Лесной край

Глава 15

Крестьяне с Шестой приехали через три дня на четырех телегах. Видно все это время их деревня провела в бурных дебатах, так как приехала целая делегация, фактически все мужики — главы семейств, и лица гостей были немного растеряны. Было понятно, что по старой крестьянской, да что там крестьянской — по общечеловеческой, привычке, им хотелось всего и много, и чтобы им за это ничего не было. Поэтому и приехали все, кто мог, боясь, что их представители могут что-то забыть или пропустить. Ведь Жаго с Вельтом в красках им расписали, как много они получили и все даром. Ну так выходило по их словам. И это они сами под Карно напросились. А тут как бы наоборот, их, крестьян Шестой, просят. Это открывало такие возможности, что у некоторых дух захватывало. Как бы не прогадать. Ведь, если просят, значит кому-то это нужно, значит можно и поломаться, тем более с бывшими односельчанами. Ведь Истрил-то родом из их деревни, и Карно это хорошо помнит. Они должны, просто обязаны помочь. Да и кто они такие, эти двое, пусть и появившиеся в трудный момент в их деревне — бывший вояка, да вдова, пусть и уважаемого, но давно пропавшего человека. Чем они лучше других? Видно просто повезло по жизни ухватить куш и почему бы и им, крестьянам, не отхватить от этого куша кусочек. Короче, мужики решили выжать из ситуации все, что можно.

Но это не устраивало Карно и Ольта. Сразу поняв по поведению крестьян, что те от них ожидают у одноглазого атамана и мальчишки сразу инстинктивно взыграл дух противоречия. Никому не нравится, когда их принимают за лохов. Особенно возмутился Ольт, никогда не любил халявщиков. Тут, как говорится, нашла коса на камень. Староста был недоволен тем, что кто-то пытается навязывать ему пусть в чем-то и правильные, но чужие решения. Карно оказался еще тем единоличником и деспотом и его не устраивало, что кто-то за него будет решать, кому, сколько и чего давать. Не те времена и не те люди. Ольт тоже не собирались устраивать рассадник демократии и либерализма в отдельно взятой деревне. Уж он-то знал, чем это может кончиться. Нет уж, средневековье — так средневековье. Впрочем, Карно таких слов не знал, да ему и не были известны другие виды власти, кроме монархии, да и то, король был персонажем далеким и почти сказочным, а на местах все решал барон. Ну в крайнем случае — граф, но все эти аристократы не вмешивались во внутридеревенские дела. Уж подобные дела решали вот такие кондовые мужики-лесовики, которые сейчас пришли к старосте деревни Карновка. Пришли в надежде, что им тут обломится куш, уж что там наговорили Вельт с Жаго, но забыли, что Карно сам когда-то вышел из их рядов, плоть от плоти народной и пусть он с юности ушел в войско, но не забыл свои корни и понимал их, как облупленных. И слава Единому, потому что крестьяне притащили с собой целый список, который они писали на бересте все трое суток, требуя к себе особого отношения, денег и уважения их прав. Этот исписанный кусок бересты, над которым они так мучительно трудились, почесывая свои лохматые головы, и преподнесли Карно, как прошение о принятии их в члены деревни Карновка. Впрочем, собственно самой просьбы было очень мало и походило скорее на милостивое согласие, мол да, мы, крестьяне Шестой, великодушно согласны влиться в члены Карновки, но потом шли условия, очень много о том, чего и сколько они должны получить за свое милостивое согласие стать под начало Карно. Ольт, ради любопытства, тоже заглянул в этот любопытный образец местного эпистолярного жанра. И уже на первых строках его чуть не вывернуло от смеха. «Дык, серпы надоть, коровкам сена косить, потому как сами мы молоко не даем. А ежли серпов не будет, то и сена коровкам не будет и нам придется сено самим закупать, а посему должен староста нам выплатить по пять медяков на корм скотине, ибо пострадаем мы, ежли серпов не будет, а пять медяков, оне и в Империи — пять значатца…»

— А-ха-ха-ха, молока они не дают… — укатывался Ольт. — А вы пробовали доиться? Ха-ха, а за что дергать при дойке будете? Ой не могу, держите меня семеро. Может вас самих сеном накормить, дадите молока? Хо-хо. А почему только пять медяков?

Мужики оскорбленно поджимали губы и смотрели на непонятного мальчишку с осуждением:

— Можно и шесть запросить, да токмо оно того, дорого для старосты будет. Потому как ему еще и недород поросят и цыплят возмещать придется.

— А поросята здесь при чем?

— Ну как, поросята, они ведь тоже травку потребляют, а ежли серпов не будет… Дык, не вырастет свинка… Весу не наберет. Опять-таки, значится, его вина. Вот и возмещает пусть.

— Что, а свинка — значит так маленькой и останется? Ха-ха-ха, про цыплят даже не спрашиваю. Это что значит, если серпов не будет, то не будет травы, животина не вырастет, ха-ха, и виноват в этом будет староста? А вы тут не при чем? Уф, Карно, пойду я, Истрил расскажу, как ваши односельчане молоко добывают. И про маленьких свинок… Ты уж как-нибудь сам… Хо-хо.

Крестьяне уже возмущенно загудели, такое неуважительное обращение к старосте, да и к ним тоже, по их мнению, нельзя было спускать с рук. Не вписывалось поведение мальчишки в крестьянский кодекс, куда Истрил смотрит. Всыпать бы ему розог, чтобы уважал уважаемых людей.

— Ты, дитенок, помолчал бы лучше. Молоко мамкино еще с губ не обсохло. Шел бы к матушке своей под крылышко. Тут уважаемые люди говорят и не тебе лезть в дела, в которых ничего не смыслишь.

— Это вы-то «уважаемые»? Кем это вы уважаемые? И матушку мою не советую трогать. — окрысился Ольт. — Да что с вами говорить, пеньки замшелые. — Мальчишка махнул рукой и вышел из землянки. — Карно, пойду я, нечего мне здесь делать. А наглому волчаре рубят хвост, пока в овчарню не забрался. Чтобы не распускал его там, где не следует.

Карно кивнул головой, не поднимая глаза ни на Ольта, ни на крестьян и невозмутимо читал, не отрываясь от бересты, пока не прочел все, до последней точки. Он был спокоен, как удав, только набухли желваки на челюстях.

— Ну что ж, хорошие требования.

Крестьяне, до этого замершие в тревожном ожидании, оживились и стали толкать друг друга локтями. Кажется, у них все получилось. Карно пожевал губами. Односельчане напряглись, думая, что староста будет сейчас спорить в надежде смягчить их требования и даже были готовы в чем-нибудь уступить. В чем-нибудь незначительном. А Карно в это время думал, как их послать куда подальше, и чтобы это прозвучало не очень грубо. О такой вещи, как «толерантность» он не слышал и даже не подозревал о ее существованье, но элементарные правила вежливости требовалось соблюдать. А как их соблюсти, когда хотелось выматериться с применением тех новых слов, которые услышал от Ольта? Поэтому, после недолгих, но напряженных раздумий, он махнул рукой и подозвал Брано, который стоял неподалеку и с усмешкой смотрел на возможных односельчан. Он достаточно долго общался с новым старостой и сам был свидетелем некоторых дел этой отмороженной на всю голову банды, находящейся при нем. Особенно он, сам не зная — почему, боялся этой, как говорят вдовы и ее непонятного сына. У него-то в свое время хватило ума понять, куда ветер дует и чем может кончиться наезд на такого человека как Карно.

— Мда, мужики, давненько мы не виделись и не разговаривали по-настоящему. Только за то, что за вас просила Истрил, которая когда-то были вашей соседкой и за то, что иногда кидали куски моей дочке… Вот что, Брано, выдай-ка нашим гостям, — Карно голосом выделил слово «гостям», — по мешку зерна, авось до весны дотянут, и открой им шлагбаум.

Это мудреное слово пошло гулять по деревне с легкой руки Ольта, когда он увидел оглоблю, перегораживающую въезд в деревню. Мало-помалу это незнакомое, но такое звучное увесистое слово вошло в обиход и его применяли даже старушки у колодца, где у них было место сборищ.

— Впрочем, подожди. С этим справится и Жаго, а мы с тобой пойдем, посмотрим на стройку. Нам еще пять домов под крышу подводить, а дело почему-то застопорилось. Вроде гвоздей с запасом брали. Ну а вы, гости дорогие, извиняйте, некогда мне тут с вами разговоры говорить. Сами понимаете, горячая пора, надо до зимы успеть жителям дома поставить. Прощайте пока. Жаго, проводи.

Крестьяне еще толком не поняли, что произошло. Одни важно кивали, да, мол, понимаем, другие с недоумением смотрели на старосту, все еще в ожидании торгов, третьи, самые умные, уже все поняв, стыдливо прятали глаза.

Жаго с Вельтом в это время быстро накидали в их телеги мешки с зерном по количеству семей, которое они знали по прошлому посещению их деревеньки, и подняли шлагбаум. Крестьяне с Шестой с каменными лицами, ведь даже до самых тупых дошло, что их, ничего не спросив и ничем не интересуясь, просто выпроваживают, как может в чем-то и дорогих, но в общем ненужных и надоедливых гостей, молча расселись по своим телегам. Никто им не грубил, не оскорблял, внешние приличия были соблюдены — жаловаться было не на что. Их просто выпроводили, как наглых, надоедливых просителей, кем они по сути и были. Только Истрил с печалью смотрела из дверного проема им вслед, но ни слова не сказала ни Карно, ни Ольту. Сама понимала, что крестьяне обнаглели в своей жадности. А в этом мире закон простой и доходчивый — получи то, что заслужил.

