло снегом, но он заметил его, откопал и открыл перед восхищенным взглядом мальчика.

— Она оставила тебе подарок, — сказал Хаксли сыну. — Совсем маленький. Но это, наверно, талисман, приносящий удачу. Как думаешь?

— Не знаю, — сказал Стивен, но взял кусок материи и ее содержимое, и потер пальцами все три предмета. Он выглядел скорее озадаченным, чем разочарованным. Хаксли поддразнил его, на мгновение забрав подарок обратно — он хотел более тщательно проверить обломки. Сучки, похоже, были от терна, гладкая, тонкая кора. Кость оказалась шейным позвонком.

— Приглядишь за этими маленькими штуковинами, Стив?

— Да.

— Мне кажется, есть волшебное слово, которое надо им сказать. Оно само придет к тебе, внезапно…

Он выпрямился и пошел к дому. В двери, ведущей в кухню, появилась Дженнифер, заспанная хорошенькая женщина, крепко обхватившая себя руками, от холода.

— Что за беготня с утра пораньше?

— Старый лис-барабанщик, — уныло сказал Стивен.

Дженнифер мгновенно проснулась:

— О, нет! Лис? На самом деле?

— Боюсь, так оно и есть, — спокойно сказал Хаксли. — Забрал все.

Пока Дженнифер вела замерзшего мальчика завтракать, Хаксли повернулся и опять посмотрел на Райхоупский лес. Внезапно взлетели вороны, нарушив тишину спокойного воздуха. Они привлекли внимание Хаксли к группе падуб, стоявшей недалеко от разрушенных ворот, там, где говорливый ручей входил в лес. Это и был его путь в более глубокие зоны лесной страны, и ему показалось, что он увидел там движение, однако до него было слишком далеко и Хаксли не мог быть полностью уверен.

Да, два куска сучка и кость вряд ли стоят двадцати цыплят. Но тот, кто был здесь прошлой ночью, хотел, чтобы Хаксли знал о его визите. Это было, он чувствовал, неприкрытое приглашение к встрече в тенях.

ДВА

После оттепели пришло время дождя, монотонного и бесконечного ливня, который длился часы и дни и поверг в депрессию не только тех, кто жил вокруг Оак Лоджа, но и все графство, так что все двигались медленно и угрюмо и, казалось, потеряли всякое настроение. Но когда дожди кончились и последнее грозовое облако улетело на восток, свежая энергичная весна придала новые краски лесу и полям, и, словно выйдя из спячки, в полдень одного из ранних апрельских дней на сцене появился Эдвард Уинн-Джонс, который приехал к Хаксли из Оксфорда, принеся с собой восторженное настроение.

Уинн-Джонсу тоже было за сорок. Он читал лекции и занимался исследованиями в области исторической антропологии в Оксфордском университете. Нервный человек, с странными и раздражающими привычками, из которых самой заметливой и надоедливой было курение чудовищной трубки, калабаша[2], извергавшей из своей чаши вонючий дым; и он не делал ничего, чтобы улучшить атмосферу вокруг курильщика. У него был взгляд, как у хорька, а также слегка кислое выражение лица. Однажды Дженнифер Хаксли восстала против калабаша, который не давал детям успокоиться, но Уинн-Джонс, похоже, посчитал ее слова неуместными — попыхивая на «приятелей» (так он называл мальчиков Хаксли), он сидел как ни в чем ни бывало и излагал тоном лектора свои идеи.

Он вызывал напряжение в Оак Лодже, и Хаксли всегда радовался, если ему удавалось переместить соотечественника и ценного товарища по исследованиям в убежище — свой кабинет, находившийся на дальнем конце дома. Здесь, открыв французские окна[3], они могли без помех обсуждать мифаго, Райхоупский лес, процессы бессознательного в рассудке и то, как они действуют в лесной реальности, простиравшейся за полем.

На стол стелилась карта, и Уинн-Джонс пристально разглядывал детали и, высказывая свои доводы, размахивал рукояткой трубки, задевая усеянную карандашными пометками бумагу. Они обнаружили в лесу «зоны», в которых характер леса менялся; в каждой из таких зон доминировало другая порода дерева и могло быть другое время года по сравнению с тем, которое было за ее пределами. Особенно загадочной казалась Дубово-Ясенная зона, а была еще и Терновая зона — извилистая лесная спираль, состоявшая из спутанных колючих слив и терновника и бежавшая близко к реке; именно она скрывала из виду источник воды.

Это и была задача Уинн-Джонса — попытаться дойти до нее, прорваться сквозь терновник и сфотографировать реку.

Сам Хаксли собирался собирался проникнуть поглубже в лес через Святилище Лошади, которое они оба обнаружили два года назад.

Они оценили свои дороги и составили списки необходимых припасов.

Потом Хаксли продемонстрировал артефакты, собранные за зимние месяцы, пока Уинн-Джонс находился в Оксфорде.

— Не самый большой улов. Вот самые свежие, — он указал на дерево и кости из ворот, — оставленные первым мифаго, на самом деле вошедшим в сад. Она вернулась…

— Она?

— Мальчики говорят, что эта была женщина. Они назвали ее «Снежная женщина». Она убила цыплят — в тишине, я должен добавить — и на ночь осталась в курятнике, потом вернулась в лес. Я прошел по следу: она вышла и вернулась в том же самом месте. Понятия не имею, какую цель она преследовала, если, конечно, это не было попыткой контакта.

— И с тех пор ничего?

— Ничего.

— Ты можешь сказать, какой ее статус, как «героини»? Какую легенду она олицетворяет?

— Не имею ни малейшего понятия.

Другие находки включали заржавелый и покореженный железный шлем, обруч, сплетенный из шиповника — шипы внутри подстрижены, — и роскошный цветной амулет с недрагоценными камнями — изделие из бронзы с золотой филигранью. Но все они ни шли ни в какое сравнение с предыдущими находками Хаксли, описанными или нарисованными на страницах его книг, и древними сокровищами. Они висели на ветке бука ярдах в двухстах от опушки, прямо перед первым лесным барьером, там, где человек терял ориентацию. Уинн-Джонс похвалил амулет:

— Талисман, я бы сказал. Магия.

— Для тебя каждая вещь — талисман, — засмеялся Хаксли. — Но в этом случае я склонен с тобой согласиться. Но кто мог такое носить, как ты считаешь?

Он надел холодный раздавленный обруч на голову. Тот очень хорошо подошел, даже слишком, и Хаксли немедленно снял его.

Уинн-Джонс не ответил.

— А фигуры? — через какое-то время спросил более молодой человек. — Встречал?

— За исключением Снежной женщины, но и ее я не видел… только Призрак Ворона, так я его назвал. Перья по большей части черные, но в этот раз я заметил, что его лицо разрисовано и он поет. Вот эта его особенность меня заинтриговала, но он так же агрессивен, как и раньше, и исчезает в лесу так же быстро. Так, Призрак Ворона. Кто же еще… дай мне подумать… ах, да, конечно, увечная форма «Робин Гуд». Вот этот похоже, прямиком из тринадцатого столетия.

— Одет в ярко-зеленое? — опять спросил Уинн-Джонс.

— Грязно-коричневое, но с некоторой причудливой вышивкой на руках и груди. Небольшая борода. Очень здоровый. Как всегда, выстрелил меня, прежде, чем слиться…

Он положил на стол сломанную стрелу. Тонкая головка из ребристой стали, древко из ясеня, оперенье из гусиных перьев, ничем не украшена.

— Меня пугают «Робин Гуды» и «Зеленые Джеки». Они уже стреляли в меня. Однажды один из них попадет мне в сердце. И способ, каким они появляются…

Он преднамеренно использовал слово «слиться». Словно формы Охотника — Робин Гуд или Зеленый Джек — вытекали из деревьев, а затем возвращались в них, сливаясь с корой и древесиной и становясь невидимыми. Слишком испуганный, чтобы исследовать дальше — из-за грозившей его жизни опасности, — Хаксли не понимал, имеет ли он дело со сверхъестественным феноменом или с великолепным камуфляжем.

— И Урскумуг?

Хаксли сухо засмеялся. Но в те дни ему было не до шуток — он скорее фиксировал и верил, на грани одержимости. Первый герой, исконная древняя форма, вероятно злобная. Хаксли слышал рассказы о нем, находил его следы, но никогда не углублялся в Райхоупский лес достаточно глубоко, чтобы подойти к нему близко и увидеть его. Однако Хаксли был убежден, что он там. Урскумуг. Почти непостижимый герой первых легенд, присутствующий в бессознательном всего человечества и, безусловно, сгенерированный Райхоупским лесом где-то на полянах его изначального, никем не оскверненного пространства.

Урскумуг. Начало.

Но Хаксли уже начал думать, что судьба никогда не столкнет их.

Стоя у открытого окна и глядя на лесную страну, простиравшуюся за опрятным садом с его подстриженными деревьями и подрезанными живыми изгородями, он внезапно почувствовал себя очень старым. Это чувство начало беспокоить его: всю свою взрослую жизнь он ощущал себя тридцатилетним мужчиной — сильное приятное ощущение; но сейчас, на пятом десятке, он чувствовал себя сгорбленным, согнутым и усталым. Он ожидал этого, но позже, после шестидесяти, до чего еще много-много лет. И он чувствовал себя слишком старым, чтобы видеть, увидеть лес таким, какой он есть, и увидеть не кончиком глаза. Мучительное разочарование — только мельком ему удавалось увидеть движение, созданий, цвета и древние формы; они колебались на периферии зрения и исчезали, стоило ему повернуться к ним.

С другой стороны, мальчики. Они, похоже, видели все.

— Ты привез мостики?

Уинн-Джонс распаковал странное электрическое оборудование, наушники с разъемами, провода и странные респираторы, вместе образовывавшие электрическую связь с мозгом. Мостики давали низкое напряжение, но были очень эффективны. После часа электрической стимуляции «осознание периферийного видения» полностью восстанавливалось. Именно периферийное зрение, по большей части, давало возможность видеть мелькавших мифаго: Хаксли называл такие формы «пред-мифаго» и считал, что они являются постепенно выходящими наружу воспоминаниями о прошлом, переходом памяти из мозга в лес.

Хаксли собрал аппаратуру.

— Мы уже старые, Отец Эдвард, слишком старые. Вот если бы Бог вернул нам молодость, чтобы мы могли видеть вдали… Мальчики видят так много. И, очень часто, совершенно отчетливо.

— Хотел бы я знать, что они увидят, если мы расширим их зрение? — негромко спросил Уинн-Джонс.

Хаксли встревожился. Уже второй раз человек из Оксфорда предлагал поставить эксперимент на Стивене и Кристиане, и пока эта мысль мучила Хаксли, он чувствовал сильное моральное отвращение к этой идее.

— Нет. Это будет несправедливо.

— Даже с их согласием?

— Мы можем сколько угодно вредить себе, Эдвард. Но я не могу рисковать здоровьем мальчиков. Кроме того, Дженнифер наверняка есть что сказать об этом. Она бы запретила даже думать об этом эксперименте.

— А если мальчики согласны? Особенно Стивен. Ты сам сказал, что он видит сны. И еще ты сказал, что он может призывать лес.

— Он не знает, что это делает. Но, да, он видит сны. И ни один из мальчиков не знает того, что знаем мы. Они знают только то, что занимаемся исследованиями, а вовсе не то, что в лесу время идет совсем иначе и мы постоянно рискуем жизнью. Они ничего не знают о мифаго. Они думают, что видят «цыган». Бродяг.

Но Уинн-Джонс никак не мог расстаться с идеей расширить восприятие Стивена.

— Один эксперимент. Низкое напряжение, стимуляция красок. Безусловно никакого вреда здоровью…

Хаксли покачал головой и в упор посмотрел на друга:

— Это было бы ошибкой. Даже думать об этом — уже ошибка. Эдвард, представь себе, каковы могут быть результаты… Я должен сказать «нет». И, пожалуйста, больше не настаивай. Сохраним оборудование только для себя. Мы войдем в лес сразу после рассвета.

— Очень хорошо.

— Есть еще кое-что, — добавил Хаксли, когда ученый ушел в себя. — В случае, если со мной случится что-нибудь ужасное — меня беспокоит мысль, что меня может подстрелить, например, «Вольный стрелок», форма Робин Гуда, — у меня есть второй дневник. Он в стене за этими книгами. Теперь ты единственный, кто знает о нем; я доверяю тебе забрать его и, если необходимо, использовать, но ты должен не показывать его никому. Я не хочу, чтобы Дженнифер знала, что он содержит.

— И что он содержит?

— Все, что я не могу объяснить. Сны, чувства, опыты, которые связаны не столько с мной, сколько… — он замолчал, подбирая подходящие слова — с животным миром.

Хаксли знал, что сейчас он сурово наморщил лоб и его охватило мрачное настроение. Уинн-Джонс спокойно сидел, глядя на друга; было ясно, что он не понимает глубины отчаяния и страха, которые Хаксли пытался ему передать, не входя в детали.

— В лесу… в некоторых частях леса… я испытывал страшное потрясение, — продолжал он. — Словно какая-то первозданная часть меня прорвалась наружу, ушла, освободилась.

