Лес Кости

Время дерева

Все знаки говорят о том, что долгая зима идет к концу. Огромное пространство тундры, странного голубоватого оттенка, все еще мерцает и дрожит под кусачими ветрами раннего утра. Тем не менее на юге, ниже вспухшего холма с глубоким озером посреди, Пупа, уже видны признаки зелени. Я уверен, что свежая и энергичная трава уже начала распространяться по земле. С мой постоянной точки зрения трудно смотреть далеко на юг, но иногда запах новых лугов и цветов сменяет холодный и жалящий зимний ветер и вонь тундры.

И мне не так холодно.

День разгорается, и тундра слегка подсыхает. Ее скользкий блеск тает, и я представляю себе, что воздух наполнен жужжанием и гулом насекомых. Озеро, однако, остается полным. Я бросил игру — попытки осушить его. Вода богатая и застоявшаяся. Я не могу видеть достаточно ясно, но я представляю себе густую, изобилующую паразитами зелень, которая кормится медлительной и мертвой жизнью, падающей в мрачные глубины озера. И, как доказательство приближающейся весны, на его краях ростут тростники. Опять, мне тяжело видеть детали, но их крошечную поросль трудно не заметить, и ветер из северных пещер хватает и дико трясет высокие головки тростника.

Я подозреваю, что мигрирующая птица-жизнь уже поселилась на берегах озера. Если бы я увидел ее, то, конечно, не сомневался бы. Однако кое-что не вызывает сомнений: я чувствую темное движение на просторах тундры, в маленьких долинах между Грудными холмами. Это ближе к моей точке наблюдения, и здесь моя лупа более эффективна: я могу точно сказать, что от земли отделилась тень. Быть может это ничего не значит, и это просто тень от облака. Но мне кажется, что я являюсь свидетелем первой миграции — возвращаются стада каких-то оленей, возможно северных. Мои сны часто наполнены странными дикими криками.

Начали появляться первые леса, которые принесли с собой странное чувство боли и новое ощущение времени. Я осознал, как долго жил по времени пустых равнин; столетия тишины, только шум ветра и шелест воды. Как медленно текло время, следуя за уходом льда с севера земли. Застоявшееся время, чем-то похожее на застоявшуюся воду на торфяных болотах. Приостановленное время. От восхода солнца до восхода луны, земля шептала и вздрагивала, высыхала и опять становилась мокрой, но ничего не менялось. Готовая вырваться наружу жизнь лесов спала под кожей земли, клетки были спокойны, как болото.

Внезапно начала появляться жизнь, и, наконец, я начинаю жить по времени деревьев. Все изменяется. Я чувствую, как время колеблется, словно его треплет ветер, чувствую жизненный смысл времени, чувствую, как оно растягивается. И это больно. Это привносит странный дискомфорт как в саму землю, так и в восприятие земли. Леса начали быстро расти. Стволы становились все толще и поднимались все выше. Они распространялись, занимали все большую площадь, они дрожали от верхушки до корней. Они впитывали память леса из клеток, ждавших под землей, они выпивали генетической код, они жадно съедали массу молчаливых хромосом.

Тишина? Ее больше нет. Дерево внутри человека — забытая часть истории, тайное присутствие первозданного растения — пустило корни в человеческую плоть, и березовые рощицы начали распространяться. Они появились в долинах Таза, покрыли пологие склоны Мужского холма. Они достигли хребта Бедра, спустились вниз, насколько смогли, по острому хребту Кости на равнину Икры. Пересекли равнину Таза и добрались до озера в пупке. Пупа.

Вода сверкает новым и привлекательным светом. Сейчас она серебряная. Затхлый запах исчез. Когда я погружаю палец в глубину и пробую воду на вкус, она кажется сладкой. Вся грязь улетает перед согласованным наступлением берез и елей.

Я живу по времени деревьев, и, тем не менее, понятия не имею, как сравнивать это время со временем мира за пределами этой земли. Для меня — глядящего с севера — день остального мира кажется… сколькими же годами, по времени этого леса? Двумя сотнями? Тремя?