А Карно уже забыл о них. Дел и в правду было, ну очень много. У него мысли разбегались в желании охватить все, что еще надо было сделать. Тут еще Ольт подгадил со своей лесопилкой. Нет, доски — это конечно хорошо, но откуда этот малолетний гаденыш взял, что доски могут пилить лошади? Хотя чертеж, нарисованный угольком на гладкой доске, был заманчиво увлекательным и все объяснял. Все-таки придется дать ему в помощь Вельта с Жаго, о которых он нудит уже второй день. Хотя людей не хватает, мало людей. Но Единый с ним, пусть делает свою лесопилку. Мда, чего только не придумаешь, сидя в лесу вдвоем с заморским гостем. Но умный стервец, умный — этого не отнимешь. Чему еще мог его научить загадочный Архо Мед? Карно вздохнул, сколько он мечтал о сыне, но не дал единый. Но грех жаловаться, сына нет, зато есть дочка. И какая! Любимая, драгоценная, умничка и хозяйка в его холостяцком жилище. И не дай бог опять ее потерять. Он тогда не знает, что сделает, но точно знает, что второго раза не переживет. Как он здесь понимал Истрил, так неожиданно встретившую своего сына, которого уже все похоронили. Единый видит, он не боялся ни бешенных воинов северян, ни аккуратного строя вентуйцев, ни демонов лесных… Он боялся только потерять свою неожиданно нашедшуюся дочку.

Кстати, надо строить дом и себе, а то они ютятся в землянке разбойников, в которую он переселился с появлением Оленты. И это хорошо, что появились свободные землянки. Это означало, что крестьяне начали заезжать в новые дома. Деревня растет, люди обживаются. Пора бы уже и о себе подумать, чтобы и дочка жила в новом красивом доме. И не будь он Карно Кривой, у нее этот дом будет. Ольт как-то показал ему рисунок на все той же доске. Дом из трех комнат! Карно даже не представлял себе, зачем ему может понадобиться столько комнат, на что этот малолетний шалопай авторитетно заявил:

— Много комнат не бывает, бывает мало внуков.

То ли на что-то намекает, то ли имеет в виду что-нибудь другое. С ним никогда толком не знаешь, чем может дело кончиться. Интересный мальчишка и временами так смешно себя ведет, кряхтит как старик или покровительственно покрикивает. Вот что бывает, если с малых лет доверить воспитание заморскому чужаку. Хотя грех жаловаться — основы он преподал правильные. Вон и дом нарисовал красивый. В таком дворце и графу наверно жить будет не стыдно. Олента будет счастлива, чувствовать себя хозяйкой в таком доме. Будут Ольту и Жаго с Вельтом для строительства лесопилки, и кузнеца Карно найдет и все, что требуется, чтобы построить такой ладный домик.

— Жаго! Чем сейчас заняты? Лес валите? Леса пока хватит. Найди лучше Вельта и идите к Ольту. Скажете Карно прислал и делайте все, что он скажет.

В это время объект размышлений Карно уже сидел за столом и на очередной доске что-то рисовал. Он сделал себе пять досок, когда понял, что береста ему ну никак не подходит. Слишком расходной материал и излишне трудозатратен. Чтобы приготовить один кусок бересты, его мало содрать с березы. Его надо еще довести до определенной толщины, отпарить, держать под прессом… Много что надо и это все для того, чтобы черкануть на нем пару строк. Тому же Бенкасу или Брано это может и годилось, чтобы вести учет товаров. Но никак не устраивало Ольта. Например, когда он рисовал чертеж так понравившегося Карно дома, ему пришлось перечеркивать старые линии, рисовать новые и в конце концов он уже и сам запутался в этих линиях. И это всего лишь дом из трех комнат! Правда с подвалом, чердаком и высоким крыльцом, которое здесь было известно, но не популярно, но ведь даже такой дом совсем не являлся венцом архитектурной мысли.

А что же с ним будет, когда он попробует изобразить лесопилку? Бумаги здесь он не видел даже на торгах в Узелке, хотя из разговоров с торговцами знал, что они с ней знакомы. Только вот привезти ее в такое захолустье оказывается себе дороже. Не сказать, что местные жители были сплошь безграмотной темнотой, худо-бедно счет знали, а наиболее передовая часть населения, как например купцы и старосты деревень, даже могли хоть и коряво и косноязычно, но составить пару предложений, но как-то обходились они обычной берестой. Оно доступней и главное — дешевле бумаги. Но что было делать в этой ситуации Ольту?

После недолгих раздумий он не стал строить фабрику по изготовлению бумаги, а решил сделать себе обыкновенную доску, на которой можно было писать и рисовать банальным угольком из кострища.

Конечно, с изготовлением самой доски пришлось повозиться, но оно того стоило. Он содрогнулся, когда вспомнил, как расщипывал не самое толстое бревно по местной технологии, используя только топор и деревянные клинья. Таким манером крестьяне делали по три-четыре доски в день. Получались неровные толстые брусья, которые потом еще приходилось доводить до ума. И все это вручную, имея в руках только топор и острозаточенную полоску железа вместо рубанка.

У него ушло два дня на изготовление только одной доски, что укрепило его в мысли построить лесопилку. Благо — это не порох, а местные уже вполне доросли, чтобы понять элементарную механику. Во всяком случае лесовики, корчуя пни под поле, сами того не зная, но очень даже живо применяли закон Архимеда о рычаге, интуитивно, без всяких расчетов, находя точку опоры. Разделив полученную доску на пять частей, он получил пять вполне годных для рисования дощечек размерами где-то тридцать пять сантиметров на пятьдесят. Рисовал он угольками, и если ему не нравилось нарисованное, то стирал сухой тряпкой, отчего его дощечки вскоре превратились из чисто белых в серые. Но его устраивало и это — даже на сером фоне были четко видны черные линии.

Сейчас у него был небольшой творческий кризис. Он никак не мог скомпоновать редуктор, который должен будет служить посредником между колесом, насаженным на вертикально стоящее бревно, которое должна будет крутить лошадь, ходящая по кругу, и рамой с закрепленными на ней пилами. Основа конструкции у него уже была проработана, но вот всякие мелочи, вроде шатунного механизма, выводили из себя. Что уж говорить, когда даже такой простой вопрос, как закрепить обрабатываемое бревно, чтобы оно сидело в гнезде намертво и не проворачивалось, когда за него возьмутся пилы и начнут разделывать его на доски, ставило его в тупик. А сколько пил вставлять в раму? А какой они должны быть длины? А как крепить уже их? Да и где вообще их взять? И таких мелких, но важных вопросов по мере продумывания будущей лесопилки вставало множество.

Надо сказать, что насаждать ростки цивилизации он не очень-то и стремился. Люди такие существа, что сегодня покажешь им щепотку пороха и уже завтра тебе на голову сбросят атомную бомбу. Ему это надо? Но уж самое необходимое, нужное для собственной комфортной жизни, и не выходя за рамки средневековья, почему бы и не придумать? То, что будет вполне естественным для здешних условий и не вызовет никаких прорывов в местной технологии и науке. Слишком хорошо он знал, как благие намерения выстилают дорогу в ад. Единый видит, он не собирался подстегивать прогресс и облагодетельствовать мир, все должно быть в свое время, но уж до мельницы и лесопилки, по его мнению — этот мир уже дорос. А если нет, то ему же хуже. Для улучшения жизни себя любимого, Ольт мог плюнуть на многое. Вот не устраивала его мука ручного помола, из комковатого теста которой получались только толстые, пригоревшие по краям и полусырые внутри, лепешки. Да его вообще не устраивала технология приготовления местного хлеба. Хотелось душистого мягкого, хорошо пропеченного, деревенского каравая. А местные еще даже дрожжей не знали. И если в начале кусок местной горбушки был для него пределом мечтаний, то сейчас его даже раздражал полусырой твердый хлеб, выпекавшийся местными домохозяйками.

И мебель, сколачиваемая из горбыля или из самодельных толстых и неровных досок, тоже не устраивала. Значит лесопилке в любом случае быть, как и ножовке с рубанком. Что еще? Ну кое-что усовершенствовать оборудование в кузнице. Ольт с большим уважением относился к работе молотобойца, но людям свойственно уставать, а отсюда неравномерность ударов, как по силе, так и по времени. Как результат — плохонькие изделия из железа. Нет, механический молот нужен обязательно. А там и до изготовления стали уже совсем рядом. Даром что ли он взял на торгах железные прутки. Нет, он не знал технологию изготовления булата, но как закалить железо и изготовить плохонькую сталь, уж это-то, благодаря недолгому кузнечному прошлому, он еще помнил.

Еще в перспективе маячил теплый ватерклозет со сливным бачком и септиком. И еще ему хотелось обыкновенных застекленных окон, нормальной мебели типа кресел и кроватей с пружинными матрасами, шифоньеров с полками и зеркалами, нормальных ступенек на крыльце в конце концов. Но строгать при этом по одной доске за три дня он категорически не желал.