— Господи, парень, ты говоришь, как герой Стивенсона.

— Мистер Хайд и мистер Джекил? — засмеялся Хаксли.

— Доктор Джекил, как мне кажется.

— Не имеет значения. Помнится, я читал эту фантазию в школе. Раньше я не видел никакой связи, но, да, мои сны безусловно отражают существо более жестокое и с более развитой интуицией, чем я каждый день вижу в зеркале во время бритья.

— И эти наблюдения и записи находятся во втором дневнике?

— Да. И отчеты о том, с чем экспериментировали мальчики. Я, на самом деле, не хочу, чтобы они узнали, что я наблюдаю за ними. Но если наши идеи о мифаго-генезисе героев в лесу правильны, тогда все мы в этом доме — даже ты, Эдуард — влияем на процесс. Феномены, которые мы наблюдаем, могут быть продуктами одного наших пяти сознаний. И всех фермеров, и людей из Поместья. Наши настроения, наши личности, придают форму этим явлениям…

— Значит ты начал соглашаться со мной. Я сформулировал эту мысль год назад.

— Я с тобой согласился. Форма Гуд… она странная. Эхо ума, отличного от моего. Да, я согласился с тобой. И именно эту область мы должны исследовать более тщательно и более энергично. Давай готовиться.

— Я не скажу никому о втором дневнике.

— Я тебе доверяю.

— Но я все еще думаю, что мы должны поговорить о Стивене и расширить его восприятие.

— Ну, если мы должны поговорить о нем, давай сделаем это после экспедиции.

— Согласен.

Хаксли, с облегчением, открыл ящик стола и вынул свои часы, маленькое устройство в медном корпусе, которые показывали не только время, но и дату.

— Давай уже собирать припасы, — сказал он, и Уинн-Джонс хмыкнул, соглашаясь.

ТРИ

— Твой сын наблюдает за тобой, — негромко сказал Уинн-Джонс, когда они шли от дома, все еще дрожа в хрустящем воздухе свежего утра. Мир вокруг них постепенно оживал. Тонкие лучи света били с востока, но лес оставался темным и мрачным, хотя, мало-помалу, и становился виден со своеобразной отчетливостью, которая сопровождает первый свет нового дня.

Хаксли остановился, скинул рюкзак с плеч, повернулся и посмотрел на дом.

Ну, конечно. Стивен прижался лицо к окну спальни — маленькая беспокойная фигурка, махавшая рукой и что-то кричавшая.

Хаксли подошел к дому на несколько шагов и приложил руку к уху. Неподалеку пищали цыплята, старая собака ворчала и тревожилась где-то среди живых изгородей. Громко кричали грачи, постоянно то влетавшие Райхоупский лес, то вылетавшие из него; почему-то их полет делал день еще больше безысходным и молчаливым.

Стивен поднял вверх оконную раму.

— Куда вы идете? — спросил он.

— Исследования, — ответил Хаксли.

— Я могу пойти с вами?

— Научные исследования, Стив. Мы должны выйти сегодня.

— Возьмешь меня с собой?

— Я не могу. Извини, парень. Я вернусь вечером и расскажу тебе обо всем.

— Почему я не могу пойти?

Рассвет, казалось, все удлинялся, и холод ранней весны замораживал его дыхание, пока он глядел на обеспокоенное и бледное лицо в окне второго этажа.

— Я вернусь сегодня вечером. Нам надо кое-что прочесть, сделать кое-какие карты и взять несколько образцов… Я расскажу тебе обо всем этом, позже.

— Я прошлый раз тебя не было три дня. Мы уже начали волноваться…

— Только день, Стив. А теперь будь хорошим мальчиком.

Опять закинув рюкзак за спину, Хаксли увидел Дженнифер, стоявшую в дверях, на ее лице блестели слезы.

— Я вернусь сегодня вечером, — сказал он ей.

— Нет, не вернешься, — прошептала она, вернулась в дом и закрыла за собой дверь кухни.

ЧЕТЫРЕ

Есть такое мгновение перед пробуждением, когда реальность и нереальность играют шутки со спящим, когда все правда, но и все выдумка. В одно из таких мгновений, выплывая из сна, Хаксли почувствовал поток воды, скачущих всадников, крики и ругательства движущейся армии, тревогу и возбуждение преследования.

Что-то бо́льшее, чем человек, двигалось по лесу, преследуя группу людей, которые бежали перед его неуклюжей погоней.

И еще была женщина, которая пришла по реке и коснулась рукой лица спящего/пробуждающегося мужчины. Она бросила на него сучок и кость, а потом со смехом убежала, виляя надушенным телом, запах ее кожи и души, кислый и сексуальный, бил в ноздри лежачей фигуры, которая медленно…

Пробуждалась…

Опять оживала…

Хаксли сел, задыхаясь. Он замерз, ледяная вода бежала с его лица.

Звук реки оглушал, а чувство обоняния было оскорблено вонью от его собственных фекалий, холодных и твердых, собравшихся в его просторных трусах.

— Бог мой! Что со мной произошло?..

Он прыгнул в реку и быстро почистился, тяжело дыша от холода. Вооруженный опытом предыдущих экспериментов, он принес с собой чистую смену одежды и, с благодарностью в сердце, вынул из рюкзака садовые штаны и толстую хлопчатую рубаху.

Дрожащими пальцами он нащупал часы и от ужаса закрыл глаза, когда увидел, что попал сюда четыре дня назад. Оглушенный и растерянный, он лег на берег реки и обхватил голову руками.

Четыре дня! Четыре дня сна!

— Эдвард! Эдвард?..

Его голос, громкий требовательный призыв потерялся в неистовом течении и водоворотах реки; он уже собирался опять закричать, когда вернулось первое воспоминание и он сообразил, что Уинн-Джонс давно ушел. Они разделились несколько дней назад: человек из Оксфорда должен был исследовать, если сможет, реку за зарослями терновника, а сам Хаксли собирался определить края зоны, бывшей первым уровнем обороны леса.

И это странно, потому что Хаксли сам должен был исследовать дальнейшее течение шепчущего ручья. Уинн-Джонс тоже был здесь? Он не видел следов другого человека.

В тени серого валуна из песчаника, чей мшистый зеленый столб протыкал, казалось, переплетение корней и вздыбленной земли, Хаксли нашел пепел от маленького костра. Хаксли видел достаточно много потушенных костров, сделанных Уинн-Джонсом, и был уверен, что этот — не его.

Он собрал раскиданные вещи. Почувствовал, что страшно проголодался, он сжевал плитку шоколада, лежавшую в рюкзаке.

Воспоминания начали возвращаться, а потеря ориентации, возникшая в результате неожиданного пробуждения после очень длинного сна, исчезать.

Он внимательно осмотрел тропинку в терновнике, через которую пробрался сюда. В голове появился образ женщины, которая ласкала его, пока он спал полусном, наполовину осознавая ее присутствие; но он был не в состоянии проснуться, прервать свое полу-бессознательное состояние. Не молодая, не старая, грязная, сексуальная, теплая… она прижала рот к его, и ее острый мокрый язык коснулся его. Она негромко смеялась. Положил ли он руку на ее ногу? У него осталось ощущение мягкой плоти и широкого гладкого бедра, которое он гладил пальцами и ладонью, но это могло быть сном.

Кем были всадники? И что за зверь, преследуя их, пересек реку?

— Урскумуг, — пробормотал он, проверив след. Других следов не было, только неглубокий отпечаток копыта неподкованной лошади.

— Урскумуг?..

Он не был уверен. Он помнил предыдущую встречу.

Хотел бы он иметь свой дневник. Сейчас он писал заметки в грубом блокноте, который принес с собой, но блокнот намок, и писать было непросто. Лес вокруг него вибрировал, двигался, наблюдал. Он чувствовал себя больным, в самом лучшем случае, и через несколько минут собрал рюкзак и пошел обратно по собственным следам, от реки.

Спустя полдня он добрался до Волчьей ложбины, неглубокой долины, с ее открытым небом; именно в ней он и Уинн-Джонс расстались несколько дней назад. Жуткое, мрачное место, в котором остро пахло соснами, постоянно дул холодный ветер, и из темноты выли волки. Хаксли несколько раз видел их — летучие тени в густой чаще, встающие на задние лапы, чтобы осмотреться, с наполовину человеческими лицами. Эти создания, конечно, не были обыкновенными волками.

Они двигались тройками, но не стаями; и никогда — насколько он мог видеть — по одиночке. Их лай уже превратился в язык, который, конечно, был совершенно непонятным англичанину. Хаксли принес собой револьвер и два факела, аккуратно завернутых в тонкую клеенку, и всегда был готов зажечь их, если волки подойдут слишком близко.

Но во время всех трех посещений Волчьей ложбины звери появлялись, с любопытством и раздражением осматривали его, а потом теряли к нему интерес. Они подбегали ближе, лаяли на него, а потом ускользали прочь, иногда идя на задних лапах; они охотились за краями хвойного леса, за низким гребнем самой Волчьей ложбины.

Если бы Уинн-Джонс вернулся сюда, он бы оставил условленный знак на одном из высоких камней на верхушке Лощины. Но Хаксли не видел ни единого знака. Он взял мел и написал собственное сообщение, собрал хворост для костра и, немного отдохнув, отправился исследовать местность.

Настал вечер, но Уинн-Джонс так и не появился. Хаксли позвал его, крик пролетел над всей Лощиной, и ветер унес его эхо. Никакого ответа, и ночь прошла.

Утром Хаксли решил, больше он ждать не может. Он не знал, как идет время здесь, так далеко в глубине Райхоупского леса, но ему показалось, что он уже потерял бо́льшую часть дня и ночь — больше, чем собирался. Он точно знал, как искажается время в Святилище Лошади, но никогда не проверял его ход в более глубоких зонах. Внезапная тревога заставила его идти по звериным тропах, срезая через мшистые долины, всегда обращенные наружу.

Всегда легче выйти из леса, чем войти в него.

В тому времени, когда он добрался до Святилища Лошади, он был полностью истощен. И голоден. Он взял с собой недостаточно еды. И его голод стал еще нестерпимее, когда он внезапно почувствовал запах жарящегося мяса.

Он припал к земле и вгляделся через переплетение ветвей шиповника и падубы, пытаясь ясно разглядеть поляну с его странных храмом. Так кто-то двигался. Уинн-Джонс? Неужели его друг и коллега отправился прямо сюда и стал ждать Хаксли? И, пока ждал, изжарил голубя и раздобыл кувшин местного охлажденного сидра? Хаксли засмеялся над собой, похоже его основные инстинкты начали фантазировать за него. Он осторожно пробрался через деревья и осмотрел всю поляну.

Те, кто был здесь, услышали его. И отступили, спрятались в тенях и кустарнике с противоположной стороны поляны. Хаксли достаточно хорошо знал запахи, звуки и движения леса, и мог четко установить присутствие людей; они, безусловно, сейчас рассматривали его.

Между ними, недалеко от странного святилища, горел костер, на котором медленно жарилась ощипанная и насажанная на вертел птица.

ПЯТЬ

ШЕСТЬ

Хаксли ушел не дальше первого могущественного дуба. Когда он нырнул под его тяжелую ветку, направляясь к узкой тропе, ведущей наружу, его мир — сам лес — вывернулся наизнанку.

Из летнего и затхлого воздух стал осенним и свежим. Через листву пробивался сильный и яркий свет; навевающее сон зеленое свечение исчезло. Он очутился в густой чаще темных деревьев, высоких и мрачных. И это были березы, а не дубы; мерцали заросли падуб, освещенные лучами серебряного света. Поцарапанный, в порванной одежде, он шел, спотыкаясь, по незнакомому миру, панически пытаясь сориентироваться. Над ним кричали улетавшие на юг птицы. Сквозь верхние ветки проносился холодный ветер. Иногда налетали неизвестные запахи, за которыми следовала вонь мокрых гниющих кустов, которую опять сменял кристально-чистый осенний воздух. Сверху лился ослепительно яркий свет; если он глядел вверх, а потом тут же оглядывался, деревья казались черными, почти бесформенными колоннами, без всяких примет.

Внезапно он услышал, как через лес, напрягая легкие, пробиваются лошади; судя по жалобному ржанию, они несли на себе бремя боли и раны, нанесенные им густым древним лесом. Хаксли заметил, как они пронеслись мимо — могучие громадные животные, подгоняемые тем, что, как быстро предположил Хаксли, было признаком их приручения: в спину одной были воткнуты горящие факелы, глубоко вонзившиеся в толстую шкуру; голову второй украшали колосья ржи или пшеницы, третья несла на себе зеленые связки терновника — кровь капала из тех мест, где острые шипы воткнулись слишком глубоко. В тело четвертой вонзились тонкие дрожащие древки стрел, сделанных, возможно, из ясеня; каждая стрела несла обрывки кожи разных животных — серые, белые, коричневые и черные.

То, что казалось бешенной скачкой табуна этих великолепных созданий, было, на самом деле, яростным бегом только четырех лошадей.