Каждый день зимняя лесная страна еще немного протягивается на север, окружает озеро, покрывает впадины равнины Солнечного сплетения, распространяется вдоль Грудинной долины и забирается на Грудные холмы, и даже поднимается на невысокие курганы (похожие на могильники какой-то забытой цивилизации) с буграми на вершине. Трудно видеть эти зимние деревья, тем не менее их корни — как шипы, воткнутые в плоть. А сами они похожи на колючки. Это еще редкий лес, сражающийся за жизнь в холодном воздухе, пожирающий и приручающий кислую землю, которую так много столетий покрывала кожа.

Прошло очень много времени с отступления льда. Разделяя время между деревьями и землей, я начал забывать событие, которое ускорило движение льда. Ледовый период стирается из памяти, как и событие, которое все это начало. Иногда я стараюсь сохранить в сознании эти нереальные образы: «холодильная камера» моего университета; лаборатория высоких технологий, где я работал над исконной ДНК, последовательности генов которой сохраняют воспоминания о первобытном окружении; кодоны, содержащие странное эхо давно исчезнувшего мира; внезапная тревога в холодильной камере; мое удивление, потом скольжение; дверь, захлопнувшаяся передо мной; ощущение льда, наросшего на лицо и плечи.

Я знаю, что меня выволокло из морозильника, но я не помню, как меня спасали. Я знаю, что лед толщиной в миллиметр покрывал меня с головы до груди; потом он медленно растаял, но это прерванное движение льда каким-то образом активировало скрытую память в земле подо мной…

Вот так появились леса. Это было невозможно предусмотреть. Зато теперь можно увидеть, как все это будет развиваться!

В этот микромире воцарился более мягкий климат. За пределами моей комнаты холодно и идет дождь, обычный день начала лета. Внутри сухое приятное тепло занимает тот самый объем, который стал микросредой дикого леса. Раньше березовый лес владел высотами на севере, но сейчас там уже много чудесно пахнущих сосен.

Я весь зарос щетиной. Зудит там, где деревья появились на более мягкой коже под подбородком. Когда волосы человека-земли выпадают, остаются очень чувствительные места. Иногда я спрашиваю себя, не растут ли деревья из фолликулов самих волос. Линия деревьев обрывается под губами, однако она уже распространилась настолько, что покрыла щеки. Макушка облысела и стала холодной на ощупь, словно зима все еще правит там. Когда я чешу щеки, я спрашиваю себя, какой урон я могу нанести, но через лупу и в зеркале вижу гордые еловые рощи, сохранившиеся после жестокого касания Гиганта, на чьем теле начал развиваться этот мир.

Самые высокие деревья торчат из кожи не больше, чем на долю миллиметра. Однако их столько, что мое тело мерцает зеленым; лиственный полог довольно плотный. Но вокруг озера Пуп и ниже, на долинах Таза, гребнях бедра и обрубке Мужского холма, лес становится более ласковым; он сверкает как лиловый бархат и мягкий на ощупь. Дикий лиственный лес заменил вечнозеленый кустарник. Деревья приобрели крону и сражаются за свет. Ясно видны дубы и вязы. Большие ольховые рощи теснятся вокруг Пупа. На окраине земли стоит ореховая роща, на ощупь похожая на наждачную бумагу. Шрам от аппендицита покрыт зарослями грубого терна, и его больно касаться, несмотря на незначительные размеры шипов. Там, где земля холоднее, за линией Одиннадцатого Ребра, разгорелась битва между соснами и сверкающими рядами граба и ясеня. Но дикий лес распространяется на север, и более низкие долины густо заросли высокими деревьями; некоторые из них — настоящие гиганты, поднимающиеся выше листвы больших дубов и вязов; они тянутся вверх, уничтожая все вокруг себя.

Иногда я провожу руками над землей, давая возможность наступить темноте, и лью воду на кожу — потопы. Для удобства я смачиваю себя — дожди, иногда шторма. Я хочу узнать, как лес воспринимает эти действия. Я перестал потеть. Кожа стала пахнуть соком и подлеском. И я совершенно не испытываю дискомфорт. По складкам тела течет вода — ручейки и маленькие речушки, которые обеспечива ют питание корням деревьев, выросших на теле. Я ем консервы. Иногда мне больно ходить. И ничего не выросло у меня на спине, оставшейся чистой, незавоеванной территорией. Ложась спать, я ложусь на спину, раскидываю ноги, развожу руки в стороны, и в таком положении испытываю чудесное чувство покоя, представляя себя дремлющим богом.