Ольт подпер голову ладошкой и задумчиво уставился в открытую по случаю хорошей погоды дверь. Хорошо ему было, когда он, будучи директором винзавода, собирал линию по переработке винограда. Толпа специально собранных специалистов и куча старых, но рабочих запчастей, немного здравого смысла и умение правильно определять приоритеты и распределять людей и обязанности — и через месяц заработала одна линия, а через некоторое время и вторая. Пришлось правда перечитать пару книжек, чтобы понять смысл и цель делаемого, но большего и не надо было. Главное — это понять принцип, а в остальном пусть разбираются специалисты, а его дело — запустить завод и следить, чтобы он работал, как часы. А тут какой-то примитивный редуктор, но который надо продумать и собрать самому чуть ли не на коленке, от примитивной деревянной шестеренки до шатунного вала. И посоветоваться не с кем.

Истрил сидела в уголке на нарах и накладывала на рубаху сына очередную заплатку. Вообще-то в наследство от разбойников ему досталось множество одежды, половину которой она перешила под его нынешний размер, а другую оставила на вырост. Но с его ненормальной активностью, когда он совал свой нос всюду, куда падал его взор, очередные дырки и потертости появлялись на его одежде с завидной регулярностью. Крестьянская бережливость не давала ей наплевательски относиться к вещам, которые еще можно было починить. И даже те лохмотья, которые уже трудно было назвать одеждой она не переделывала в тряпки, а по совету сына вырезала из них и нашивала налокотники и наколенники на еще целую одежду. Ольт говорил ей, что о подобном ей рассказывал Архо Мед и все матросы на его корабле были одеты в подобную одежду. Она штопала, с улыбкой посматривая на задумчивое лицо сына, и думала о своем. Если бы кто-нибудь знал, как она благодарна Единому, что в тот день он надоумил ее поехать вместе с сбором. Она была благодарна даже разбойникам, напавшим на сбор. Если бы не они, то еще неизвестно, встретилась бы она с Ольти. И та, уже зажившая рана — совсем небольшая плата за счастье вновь обрести сына. И какого сына — весь в отца. И глаза такие же синие. У местных — это редкость. Голубые бывали, особенно у тех, у кого в предках текла кровь северных воинов, но вот таких, пронзительно синих — не было. Жаль только Арнольт уже не увидит, какой умный и красивый сынок у них получился. При воспоминаниях о муже брови Истрил нахмурились. В это время Ольт тоже насупился, и она, сама от себя не ожидая, вдруг произнесла:

— Ты тоже подумал об отце?

Сын внимательно посмотрел на нее.

— Какая ты у меня догадливая. Конечно. Ведь мы так до конца и не отомстили за его смерть. — Ольт не стал говорить о своих подлинных мыслях. Зачем огорчать свою названную мать? Тем более, что и на самом деле еще раньше уже думал над этим вопросом, но оставил его решение на потом. Граф Стеодр от него никуда не убежит, а вот вопросы с домами, крестьянами и множество других дел надо было решить до зимы. А времени оставалось все меньше. Но сейчас Истрил вытащила этот вопрос на поверхность и ему не хотелось терять уже завоеванные преимущества, связанные с признанием Арнольта отцом. Да и зачем? Отомстить за Арнольта, которого он и сам уже считал за отца, как и Истрил за мать, полностью совпадало с его жизненными установками и принципами. Тем более, что греха таить, это ему не то, что ничего не стоило, а даже наоборот сильно помогало в легализации. Поэтому он для себя решил, что если надо сделать что-то, чтобы доказать, что он является сыном Арнольта и Истрил, то он сделает это без долгих раздумий. В той жизни он частенько сдерживал себя, оглядываясь на закон, который частенько засаживал в тюрьму невиновного и миловал тех, для которых и расстрел был слишком мягок, но теперь он считал, что он сам себе закон и никаких сдерживающих факторов, вроде продажных адвокатов, судей и ментов, просто не существовало в природе. Поэтому — только кровная месть. Здесь нет такого обычая? Что ж, тем хуже для этого мира, теперь будет. В конце концов сын он или нет? За Арнольта кому-то еще придется ответить. А вообще-то надо будет как-то провентилировать этот вопрос с Карно.

— Я думаю, что только убить его — этого мало. Мы устроим ему плохое посмертие при жизни. Сейчас он потерял двух баронов. Сколько еще осталось? Четверо? Прикончим и этих, пусть видит, как вокруг него гибнут люди, его люди. Затем умрет его наследник. Матушка, я клянусь, сладкой жизни у него не будет и умрет он как последняя шелудивая собака.

Всю эту речь Ольт проговорил спокойно, без пафоса, как будто объяснял какой-нибудь кулинарный рецепт, как о деле давно уже решенном и не подлежащим пересмотру. Истрил удовлетворено кивнула головой. Уж она-то давно поняла, что ее сынок слов на ветер не бросает, и он отомстит за отца. Ведь это граф Стеодр издал тот приказ уничтожить всех потенциальных мятежников, пусть он даже и не знал именно об Арнольте. А она подождет, и будет ждать столько, сколько понадобится. Месяц, год, три года, да хоть десять лет, но она дождется того момента, когда сможет плюнуть на могилу врага. Суровые времена, суровые люди.

— Только не забудь меня предупредить, когда будешь его убивать. Хочу перед его смертью посмотреть в его подлые глазки.

— Как можно, матушка? Ты будешь первая, кого я приглашу на представление.

Мать и сын заговорщицки улыбнулись друг другу. В последнее время они все чаще понимали друг друга без лишних слов. При их сдержанности в чувствах и в то же время учитывая то, сколько времени они провели вместе — это было неудивительно. Их семейная идиллия была прервана самым неожиданным образом. В землянку ворвался вихрь по имени Олента.

— Все сидим!? Чего сидим? Ольт, ты опять мозги мучаешь? А ты видел, охотники медвежонка поймали, к папке принесли. Смешной такой! Я про медвежонка, хотя вообще-то и папка смешной. Медвежонок на него — вот так, — девочка изобразила лицом какую-то обиженную гримасу, — а папка на него — вот так. — Она прикрыла один глаз и опять скривила лицо, на этот раз сделав задумчивую мину. — Короче, смеху — полные штаны! Пошли посмотрим!

Порой Истрил смотрела и не узнавала ту молчаливую, с не по-детски серьезными глазами, девочку, которую взяла в дом после смерти своей подруги Вайолет. Оли тогда стала похожа на маленькую старушку. Бывало, что целый день от нее и слова нельзя была услышать, а уж дождаться от нее улыбки было делом совсем нереальным. Истрил с содроганием вспоминала то время, когда они остались вдвоем против этого большого враждебного им мира. Две одиноких женщины, большая и маленькая и не важно, что младшей тогда было всего семь лет отроду. Общее горе сплотило их лучше всякого кровного родства и помогло им выжить. И вот теперь с воскрешением каких-никаких семей, а особенно с появлением отца, Оли как прорвало и из нее полезло все то детское и девчачье, что так долго сдерживалось и скрывалось за маской недетской серьезности.

Сопротивляться этому вихрю в косичках не было ни сил, ни желания. Тем более медвежонок — это и в самом деле интересно. Всей кампанией пошли в соседнюю избушку, куда переселился Карно с дочкой. Из дверей, навстречу им вывалилась толпа охотников, которые о чем-то оживленно переговаривались. Оказывается, на медвежонка они наткнулись случайно, когда нашли его мамашу. Он лежал под боком у мертвой израненной медведицы и скулил совсем, как ребенок, теребя холодные соски, из которых вдруг перестало течь молоко. Судя по следам убийцей был медведь-самец. Что они не поделили? Может медведь захотел полакомиться молодой медвежатинкой, а мамаша была против, а может он захотел большой и чистой любви и опять-таки наткнулся на отказ, но причина конфликта была сокрыта временем. Прошло, судя по свернувшейся крови, больше суток, как израненная медведица залегла в кустах орешника, где и умерла от ран. Медведь-самец, как определили охотники, тоже изрядно подранный, куда-то уполз зализывать раны. Мужики не стали выяснять — куда, так как взрослый медведь-подранок, достаточно злой после драки, был еще тем подарком, и никто не хотел с ним связываться. А медвежонок, пережидавший битву между хозяевами тайги в тех же кустах орешника, дождался, когда ворог уйдет и прибежал к умирающей матери. Собственно, на его плач и отреагировали охотники. Медведица была так изодрана и покусана, что ее шкура уже ни на что не годилась, поэтому в качестве трофея мужикам достался скулящий мохнатый клубок килограмм тридцать весом. Убивать его никто не стал и вместо этого голодного и злого медвежонка приволокли в подарок старосте.

Глядя на Карно, Ольт сразу понял, что тот в растерянности, хотя никто не мог об этом догадаться, видя это серьезное невозмутимое лицо. Они сидели напротив друг друга, староста на стуле, а медвежонок прямо на столе, куда его водрузили охотники, и внимательно рассматривали один другого. Звереныш тоже не понимал, что ему делать и то и дело посматривал в сторону открытой двери, но принимая во внимание высоту стола и свой, еще маленький, размер опять поворачивал лохматую голову в сторону огромного, по его меркам, страшного одноглазого великана. Он даже скулить перестал, всем своим еще детским умишком понимая, что сейчас решается его судьба. Так они и сидели молча, гипнотизируя друг друга. Картина была еще та и Ольт, не удержавшись фыркнул.