Одна проскакала достаточно близко, и Хаксли ясно увидел ее серые окровавленные бока. Это была лошадь, «украшенная» горящими и дымящимися факелами. Она была намного выше Хаксли, с длинной летящей гривой, и он нее несло навозом. Лошадь на мгновение посмотрела на него, в ее глазах плескался дикий ужас. Хаксли прижался к одной из берез, которая содрогнулась, когда животное ударило в ствол копытом, одновременно обнажив огромные обломанные зубы, цвета спелой пшеницы; потом оно поскакало дальше, внутрь, убегая от своих мучителей.

Мучители появились почти сразу за лошадями. Люди, конечно. И Хаксли быстро сообразил, что сделала Ясень.

Четверо закутанных в плащи темноволосых мужчин. Они двигались через лес, пронзительно крича, хрипло лая или изображая голосом музыку песни; звуки становились все громче и громче, пока не стали самым настоящим воем. Иногда кто-нибудь из них выкрикивал слова — пугающие и чуждые уху англичанина. Каждый из мужчин заплел волосы по своему, но очень тщательно. Каждый носил украшение из камня, кости, раковины или дерева. И каждый раскрасил лицо в свой цвет: красный, зеленый, желтый и синий. Они прошли мимо Хаксли, иногда переходя на бег, иногда смеясь, все исцарапанные терновником и падубой; листья и сучки вонзились в их грубую одежду, так что они сами казались продолжением берез и терновника.

Они кричали, празднуя жестокое преследование лошадей!

В этот момент Хаксли решил, что таким способом они приучали лошадей повиноваться. Он спросил себя, сколько мифов о тайном языке лошадей дожило до нашего времени? Много, ответил он самому себе, и вот люди, которые знают эти тайны! Он видит одну из ранних охот на лошадей, которых гонят в самую чащу леса — замечательный способ поймать их в ловушку, прежде чем, в свое время, поместить в конюшню или загон! Загони лошадь чащу, и разница в размерах между жертвой и охотником будет равна разнице между едой и едоком.

Поскольку все это происходит еще до неолита, он не сомневался — животных, скорее, ловят для еды, чем для того, чтобы возить на них грузы.

Раздвигая кусты длинными палками с кремниевыми наконечниками, четыре человека прошли мимо. Последний из них, выглядевший таким же высоким, как и широким из-за тяжелого подбитого мехом плаща, внезапно повернулся и уставился на замаскированного чужака; зелено-серый свет блеснул в его бледных глазах. На его груди висел амулет, как две капли воды похожий на тот, который Хаксли нашел в Святилище Лошади. Он коснулся его, почти нервно, возможно в поисках удачи или храбрости.

Его позвали товарищи, визгливые звуки, почти музыкальные по ритму и тону, которые вызвали ответное щебетание птиц с верхушек деревьев. Он повернулся и исчез, поглощенный зарослями падуб и сбивающей с толку игрой света и тени березового леса. Хаксли, нервно, коснулся зеленого капюшона дождевика, опущенного на лицо.

СЕМЬ

Когда он открыл заднюю дверь Оак Лоджа, Дженнифер вскрикнула и уронила чашку чаем которую держала в руке. Она посмотрела на мужа расширившимися испуганными глазами, а потом с облегчением рухнула на стул, смеясь и стряхивая с себя чай, попавший на халат.

— Я не знала, что ты опять ушел… — Ее слова не имели смысла, но он слишком устал, чтобы думать.

— Я знаю, что ужасно выгляжу, — сказал Хаксли. — Мне нужно немедленно вымыться. И я устал, как собака. — Он выпил чай, который она сделала и в мгновение ока сожрал кусок хлеба с маслом. Пришел Стивен и смотрел, как папа разделся, сбросил с себя вонючую одежду и начал накачивать горячую воду из бака, для ванны. Дженнифер собрала одежду и нахмурилась, глядя на мужа.

— Почему ты опять надел это?

— Опять? Не знаю, что ты имеешь в виду… Извини… меня не было так долго…

Он погрузился в воду, застонав и вздохнув от удовольствия. Стивен и Кристиан хихикали, стоя снаружи. Они никогда раньше не видели обнаженное тело отца, и, как и всех детей, запретное зрелище шокировало и развеселило их.

Когда Хаксли помылся и высох, он подошел к Дженнифер и пытался объясниться, но она словно отдалилась от него. Хаксли посмотрел на календарь и понял, что на этот раз его не было всего два дня. Для него самого прошло намного больше времени, но, все равно, Дженнифер совершенно обоснованно встревожилась и страдала от беспокойства лишний день.

— Я не собирался уходить так надолго.

Она приготовила ему завтрак в столовой, села напротив и принялась листать «Таймс».

— Как можно так испачкаться за несколько часов? — наконец сказала она, когда он поддел вилкой кусок сосиски, чтобы отправить его в рот. Хаксли нахмурился. Ее слова сбивали с толку, но он уже был сбит с толку и странно растерян.

Войдя в кабинет, он обнаружил, что ящик стола выдвинут и все в нем перевернуто. Он разозлился и уже собирался накричать на Дженнифер, но передумал. Ключ от его личного дневника лежал на столе. Но в тот последний раз, когда он писал в дневнике, он — сто процентов! — вернул ключ в потайное место под столешницей.

Он написал официальный отчет в свой исследовательский дневник, а потом вынул из потайного места личный и написал заметку о встрече с Ясень. Рука тряслась и ему пришлось много раз исправлять текст. Закончив, он приложил промокашку и стал листать страницы дневника.

Он перечитал то, что написал незадолго до последнего путешествия с Уинн-Джонсом.

И, внезапно, сообразил, что к записи было добавлено пять дополнительных строчек!

Пять строчек, и он совершенно не помнит, как их писал!

— Боже мой, кто писал в моем дневнике?

И опять он уже собирался бежать к Дженнифер или сделать выговор мальчикам, но остановил себя, поскольку был потрясен, до глубины души. Он наклонился над страницами и провел трясущимися пальцами по новым строчкам, внимательно разглядывая каждое слово.

Его собственный почерк! Никаких сомнений. Его собственный почерк, или блестящая подделка.

Очень простая запись, сделанная, похоже, в так хорошо знакомой спешке; с такой скоростью он писал, когда был переполнен чувствами от произошедшей встречи, или когда было необходимо немедленно отправиться в лес, и ему было не до аккуратного отчета о своих открытиях.

— Я этого не писал. Боже мой! Я сошел с ума? Я этого не писал. Или писал?

Дженнифер читала, одновременно слушая радио. Хаксли встал в дверях, не зная, как начать, похоже, у него помутнение разума.

— Кто-нибудь подходил к моему письменному столу? — наконец спросил он.

Дженнифер подняла голову:

— Никто, кроме тебя. А что случилось?

— Кто-то подделал мой дневник.

— Что ты имеешь в виду под словом «подделал»?

— Писал в нем. Копируя мой почерк. Кто-нибудь приезжал, пока я был в лесу?

— Никто. И я не разрешаю мальчикам входить в кабинет, когда тебя нет. Быть может, прошлой ночью ты ходил во сне.

Вот теперь ее слова по-настоящему встревожили Хаксли.

— Как я мог такое сделать? Я же пришел домой только на рассвете.

— Ты пришел в полночь. — На ее бледном лице появилась улыбка. Она закрыла книгу, придерживая пальцем страницу. — И опять ушел до рассвета.

— Я не приходил домой прошлой ночью, — прошептал Хаксли. — Тебе, должно быть, приснилось.

Она долго молчала, часто дыша. Потом мрачно посмотрела на него. Улыбка исчезла, сменившись выражением усталости и тоски.

— Мне не приснилось. И я обрадовалась тебе. Я лежала в кровати, спящая, когда ты меня разбудил. И я была очень разочарована, когда утром выяснилось, что ты ушел. Но, кажется, этого стоило ожидать…

Сколько времени он спал на краю леса, когда женщина и собака разбудили его? Неужели он действительно был дома, в бессознательном состоянии, ничего не понимая? Неужели он действительно провел час или два в кровати, написал странное и непонятное сообщение в собственном дневнике и вернулся на край леса, чтобы там дождаться рассвета?

Внезапно встревожившись, Хаксли спросил себя, какое еще заклинание Ясень наложила на него.

Где Уинн-Джонс? Он исчез неделю назад, и Хаксли уже начал всерьез тревожиться за друга. Каждый день он проникал глубоко в лес, доходил до Святилища Лошади, и искал следы человека из Оксфорда; он искал и Ясень, но она исчезла. Спустя четыре дня после возвращения домой, Хаксли рискнул и проник еще глубже, на милю уйдя в глубокое молчание дубового леса, и оказался в незнакомой местности, а не в Волчьей ложбине.

Он запаниковал, почувствовал, что теряет непрочное ощущение контакта с лесом, жившее в нем, и вернулся в Оак Лодж. По его счету прошло часов двадцать, но дома прошло только пять, и ни Дженнифер, ни мальчиков дома не было. Жена, несомненно, пошла в Гримли или отправилась на машине в Глостер, на целый день.

Он заставил себя войти в кабинет, открыв запертую на замок главную дверь. Французское окно было открыто настежь, на кожаном стуле нежился кот. Он пинком выгнал кота из комнаты и проверил дверь. Никаких признаком взлома. Никаких следов ног. Никаких признаков беспорядка в комнате. Дверь кабинета была закрыта снаружи.

Открыв выдвижной ящик, он с ужасом отшатнулся от окровавленной свежей кости, лежавшей поверх его бумаг. Кость частично обгорела и принадлежала, судя по суставу, животному средних размеров, возможно свинье, приготовленной только частично, потому что на кости остались окровавленные кусочки сырого мяса. Она была пожеванной, разбитой и пугающей, словно над ней поработала собака.

Хаксли осторожно убрал оскорбительную вещь и положил ее на пол, на лист бумаги. Ключа от его личного дневника на месте не было, и он, дрожащей рукой, вытащил открытую книгу из дыры за полками.

Кровавые следы пальцев сопровождали последнее сообщение. Оно было написано еще в большей спешке, чем раньше, но, безошибочно, его собственной рукой.

Хаксли оглядел свои руки и понюхал пальцы. Никакой крови, даже под ногтями, никакого следа гари. Он осмотрел одежду. На штанах грязь, но никаких следов того, что он раздирал наполовину зажаренную тушу. Он пробежал языком по зубам. И проверил подушку в своей спальне.

Если это написал он, если он сам приходил в кабинет в мгновение бессознательного разделения, если он сам глодал сырую кость — должны были остаться хоть какие-нибудь следы.

Странные слова, и странное чувство. Словно тот, кто это написал, на самом деле верил, что он — Хаксли, и что остальные записи в дневнике были сделаны в бессознательном состоянии. Реальность для «писателя» с покрытыми кровью пальцами была временем «просветления».

Хаксли, рационально и четко обдумав ситуацию, пришел к выводу, что в его личный журнал писали два разных человека.

Но его поражало, что тот, второй, знает о ключе.

Он взял ручку и написал:

ВОСЕМЬ

Он только закончил писать, когда к дому подъехала машина. Хлопнули двери, и он услышал голоса Дженнифер и Стивена. Дженнифер, похоже, была сердита. Она вошла в дом, и спустя несколько секунд Хаксли услышал, как Стивен вышел в сад и побежал к воротам. Хаксли встал из-за стола, чтобы посмотреть на мальчика, и встревожился, увидев, что сын внезапно посмотрел на него, нахмурился, подавил слезы и скрылся среди сараев.

— Почему ты так пренебрегаешь мальчиком? Тебе не повредит, если иногда ты поговоришь с ним.

Хаксли поразило спокойствие Дженнифер и ее ровный, хотя и со злыми нотками, голос, которым она говорила с ним от входа в кабинет. Бледное лицо, сузившиеся губы и впалые глаза, наполненные усталостью и раздражением. Она была одета в темный костюм, волосы собраны сзади в тугой пучок, обнажив все ее узкое лицо.

Он повернулся к ней, и она вошла в комнату, подошла к письменному столу, открыла книгу, лежавшую на нем и, тряхнув головой, коснулась ручек. Увидев на полу кость, она скорчила гримасу и ударила по ней ногой.

— Еще один маленький трофей, Джордж? Вставишь в рамку?

— Почему ты такая злая?

— Я не злая, — устало сказала она. — Я взбудораженная. И Стивен.

— Не понимаю, почему.

Она язвительно засмеялась:

— Конечно, не понимаешь. Ну, подумай как следует. Ты, похоже, что-то сказал ему сегодня утром. Я никогда не видела его в таком состоянии. Я взяла его в Теневой Холм, в магазин игрушек. И мы посидели в чайной. Но то, что он действительно хочет… — Она возбужденно укусила губу, оставив фразу незавершенной.

Хаксли вздохнул, почесывая лицо. То, что он видел и слышал, было попросту невозможно.

— Когда это произошло?

— Что именно?

— Э… когда я сказал Стивену что-то такое, что его расстроило?

— Утром.

— Ты пришла ко мне? После этого разговора?

— Нет.

— Почему? Почему ты не пришла и не повидалась со мной?

