Под большими городами человек скоро опустошает природу. Разгоняется птица, уходит зверь, леса очищаются и скудеют, одни грибы долго спорят, упираются, каждое мочливое лето родятся в самых, казалось бы, истоптанных, исхоженных местах. Но, слышно, и они начали сдавать. Отступают грибы от городов. Раньше пешком за ними ходил полегоньку, теперь езжай на поезде, трясись на мотоцикле, и, как знать, не будет ли время, когда только с вертолетом разживешься настоящими сырыми ельничными груздями.
Но хуже всего приходится рыбакам. Число их год от году растет, а рыбы, как назло, уменьшается. Не действуют тут никакие мудренейшие блесны, прикормки и приманки. Мало рыбы, да не смущает это заядлых рыбаков.
Каждую осень в начале сентября бежит по городу бойкий слух:
«В Черную ерш зашел!»
И начинается тут нечто невообразимое. На вокзале не протолкнешься. За билетами очередь в километр. На перроне удочки, подсачки, соломенные шляпы. В вагоне только и слышно:
— Степан-то Иваныч вчера двести штук, говорят, достал.
— Ей-бо?!
— На́ вот…
— А этта я на самотряс…
Какой-то розовый старичок с голубыми мелкими глазками — ни дать ни взять Дедушка-Мороз — продает малинку спичечной коробкой.
Малинкой или мотылем называются красные, как кровь, червячки — личинки комара.
— Почем?
— По трисадчику!
— Что так дорого?!
— Зато в городе…
На станции Сагра высаживается целая рать.
По Черной (есть такая речка с темной торфяной водой, вся в елях, березах, в черемушнике) сплошь сидят рыбаки. Тянется речка далеко. Идешь по ней, идешь, и на каждом изгибе торчит соломенная шляпа, а то сразу две, костерок клубит синим дымом, удочки, снасти, котелки.
Плывет по воде яркий сентябрьский лист, и клева нет никакого.
А все-таки любители сидят, надеются, попивают чаек и водочку, благодушествуют. Тут же вспоминают, кто когда сколько рыбы «достал». Настоящий рыбак никогда не скажет «поймал» или «выудил» — «достал» его слово.
Вот на другом берегу у болезненного вида пенсионера что-то произошло. Приглядываюсь. В руках у него рыба. Живая. Все привстали, все смотрят, все молчат.
— Третий уж! — наконец говорит болезненный, и движение улыбки трогает его темные щеки.
— Ерш!
— Вон что?
— Вот как!
— Третий уж…
Расплывшийся одноглазый старик в канотье и в парусиновой куртке хочет узнать, на что клюнуло. Старик, должно быть, совсем не ведает рыбацких правил — на ловле о приманках не спрашивают.
— На дно поймал? — задает он прямой вопрос.
Молчание.
— На дно, говорю, поймали? — уже робче, почтительнее вопрошает старик.
Болезненный будто не слышит. Внимательно, сквозь очки изучает снятую с крючка рыбешку. Меж тем одноглазого разбирает любопытство.
— На что клюнуло, спрашиваю. А?
— Третий уж! — удовлетворенно отвечает пенсионер с того берега и, любовно огладив ершишку, опускает его в бадейку.
— Третий уж, — повторяют все, кто с восторгом, кто со вздохом.
И бежит, бежит рыбацкая молва по бережку, течет, как сама речка в широкое озеро.
— Слыхали? Сказывают, вчера на Черной один триста тридцать штук достал.
— Ерш все мерный, на четверть…