— Ой, папка, смотри какой лохматенький! Какой хорошенький! У него мамку убили, да? Он теперь сирота, как я была? А папка у него есть? — пронзительный девчачий голос лучше всякой циркулярной пилы прорезал тишину. Одинокий глаз старосты, остановившийся на этом чуде, одетом в длинное до пят крестьянское платьице, налился теплотой. Еще бы! Разве могло сердце хоть и много повидавшего, но еще не старого и не зачерствевшего в битвах, вояки устоять перед этим образцом непосредственности и чистой незамутненной дочерней любви. Девочка тоже чувствовала свою власть над душой старосты и ей многое прощалось и позволялось, что другим деревенским детям даже и не снилось, но она не злоупотребляла своим привилегированным положением и всегда знала, и чувствовала, где границы дозволенного. Сказывалось суровое крестьянское воспитание.

— Нравится?

— Ну конечно! Ты только посмотри, какой смешной. И бедненький… Сиротинушка ты мой.

— Ну тогда и забирай его, на воспитание, так сказать. — Карно, решивший казалось неразрешимую для него проблему был доволен.

У медвежонка естественно никто не спрашивал. Впрочем, он, ошеломленный этим вихрем с косичками, и не возражал. А Олента уже развила бешеную активность. «Старики», Карно и Истрил, были пересажены на нары, что бы не мешались под ногами, Ольт послан за медом, который бортники таскали понемногу в деревню, а сама она полезла на полки за хлебом. Через десять минут медвежонок уже вовсю наворачивал хлеб с медом и наверно где-то понимал, что жизнь повернулась к нему своей светлой стороной. Так появился в семье Карно еще один член семьи, которому, видя, как он слизывает с мордочки мед, с легкой руки Оленты дали имя «Лакомка», и сейчас все с умилением наблюдали, как этот обиженный жизнью косолапый малолетка с жадностью уминает хлеб с медом. Идиллию прервал грубый мужской голос:

— Туточки он. Сидит себе, а мы его обыскались. Малой, нас староста к тебе приставил. — Жаго был сама непосредственность. Будто и не видя присутствующего здесь же Карно, он с таким видом смотрел на Ольта, что тот тут же вспомнил слова, приписываемые Петру Первому, о том, что солдат должен иметь вид лихой и придурковатый. Конечно солдатом бывший каторжник ни разу не был. Все отношение к государственной службе у него заключалось в пребывании в местах не столь отдаленных, но службу он понимал. Сейчас он изображал перед начальством рвение и старательность. Ольт барственно кивнул и лениво махнул рукой:

— Спокойней, служивый. Можешь расслабиться. Кто это там у тебя за спиной, Вельт что ли? А пойдемте-ка отсюда, а то здесь обстановка не та, чтобы объяснять тайны сопромата и механизмостроения.

— Пойдем, — согласился Жаго, выталкивая в спину замешкавшегося Вельта. — А что такое «сонпромат»?

— «Сон про мат»? Ха-ха, дойдем до места — расскажу.

Планы насчет Жаго с Вельтом опять, уже к который раз изменились. У обоих каторжников оказались умелые руки и пытливые мозги и держать их на прииске, на тупой работе по добыче золота, было бы простым разбрасыванием кадров, которых Карно с Ольтом и так не хватало. Но самое главное, что вдобавок к мозгам они оба были грамотны, то есть умели кое-как разобрать те каракули, которые Ольт чертил на своей доске. Вообще-то это не было такой уж редкостью, любой крестьянин мог считать, как минимум до ста. Жизнь того требовала. Чтобы не обманул на базаре хитрый купец, чтобы правильно рассчитать размеры пашни и сколько для нее потребно зерна, да просто пересчитать свою живность, или охотнику сосчитать количество набитых шкурок и сколько за них положено получить денег — умение вести счет было жизненной необходимостью, без которой просто невозможно вести свое хозяйство. Так что простейшею арифметику знали все. Но вот умение читать или тем более писать было не так востребовано. Ненужно оно было крестьянину в его нелегком труде. Бывало, что на всю деревню находился только один грамотей, могущий с трудом разобрать по буквам написанное и накарябать пару знаков, обозначающих свое имя. Обычно такой грамотей совмещал и должность старосты. Хлопотное и чаще всего ненужное это было дело для крестьянина или охотника — научиться грамоте и зависело только от желания самого человека. Но и этого было мало, ведь надо было найти и учителя, и хорошо, если повезет наткнуться на жреца Единого. Они учили людей грамоте бесплатно или за малое подношение из продуктов, жрецам тоже надо чем-то питаться. За деньги же или отработкой на хозяйстве можно было поступить учеником к какому-нибудь грамотею в городе. Заодно и получить профессию писца.

Жаго и Вельту повезло в свою бытность на каторге познакомиться со жрецом Единого, который следил за духовным здоровьем преступников и обучал всех желающих грамоте. Конечно, это не поощрялось охраной каторги, но и не запрещалось. Охота людям после тяжкой работы еще и мозги себе корежить, так кто им хозяин. В компетенцию надсмотрщиков это никак не входило. Отработал свои двенадцать часов, а в свободное время хоть вшей дави. Вот некоторые каторжники и слушали проповеди жреца, а по настроению занимались и учебой.

Так что оставив пока прииск в стороне, слава богу золота хватало, Карно с Ольтом привлекали обоих мужиков к другим работам. Тем более те и сами, в свое время оторванные от крестьянского труда, не стремились снова пахать землю. Их вполне устраивала получка, которую выплачивал им Карно, договорившись с ними, что те будут заниматься работами по деревне.

Мальчишка, а за ним двое, как привязанных, мужиков дошли до околицы, где крестьяне расщепляли бревна на доски. Здесь Ольт и расположился, усевшись на ошкуренное бревно. Бывшие каторжники нависли над ним, как две статуи, олицетворявшие собой внимание и сосредоточенность. Объяснять им устройство лесопилки было легко и приятно. Они честно старались понять устройство механизмов и не стеснялись спрашивать, если что-то не понимали.

Ольту с ними повезло. И не удивительно. Мужики были честные и справедливые и совсем не дураки. Ведь даже после побега с каторги не подались к лихим людям, а нашли какую-никакую работу и не их вина, что сами того не зная, работали на атамана разбойников. И даже лишившись всего, оказавшись в положении вечно скрывающихся, сами, в буквальном смысле раздетые и разутые, не забыли про свои семьи и помогали им чем могли. И что самое интересное и особо ценимое Ольтом, считали это в порядке вещей. Не ныли, не жаловались на злодейку-судьбу, а просто жили, выполняя то, что считали нужным по своему нехитрому крестьянскому кодексу. Поэтому объясняя им какое-нибудь устройство, он не злился, когда до них никак не доходило почему вот это должно быть — так, а вот это — вот этак. Пропускал такие моменты, считая, что когда все заработает, то они и сами все поймут. Мужики хмурили лбы, чесали затылки, но к вечеру поняли основы, а если что-то было совсем недосягаемым для их разумения, то Ольт просто ставил их перед фактом, что вот это должно быть именно вот таким, а почему — так потому, что он так сказал. И все тут. Его авторитет мужики признавали бесповоротно. Он до того разошелся, объясняя им механику будущей лесопилки, что хотел сразу поделиться мыслями и о мельнице, которая в будущем должна будет работать от того же механизма. Но посмотрел на задумчивые лица будущих изготовителей деревянных колес и шестеренок, понял, что это будет пока лишним. Мысли о мельнице он унес с собой, решив обдумать их сам этим же вечером.

Да и вообще ему требовалось немного привести порядок тот сумбур, который царил в его голове. Слишком многое на него навалилось и слишком за многое он сразу взялся. Надо было определиться с очередностью задач и их необходимостью. И еще ему просто категорически нужна была кузница, желательно вместе с кузнецом. Собрать лесопилку или мельницу на одном только дереве возможно, но насколько упростилась бы и ускорилась работа имей он возможность сделать пару запчастей из железа, не говоря уж о долговечности механизмов. Одно время у него была надежда разжиться тем и другим в замке Кведра, при штурме оного Бродром, но сынок оного, разозленный смертью папаши, не оставил ему выбора. Он просто тупо убил всех, кто был в разоренном замке. Но Ольт не очень этим и огорчился, почему-то у него было предубеждение против тех людей, которые работали на вышеупомянутого барона. Если нашли с ним общий язык, значит и сами были с гнильцой. Не любил он таких людей еще с прошлой жизни, считая их потенциальными предателями. Не получилось, ну и фиг с ним.

Однако проблема с кузнецом никуда не делась. В сущности, он и сам мог бы выковать пару шестеренок, но недостатки детства никуда не делись. Что толку от ума, если просто поднять молот банально не хватает сил? Нет, судя по всему все-таки придется опять наведаться в Узелок. И еще одна проблема не давала ему покоя. Местные во всю занимались заготовками на зиму, что в основном заключалась в сушке грибов и ягод. А ведь у него в руках было целое богатство для местных жителей — соль. Этот минерал позволил бы заняться заготовкой продуктов на совсем ином уровне, открыв возможность заняться засолкой продуктов, копчением и вялением, да мало ли еще чем. Определенно, ехать надо и чем быстрей, тем лучше. И желательно точней определиться с целями поездки.