— Ты ушел из кабинета. Отправился обратно в лес, несомненно. Охотиться или искать приключений… в Дингли-Делл…[4] — Она опять поглядела на мрачный кровавый сувенир. — Я собиралась принести тебе чая, но вижу, что ты уже поел…

И прежде, чем он смог что-то сказать, она резко повернулась, сняла жакет и пошла наверх освежиться.

— Меня не было здесь утром, — спокойно сказал Хаксли, поворачиваясь к саду и выходя на свет умирающего солнца. — Меня здесь не было. А кто был?

Стивен сидел, прислонясь к стене, ограждавшей сад. Он читал книгу, но торопливо закрыл ее, когда услышал шаги отца.

— Пошли в мой кабинет, Стив. Я хочу кое-что тебе показать.

Мальчик молча последовал за ним, сунув книгу в школьный блейзер. Хаксли подумал, что это может быть какой-нибудь бульварный роман или вестерн, но решил дальше не углубляться.

— Сегодня на рассвете я глубоко ушел в Райхоупский лес, — сказал он, сидя за столом и держа в руках свой маленький рюкзак. Стивен стоял по другую столону стала, спиной к окну, прижав руки к бокам. На его лице отражались печаль, неуверенность и беспокойства, так что Хаксли очень хотелось сказать: «Взбодрись, парень», но он удержался.

Вместо этого он вывалил на стол маленькую коллекция странных предметов, которую нашел в Святилище Лошади и за ним: железный браслет; маленький деревянный идол с пустым лицом, руки и ноги которого были обрубками сучьев, когда-то росших из центральной ветки; изорванный кусочек зеленого холста, найденный на кусте боярышника.

Подобрав куклу, Хаксли сказал:

— Я часто видел эти куклы-талисманы, но никогда не касался их. Обычно они висят на деревьях. Но вот эта была на земле, и я почувствовал, что это моя законная добыча.

— Кто вешает их на деревья? — тихо спросил Стивен, тоска в его глазах растаяла, сменилась интересом.

Хаксли подошел очень близко к тому, чтобы рассказать мальчику о мифогенических процессах, происходящих в лесу и существующих там формах жизни. Но, вместо этого, он использовал старый проверенный трюк:

— Путешественники. Бродячие лудильщики. Цыгане. Некоторые из этих безделушек очень старые, может быть несколько поколений. И они принадлежали всем тем тем людям, которые жили внутри нашего леса и на его опушке.

Мальчик шагнул вперед, осторожно потрогал деревянную фигурку, взял ее в руку, перевернул и мрачно положил обратно.

— Я расстроил тебя сегодня утром? — спросил Хаксли.

Мальчик отрицательно помахал головой. Странно.

— Но ты заходил в кабинет. Ты видел меня?..

— Нет, но я услышал, как кто-то кричит в лесу. И испугался.

— Почему ты испугался?

— Я подумал… Я подумал, что на тебя кто-то напал…

— Кто напал на меня?

Мальчик опустил взгляд. Он вздрогнул, укусил губу и опять поднял голову; на этот раз в его глазах плескался страх.

— Стивен, все в порядке. Просто расскажи мне, что ты видел…

— Ты был зеленый и серый. И очень злой…

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что я был зеленый и серый?

— Прикольные цвета, ну, вроде как цвета воды. Я видел тебя не слишком отчетливо. Ты очень быстро бежал. И кричал. И там стоял ужасный запах крови, ну, как тогда, когда Фонс режет цыплят.

Альфонс Джеффри, управляющий Поместьем. Стивен несколько раз бывал на ферме Поместья, видел естественную жизнь домашних животных, и их неестественную смерть, под ножом или тесаком.

— Где ты это видел, можешь сказать?

— В лесу… — прошептал Стивен. Его губы тряслись, из глаз текли слезы.

Хаксли остался сидеть, он только наклонился вперед, тяжело глядя на сына:

— Мужайся, парень. Ты видел кое-что очень странное. Именно об этом я и спрашиваю. Ты же хочешь быть ученым, а?

Стивен заколебался, потом кивнул.

— Тогда расскажи мне все. Итак, ты был в лесу…

— Мне показалось, что ты позвал меня.

— Из леса…

— Ты позвал меня.

— И тогда?

— Я вышел в поле, а ты был серый и зеленый. И ты промчался мимо меня. Я испугался. Я тебя едва заметил. С трудом. Ты был весь серый и зеленый. Я испугался…

— Как быстро я пробежал мимо тебя?

— Папочка?.. Я испугался…

— Стивен, успокойся. Стой ровно. И перестань плакать. Как быстро я пробежал мимо тебя?

— Очень быстро. Я тебя почти не видел.

— Быстрее, чем наша машина?

— Да, кажется. Ты взбежал на пригорок. Я пошел за тобой и услышал, как ты кричишь.

— Что я выкрикивал?

— Грубые слова. — Мальчик замялся под взглядом отца. — Грубые слова. О маме.

Потрясенный и шокированный, Хаксли проглотил вопрос, который хотел задать, встал из-за стола и пошел в сад мимо бледного сына.

Грубые слова о маме…

— Откуда ты знаешь, что мужчина, которого ты видел, был мной? — прошептал он.

Стивен пробежал мимо него, расстроенный и внезапно разозлившийся. Мальчик резко повернулся, глаза вспыхнули, но он ничего не сказал.

— Стивен, — сказал Хаксли, — человек, которого ты видел… он только выглядел, как я. Понимаешь? Это был не я, совсем не я. Он только выглядел как я.

Ответом стало рычание, лихорадочное дикое рычание, в котором было почти невозможно различить слова; оно вылетело из яростного лица, темного мальчишеского лица. Не отрывая глаз от отца, Стивен медленно попятился, уйдя в себя и ссутулившись. Он разозлился по-настоящему.

— Это… был… ты… Это… был… ты…

А потом Стивен побежал, к воротам. Выбежав из сада, он пересек отчаянно пересек поле и нырнул в ближайший лесок.

Хаксли на мгновение заколебался. Не лучше ли будет сначала дать мальчику успокоиться, а только потом расследовать дело? Но его слишком заинтриговало описание призрака, данное Стивеном.

Он подобрал один из передних мостиков Уинн-Джонса и поспешил за сыном.

ДЕВЯТЬ

ДЕСЯТЬ

ОДИННАДЦАТЬ

Хаксли шел через ночное поле. Он настолько устал, что едва передвигал ноги, но радовался, что луна вышла из-за облаков и показывала ему четкий контур Оак Лоджа. Используя его, как указатель, он медленно шагал к дому, несмотря на режущую боль в животе и тошноту. Что бы он там ни съел, он должен быть более осмотрительным.

Это путешествие должно было быть коротким, и он надеялся вернуться до наступления темноты. Однако сейчас до рассвета оставалось не больше часа.

И тут он резко остановился. Где-то впереди кричала Дженнифер. Он подошел ближе к воротам, внимательно прислушался и опять услышал ее голос, слегка задыхающийся, голос человека, страдающего от все большей и большей боли. Он сообразил, что она тяжело дышит. Потом голос внезапно замолчал, и раздался смех.

Смех странно громко прозвучал в тихой ночи, одинокий звук, так близко к рассвету.

— О, бог мой. Дженнифер… Дженнифер!

Он пошел быстрее. Образ жены, на которую в ночи напало неведомое зло, победил очевидное объяснение.

Двери кабинета внезапно задрожали. Стекло треснуло и двери широко распахнулись. Что-то с невероятной скоростью пронеслось по газонам мимо деревьев, оставляя за собой упавшие листья и яблоки. Внезапно оно остановилось рядом с изгородью, потом проломилось сквозь них и пронеслось мимо Хаксли как ураган.

И замерло. И двинулось, освещенное лунным светом.

Серо-зеленый человек?..

Нет, никого. Только тень от луны. И все-таки Хаксли чувствовал силуэт человека, обнаженного мужчины, еще возбужденного после секса, запах мужчины, его тепло, слышал, как бьется его сердце, видел, как трясутся его голова и ноги…

Серо-зеленый…

— Вернись. Вернись и поговорим.

Сад вокруг него тек и двигался. Все наклонялось, изгибалось и извивалось под ветром, который кружил вокруг неподвижной тени. И тень задвигалась, потекла к Хаксли, потом от него, и не было видно ничего, даже боковым зрением, не было и чувства реальности, только ощущение, что что-то осмотрело его и вернулось в лес.

Хаксли побежал к разрушенным воротам, где споткнулся о разбитые доски. Он даже не слышал, как ломались ворота, он бежал за ветром, который слышал и видел ночным зрением; потом он заметил, как заколыхался кустарник и опять застыл в ночном спокойствии — то, что прошло сквозь него, вернулось в безвременную вселенную леса.

— Дженнифер… о, нет…

В спальне ее не было. Кровать еще хранила ее тепло, но была растерзана и растрепана после того, чем на ней занимались. Он быстро вышел на лестничную площадку и спустился вниз, идя на звуки из самой маленькой комнаты. Она сидела на унитазе и резко закрыла дверь, когда он открыл ее.

— Джордж! Пожалуйста! Я хочу побыть одна…

— Ты в порядке?

— В полном. Но я думала, что у тебя произойдет сердечный приступ.

Она засмеялась и дернула за цепочку. Выйдя в темный коридор, она потянулась к нему и обхватила руками шею. И вздрогнула, обнаружив, что на нем его обычная куртка.

— Ты опять не переоделся! Боже мой, Джордж. Действительно, кривого только могила исправит, никакой надежды нет. — Она заколебалась, наполовину удивленная, наполовину встревоженная. — Ну… возможно маленькая надежда все-таки есть… — Внезапно она поцеловал его, глубоко, мокро и страстно.

Ее дыхание отчетливо пахло сексом.

— Я хочу спать. Надеюсь, что ты тоже не откажешься…

— Я должен подумать.

В темноте он не мог видеть ее лицо, но почувствовал, как она слабо улыбнулась.

— Да, Джордж. Конечно. Иди и подумай. Напиши в свой дневник. — Она отошла от него и пошла к лестнице. — В кладовке есть свежие кости, может быть ты проголодался.

Но голос выдал и ее печаль. Он услышал, как она всплакнула, и каким-то почувствовал, мгновенно и болезненно — она сообразила, что ничего не изменилось.

Он опять был здесь. Серо-зеленый, которого Хаксли повстречал в ночном саду… И он соблазнил Дженнифер! Хаксли вынул из потайного места дневник, трясущимися руками открыл его и включил лампу.

На этом провокационном и ужасном полупредложении запись закончилась.

ДВЕНАДЦАТЬ

Что же произошло в этом живом сне холодного леса, во время бега лошадей? Его сбило на землю одно из этих созданий. Он попытался увидеть лицо трупа на спине жеребца, но не сумел. И тогда — сейчас он ясно это вспомнил — он почувствовал так, словно его рассудок разорвался: какое-то мгновение он несся бешеным аллюром вместе с трупом на лошади через деревья…

Было ли это мгновение разделения?

Не тогда ли Серо-зеленый человек отделился от него?

Он написал в дневнике:

Он вернул книгу за полки, потом вышел наружу в поднимающийся рассвет. Над Райхоупским лесом поднимались пучки того, что выглядело как дым — завитки сероватого тумана. Когда солнце поднялось выше, странные вихри исчезли. Последнее, что он увидел перед тем, как вернуться в дом, было мерцающее и зеленое движение листьев, в нескольких ярдах от лесной опушки. Он не мог ясно разглядеть его, хотя ощущение движения было намного сильнее, когда он отвернулся и увидел его краем глаза.

Новый день оказался субботой, и оба мальчика были дома. Еще не наступил полдень, а их выходки и игры уже начали раздражать Хаксли, который пытался сконцентрировать мозг — усталый мозг — на эксперименте с Ясень. Он посмотрел на мальчиков через окно кабинета. Кристиан, более шумный, размахивал всякой веткой, которую мог найти во время игры, напоминавшей охоту. Стивен, похоже, осознал, что отец смотрит на него, потому что на мгновение застыл, с обеспокоенным лицом. Хаксли отошел от окна и тут же услышал, как игра возобновилась.

Он написал эти строчки и тут же дико зачеркнул их, густыми чернилами, чтобы никто не смог прочитать об этом ужасном и болезненном мгновении предельной честности.

Позже, в тот же день, мальчики убежали из сада. Внезапное прекращение их шумной игры привлекло внимание Хаксли, он подошел к окну и увидел, как они вдали бегут вдоль кромки леса по направлению к железнодорожной станции.

Он знал, куда они собрались, и, из любопытства, последовал за ними, надев панаму и взяв трость. Стоял ясный, если не жаркий день, и дул свежий, пахнувший влагой ветер, предвещавший дождь.

Они пошли к мельничьему пруду, конечно. Кристиан уселся на старый причал, в то место, где когда-то привязывали лодку. Пруд, достаточно широкий, изгибался среди густо росших высоких деревьев, его конец терялся в разросшихся тростниках. Огромные толстые стволы дубов на этом дальнем краю стояли как твердая стена, промежутки между ними заполнили ивы и раскидистые падубы. Все вместе выглядело стеной, умышленно построенной для того, чтобы не дать людям войти в лес в этом месте.

Когда-то в пруду в изобилии водилась рыба, но где-то в двадцатых годах века она исчезла. Можно было увидеть только щук, неспешно скользивших под водой.