Ниже подбородка, ниже расслабленного лица мира, происходит ужасная борьба за свет. Мое сознание заполнено звуками дикого леса — криками и треском растущих деревьев. Первыми звуками мира. Среди них я слышу песни птиц, вой волков и тайные движения в мокром густом подлеске.

На рассвете все затихло; от Холма Глотки до Скал Фаланги на дальнем юге, земля, покрытая богатой и дрожащей зеленью, впитывает свет. Земля поднимается и опускается с размеренной регулярностью, мягкий ветерок пробегает через девственные пространства леса, хватая по дороге ветви гигантских вязов, высоко поднимающиеся над лиственным пологом — сторожевые башни, стражи тайного нижнего мира.

В воздухе чувствовался намек на дым, примешавшийся к острому запаху гниющей еды и нестиранного белья. Я привык к смраду собственного разложения, и этот новый запах остро ударил по ноздрям. Передо мной плыли струйки дыма, освещенные косыми лучами солнца наружного мира.

Боль! Острая боль, которая застала меня врасплох. Она пришла из области вокруг озера. Через лупу я могу видеть, что дым струится именно оттуда. Боль, сконцентрированная на крошечном участке, казалась болью от укола булавки, огненной булавки.

Может быть только одно объяснение… Кто-то прочищает лес!

Трудно разобрать детали. Жгут на берегах наполненного до краев озера, которое ярко блестит под лучами рассветного солнца. Теперь я должен принять решение. Потушить огонь? Но тогда я рискую уничтожить кого-то или что-то, жгущего лес. Но если я не остановлю их, они опустошат землю.

Есть и другие огни. Пока шел день в настоящем мире, струйки дыма появились на паху, справа, а потом из чащи дикого леса на животе и из двух мест на правой ноге. Боль от них пока переносима. Хотел бы я знать, связаны ли эти общины?

Они начали валить большие вязы. Через лупу я увидел, как один из них упал, крошечный обломок, не больше, чем подстриженный ус, но, тем не менее, величественный. Мне кажется, что те, кто расчищает дикий лес, построят и первые жилые дома.

Во сне я могу слышать возгласы и странные песни выжигателей леса. По ночам они поют и танцуют вокруг дымящихся костров на полянах, которые выжгли днем. Они надевают на себя грубые красные шкуры и головы животных. Люди у озера — Клан Колючего Вепря. Самый молодой и самый сильный мужчина несет тушу огромной дикой свиньи; его тело проткнуто острыми клыками, он танцует и выкрикивает мольбы к существу, которое считает своим предком. Они называют себя Калокки. Во сне я чувствую присутствие сорока — или даже больше — членов клана. Они живут в домах, сделанных из кости и дерева, с крышами из веток, промазанных озерной грязью. На рассвете они охотятся. Они строят грубые лодки, и я чувствую, что покрытое туманом озеро — их священное место. Они пересекают озеро и бросают в воду огромные деревянные резные фигуры. Когда они поют на поверхности самого Пупа, я лучше всего слышу их голоса.

Кажется, я совсем не ощущаю голода. Лес сам поддерживает меня, добывая питательные вещества из воздуха и света. Мою комнату наполняет прекрасный туман. Звуки внешнего мира растаяли. Нет ни света, ни тепла, за исключением того, что течет через окно.

По полу, среди обломков, снуют всякие создания. Иногда я слыша стук, но он проходит: у двери появляются люди, возможно друзья или коллеги, но я не могу пошевелиться, чтобы ответить им. Время слишком драгоценно. Телесный лес слишком хрупок.

Жители озера сражаются за выживание, Их атакует Клан Волка. Во сне я чувствую боль. Они сожгли дом, и только потом ушли. Но голодный и беспокойный Клан Волка прячется в чаше дикого леса, наблюдает за жителями берега озера и ждет свой час.

И все это мельком — в своем беспокойном сне я наполовину вижу, наполовину чувствую эти сцены. Ночью земля содрогается. Не сомневаюсь, что это волнует Калокки.

Если бы я мог пообщаться с ними. Если бы их слова можно было услышать…

Я проношу руку над озером. Я направляю на них лупу, гляжу на них через скругленное стекло. Возможно они видят мое лицо. Хотел бы я знать, какими они представляют себе небеса.