Насколько он узнал, в городке частенько продавали людей. И хотя официально рабства в королевстве не было, завоеватели фактически превратили бывших подданных Эдатрона в рабов, за малейшие недоимки или непослушание, арестовывая и выставляя на продажу, как должников. В основном это были крестьяне, но встречались и мастера. Правда стоили они подороже, но не Ольту было думать о деньгах. Осталось только съездить в городок еще раз, но не стоило забывать и про вторую цель — привезти соль и как можно больше. Стоило собрать воедино все дела, требующие поездки, и чтобы это звучало достаточно веско для Истрил. Не то, чтобы его сильно напрягало ее постоянное внимание, скрывать от нее было нечего, просто ему чисто по-человечески было жаль свою нареченную мать. Мотаться по местным лесам только для того чтобы он вовремя поел, это не то, что он ей желал.

В избушке у него был небольшой запас уже подготовленной бересты, поэтому он, составив черновик списка вначале на доске, перебрав все что можно и, после долгих раздумий вычеркнув из него то, без чего можно было пока обойтись, наконец перенес перечень того, что осталось на нее. Пока еще оставалось времени прошелся по строившейся деревне, чтобы опросить односельчан, кому что еще надо из города. Так и так ехать, и тащить с собой телегу. А свой ожидаемый груз был хоть и тяжел, но не велик, так чего гонять порожняк? А крестьянам всегда что-то нужно, забытое в суматохе сбора, от простой иголки до нового армяка.

Деревня уже выглядела деревней, а не разбойничьей вольницей. Четко проглядывались две первые улицы, расположенные под прямым углом друг к другу. Многие дома еще были не достроены, но находились в стадии завершения, поэтому часть людей Карно перебросил на рытье трех небольших котлованов под строительство домов для себя любимого, Истрил с Ольтом и трактира.

Там, где в будущем будет стоять питейное заведение, как заведенный носился Вьюн с куском бересты в руках. На бересте был чертеж, нарисованный Ольтом и бывший лазутчик то и дело тыкал в него пальцем, а затем что-то орал строителям. Рядом с Вьюном стояла вдовушка и, внимательно вглядываясь в произведенные работы, что-то нашептывала ему на ушко. Причем именно нашептывала, извинительно улыбаясь мужикам. Те понимающе усмехались и нет-нет отпускали грубые деревенские шутки, на что она смущенно прикрывалась платком. Артистка. Вообще-то находиться здесь ей было не по чину, но все понимали важность стройки, ведь трактир в деревне — это все равно что крутой кабак в захудалом районом центре в мире Ольта. А вдовушка, судя по отношению к ней Вьюна, вполне возможно будет хозяйкой этого очага культуры местного значения. Поэтому мужики и сносили безропотно присутствие вдовы, ведь в первую очередь эта стройка была важна именно для них и хорошие отношения с тем, кто в будущем вполне возможно будет наливать тебе пива, очень важны. Ведь где еще можно будет посидеть с кувшинчиком спотыкача или кружкой пенного напитка долгими зимними вечерами, обсасывая местные сплетни и новости, и чтобы при этом не пилила жена? Трактир в деревне — это заведение знаковое и трактирщик — уважаемое лицо и в не каждой деревеньке они присутствовали. Обычно только в больших придорожных селах. Так что мужики работали с огоньком, тем более, что Вьюн по окончанию работ пообещал хорошо преставиться.

Увидев Ольта, он обрадовался и подбежал к нему уточнить некоторые детали, а узнав, что Ольт собирается в город, так вообще возликовал и тут же напросился в попутчики. Это было хорошо, и если бы он не пожелал ехать сам, то пришлось бы забирать его в приказном порядке, а этого делать — ой как не хотелось. Но все срослось удачно. Предупредив его, что бы он был готов к после следующему дню, Ольт оправился дальше. Следующей целью был Брано. Человек, хорошо знающий базар, разбирающийся в местных ценах и умеющий торговаться — как же обойтись без такого. Тот тоже обрадовался предстоящей поездке. Карно не вмешивался в деревенские дела, сбросив их на бывшего старосту, и выражал свою волю только, если на Брано поступала жалоба. Да и то неизвестно было, кого настигнет наказание. Вполне мог пострадать и сам жалобщик, если кляуза была пустой или лживой. Поэтому к Карно лишний раз не обращались, стараясь решить спорные вопросы между собой, по-соседски. И Брано старался не наглеть, не беря на себя лишнее. Тем более, что Карно выделил ему пять золотых на нужды деревни и ему позарез нужно было в город, чтобы обменять золото на медь и прикупить кое-что для нужд односельчан. Всех устраивала сложившаяся вертикаль власти, и никто не выказывал недовольства. А если бы и нашелся такой, так у Карно разговор короткий — не нравится, вали из деревни, только должок в один золотой оставь. Все помнили, как он обошелся с бывшими односельчанами, и никто не хотел на своей шкуре испытать подобное. Тем более менять сытную и благодатную жизнь в Карловке на беспросветные думы о хлебе насущном в другой деревне. Дураков среди крестьян не было.

Еще Ольт предложил поездку двум мальчишкам, с которыми встретился и познакомился еще в старой деревне — сыновьям каторжников Серьге и Кольту. Если Серьга уже чувствовал себя уже опытным путешественником, то Кольт немного терялся и от этого, и так немногословный, как и все лесовики, вообще молчал, но глаза, горевшие от восторга, выдавали его с головой. Их отпрашивать пришлось у родителей и, хотя сами мальчишки были уж вполне самостоятельны, но приличия требовалось соблюсти. Впрочем, что Вельт, что Жаго, узнав, что за их сыновей просит Ольт, только махнули рукой. Мог бы и не спрашивать. Съездить в город было мечтой всех деревенских мальчишек.

Кстати имя у Кольта, в отличие от Серьги, было еще детское, хотя Ольт считал, что и взрослому дяде было незазорно носить такое, но разве объяснишь тут, что такое огнестрельное оружие, которое уравнивает шансы. Впрочем, оба мальчишки не хуже взрослых мужиков стреляли из охотничьего лука, чему Ольт не удивлялся. Он видел, как тут с детства учат малышей правильной стойке и хватке, и уже в шесть лет они часами стоят с толстой палкой в вытянутой руке. Так что вполне возможно годиков через два-три Кольт с Серьгой смогут натянуть и боевой лук. Просилась еще и Олента, но тут, несмотря на всю свою отцовскую любовь, неприступной скалой встал Карно — девочке при живом отце было мягко говоря, не принято одной ездить с чужими людьми. Олента надулась, пообижалась с полчаса, затем признала правоту отца, но выбила с того обещание в следующую поездку в город взять ее с собой. Да Истрил нахмурилась и, отведя в сторону Вьюна, провела с ним строгий инструктаж. Доводы, приведенные ее сыночком, оказались достаточно убедительными, и сама она ехать не собиралась, так как котлован под их дом был готов и в него вот-вот должны были закладывать фундамент. Чертежи, показанные ей Ольтом, были так необыкновенны и чудесны, что она хотела сама лично проследить за возведением их будущего семейного очага. Поездка сына поставила ее перед тяжелым выбором, но он сумел ее убедить, что все будет хорошо и она, единственная знавшая на что он способен, все-таки согласилась.

Так что для поездки собрались Брано с Вьюном, сам Ольт и Кольт с Серьгой. Пять человек должно было хватить для погрузочно-разгрузочных работ, а больше и не надо, ведь разбойников Крильта можно было уже не бояться, а другие скоро навряд ли сунутся. Хищники обычно строго охраняют свою территорию и не забредают в охотничьи угодья друг друга. Что четвероногие, что двуногие. Разве что какие-нибудь залетные, но времени прошло совсем немного и весть о гибели банды Крильта еще не могла разойтись по окрестным лесам, тем более, что сами участники этой экзекуции держали рот на замке и другим строго наказали молчать. Ну и зачем Ольту большая толпа, тем более, что он хотел заехать на найденное им месторождение соли. Правда это было не совсем по пути, но для бешенной собаки сто километров не крюк. Зато им, если повезет, не придется ехать порожняком и мало того — есть шанс хорошо заработать. Главное, чтобы в будущем попутчики молчали о находке, ведь судя по тому, что Ольт здесь увидел, соль тут была стратегическим сырьем, за обладание которым могут и закопать, похоронив раньше времени.