Так что рыбачить не было смысла, и старая лодка быстро сгнила.

Хаксли предупредил обоих мальчиков, что они никогда не должны брать лодку, но он видел, что Кристиан, свесив ноги в воду, это обдумывает. Очень своевольный мальчик. Такой упрямый.

Стивен пробивался через тростники с палкой в руке. Не, не пробивался: он резал их. Он собрал толстую охапку и принес к краю пруда, и Хаксли нырнул обратно в непроницаемый для взгляда подлесок.

Его сыновья обменялись несколькими словами, из которых стало ясно, что они задумали сделать лодку из тростника и поплавать по пруду.

Он улыбнулся, и уже собирался отступить и незаметно вернуться домой короткой дорогой, которая вела к этому пруду через поля, когда сообразил, что мальчики встревожились.

Кристиан пробежал через сгнивший лодочный сарай и махнул рукой в сторону густого леса. Стивен последовал за ним, и они оба присели на корточки, вглядываясь в лесную мглу.

Хаксли, не выходя укрытия, поглядел туда, куда они смотрели. И сообразил, что с высокой ветки дерева на мальчиков смотрит странное широкое лицо. Он вспомнил Чеширского кота из Алисы и улыбнулся. Но лицо не улыбалось.

Внезапно оно исчезло. Что-то с шумом упало на землю, испугав и рассеяв птиц, спокойно щебетавших с верхушек деревьев. Потом оно очень быстро пронеслось сквозь лесную страну, обогнуло пруд, на мгновение замерло, а затем шумно проломилось через опушку в глубь леса. Опять наступила тишина.

Хаксли остался там, где был. Возбужденные парни прошли мимо, говоря об «обезьяньем лице». Еще они собирались восстановить лодку, гнившую в лодочном сарае, и делили между собой тростник для корпуса. Как только они ушли, Хаксли обошел лодочный сарай и попытался войти в густой подлесок, начинавшийся за ним. Там не было никакой тропинки, и он только порвал брюки о завесу из кустов диких роз и ежевики. Этот простой барьер дикого леса не дал ему войти, но через какое-то время он обнаружил куст крапивы, пригнул его, положил на него куртку и сел, защищенный от солнца и окруженный тяжелой тишиной лесного воздуха. Он долго высматривал через движущий свет и тени какой-нибудь след «обезьяньего лица», мифаго, которое он еще не видел достаточно близко и не мог судить о его мифологической природе.

Он прождал несколько часов, без всякого толку, и, разочарованный, вернулся в Оак Лодж. В его личном дневнике не было новых записей, так что он взял свой исследовательский дневник и, насколько мог, описал мифаго, достаточно коротко. Он спросил Стивена и Кристиана о том, как они провели день, и сумел вытянуть из них их восприятие создания, сделав вид, что спрашивает из пустого любопытства. Но мальчики почти ничего не прибавили к тому, что видел он сам, за исключением того, что лицо было широким, с густыми бровями и раскрашенным. Быть может раннее проявление верований кроманьонского человека? Внешность казалось чересчур современной, чтобы связать ее с культурой, сделавшей из питекантропа человека; природа их верований постоянно интересовала Хаксли и возбуждала его воображение.

В одиннадцать вечера Дженнифер объявила, что собирается спать. Проходя мимо него, она остановилась и протянула к нему руку:

— Ты идешь?

Хаксли ужаснулся. Предложение жены его испугало и шокировало, по шее и волосам побежал холодный пот, но он сумел непринужденно сказать:

— Мне нужно еще немного почитать.

— Я понимаю, — разочарованно выдохнула она, и отправилась в кровать.

Почему он так себя чувствует? Он заметил, что руки трясутся. Близость, отличительной особенность которой в первые годы их совместной жизни была скорее регулярность, чем страсть, в последние годы, несомненно, изменилась, превратилась в застенчивую привычку, состоявшую из предварительного предложения, почти робкого прикосновения и короткой встречи в темноте. И, тем не менее, он счел это изменение ухудшением — ему всегда приходило в голову, что Дженнифер могла бы принять свой новый статус с меньшими сложностями — без по-настоящему тяжелых раздумий. Ее крики наслаждения напомнили ему их ранние годы и заставили осознать глубину отталкивания от нее, полностью и целиком дело его рук.

Он едва не закричал, когда подумал о том, что сам отказался от близости, которая так нужна Дженнифер.

Он пристально посмотрел на потолок, думая о том, что она легла в кровать, вспоминая, как держал ее. Наконец он заставил себя встать, поднялся по лестнице и вошел в спальню, где она спокойно спала, только наполовину укрывшись летним одеялом. Лунный свет ясной летней ночи едва освещал ее тело.

«Она же полностью голая», сообразил он, и от потрясения у него перехватило дыхание. Ему было почти стыдно глядеть на нее, на ее ногу, высунувшуюся из-под одеяла, на мягкую грудь, лежавшую в изгибе руки; она спала, наполовину повернув к нему голову.

Он разделся и надел пижаму. А потом долго лежал на кровати, глядя на нее, настолько долго, что искусал до крови всю нижнюю губу, которая опухла и болела.

Однажды он едва не разбудил ее. Он вытянул к ней руку, пальцы нависли над взъерошенными волосами.

Но не разбудил. Он закрыл глаза, сполз немного пониже и подумал о примитивной мифологической форме человечества, его великом предмете поисков, Урскумуге…

Он живет где-то в лесах. Его создавали много раз. Но он глубоко. В самом сердце. Как его найти? Как найти? Я должен изобрести способ вызвать его на край леса…

Он все еще думал о поисках Урскумуга, когда на лестнице раздался звук. Кто-то там двигался. Хаксли вначале испугался, но остался лежать, только внимательно прислушался.

Да. В кабинете. Тишина, очень долгая, потом опять звук: передвинули мебель и открыли шкафы, возможно, чтобы осмотреть его находки.

Потом, внезапно, звук на лестнице, кто-то очень быстро поднимался наверх.

И тишина, опять.

Он на лестничной площадке. Точно. Вот он подошел к двери спальни и опять остановился; потом дверь открылась и что-то скользнуло в комнату. В одно мгновение летучая тень пронеслась к окну и задернула шторы. На комнату опустилась более глубокая темнота, но Хаксли уже успел увидеть темную фигуру, без сомнения силуэт обнаженного мужчины. Широкие плечи, сильное поджарое тело; расширившийся половой член создания стоял почти вертикально. Комнату наполнил сильный запах — что-то от подлеска, что-то от острой вони немытого тела.

Хаксли медленно сел на кровати и почувствовал движения фигуры, короткие стремительные движения: первое унесло ее с одной стороны комнаты на другую, второе вернуло обратно.

Он ждет, когда я уйду!

В последней записи Серо-зеленый написал: «Защити Дженнифер от меня. Защити ее от призрака…»

— Уходи, — выдохнул Хаксли. — Я не дам тебе приблизиться к ней. Ты сам сказал мне не…

Мужчина подскочил к нему в темноте и навис над ним, его глаза мрачно сверкали, показывая, насколько они широко посажены. Серо-зеленый напряженно поглядел на Хаксли. Было трудно разглядеть его; Хаксли чувствовал, как тени движутся, делая его бездонным, но, тем не менее, он точно был твердым. Жар и вонь, исходившие от него, подавляли.

Голосом, напоминавшим беспокойное дыхание ветра, он прошептал: «дневник».

Он написал что-то в дневник!

Мужчина навис на ним, и тут, внезапно, зашевелилась Дженнифер:

— Джордж?..

Она слегка откинула голову, ее рука протянулась к его, но прежде, чем ее рука коснулась его, ее перехватили. Серо-зеленый схватил ее и Хаксли почувствовал, что ему приказали встать с кровати.

— Дневник, — опять выдохнул серо-зеленый человек, и в его голосе прозвучал намек на улыбку, когда он повторил то же самое слово.

— Джордж? — прошептала Дженнифер, почти проснувшись.

С бьющимся сердцем, чувствуя, как издевательский смех серо-зеленого разрывает его сердце, Хаксли выскочил из кровати и вылетел из комнаты.

На полпути вниз, он услышал, как Дженнифер удивленно вскрикнула, полностью проснувшись. А потом внезапно рассмеялась.

Хаксли заткнул ладонями уши, чтобы не слышать звуков, которые должны были последовать, и вошел в кабинет. Слезы текли по его лицу, пока он шарил за полками в поисках дневника.

ТРИНАДЦАТЬ

Он тихо вышел на лестничную площадку, на цыпочках спустился по ступенькам, опять сильно трясясь, но на этот раз от гнева, а не от страха. Он сорвал с себя пижаму и почувствовал холодное прикосновение ночного воздуха к обнаженной коже. Потом громко ударил по перилам.

Как он и ожидал, дверь спальни открылась и что-то с потрясающей скоростью вынеслось в темноту.

Серо-зеленый человек стоял на дальнем конце площадки, и Хаксли почувствовал, как он ждет, как внезапно усмехнулся.

— Что там? — прошипела Дженнифер.

Хаксли не спеша пошел по площадке. Серо-зеленый подошел к нему, напряжение между ними можно было буквально потрогать.

— Иди в кабинет, — жестко прошипел Хаксли. — Подожди меня…

Призрак заколебался, потом опять насмешливо улыбнулся и все-таки… согласился. Он прошел мимо Хаксли, спустился по лестнице и исчез в мрачной тьме.

На площадку выбежала Дженнифер, накинувшая халат. И, к радости Хаксли, из комнаты мальчиков не доносилось ни звука.

В ее голосе прозвучала тревога:

— В доме кто-то есть?

— Не знаю, — сказал он. — Похоже, я должен осмотреть его.

Ее рука коснулась его голой спины, когда она смотрела над перилами в тьму внизу, и она слегка вздрогнула:

— Ты такой холодный.

И очень вялый, подумал он.

— Но пахнешь свежее, — добавила Дженнифер.

— Свежее?

— Тебе нужна принять ванну. Но ты пахнешь… чище, внезапно…

— Извини, если я пах слишком сильно, до того.

— Мне очень понравилось, — тихо сказал она, и Хаксли на мгновение закрыл глаза.

— Но, возможно, это простыни, — сказала Дженнифер. — Утром я заменю их, в первую очередь.

— Я посмотрю, что там внизу.

Французское окна были открыты, но свет в кабинете не горел. Хаксли включил лампу на столе и посмотрел на открытый дневник.

«как же я вернусь? — нацарапал Серо-зеленый. — Надо подумать. Иди в Святилище Лошади и оставайся там. Но кровь горяча. Ты должен понимать. Мне трудно контролировать себя».

Запись находилась под ответом Хаксли своему альтер эго на важные сведения об Ясень и вопросах о природе их двойного существования.

Вот что незадолго до этих событий написал Хаксли:

Именно под этой записью Серо-зеленый нацарапал: «как же я вернусь?»

Хаксли закрыл и спрятал дневник. Он вышел в сад, осторожно пересек газон и подошел к кустам. Земля была мокрой от росы, ночной воздух пах сырым и жирным ароматом земли и листьев. Царила полная тишина.

Хаксли подошел к мокрым кустам рододендронов и фуксий. Он прижал мокрые листья и цветы к телу и обнаружил, с легким удивлением, что возбудился, почувствовав прикосновение природы к его сухому холодному телу. Он растер листья пальцами, сорвал цветы флюксий, нагнулся и потер руки о росистую землю. Он глубоко вдохнул, наполнив легкие вкусным воздухом, и долго стоял, обтирая запачканные руки о плечи и живот…

Смазанное движение, освещенное ночью, земля задрожала, подлесок закачался, и появился серо-зеленый человек, мерцающий и призрачный. Он уставился на Хаксли.

Они долго стояли, человек и призрак, и, наконец, Хаксли засмеялся:

— Я долго боялся тебя, но больше не боюсь. И, тем не менее, я чувствую к тебе симпатию, и постараюсь послать тебя назад. И я верю, что, сделав это, освобожу Уинн-Джонса.

Серо-зеленый медленно шагнул вперед, к Хаксли.

Хаксли тоже шагнул вперед, оторвал ветку флюксии и стегнул ей призрака.

— Завтра приходи в Святилище Лошади! Там я повстречаюсь с тобой.

Серо-зеленый не съежился, но его поза изменилась, стала не такой триумфальной, как раньше. Он заколебался, потом ушел, а потом повернулся (как показалось Хаксли) и опять уставился на свое альтер эго. Похоже, он хотел что-то спросить.

Хаксли выжал сок из колючей ветки и обтер им свое лицо.

— Ей нравится этот запах, — сказал он, засмеялся, отбросил ветку, повернулся и вошел в дом.

И закрыл за собой французское окно.

Дженнифер сидела в кровати, накрыв одеялом колени. Она посмотрела на Хаксли, освещенного лампой, ее лицо было непонимающим и встревоженным.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, что происходит, — тихо, но твердо сказала она. Она смотрела него, смотрела на него в упор, впитывая его наготу. Он решил, что знает, о чем она думает: он выглядел не так, как тело, которое она только что чувствовала на себе. Он был толще, шире и не такой мускулистый.