После недель дыма и пыли, загрязнивших мою комнату, возникла более чистая земля, густой дикий лес заметно поредел.

Уже некоторое время я чувствую, как они передвигают большие камни. Кланы организуются. Они вытаскивают из леса пылевые монолиты и придают им форму; они работают днем и ночью, напевая инструкции жрецов. На самом краю озера они строят большой круг из массивных валунов. Еще никогда они не создавали более могучий каменный круг. Они зажигают огонь и танцуют в кольце. С юга, из холодных лесов Грудной долины приходят путешественники, чтобы посмотреть на огромное сооружение. Приходят и люди с севера, через опустевшие земли под равниной Коленной чашечки. Даже эти темные общины, чей лес лежит на краях мира, слышали о Великом Каменном Кольце Пупа. Во сне я отчетливо слышу крики и напевы клятвенных обещаний. Они поют, поклоняясь богам. Они танцуют, поклоняясь силе леса и озера. И они собираются устроить жертвоприношение…

Ее страшный крик предупредил меня. Наполовину во сне, наполовину наяву я чувствую, как бьется ее сердце. В их мире начинается рассвет, тяжелый холодный туман повис над огромной поляной и озером. Звучат костяные рога, стучат кости, жестоко бьют кожаные барабаны, заставляя весь берег озера содрогнуться в ожидании будущего убийства.

Она очень молода. Ее связали ветками ивы — руки за спиной, ноги привязаны к деревянным кольям. Голову закинули назад, тело обвили плющом и лианами. Связанную и беспомощную, ее положили в лодку на кровать из листьев. И столкнули лодку на воду. Юный мужской голос воззвал к ней. Загремели барабаны, через рассветный туман жутко ударили костяные горны. Заколебались тростники у побережья Пупа.

Вскоре я почувствовал, как середина озера неподвижно застыла. Что-то крутилось вокруг головы, издавая странное жужжание. Голоса гудели. Девушка боролась, но ветви держали крепко, она не могла даже согнуть палец. Вокруг шеи обвился ремень, затянулся и ее сердце закричало, зовя на помощь. В висках забарабанила кровь. Удар дубовой дубины раздробил ей череп, и вода озера смешалась с кровью. Девушка погрузилась в озеро, лицом вниз, и под весом камня опустилась на дно.

Я чувствую, как она входит в меня. Она, умирающая, кажется самим совершенством. Ее жизнь течет вертикальной струйкой тепла на поверхность озера, на которой прыгает маленькая лодка и священники ожидают знаков, что их жертва принята. Она падает в мусор, собравшийся в пупке, ее глаза закрыты. Что-то скользит в мое сознание.

Похоже, она поднимается из тела и бежит…

Где она бежит?

Она, похоже, бежит по призрачному лунному лесу. Деревья сверкают белым. Они образуют крышу и стены большого извилистого прохода. Где это?

Лунный лес сомкнулся вокруг нее. Она продолжает скользить среди освещенных лунной веток. Сверкают лунные озера. Она проплывает над ними. Она путешествует через пещеры подземного мира, по спиральным тропинкам, влетает в темные пещеры и вылетает из них, земля под ней поднимается и двигается, словно пульсирующее тела какого-то огромного существа.

И все время она движется на север, в место, где когда-то лед тяжело лежал на камне, очищая землю и питая семена под собой. Это то место, где гудят деревья и горят костры, где длинные полосы и яркие вспышки огня пробегают по корням и веткам. Это тот огненный лес, где громко поют голоса предков, где смотрят лица и движутся тела, где по густому лесу пробегает эхо образов всего мира.

Она горит в огне. Она течет и тонет в огненных деревья. Она течет через лес, вытягиваясь и истончаясь, касаясь завитков семян в тех местах, где лес существует вместе с творениями прошлого, где хватают и хранят генетические коды, где их искажают и воспроизводят.

Волк угрожает Кабану.

Она имеет в виду, что война между кланами убивает ее народ. Она плывет туда, в семена-коды леса, окруженная нуклеотидами, питаемая рибосомами, одним своим появлением рассылая стрелы РНК. Что я могу ей сказать?