Поэтому, едва только деревня скрылась из глаз, как Ольт приказал остановиться и собраться в кучу для важного сообщения. Брано и Вьюн, как степенные мужики ехали в телеге, а мальчишки верхом на лошадях, поэтому вполне естественно, что все собрались возле повозки. Ольт уже привычно взял со всех клятву, что все присутствующие будут молчать об услышанном и поведал им тайну о несметном богатстве, которое таится совсем недалеко, в каких-то двух или трех днях пути. Предупредил, что об настоящей цели поездки знают еще только два человека: староста Карно и его мать Истрил и больше знать никому не надо. Сказать, что они были просто удивлены поведанным им Ольтом — это значит сильно преуменьшить то впечатление, которое произвела на них такая новость. Соль — это был второй по значению после хлеба продукт в их непростой крестьянской жизни, особенно в преддверии зимы. Ведь это были солонина, копчения и маринады, которые позволят крестьянам пережить голодное время. И никто не знает о таком богатстве? Невероятно. Хотя, если учесть, что по этим землям прошла война, унесшая множество жизней, а голод был постоянным гостем в лесных поселениях и люди вымирали целыми деревнями, да и сами охотники были никудышными рудознатцами, все было вполне объяснимо. Брано сразу понял, какое счастье привалило их деревне, а уж большего патриота родной деревеньки и найти наверно было нельзя, и уже сам совсем застращал мальчишек, расписав им, что будет с деревней, если кто узнает об этой тайне и они, и так гордые, что теперь тоже являются носителями такого секрета, еще раз клятвенно пообещали, что будут молчать как рыбы. Вьюн же просто принял к сведенью данные о залежах соли, у него в голове уже было столько тайн, своих и чужих, что одной больше, одной меньше для него никакой роли не играло. Его волновали совсем другие проблемы, все его мысли занимали думы о трактире. Хотя конечно такое известие не могло не порадовать его, как будущего трактирщика. А Ольт про себя лишний раз обрадовался тому, как правильно подобрал людей. Так что их телега свернула от направления на общий тракт и свернула в глубокий лес на бездорожье.

Дорога была привычно скучновата, как и все дороги, если не убегаешь или кого-нибудь не догоняешь. Длинный путь он такой, рано или поздно надоедает видеть вокруг один и тот же пейзаж. В начале ты видишь какой-нибудь огромный дуб и восхищаешься им и удивляешься толщине ствола и развесистой кроне, а потом попадается еще один такой-же, потом еще, а потом ты уже ничему не удивляешься. Лишь провожаешь возникающую перед глазами очередную картину скучным взглядом, а то и вообще не замечаешь. Так и у них — даже мальчишки на вторые сутки завяли, а мужики как легли в телеге подремать, так и проспали почти все время, благо телега была не груженной и места было много. Чего там нового в окружающем их лесе они не видели.

Погода стояла замечательная, располагающая к лени. До сезона дождей было месяца полтора, и лес уже вовсю разукрасился осенними разноцветными красками, а кое где уже начала облетать листва. Воздух был тих и прозрачен, как будто тайга задумчиво готовилась к зимней спячке, а мелкий поникший подлесок сух и почти не мешал движению. И только изредка встречался какой-нибудь дуб-великан, о чем предупреждали ехавшие верхом мальчишки и тогда на минуту просыпался кто-нибудь из мужиков и, лениво ругаясь, направляли лошадь в объезд препятствия. Только Ольт внимательно смотрел на окружающие леса, выискивая знакомые приметы. До этого он определял дорогу по ночному небу, по звездам намечая путь на весь последующий день. Даже не столько дорогу, сколько направление, стараясь в начале выехать в область находки. На третьи сутки они въехали в распадок и Ольт стал узнавать знакомые места. Как всегда, чувство ориентации его не подвело, раньше он вообще удивлялся, когда слышал, как кто-то заблудился в лесу или в чужом городе. Для него это было так же противоестественно, как садиться по большому делу, не сняв штаны. Куда бы он не пошел, будь то в лесу, степи или в любой другой неизвестной местности, в нем всегда оставалось чувство направления и, даже в незнакомом городе, это чувство всегда его выручало и помогало найти верную дорогу. Так и сейчас: в начале знакомое ощущение, что путь пошел под уклон, затем знакомый пейзаж, а потом уже и конкретные узнаваемые детали.

Небольшая мелко-холмистая долина округлой формы, лишенная деревьев и поросшая лишь каким-то травянистым растением, глядя на которое у Ольта возникало в мозгах слово «ковыль», и перемежаемым изредка низким кустарником, резко контрастировала с окружающим ее густым лесом. Многочисленные следы копытных ясно показывали, что он прибыл туда, куда хотел. Остановившись у знакомого небольшого холма огляделся, убедился, что место то самое и стал поднимать из телеги сонных мужиков. Мальчишки подъехали поближе, спешились и стали стреножить лошадей. Вьюн с Брано, обрадовавшись, что долгий путь пришел к концу, быстро протерли помятые лица и вытащили деревянные лопаты, спрятанные под сеном на дне повозки. Прежде, чем приступить к делу, Ольт еще раз огляделся: да, где-то тут он в прошлый раз и копал, взял одну лопату и очертил квадрат примерно три на три метров:

— Снимайте дерн и вообще верхний слой, пока не докопаетесь до соли.

Судя по всему, они находились на дне какого-то бывшего соленного водоема, недаром сам солончак находился во впадине. Поверхность вокруг была довольно ровной, на которой ничего не росло кроме уже пожелтевшего высохшего, шелестящего на ветру, «ковыля», и изредка встречались небольшие участки низкого кустарника и невысокие холмики, наподобие того, возле которого они остановились. Наверно это постаралась сама природа, собирая в кучу мусор вокруг хоть какого-нибудь более-менее значимого препятствия с помощью небольших смерчиков, которые нет-нет, да закручивались между низкорослого кустарника, поднимая круговерть пыли и сухих листьев и тем самым и создавая эти холмики. Ветер, попадая сюда, уже не мог вырваться из замкнутого пространства бывших берегов и вынужденно закручивался в небольшие воздушные завихрения, создавая наносы. Задубевшая, продутая всеми ветрами и высохшая до каменного состояния земля поддавалась плохо. Тут еще Ольт предложил одеть на рты платки, чтобы уберечься от поднятой пыли. Это конечно помогало, но дышать в полную силу мешали также. Хорошо еще было не так жарко, все-таки осень на дворе. Так как лопаты было только две, то работали по очереди. Первому повезло Брано, когда раскоп углубился в землю примерно на полметра. Что и как он там увидел, но он вдруг упал на колени и попробовал на вкус горсть земли:

— Соленая. — сообщил он, пожевав губами и улыбнулся широкой счастливой улыбкой.

Все заработали быстрее, стараясь освободить очерченный участок от земли. После часа пыхтения удалось снять пласт грунта с полметра толщиной, обнажив неровную ноздреватую поверхность серого цвета. Судя по всему, это была соль, вперемешку с землей, доведенная до такого состояния грунтовыми водами, проникающими под землю вместе с дождями. Попробовав ее на вкус, и мужики и мальчишки возбудились и повеселели, одно дело купить горстку грязной соли на торге, отдав большие для крестьян деньги, а совсем другое — добыть этот драгоценный продукт самим и не жалкие крохи, а килограммы и килограммы. Даже в таком виде, на половину загрязненный натрий хлор, представлял из себя большую ценность для местных.

Ольт достал из-под сена топоры, которые на всякий случай прихватил вместе с лопатами. Дела сразу пошли веселее, топоры здесь пришлись в самый раз. Всех инструментов Ольт взял по паре, поэтому пока двое рубили плотную слежавшуюся массу, двое других собирали нарубленные куски и крошево лопатами в мешки, которых во множестве прихватили для зерна. Потом работники менялись местами, махать топором — это не лопатой скрести.

Ольта отодвинули в сторону, мотивировав это тем, что пока они дремали, он один не спал и искал дорогу и что инструмента на всех не хватает и вообще не мешался бы под ногами и сходил бы лучше на охоту. Распаленный Брано, совсем потерявший голову от такого богатства и позабывший все на свете, даже то, кому они обязаны такой находкой, вообще чуть ли не послал мальчишку куда подальше, но вовремя опомнился и ограничился в конце концов посылом на охоту. Причем деревенских мальчишек не тронул, видимо им-то предстояло пахать и пахать.

Ольт не стал выяснять глубины такой дискриминации, только пожалел мальчишек, которые, впрочем, совсем не выглядели обиженными, и отправился за добычей. Видимо крестьяне намеревались провести здесь не один час и впрямь следовало подумать о еде для них.

Ольт пожал плечами, прихватил лук и стрелы и направился в лес. Он добрался до опушки и уже меж деревьев пошел по кругу вокруг найденной долины, надеясь наткнуться на какое-нибудь травоядное животное, пришедшее полакомиться солью. Шел по лесу, не забывая отслеживать обстановку вокруг себя и попутно раздумывая о соли и о ее добыче, в частности. Вот чем-чем, а добычей соли он никогда в жизни не занимался. Хотя, вспоминая все то, что когда-то читал и видел по интернету, смог припомнить о двух видах добычи столь полезного и нужного минерала. Шахтный метод, когда соль вырубали в подземных шахтах, но здесь явно не тот вариант, и метод сушки соляного раствора, так называемой «рапы», под солнцем, заодно очищающий соль от примесей. Тоже не совсем то. Природа уже наполовину сделала за них работу и выпарила всю воду. Впрочем, не следует торопиться. Кажется, в интернете ему как-то попался ролик, где он увидел, как добывается какая-то особо ценная соль на каком-то соленом озере. Он не помнил точно, но вроде как природные условия сложились так удачно, что это соленое озеро превратилось в природную лабораторию по производству соли. Жаркое солнце выпаривало влагу из уже готовой рапы и соль плотным слоем укладывалась на мелководье, оставалось только ее собрать. Что-то подобное проделывали жители побережья, где морская вода уже представляла собой готовую рапу. Целые прибрежные поселения занимались этим прибыльным промыслом, откуда и поставлялась в глубь страны. Целые дни эти добровольные каторжники таскали морскую воду, сливали в каменные корыта, выдолбленные прямо в скалах, и выпаривали ее и труд их был довольно тяжким. Целый день под палящим солнцем носить туда-сюда тяжелые дубовые ведра, когда уже непонятно то ли слизываешь пот сухим шершавым языком, то ли морские испарения — это был еще тот труд. Потому и стоила эта соль бешенных денег, хотя и была горьковата на вкус.