— Это займет какое-то время.

— Тогда найди это время.

Он забрался в кровать, сел рядом с ней, повернулся к ней, волнуемый новым и сильным желанием, и потянулся рукой, чтобы выключить лампу.

— Сначала я бы хотел тебя поцеловать, — сказал он. — А потом я расскажу тебе все.

— Только один поцелуй. Но я очень злая, Джордж. И я хочу знать, что происходит…

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Мальчики были в школе. Хаксли вошел в их комнату и какое-то время стоял, осматривая крайне впечатляющий беспорядок, который парни оставили после уикэнда, состоявшего из игр, драки подушками и чтения. Они делали модель лодки, и, несмотря на запрет отца, принесли модель в свою спальню. Пол, кровать и все остальное были покрыты кусочками тростника.

Он нагнулся и подобрал несколько листов белой бумаги с рисунками карандашом. Чертежи модели: грубые, но умелые, и он узнал воображение Кристиана, поработавшее здесь. Хаксли был впечатлен. Вид сверху, вид сбоку, вид сзади, поперечный срез…

Однако никакого признака самой лодки. Только претенциозный проект. Раньше они довольствовались маленькими деревянными моделями.

В комнате было тихо, и он на мгновение закрыл глаза, выгоняя из сознания запах нестиранных носков, который постоянно бил в нос, и привычно напрягая воображение. Он хотел почувствовать фантазии своих мальчиков и их сны; в этой комнате он был способен коснуться края их снов.

Странная мысль, но он был уверен: мифаго Ясень создал один из мальчиков.

Он осмотрел их выдвижные ящики, в которых лежала мятая и скомканная одежда, гниющие огрызки яблок, дешевые бульварные романы и твердые как камни остатки сэндвичей — сделанных для полуночных праздников, — бок о бок с картинками, вырванными из журналов.

Наконец он нашел те деревянные кусочки и кость, которые оставила Ясень. Они, по-прежнему, лежали в кожаном мешочке. Хаксли положил их на стол и покатал по поверхности, вспоминая прошлую зиму, когда Снежная женщина оставила их у ворот.

Он подошел к кровати, сел на нее и уставился на магические предметы через комнату.

Почему ты оставила их? Почему? Почему ты вообще приходила в Оак Лодж? Почему ты убила цыплят? Почему ты добивалась, чтобы Стивен увидел тебя?

Почему?

Стивен и его страсть к подаркам, его необходимость в подарках. Неужели он сотворил мифаго, которой суждено выполнять то, что ему необходимо?

Дай мне что-нибудь. Принеси мне что-нибудь. Дай мне что-нибудь, что заставит меня почувствовать себя… желаемым…

Значит, она мифаго Стивена? Приносящая подарки Ясень? Но за тип подарка подразумевают два кусочка терновника и кость дикого кота?

Возможно, она полагала, что Стивен должен будет их носить. Возможно, он будет путешествовать, как и сам Хаксли. Однако эти кусочки дерева намекают на другой лес.

Почему ты вышла из леса? Почему ты оставила эти кусочки? Причем здесь цыплята? Что ты надеялась достичь?

Он мысленно вернулся к встрече в Святилище Лошади. Ясень довольно долго и пристально глядела на него, и, возможно, на ее лице было разочарование? Она ожидала кого-то другого?

Она ждала. Кого-то. Она находилась в Святилище лошади начиная с зимы, если можно верить свидетельству выброшенных останков животных. Она попыталась вступить в контакт с семьей Хаксли, и, тем не менее, сделала только одно: послала Джорджа Хаксли далеко в прошлое, в кошмарное путешествие в замерзающий мир…

Если она хотела Стивена, что она хотела с ним сделать?

И если Уинн-Джонс находился в той же самой мифаго-реальности — серо-зеленый предположил, что он там — что Ясень хотела от него?

Какую роль он сам сыграл в той же самой древней цепочке событий?

Почему он вообще должен был играть какую-то роль, если Ясень хотела Стивена?..

Хаксли прошелся по комнате, впитывая беспорядок и стараясь прикоснуться к воображению, отражавшемуся в ней.

Стивен и Ясень… шокирующее посещение курятника… кровать из мертвых цыплят… в точности, как в сказке…

Он быстро подошел к окну и выглянув во двор, в весенний рассвет. И попытался вновь проиграть всю занесенную снегом сцену после Рождества.

Что сказал Стивен маме? «Все мертвы… Как в сказке…»

Что за сказка?

Стивен не заглядывал внутрь курятника, но Хаксли сказал ему, что все куры убиты. «Их забрал лис», сказал он, и, похоже, Стивен согласился с этим, хотя, очевидно, в курятнике побывала Ясень, собственной персоной.

Что за сказка?

Стивен тогда сказал: «Старый лис-барабанщик…»

Хаксли не обратил внимания на эти слова, а Дженнифер просто была в шоке, потеряв всех кур.

Кто это такой «старый лис-барабанщик»?

Хаксли посмотрел на разбросанные книги, поискал в них, но не нашел ничего. Он позвал Дженнифер, она вошла в комнату и нахмурилась при виде беспорядка. Она выглядела такой усталой, какой и была. Долгая ночь и долгий разговор: Хаксли рассказал ей много такого, что она должна была узнать раньше, и объяснил произошедшее сверхъестественное событие.

Дженнифер, что неудивительно, была шокирована, и все еще оставалась в шоке, проведя час или два, сражаясь с тошнотой. Хаксли, специально, оставил ее одну. Казалось неуместным объяснять ей, что она спала только со своим мужем, и никакой другой мужчина, кроме Хаксли, не касался ее в этом мире, настоящем мире. Но она смотрела на это по-другому, были еще и другие соображения, несомненно.

— Лис-барабанщик и мальчик Ральф? Это любимая сказка Стивена, с того времени, когда он был совсем маленьким. Он действительно одержим ею…

— Никогда даже не слышал о ней.

— Конечно, — едко ответила она. — Ты ничего детям не читал. Только я.

— Упрек принят, — быстро сказал Хаксли. — Ты можешь найти книгу? Мне нужно прочитать эту сказку.

Она поискала на полках, потом среди книг, разбросанных по полу, открыла шкаф, где находились альбомы, учебники и журналы, но так и не смогла найти том сказок с лисом-барабанщиком.

Хаксли ощутил нетерпение и тревогу:

— Я должен узнать содержимое сказки.

— Почему?

— Мне кажется, что эта сказка — ключ к тому, что происходит. Может быть ты помнишь ее? Ты сказала, что читала ее ему…

— Сотни раз. Но очень давно.

— Расскажи ее.

Она оперлась об один из столов и задумалась.

— Бог мой, Джордж. Это было так давно. И я прочитала им так много сказок, особенно Кристиану…

— Попробуй, пожалуйста.

— Это сказка о лисе-бродяге. Он очень старый, старше любого человека. Много столетий он бродит по Европе, с барабаном, в который он бьет во время каждого восхода и каждого заката, и с мешком фокусов. Он либо обманывает людей, чтобы сбежать от них, либо развлекает их, за еду. И еще он заботится о маленьком мальчике.

— Мальчик Ральф.

— Верно. Ральф — сын Вождя, воина старых времен. Но мальчик родился в очень благоприятный день, отец проникся к нему ревностью и решил убить младенца — задушить его. Для этого злого дела он планировал использовать тело цыпленка.

Лис-барабанщик жил тогда на краю деревни, развлекая людей фокусами и иногда пророчествуя. Он полюбил мальчика и, видя его в опасности, украл его и убежал с ним прочь. Король послал за лисом воина-гиганта, приказав ему выследить лиса с мальчиком и убить обоих. И лис-барабанщик был вынужден бежать, спасая свою жизнь.

Куда бы ни приходил лис-барабанщик, он всегда обнаруживал, что люди — обманщики и хищники. Он не доверял им. Некоторое были добры к нему, и он не делал им ничего плохого. И всегда платил за то немногое, что брал у них. Но другие были охотниками и пытались охотиться на него. Он ночевал в их курятниках, делая себе матрас и одеяла из мертвых цыплят…

Хаксли хлопнул себя по коленям, услышав это:

— Дальше…

— Обычно он говорил [здесь Дженнифер заговорила как глупый крестьянин]: «Ведь я не против цыплят, но так они не пищат. Их писк бы выдал меня. Они бы сдали меня. Мне лучше в перьях кровать, чем яйца утром пожрать. Простите, цыплята…»

— И он молча убивал их всех.

— Конечно. Но это детская сказка. — Хаксли и Дженнифер вместе улыбнулись. — Но это еще не все. Лис-барабанщик делал для младенца Ральфа игрушку из голов цыплят, насаженных на кусок веревки.

— Бог мой! — воскликнул удивленный и обрадованный Хаксли. — Именно это и произошло в нашем курятнике. И Стивен никогда не заглядывал внутрь! Он не знает об этой особенно отвратительной части игры Ясень. Дальше! Дальше!

— На самом деле вся сказка в таком духе. Лис бежит. Он забирает все, что может у людей, встречающихся у него на пути, но, в случае опасности, он заманивает людей в лес, где они неизменно гибнут под копытами Охотника, который преследует лиса. В сказке слишком много убийств. Но мальчики ее обожают.

— И как все решается? Чем заканчивается погоня?

Дженнифер на мгновение задумалась, потом вспомнила:

— Охотник загнал лиса-барабанщика в глубокую лесистую долину, из которой не было выхода. Почти поймал его. Тогда лис делает маску, надевает ее и выходит приветствовать гигантского воина.

— Что за маску?

— Это искусный ход. По меньшей мере, так кажется ребенку. Лис надевает маску лиса. А потом говорит Охотнику, что он — местный житель, который обманул лиса-барабанщика, сделав вид, что он такой же предатель-лис, как и сам барабанщик. И лис-барабанщик открыл ему свою слабость. Оказывается, чтобы его уничтожить, Охотник должен замаскироваться сухими тростниками и камышом.

— А-а. Завершающая деталь.

— Глупый Охотник обвязывает сухими тростниками все свое тело и…

— Лис-барабанщик поджигает его!

— И Охотник скачет прочь, волоча за собой пламя и проклиная лиса. Милая — или ужасная — маленькая кода: однажды, когда лис-барабанщик и мальчик Ральф идут по темному лесу, они слышат охотничий рог и чувствуют запах гари.

— Ночной кошмар, а не сказка, — сказал Хаксли, меряя шагами комнату и размышляя вслух. — Ничего удивительного, что парень боится лошадей. Боже правый, похоже, мы нанесли ему душевную травму, и она останется на всю жизнь.

— Это только сказка. Мальчики рассказывают друг другу намного более ужасные истории. После того, как полистали «Анатомию Грея»[5], которая стоит у тебя на полке.

— Листали! Действительно листали! И, по меньшей мере, их истории будут цветными.

— Ну, это тебе помогло? Лис-барабанщик, я имею в виду.

Хаксли развернулся, подошел к Дженнифер и крепко обнял.

— Да. О, да. Очень помогло. — Она вздрогнула, подалась назад и улыбнулась.

— Спасибо, что рассказал мне о своем безумии, — тихо сказала она. — Все, что я могу сделать…

— Я знаю. И я не знаю, что ты можешь сделать сейчас. Но, рассказав тебе, что происходит, я почувствовал себя глубоко… освободившимся. И Серо-зеленый по-прежнему пугает меня, хотя я и знаю, что он — аспект меня.

Дженнифер побледнела и отвернулась.

— Даже не хочу больше думать о нем. Я хочу только одного — чтобы ты был в безопасности. И почаще оставался рядом со мной… — В ее глазах мелькнуло выражение, заставившее Хаксли улыбнуться. Они дотронулись друг до друга и пошли вниз.

ПЯТНАДЦАТЬ

Ты собираешься предложить ей Стивена. Ну ты и дурак! Неужели ты не понимаешь? Ну, допустим, ты предложишь ей мальчика. И потом доверишься ей. Можешь ли ты доверять ей? Можем ли МЫ доверять ей? Она не использует свою магию, если не получит подарок, который ищет. Дурак!

Он оставил дневник на столе, пошел в дом и стал собирать припасы и оборудование для путешествия. Где-то минут через десять он уловил едва различимый запах подлеска и услышал движение в кабинете. Очень короткое посещение, он увидел только тень, которая с невероятной скоростью пронеслась через поле и исчезла на краю лесной страны.

Значит он оставил короткий ответ. Хаксли, без большого интереса, вернулся в кабинет и прочитал то, что написал серо-зеленый.

Черт побери!

Он выбежал в сад, уронив дневник на пол.

— Вернись! — проорал он. — Ты не прав. Я уверен! Черт!

Вот теперь он испугался, по-настоящему. Он подобрал журнал и опять прочитал нацарапанные строчки: «Стивен находится в опасности, из-за Ясень. Ее необходимо уничтожить», и швырнул книгу в тайник.

Нельзя было терять времени. Он быстро собрал рюкзак, запихнул в него всю еду, что была под рукой — хлеб, сыр, кусок холодной баранины — и налетел на Дженнифер, когда бежал в сад.

— По меньшей мере подожди до рассвета… — сказал она, приходя в себя от толчка и помогая собрать вещи, вылетевшие из рюкзака.