РАЗОЖГИ ОГОНЬ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ГОРЯЧЕЕ, ЧЕМ ТОТ, КОТОРЫЙ ТЫ ЗНАЕШЬ. РАСПЛАВЬ КАМНИ. ПУСТЬ НЕКОТОРЫЕ КАМНИ ПОТЕКУТ, КАК ВОДА. КОГДА КАМЕНЬ ПОТЕЧЕТ, ЕГО МОЖНО СГУСТИТЬ, ОН СТАНЕТ БЛЕСТЯЩИМ И ИЗ НЕГО МОЖНО СДЕЛАТЬ БОЛЕЕ ЛУЧШИЙ НОЖ, ЧЕМ ИЗ КОСТИ ИЛИ КРЕМНЯ.

Я должна вернуться к домам Вепря. Я должна вернуться из пустой страны. Я должна отдать им это видение.

Как я могу помочь ей? Она — призрак в человеке-лесe, машине, лежащей на кровати в тошнотворной гниющей комнате. Лес, растущий над ней, считает ее мертвой. Лес, под которым она находится, считает ее мертвой. Лес, в котором она находится, — место духов, и она сама — призрак.

ТЕКИ В РЕКИ МИРА. ТЕКИ В СОК. Я ПРОВЕДУ ТЕБЯ ОБРАТНО ЧЕРЕЗ ПЕЩЕРЫ. Я ПРОВЕДУ ТЕБЯ ЧЕРЕЗ ПЕЩЕРЫ В МУЖСКОЙ ХОЛМ. ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ К СВОЕМУ НАРОДУ ИЗ ПОДЗЕМНОГО МИРА БОЛЬШИМ ПОТОКОМ.

Она вытекла из корней огненного леса, втекла в кровь и помчалась по каналам, в которых тек сок из тканей и органов земли. Я почувствовал возникновение потока и подъем Мужского Холма. У озера Калокки в ужасе глядели на небо. Огромная тень пересекла землю. Выше всех горных потоков открылась пещера. Озеро переполнилось. Калокки, убегая от наводнения, вскарабкались на гигантские деревья. К ним вернулась обнаженная богиня, призрачно белая, плывущая по волнам, принесшая видение из мрачных огненных равнин Ада.

Я проспал слишком долго. Прошло слишком много времени, и меня разбудили клыки голода. Но ведь лес изгнал из меня голод и жажду, разве нет? Он подпитывал меня, как все леса подпитывают землю. Откуда взялся голод?

Калокки ушли. Они исчезли из моих снов. С их уходом пришло время отдыха и сна. Я разрешил миру на моем теле расти и цвести своим, неумолимым путем.

И вот, сейчас, я ужасно чешусь. Я покрыт растрескавшейся коркой, как при экземе. Кожа кое-где лопнула, из нее сочится густой вонючий гной. Что же произошло? Большие пространства Грудной долине и плоскости Живота превратились в пустыню. Дикий лес существует только кусочками, маленькие, амебные пятнышка зелени в оранжево-желтой пустыне. И даже через эту зелень я вижу большие линии и мазки красного — дороги, возможно, хотя те, кто едут по ним, настолько малы, что я не могу их видеть.

Над пахом видит тяжелый смог. Непроницаемый дым, маслянистый и пахнущий серой… Воздух в комнате полон далеким гулом, как от машин. И даже пока я смотрю край леса еще больше сократился. Чесотка усилилась. И боль в кишках.

Кто-то глубоко зарылся в брюхо этого мира. Хотел бы я знать, что он там ищет.

Я проспал слишком долго. Я слишком много времени давал миру развиваться самому. Я не могу встать из-за чесотки. Когда Калокки выжигали леса, боль походила на укол булавки, но разрешив им захватить весь мир, я получил экзему, и это чересчур.

Я давлю и сжимаю, чешу и чищу. Я сдуваю дым, стоящий над пахом. Я соскребаю болящую кожу и твердую коросту городов. Черные и отвратительные остатки наполняют кончики пальцев и я соскребаю их зубами.

Вскоре на земле наступает тишина. И покой.

Я должен запасти еду, на какое время, но травянистые долины скоро опять покроют мир. И, тогда, первые семена леса дадут ростки и дикий лес вернется.

И я опять буду мечтать под древним светом.