Ольт надеялся, что если тут когда-то было соленное озеро, то многолетнее высушивание солнцем рапы привело к тому, что здесь на дне впадины есть чистая соль и что, убрав сверху грязный слой, они до нее доберутся и получат чистый продукт. А уж на вкус он должен быть гораздо лучше соли с побережья. Даром что ли природа столько лет, а возможно и веков, над ним трудилась.

Выбросив из головы все посторонние мысли, он решил, что пока работники заняты, организовать стоянку для отдыха. Тем более, что охота была удачно завершена, когда от него испуганно прыснуло небольшое стадо косуль. Он уже не удивлялся обилию диких животных, поэтому был наготове и успел выстрелить вслед, тем более стрела была наложена на тетиву заранее, и теперь пожинал плоды своей предусмотрительности. Молодой самец был поражен в шею, когда еще только разворачивался для бега, и служил доказательством отличной реакции и возросшего мастерства Ольта, как лучника. Ну или — везения. Быстро перерезал горло добыче, чтобы не мучилась и выпустил кровь. Пока косулю сотрясли последние судороги, огляделся вокруг и решил, что лучшего места для лагеря не найти. Негустой лесок лучше всего для этого подходил, и от солнца тенек и место добычи соли всего в метрах двухстах, даже отсюда видно копошащихся работяг сквозь редкие деревья. И главное, не нужно тащить косулю все это расстояние. Это ведь для глаза близко, а для мальчишеского тельца, не вошедшего еще в полную силу, это просто непреодолимое препятствие. И пусть олешка был не очень большой, но весил килограмм сорок, что если и не равнялось весу Ольта, то было довольно близко к этому. Конечно можно было быстро собрать волокушу, но зачем тащить столько мяса на такое расстояние, когда можно едоков привести к мясу. Он вышел на опушку и засвистел, во всю размахивая руками.

Новоявленные соледобытчики его и услышали, и увидели. В начале встревожились, но увидев его зовущие жесты и то, как он показывает на рот, делая рукой вид, что держит ложку, успокоились. К лагерю подошли уставшие, но довольные. Заодно привели с собой и лошадей с телегой, о которых, охваченные соляной лихорадкой, совсем забыли. Серьга занялся бедной скотиной, которая из-за трудового азарта хозяев, оказалась совсем забыта, а Кольт с Ольтом занялись костром. Мужики в это время разделывали тушку косули. Брано, ворча на безалаберность молодых, бережливо пересыпал снятую шкуру солью, что было актом неслыханной расточительности, а что ее беречь — вон ее теперь сколько, и аккуратно свернул мех в пакет.

Ольт же, пока напарник разводил огонь, достал из телеги походный котел и занялся приготовлением запоздавшего обеда. Мудрить не стал, а просто нажарил мяса на нутряном жире. Целый котел жареной свежатины, с диким чесноком и луком и заправленный специями, с которыми Ольт не расставался. Лесовики просто стонали от наслаждения, поглощая огромные куски мяса, не забывая подставлять под капающий с них жир толстые ломти хлеба. Они и так не страдали отсутствием аппетита, но сейчас, после тяжелой работы по вырубке соли, побили собственные рекорды по пожиранию натурального, произведенного самой природой, продукта. И пусть мясо было немного жилистым, зато как аппетитно хрустели на зубах хрящики, а уж вкус был несравним с тем убожеством, которое Ольт пробовал в своем мире. Помнится, он, как-то будучи на Севере, попробовал импортную свинину и говядину. Красивое и мясистое на вид, на вкус оно было никакое, трава — травой.

Ольт, усмехаясь смотрел, как едоки по очереди отваливаются от котла, поглаживая себя по вздувшимся животам. После обедо-ужина приступили к подведению итогов трудовой деятельности. Худо-бедно наковыряли три мешка грязной соли и сломали одну лопату. Новости были неплохие, но дальше пошли еще лучше. Соль на глубине примерно в метр пошла почти чистая и не крошилась, а отслаивалась кусками. Сбылись мечты Ольта. Такими темпами уже завтра они заполнят всю телегу. Коротко обсудив задачи на завтрашний день, решили сегодня уже не работать, а хорошо отдохнуть.

Как не лень было после сытной еды двигаться, но все-таки поднялись, чтобы оборудовать себе спальные места. Ничего сложного — нарубленные ветки с окрестных деревьев и поверху пустые мешки. Если на самом дне долины почти ничего не росло из-за обилия соли, то вокруг нее тайга взяла свое и бывшие берега бывшего соляного озера густо заросли самыми различными деревьями и кустами. Распределили караул на ночь. Бояться вроде нечего, двуногих хищников вывели, а четвероногие еще сто раз подумают, прежде чем нападать на такое количество людей. Но лучше перестраховаться, ведь кто их знает, среди диких зверей тоже встречаются дураки и неадекватные личности. Набредет еще какой-нибудь тигр или медведь, а так караульный откидается головнями из костра, поэтому не поленились и срубили две сухие лесины. Положенные в костер крест-накрест, они горели всю ночь, только не забывай продвигать их, заменяя отгоревшее. Наконец сытые и довольные улеглись вокруг костра. Не смотря на усталость, возбуждение от такой находки еще не прошло полностью, да и спать было рановато, поэтому перекидывались ленивыми фразами, кое-как поддерживая вялотекущий разговор. Очередную тему внес Ольт, который при малейшей возможности старался узнавать что-то новое.

— Слушай, а почему тебя Серьгой прозвали? — внезапно поинтересовался он у одного из мальчишек. Вообще-то Ольт уже знал, что имя ребенку дается родителями, но оно редко употреблялось, только в официальных случаях. Чаще всего его называли по детскому прозвищу, которое давалось по какому-нибудь отличительному внешнему признаку. Причем здесь частенько проявлялся немного тяжеловесный крестьянский юмор. Например, толстяка могли обозвать тростинкой, а какого-нибудь тощего доходягу медведем. Затем, по достижению возраста совершеннолетия, то есть лет пятнадцати, когда подростки вступали во взрослую жизнь, они получали другое имя, созвучное какой-нибудь черте характера или проявившемуся умению. Лет в тридцать, когда завершалось становление взрослого мужика или женщины и человек вступал в пору мудрости, они могли получить и третье имя. Частенько оно до того полностью отражало человеческую сущность, что полностью заменяло собой имя, данное родителями при рождении и которое частенько становилось известным только после смерти, когда поминали умершего. Серьга заинтересовал Ольта, потому что у него судя по всему это было уже второе имя-прозвище, хотя до совершеннолетия ему оставалось еще года три. Такое тоже хоть и редко, но бывало, когда ребенок чем-нибудь отличится.

— Так это… Вообще-то меня родители Стринвельтом назвали. Стрин, значит. А Серьгой назвали… У меня отец сотником лучников был. Он погиб на Поле Печали, а один его друг, тоже лучник из его же сотни, который там выжил, оказался из соседней деревни. Отец у него на руках помер и серьгу мне завещал. Вот, когда этот воин домой возвращался, то и заехал до нас и передал серьгу, все, что от отца осталось.

— Подожди, а разве Вельт не твой отец?

— Вельт — мой отчим. Он взял меня в свою семью, когда я остался совсем один. Вначале было известие о смерти отца, а затем и мать слегла и померла в одночасье.

— Понятно. Ты извини меня… — Ольт почувствовал себя неудобно. У человека такое горе было в жизни, а он тут влез с расспросами. А то, что Вельт оказался отчимом его не удивило, он уже знал, что сироты в местных лесных деревушках не остаются без присмотра. Общество никогда не позволит такому сироте остаться одному и погибнуть и если не найдется родственника, то кто-то из знакомых или друзей погибшего всегда возьмет ребенка в свою семью. Вон, как случилось с Олентой. Уж такие они были, эти крестьяне-лесовики.

— Да ладно. Это уже давно было. Да и Вельт — неплохой мужик.

— Да, согласен, Вельт — мужик что надо. А насчет серьги я не понял, твой настоящий отец, он что, серьгу носил?

— Так я и говорю, он сотником был.

— Ну и что? — не понимал Ольт. В его представлении если мужчина надевал серьги, то это означало, что он определенной сексуальной ориентации, неуважаемой Ольтом, ну или идиот, который ради простого выпендрежа готов косточку в нос продеть, а не то что серьгу в ухо, лишь бы хоть как-то выделиться. Короче — человек пустой. Но представить себе воина, причем сотника, жеманящимся или красящим губы… Ольт содрогнулся, ну никак не получалось. Не клеилась картинка, хоть ты тресни. Другие здесь нравы и понятия. Что-то он не понимал или не знал.

— Чего — «ну и что»? Говорю же, сотником был. — Серьга был терпелив и немногословен, как и все охотники.

— Так он в лесу как потерялся по малолетству, так и прожил один три года. — подал голос Вьюн. — Откуда ему про серьги-то знать?