— Не могу.

— Ты весь в мыле, Джордж…

Весь в ярости, с глазами, метающими молнии, Хаксли прошипел:

— Он собирается убить ее! Это сотрет все. Уинн-Джонс уйдет навсегда. Может быть… — Он заколебался и воздержался от слов «и Стивен».

— Я должен последовать за ним, — продолжил он, — и быстро. Бог мой, он движется так быстро…

Дженнифер печально вздохнула, потом поцеловала мужа:

— Тогда ты должен идти. Будь осторожен. Ради мальчиков и меня.

Он сделал слабую попытку пошутить:

— Я вернусь с Уинн-Джонсом, или на нем…[6]

— Только потеряй его трубку, если сможешь, — добавила она и быстро отвернулась, когда ее голос задрожал.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Только через четыре часа Хаксли сумел добраться до Святилища Лошади, обычно он оказывался там значительно быстрее. Он хорошо знал дорогу, но его сбило с толку внезапное изменение леса: душный чирикающий зоопарк с зеленым светом и напряженными тенями сменился молчаливой мрачной лощиной, в которой все побеждающий запах гнили заставил его сердце бешено колотиться, а все его чувства обострились. Тем не менее, идя слишком быстро через эту наполненную запахом смерти прогалину, он сбился с дороги, и понадобились часы, чтобы найти ту часть Райхоупского леса, которая соответствовала его воспоминаниям.

В какое-то мгновение мимо него пролетело смазанное пятно и шумно исчезло в глубине леса. Сначала он подумал, что это Серо-зеленый, опередивший его на пути внутрь, но потом вспомнил, что его тень далеко впереди. Скорее всего, одна из форм Зеленого Джека. Он принял некоторые меры предосторожности: несмотря на сырость, застегнул все пуговицы на кожаной охотничьей куртке, вплоть до горла, вынул из рюкзака маленький деревянный щит и стал держать его со стороны лица, обращенной к опасной зоне.

Было просто сумасшествием так заблудиться, когда ему совершенно необходимо найти святилище, которое, все эти годы, он находил без всяких трудностей.

У маленького ручейка он вымыл лицо и сапоги, запачканные тиной в переполненном деревьями болоте, в котором он еще и оступился. Пыльца забила легкие, и он тяжело дышал мокрым лесным воздухом. В рот набилась какая-то грязь. Глаза жгло от пыльцы крохотных семян и бесконечных косых лучей, пробивавшихся через плотную листву.

Ручей оказался благословением. Он не узнал его, хотя развалины здания на дальней стороне, выстроенного в нормандском стиле, — высокие земляные укрепления, компактное и экономное использование камня — напомнили ему место, которое он видел три года назад. Он знал, по долгому опыту, что сооружения-мифаго всегда слегка отличаются друг от друга, потому что являются продуктами деятельности разных сознаний. Если это здание является искаженной формой приречного замка — из цикла историй, рассказываемых о дворе Вильгельма Рыжего[7], которые он записывал раньше — тогда Святилище Лошади лежит прямо у него за спиной.

Он зашел слишком далеко.

В этом лесу не было никакого толку от компаса. Все магнитные полюса двигались и изменялись, и север мог повернуться на все триста шестьдесят градусов на протяжении четырех шагов по прямой. И не было никакой гарантии, что перспектива в лесу не изменится; каждый час первобытный ландшафт менял свою связь с собственной внутренней архитектурой. Словно весь лес поворачивался, как вихрь или крутящаяся галактика, вокруг наблюдателя, запутывая чувства, направление и время. И чем больше вдаль заходил путешественник, тем больше лес смеялся над ним, играл с ним шутки, как старый лис-барабанщик, набрасывал волшебную пелену на глаза наивного наблюдателя.

Нет. Здесь никакой гарантии. Хаксли знал только одно — он заблудился. И его, заблудившегося, подбодрила встреча с речной крепостью, пиратской Гиллой, рассказ о которой восходит к одиннадцатому столетию. Внезапно он почувствовал себя увереннее. У него ничего нет, кроме его суждения. Но есть нечто очень важное, которое он может потерять: друг, многолетний друг…

Хаксли призвал все свое мужество и вернулся на тропинку.

Он закончил писать и убрал книгу в рюкзак. Нервно оглянувшись, он опять вошел в густой лес и пригнулся, чтобы не удариться головой о ветки; там он заколебался, выбирая направление, а потом мерными шагами пошел от поляны, постоянно останавливаясь и прислушиваясь.

Он собирался сделать широкий круг, но, когда через несколько минут за его спиной внезапно и шумно взлетели птицы, привлекая его внимание, он остановился и молча застыл. Обняв темный ствол дерева, он внимательно вглядывался во мглу, наполненную разбитыми лучами света, в поисках любого движения.

Простояв около минуты и не увидев ничего, он поколебался и решил вернуться на поляну.

Крик женщины, испуганный и злой вопль, потряс его и заставил побежать.

На поляне, недалеко от каменных стен святилища, горел маленький костер. Высота пламени и резкое потрескивание прутьев подсказали Хаксли, что огонь только зажгли. В голове мелькнула мучительная мысль, что Ясень все время была около поляны, дожидаясь, когда он уйдет.

Он приблизился, низко пригнувшись, чтобы остаться незамеченным. Ясень металась, изгибалась и боролась, неясно освещенная собственным огнем. Кто-то вцепился в нее и бил, раз за разом. Хаксли слышал удары. Ее крик ярости сменился стоном боли, но она продолжала ожесточенно сражаться, крутилась грубая юбка, мелькали руки.

Хаксли уронил рюкзак и бросился на поляну. Процесс убийства прервался, и Ясень посмотрела на него сначала зло, а потом с изумлением. Лес за ней мерцал и переливался, и серо-зеленая человеческая фигура быстро сдвинулась вправо. Он все еще держал Ясень, и испуганная женщина споткнулась, когда серо-зеленый, запрокинув ее голову назад, потащил ее за собой.

— Отпусти ее! Немедленно отпусти ее!

Хаксли выхватил горящую ветку из коста. И тут же вскрикнул, уронив ее, когда пламя обвилось вокруг его пальцев, опалив волоски на коже. Он более тщательно выбрал ветку, горевшую только на конце…

И состроил гримасу, сообразив, что вся ветка словно нагрета до красного каления!

… и бросился на тень своего альтер эго.

Ясень душили. Ее тело развернулось, ее голые ноги дергались. Голова и верхняя часть тела скрылись в кустах. Она задыхалась, ее крики затихали.

Хаксли прыгнул в подлесок и ткнул горящей веткой в тень.

— Оставь ее! Я не дам тебе убить ее, ты меня понял? Немедленно прекрати!

Огонь на конце ветки погас. Он яростно тряхнул ветку, надеясь опять разжечь пламя, но жизнь из него ушла.

И тут его лицо пронзила боль, и он почувствовал, что летит на поляну. Он застонал, и попытался встать, но вся сила из ног куда-то делась, и он упал обратно, на локоть; он протянул руку и ощупал лицо, онемевшее и странно обвисшее вокруг челюсти.

Издали он услышал резкий треск, полу-крик, быстро затихший, крик умирающей женщины…

— О, бог мой, он убил ее… Я убил ее…

В его глазах вспыхнул огонь, он закричал и встал, опираясь на головню. Нога ударила его в живот и, согнувшись, он почувствовал новый удар, ногой или рукой, было трудно сказать, в голову, и опять упал на спину. Пламя опять разгорелось, языки огня прыгнули него куртку, и он хлопал по ним рукой, пока чужие пальцы не сомкнулись на запястьях и вздернули его вверх, заставив сесть, наполовину ослепленного мигающим желтым огнем, и…

Веревка вокруг его шеи!

Затягивается!

Он схватился за веревку и попытался ее снять, сумев прохрипеть:

— Перестань! Ты не прав! Немедленно перестань!

Его подняли, повернули, раскачали. Он попытался сохранить какое-то достоинство, но почувствовал, что ноги не опираются о землю, а желудок перевернулся. Серо-зеленый с удивительной силой закрутил его вокруг себя и, в конце концов, швырнул прямо в каменную стену святилища.

Он поднял голову, потом почувствовал, что наполовину в огне. Он отполз от тепла, но сохранил присутствие духа и швырнул сверкающие обломки и горящий камыш в расплывчатую тень, возвышавшуюся над ним. Они попали в цель, и он заметил темный силуэт обнаженного мужчины, наклонившегося над ним, его улыбку и угрожающий блеск в смотревших на него глазах.

Голос, похожий на бульканье воды, прошипел:

— Дай ей умереть…

— Животное! — Хаксли сплюнул. — Ты меня достал. Ты думаешь, что являешься частью меня. Бог мой, надеюсь, что не проживу столько, чтобы увидеть день, который…

— Стиии-веееен…

Это был животный вой, который разбил вдребезги концентрацию Хаксли. И ударил ему по нервам. Такое отчаяние было в этом крике, такая нужда и такая ярость. Серо-зеленая тень вернулась к своей задаче — убивать, — но на ее губах, на зеленоватых воротах ада, которые были выходом из ее сердца, на этом невидимом, но материальном рту, было имя сына, и любовь к сыну, любовь и страсть; ошибающаяся и обманутая тень сражалась и убивала, чтобы спасти жизнь…

— Стиии-веееен…

И снова вопль отчаяния, а потом создание вернулось к работе и с той же энергией, с той же силой начало раздирать лежащее перед ним на земле беззащитное тело человека, человеческого существа!

Хаксли с научным абстрактным интересом регистрировал процесс своей смерти, отключившись от…

Не осталось сил, совсем. И он ничего не может сделать.

Так что, увидев кожаную петлю, внезапно появившуюся вокруг шеи тени, он мысленно засвидетельствовал, что сила научного любопытства, живущего в человеке, больше, чем сила воли или необходимость выжить. Он зафиксировал наказание своего тела и мысль о том, как эта серо-зеленая тень, этот срез его сознания, его личности, потерявшаяся в чуждом мире, может призвать силы природы, чтобы стать материальной, целой и сексуальной…

Это был освободившийся зверь, создание, образованное из его сознания, мифа и мужественности, сущность, увенчанная силой его мыслей, его нуждами, его желаниями, его низменным голодом. И этот голод подстерег более высокий интеллект, который Хаксли гордо называл своим, осознание любви и любопытство, которые вместе образовали человека-исследователя, такого как Уинн-Джонс, молодой Кристиан Хаксли или сам Джордж. Бедный Джордж. Бедный старый Джордж.

Рассеянный свет от рассеянного огня ясно осветил два куска дерева и острую кость, висевшие на душащей петле; серо-зеленый человек вскрикнул и отступил, бросив собственную петлю, которую, с животной самонадеянностью, накинул на горло Хаксли; Ясень — одна рука безжизненно висит, вторая сомкнулась на петле — потянула тень назад. Жуткий крик тени утонул в неистовом верещании несчетного числа взлетевших птиц, поляна со Святилищем заполнилась листьями и перьями, а темнеющее небо — смазанными контурами кружащихся силуэтов.

В лесу появились лошади. Они фыркали, били копытами и трясли гривами, лесная страна наполнилась шуршанием, грохотом и стуком грубого камня и костяной сбруи, подвешенной на волосяных шнурках и растянутой смягченной коже… Они были повсюду, везде, и Хаксли ощупал колени, глядя на темный лес.

Повсюду движение. И звук, похожий на пение: быстрый бой барабанов, ритмический перестук костей и ракушек… Так знакомо. Он мог слышать мучительные крики мужчины и визгливый хохот, который так нервировал его во время недавней встречи. И все это происходило недалеко в лесу, почти вне поля зрения.

Ясень отпустила Сине-зеленого и стояла, покачиваясь, на краю поляны, согнув хорошую руку, которой выбивала неистовую дробь на крошечном барабане, прикрепленном к запястью. И позади нее свет… свет огня…

И через этот свет быстро прошла сутулая человеческая фигура, замотанная в плащ с капюшоном. Потом она побежала и исчезла в темноте.

В центре поляны сине-зеленая тень поднялась там, где упала, высокая, испуганная, руки тянутся из боков, голова поворачивается туда и сюда. И, опять, Хаксли увидел мужественную, сексуальную фигуру, с сильными мускулами и животной гибкостью. Она быстро отступила в сторону, пригнулась и крадучись пересекла поляну.

Лес уже горел, стремительные полосы огня вонзались в темноту. Сине-зеленый человек встал в полный рост, бросился к Хаксли и нагнулся к нему.

— Неправильно… — выдохнул он.

Хаксли отшатнулся, испуганный грубой силой, которая исходила от этого создания.

— Что неправильно?

— Я…

Хаксли пытался понять, но, из-за побоев и страха, голова отказывалась работать.

— Ты не должен был убивать Ясень… — сказал он.

Но создание просто не обратило внимание на его слова.

— Вернулся, — просто сказало оно.

— Что ты имеешь в виду? Что означает вернулся? Кто? — Хаксли попытался сесть. — Кого ты имеешь в виду? Меня? Тебя?