— А, тогда понятно. — Серьга как-то по-новому посмотрел на Ольта и во взгляде его читалось уважение. Не каждому удается выжить в тайге три года, тем более, если ты не взрослый лесовик, а несмышленый пацан. — Ну я же не знал. А то талдычу тут, талдычу. А ты вон че, оказывается.

— Да ладно. Так что там с серьгой?

Оказывается, воины, начиная с сотника, в эданском войске носили в ухе серебряную серьгу в виде кольца, но причем не каждый, а только те, кто отслужил в этой должности минимум пять лет. Этакий знак отличия. Причем каждый род войск носил кольцо со своим знаком. Сотники-лучники — кольцо с перечеркнутым его стрелой, простые сотники-пехотинцы — с копьем или мечом и так далее. Такая серьга служила не только признаком опытного бывалого воина, но еще и знаком того, что данный воин имеет право командовать, что и доказывалось таким образом. Ведь не каждый продержится в сотниках целых пять лет, да еще во время войны. Бывало, что сотники слетали со своей должности, не прослужив и года. Были еще звания десятника и полу сотника, но право на серьгу давалось только, начиная с сотника и утверждалось по достижению пяти лет. Могли дать звание и раньше, за какой-нибудь подвиг во время войны. А войны в те времена шли постоянно. Так что серьга служила не только знаком отличия сотника, но и такой своеобразной медалью. Если воин умудрялся прослужить сотником десять-пятнадцать лет, то в кольцо добавлялась еще соответствующее количество стрел или копий, по одной стреле за каждые три года службы. Про четыре-пять стрел в кольце ходили слухи, что существуют и такие воины, но воочию их никто не видел, хотя раньше в эданском войске можно было наткнуться на лучника и с семью стрелами. Но война — она и есть война, ветеранов почти не осталось. Носить серьгу в правом ухе было необязательно, но никто сам по доброй воле не отказывался, ведь это был как знак доблести, медаль за отвагу и нашивка за выслугу лет в одном лице. Ну и как знак различия имел не последнее значение. Тысячники носили золотую серьгу, тоже с копьями да стрелами.

И тут Ольт задумался:

— А у нашего Карно я что-то серьги не видел. А ведь он тысячником был.

— А ты приглядывался? Как-нибудь присмотрись к его правому уху. Наверняка увидишь след от дырочки. Да и после того, как северяне победили, то ловили таких, с серьгами. Сам понимаешь, что с ними делали. Не простые ведь вояки — сотники да тысячники. Вот наши серьги и поснимали.

— Мда, век живи, век учись — все равно дураком помрешь. Но при чем тут ты и отцовская серьга? Ведь не ты ее заработал, а с тебя какой спрос? Тебя во время войны наверно еще и не было. Чего до тебя докопались?

— Ну так она же из серебра. По весу как раз как серебрушка и будет. А сборщик податей, когда собирал у нас налоги, ее увидел. Да я и не прятал, наоборот — всем показывал. Гордился. А он, как серебряную серьгу увидел, так сразу навесил какой-то налог и хотел ее в часть этого налога забрать.

— Ну а ты?

— Ну а я пырнул его ножиком. Да только гад в доспехе был, да и мне тогда только девять лет было. Да и ножики у нас сам знаешь какие… — Серьга пренебрежительно махнул рукой. Ножи у местных и в правду были не ахти. Власти разрешали носить только короткие, годные лишь нарезать хлеб да снять шкуру с зверя, полоски железа, а качество местного металла Ольт уже видел и был от него не в восторге. — Так что только поцарапал. Единственная польза, это пока он орал и все вокруг него бегали, я — сережку-то тайком в рот и засунул, а сам рукой махнул, будто что-то выкидываю. Они и повелись.

— Ага, заставили нас всей толпой ее искать. Кольцо-то махонькое, как сустав большого пальца взрослого мужика будет. А этот гад польстился… Целый час искали, пока тот мытарь не плюнул, ему в следующую деревню ехать надо было. — подал голос Кольт, второй мальчишка.

— А Серьга чего, тоже искал?

— Нет, ему в это время всыпали плетей. Если бы мытарь не торопился, то насмерть запороли бы. А так — только отмолчался. Потом правда — еще десятину пластом лежал.

— А чего молчал-то, лучше орал бы, говорят так легче порку перенести? Или герой такой?

— Да какой герой… боялся, что, если бы заорал, то сережка могла выпасть. Вот и молчал, даже зубы стиснул, чтобы случайно рот не открыть. Серьгу чуть не проглотил, — ответил уже сам «герой». — Вот после этого Серьгой и прозвали. А одену ее, когда сам сотником стану.

— Да, силен бродяга. Ну а ты, Кольт, что-то я не помню твое детское имя.

— Ревун — его в детстве прозвали. Плакал постоянно, то ли от постоянного голода, то ли еще отчего. Но в три года перестал реветь. Старое прозвище уже не подходит, а новое еще не заслужил. Так и зовем его родительским именем. — тут уже хмыкнул Серьга. Кому, как не односельчанину и другу детства не знать всю подноготную.

— Понятно. А когда имя второе получишь?

— Когда ты, тогда и я, сразу за тобой. — Ответил хитрый мальчишка, кидая обратно Ольту подвох, таившийся в вопросе.

Ольт с невольным уважением посмотрел на догадливого мальчишку. А он-то хотел срезать его и что бы он не ответил, то сказал бы ему что-то типа: «Ну конечно, кто же такому салаге имя даст». Не прошел номер. Тем и лучше. Иногда его шутки ставили в тупик не только местных, но и его самого, или вызывали совсем другую реакцию, чем ту, на которую он рассчитывал. Видно местное чувство юмора не совсем совпадало с его. Он уже бессчетное количество раз зарекался шутить, сам признаваясь себе, что шутки у него туповаты, но, внезапно откуда-то появившееся в его характере, шкодливость постоянно вылезала из него, как шило из мешка. Да и какой-то детский это был юмор, туповатый и наивный, соответствующий его внешнему виду и возрасту, но никак не внутреннему содержанию. И ему приходилось постоянно себя сдерживать и напоминать самому себе, кто он есть на самом деле. Но иногда он просто не успевал угнаться за быстрыми проявлениями детского ума. Утешало только то, что детство — это не на вечно и главное — дожить до тех времен, когда все эти всплески ребячливости со временем, он надеялся, сами сойдут на нет.

— Договорились. А теперь попробуем заснуть. Завтра встаем с рассветом. Вон Брано уже десятый сон видит.

Брано, кстати, уже во всю храпел. Умаялись мужик. Дети поерзали перед сном, устраиваясь поудобнее, и затихли. Только Серьга, уже засыпая, сквозь охватывающую его дрему пробормотал: — А я все равно стану сотником лучников…

Назавтра Ольт распланировал много дел, главным из которых была добыча соли и выезд в путь желательно сразу после обеда. Поэтому отдохнуть не мешало. Вскоре уже все спали, только Вьюн бодрствовал сидя у телеги. Он был первым в карауле. Себя Ольт назначил сторожем в последнюю вахту, под самое утро, чтобы успеть потренироваться и приготовить завтрак для всей кампании. Еда должна быть сытной и ее должно быть много, так как работать решили без обеда, пока не заполнят телегу.

Утром, умывшись из глиняной бутылки и отработав свою обычную тренировку, принялся опять за жарку мяса, предварительно разбудив всех остальных. Без лишних разговоров каждый занялся своим делом. Перед тем, как приняться за работу побродили по лесу, нарезая не длинные, с метр, деревянные колья. Их Ольт решил использовать при добыче соли. Затем плотно позавтракали и нагрузившись инструментом во всеоружии прибыли к соляному раскопу. Колья и в правду сильно помогли и облегчили работу. Вначале топором вырубали выемку, а затем туда вбивали деревянный клин. Соль отслаивалась целыми кусками, которые так и складывали в мешки, старясь уложить их плотнее. Мелкие кусочки и рассыпавшуюся в песок собирали в мешок единственной уцелевшей лопатой. Ударным темпом работали почти до полудня и благодаря новому способу добычи соли, закончили гораздо раньше, чем рассчитывали. Даже набрали немного лишку. Получилось примерно килограмм пятьсот. Учитывая, что лошадь была не владимирский тяжеловоз, а очень даже простая лошадка крестьянских кровей, маленькая и невзрачная, да еще и дороги были не совсем похожи на скоростное шоссе, то столько груза она может и потянула бы, но насколько долго ее бы хватило — этот вопрос оставался открытым. Поэтому получившийся излишек, четыре мешка, полных отборной чистой соли, спрятали тут же в схроне, оборудованном на месте добычи. Выкопанная яма подошла для этого идеально. Сам раскоп заложили тонкими бревнами и засыпали землей. Конечно тайга не городской парк и чужие здесь не ходят, но мало ли кто может набрести на, можно без преувеличений сказать, «золотоносный» участок. Так что груза оказалось примерно килограмм триста с лишним, не считая двух пассажиров. Такое лошадь тянула не сказать, что легко, но спокойно и без излишнего напряга. Поэтому решили ехать сразу и перекусить в сухомятку прямо по дороге. И так времени потеряли много. Не то, что бы их поджимало, но не хотелось, чтобы родичи, оставшиеся в деревне, беспокоились. Сложили в телегу инструмент, еще раз проверили место раскопок на маскировку и надежность перекрытия, выехали из долины и нарубив из веток веников тщательно замели все свои следы. Не было тут никого.