— Я… — сказал сине-зеленый человек, и ладонь, внезапно протянувшаяся к вздрогнувшему Хаксли, просто коснулась его губ, закрыла рот, помедлила, потом исчезла.

После чего сине-зеленая тень полетела к пылающей лошади, которая в это мгновение ворвалась на поляну, к ее спине было привязано одеревенелое тело, обернутое массой горящих тростников.

Жеребец заржал. Огромный жеребец. Выше в холке, чем высокий человек, гигантское животное, горящее, принесенное в жертву вместе с пылающим трупом, который скакал на нем в ад и дальше.

Казалось, что сине-зеленая тень упала под копыта, но потом расплывшееся пятно из цвета, света и тьмы без усилий прыгнуло за пылающее тело и крепко обняло его. Конь встал на дыбы, разбрасывая горящие листья тростника, огонь заполнил шумную поляну. Потом животное повернулось, сражаясь с болью и паникой, опять ударило передними копытами, тело на его спине задвигалось и затряслось, ночной ветер поднимал и развевал, как флаги, полосы огня.

И Сине-зеленый, сидя за трупом, ускакал из Святилища Лошади, ускакал в ад, ускакал домой через щель в межмировой ткани, ускакал в ту раннюю и почти смертельную встречу с лошадями, ускакал во время жертвоприношения.

На поляну выбежали три гигантских жеребца с всадниками, привязанными к их спинам и покрытым природной броней: уже пылающие тростник и камыши. Бледный как мел труп объехал каменное святилище, белый всадник на черном жеребце, руки и ноги прибиты к деревянной раме, которая держит жертвы вертикально на грубом суконном седле. За ним последовал всадник, покрытый переплетенным терновником, за ним еще один в костюме из веток и ягод, который разрешал видеть только лицо, лицо трупа, пустое, как откос мелового холма.

Но четвертый жеребец нес на себе человека, покрытого останками животных, шкурами, лапами и головами полевых и лесных зверей — разинувшие пасть головы лисы, кота и свиньи, и шкуры серых, коричневых и снежно-белых созданий, кровавые и варварски снятые; все они были надеты на обезумевшего всадника.

Распятый на раме, но живой и настороженный, человек объехал вокруг поляны на спине жеребца, морда которого отчетливо выражала боль и пытку, которой он подвергался, а фырканье говорило о его ярости. Он бил копытом по земле, лягал камни святилища и все время косил глазами на лес, слушая уханье погонщиков, людей, которые гнали жертвы через лесную страну.

И у него на шее болталось ожерелье с тремя вещами — двумя кусочками дерева и костью!

— Эдвард! Бог мой, Эдвард!

Глаза человека, обмотанного останками зверей, расширились; хотя из губ не вылетел ни один звук, на лице внезапно появились узнавание и надежда.

Когда жеребец поскакал в сторону Хаксли, собираясь опять вернуться в лес, тот метнулся и встал прямо перед ним. Жеребец встал на дыбы и ударил в человека копытами, но тот уклонился в сторону, потянулся и сдернул распятого человека с огромной спины, обрушив на себя деревянную раму и Уинн-Джонса вместе с отвратительно пахшей слизью только что снятых шкур; оба человека упали, покрытые кровью и гнилью, а освободившийся жеребец ускакал в лес и исчез.

Хаксли развязал друга. Ясень поторопилась к ним, схватила Хаксли за рукав и быстро увела их в укрытие. Она также сорвала с ожерелье с его груди и показала, что Уинн-Джонс должен сделать то же самое.

Хаксли посмотрел назад и увидел, как на полене появились высокие загонщики, темные фигуры в свете умирающего костра, потрясавшие в воздухе оружиями с кремниевыми наконечниками и кричавшие на жеребцов и кобыл. Но очень быстро пенье и барабанных бой унеслись прочь, растаяли на расстоянии, стали намеком на звук, а потом полностью исчезли.

Где-то ночью, пока наполовину спящий Хаксли ежился около дрожавшего тела друга, Ясень скользнула в темноту, оставив обоих мужчин в одиночестве. Она забрала с собой ожерелье из дерева и кости, которое и привело Хаксли к самой древней версии Святилища Лошади. Но она оставила маленький барабан, который был привязан к ее запястью, и Хаксли потянулся и крутанул его, глядя, как маленькие камешки ударяют по туго натянутой поверхности с каждой стороны украшенного корпуса.

Подарок для Стивена? Или что-то для меня, что-то со скрытой силой? Он решил не бить в барабан, только не в этих лесах.

Они вышли на рассвете и наткнулись на ручей; Уинн-Джонс смыл с тела кровь и грязь, и с благодарностью надел запасную одежду Хаксли.

— Я потерял трубку, — печально пробормотал он, когда они начали долгую дорогу в Оак Лодж.

— Кто-то или что-то использует ее, как талисман, — сказал Хаксли, и Уинн-Джонс рассмеялся.

КОДА

Стивен бежал через луг чертополоха, пиная тощими ногами высокую траву. Пола его белой школьной рубашки свешивалась через ремень на короткие брюки из серой фланели. Он выглядел взволнованным — волосы растрепаны, на рубашке все пуговицы расстегнуты.

И он звал отца.

Хаксли рухнул на землю, съежившись за разбитыми воротами, которые почти не пускали на окраину лесной страны мутный ручеек, который становился таким глубоким в Райхоупском лесу. Он, сгорбясь, лежал посреди подлеска в темной скользкой области, где ручеек расширялся и углублялся на несколько дюймов, пробивая себе путь внутрь. Деревья здесь походили на часовых, они вытягивали руки-ветки внутрь и наружу, она нависали над ветхими воротами, и перекрученная масса похожих на змей корней делала вход еще более трудным.

Свет летнего полдня проник в мрачные ворота, ведущие в ад, и Стивен, наконец, добрался до высокого берега, спускавшегося к ручью. Здесь он опять позвал отца.

За ним появились Уинн-Джонс и Дженнифер, которые пересекли поле помедленнее. Хаксли приподнялся, посмотрел на них, посмотрел на дом…

Не так! Что-то неправильно…

— Отец небесный… Что случилось?

— Папочка!

Мальчик говорил совершенно серьезно. Хаксли опять посмотрел на него, стоящего на открытом воздухе. Но сейчас он мог видеть только его силуэт. И это волновало его. Стивен стоял на высоком берегу ручья, за зарослями ежевики и терновника, и за старыми воротами, установленными поперек русла для того, чтобы не дать скотине войти в опасный лес. Мальчик слегка нагнулся, стараясь увидеть отца в непроницаемой лесной тьме. Хаксли наблюдал за ним, чувствовал его тревогу и боль. Вся осанка Стивена говорила печальном и серьезном молодом человеке, отчаянно пытающимся наладить связь с отцом.

Неподвижный. Глядящий в мире, которого он, возможно, боится.

— Папочка?

— Стив. Я здесь. Жди там, я выхожу.

Мальчик с радостью обнял его. Дом вдали казался темной фигурой, едва прикрытой плющом. Большой бук за спальней мальчиков был точно таким же, каким Хаксли его помнил. Но поле полностью заросло — недели четыре прошло с того времени, как он ушел от него.

Что-то не так.

— Стивен, сколько времени меня не было?

— Два дня. — Мальчик очень обрадовался возможности поговорить. — Мы уже начали беспокоиться. Мамочка много плакала.

— Ну, я уже дома, парень.

— Мамочка сказала, что на меня кричал не ты…

— Да, не я. Призрак.

— А, призрак! — с радостью сказал мальчик.

— Да, призрак. И он вернулся в ад. А я — домой.

Его позвала Дженнифер. Хаксли, все еще лежавший на земле, смотрел, как она быстром идет к нему — лицо бледное, но губы улыбаются. За ней, пошатываясь, шел Уинн-Джонс, как человек, изнуренный суровыми испытаниями; он, похоже, не мог понять, почему Хаксли так испугался, достигнув края леса, и отказывается выйти на открытое пространство.

Прошло так мало времени, подумал Хаксли. Он встал, вышел из леса и взял Стивена за плечи. Мальчик, открыв рот, смотрел на отца, поняв, что тот собирается сказать ему что-то очень серьезное.

— Стивен… никогда не входи в лес. Обещаешь?

— Почему?

— Парень, не надо вопросов! Просто пообещай… ради Спасителя… пообещай мне, Стивен… никогда не входить в Райхоупский лес. Ни сейчас, ни потом, когда я умру. Ты понял меня?

Он, конечно, понял отца. Но он не понял, почему. Он сглотнул и кивнул, бросив нервный взгляд на густой лес.

Хаксли тряхнул его:

— Стив, только ради твоей безопасности… Я прошу тебя… даже не играй в лесу. Никогда!

— Обещаю, — испуганно и кротко сказал мальчик.

— Я не хочу терять тебя…

— Джордж! — крикнула Дженнифер, которая была уже близко. — Как ты?

Стивен плакал, слезы текли по щекам. На его лице застыл храбрый взгляд, он не рыдал и не расстраивался; только слезы текли.

— Я не хочу терять тебя, — прошептал Хаксли и, прижав мальчика к себе, крепко обнял его. Руки Стивена оказались прижаты к бокам.

— Когда фермер в последний раз косил луг? — спросил он сына и почувствовал, как Стивен пожал плечами.

— Не знаю. Месяц назад? Мы тоже пришли и собирали сено. Как мы всегда так делаем.

— Да. Как мы всегда так делаем.

Дженнифер подбежала к нему и крепко обняла мужа.

— Джордж! Слава богу, ты цел. Пошли в дом, тебе надо умываться и освежиться. Я приготовлю еду…

Он выпрямился и дал Дженнифер увести себя домой.

— Папочка?

Хаксли сердито оторвал взгляд от дневника, слова, не вылетевшие из его ума, начали перепутываться.

— Что за черт?

Он повернулся на стуле, разозлившись на того, кто прервал ход его мысли. Стивен, одетый в халат, выглядел нервным и потрясенным. В руках он держал чашку с горячим шоколадом.

— Что случилось, сынок? Я работаю!

— Ты не мог бы рассказать мне историю?

— Какую историю?

Хаксли опять посмотрел на дневник и положил палец на последнюю строчку, пытаясь призвать слова, которые так быстро испарились из головы.

Стивен медлил. Казалось, он разрывался между желанием убежать вверх, в спальню, или остаться. Он широко раскрыл глаза, но на лице появилось хмурое выражение.

— Ты сказал, когда вернулся, что расскажешь мне историю о римлянах.

— Я такого не говорил!

— Нет, говорил!..

— Не спорь со мной, Стивен. Иди в кровать!

Стивен, покорно, вышел из комнаты.

— Спокойной ночи, — прошептал он, крепко сжав рот.

Хаксли вернулся к журналу, почесал голову, обмакнул перо в чернила и продолжил. Он писал об Ясень, описывал то, кем она могла бы быть:

Хаксли завинтил колпачок на ручку, откинулся назад и яростно зевнул. Поздняя летняя ночь уже далеко продвинулась на своем пути к рассвету. Он перевернул страницу, заколебался — может быть вернуться на несколько страниц назад, перечитать? — потом захлопнул дневник.

Вернувшись в гостиную, он обнаружил читающую Дженнифер. Она мрачно посмотрела на него, потом заставила себя улыбнуться:

— Ты закончил?

— Да, на сегодня.

Она на какое-то время задумалась, а потом осторожно сказала:

— Ты должен давать обещания, которые не собираешься исполнять.

— Что за обещания?

— История, которую ты пообещал Стивену.

— Я ничего не обещал…

Дженнифер сердито вздохнула:

— Ну, если ты так говоришь, Джордж…

— Да, я так говорю, — сказал он более мягко. Возможно он забыл, что пообещал рассказать Стивену о римлянах. Возможно, в любом случае, он должен быть мягче с ребенком. Порывшись в кармане, он вытащил маленький барабан, который ему оставила Ясень.

— Посмотри на это. Я нашел его в Святилище Лошади. Утром я подарю его Стивену.

Дженнифер взяла барабан, улыбнулась, тряхнула его и выбила на нем стаккато. А потом вздрогнула:

— Странное ощущение. Очень странное.

— Старая вещь, — согласился Хаксли и добавил со смехом: — Трофей получше, чем последний, а?

— Трофей?

— Да. Ты помнишь… ты грубую кровавую кость в моем кабинете. Ты еще пнула ее и назвала трофеем…

— Грубую кровавую кость?

Она глядела на него пустым взглядом, ничего не понимая.

Хаксли какое-то время постоял, глядя на нее, у него кружилась голова. Наконец она пожала плечами и вернулась к книге. Он повернулся, вышел из комнаты, неуклюже вернулся в студию и открыл дневник на той странице, где Сине-зеленый оставил свою второе сообщение.

Запись была в полном порядке.

Но у него вырвался стон отчаяния и замешательства, когда, положив руку на страницу, на накарябанные строчки, он ощупал кончиками пальцев бумагу, на которой несколько дней назад были кровавые следы пальцев, смущающая и тайная часть записи Серо-зеленого.

И где сейчас не было крови. Совсем.

Он долго сидел, глядя в открытое окно, на сад и на лес за ним. Наконец он взял ручку, открыл дневник на последней странице и начал писать: