Летчик Мишка Волдырь

XII. Цоб-цобе!

В Туапсе пришлось переночевать в вагоне, чтобы утром двинуться дальше, за десять верст, к Совхозу Магри.

На рассвете пошла канитель с перегрузкой, — все вещи перетаскивай в другой поезд. Кочерыжка попрощался с Ленкой, с Волдырем и с Шуркой Фроловым — он оставался в Туапсе.

— Если брюхо подведет, — приду к вам подкормиться — ладно? — сказал он на прощанье.

Наконец, готово. Маленький товарный состав, нежась на солнце и попыхивая лиловыми дымками, лениво ползет вперед.

— Приготовьтесь к выгрузке, — говорит проводник, — поезд будет стоять только две минуты.

— Успеете за две минуты, ребята? — тревожится Катерина. Степановна.

— Ого! С гачком успеем!

Поворот. Из-за горы навстречу поезду выбегают два — три белых домишки. Поезд замедляет ход и останавливается.

Из вагона горохом сыплется мальчишье; дядя Сережа по одной снимает девочек, что поменьше. В вагоне остаются Николай Иваныч и десяток самых сильных ребят.

— Сперва матрацы — кричит Николай Иваныч.

Раз, раз, раз — летят матрацы.

— Оттаскивайте скорей от колес, — кричит Мишка Волдырь, кидая один матрац и хватаясь за новый.

— Теперь щиты.

Щиты падают друг на дружку с сухим стуком.

— Все щиты?

— Все.

Щит — концом в землю, концом в теплушку — сходни. По сходням — громыхают мешки с баками, прыгают упругие тюки с бельем, скользят тугие кули с пшеном и сахаром.

— Все вещи?

— Все.

Свисток. Поезд ушел. У полотна груда вещей. Куль с пшеном прорвался и потек: тетя Феня — с иголкой. Красные, потные ребята загнались в конец. Но они уже на месте, они приехали! Шурка Фролов, Ленка, Ерзунов пулей слетают с обрыва к морю — синему, светлому, пахучему морю.

Шурка губами к воде — пьет.

— Не пей, не пей, — кричит Ерзунов.

— Ребя, она соленая!

— Горькая!

— Тьфу, ее пить нельзя!

Все ребята уже внизу. Наверху, над обрывом, стережет вещи дядя Сережа. Он раскраснелся, все время отирает платком с лысины пот. Николай Иваныч, тетя Феня и Катерина Степановна пошли в Совхоз за волами.

— Дядя Сережа, что я нашел!

Александров несется с горы, что по ту сторону полотна, и что-то тащит в руках.

— Черепаха!

— Черепаха лежит на спине, барахтается, шевелит в воздухе толстыми короткими лапами.

— Ребя, черепаха!

Кто близко — подбегает смотреть.

— И у меня черепаха! — кричит Вера Хвалебова.

— А улиток здесь сколько!

Солнце жжет горячо и ярко.

— Дядя Сережа, можно искупаться?

— Дядя Сережа, минутку!

— Помыться-то вам не вредно, — говорит дядя Сережа, и сам тоже сбегает на берег. Круглые, плоские камни шуршат под ногами.

— Что ж, вода теплая — говорит дядя Сережа, трогая воду. — Полезайте!

Плюх! Плюх! Плюх! — запрыгали в воду ребята. С непривычки обдало холодом, все повыскакивали обратно. Но освежились, и усталость, как рукой сняло.

— Гляди, Мишка, как дядя Сережа плавает!

— Дядя Сережа, там глубоко?

— С ручками будет?

— Утонете!

— Ишь, как плывет!

— Матросы все так плавают, правда? — спрашивает Павлика Мишка Волдырь.

Едва дядя Сережа оделся, из-за белого домика, стоявшего недалеко от полотна, выкатилась повозка, запряженная парой огромных волов. Босой, загорелый парень в белой рубашке, с взлохмаченной головой, осторожно вел волов по крутой дороге, вниз, к полотну.

— Цоб-цобе! — кричал он, помахивая хворостиной.

Повозку нагрузили; в нее не уместилось и трети вещей.

— Цоб-цоб-цоб, цоб-цобе! — покрикивал парень, и быки спокойной медленно шли в гору, крепко влегая в ярмо.

— Ребята, потащим, что можно, сами! — предложила Верка Хвалебова, вскидывая на голову матрац.

Почти все нагрузились сундуками, ведрами, баками и пошли за повозкой.

Мишка Волдырь был внизу, у моря. Он нагнал ребят уже на шоссе, — на ровной, широкой, убитой камнями дороге, которая серою лентой прорезает густые леса, каменными мостами перепрыгивает через потоки и хитрой спиралью вьется вокруг крутых холмов. Лениво ступая широкими своими копытами, быки тащили повозку.

— Цоб-цоб-цоб-цобе! — подгоняли их ребята.

Повозка жалась к отвесному скату холма, чтобы не сорваться в пропасть. Холмы, точно громадные волны, ходили по небу. Из пропасти тянулись к свету деревья, порою она совсем скрывалась под густою завесой листвы; в глубине пропасти было совсем темно.

По сухим камням шоссе скользнула большая змея. Парень, отшвырнув хворостину, бросился наземь и разом схватил змею за хвост. Змея стала извиваться жгутом, свиваться в кольца, распрямляться, точно пружина, блестя зеленою, сероватою чешуей.

— Змея! Ужалит! — ахнули все.

— Эта не жалит. Это — глухарь, он только давит. Видишь, какой жилистый, точно плетка. Поймает мышь там, или птичку, сдавит кольцами и готово.

Мишка Волдырь перекинул матрац на левое плечо и тронул глухаря пальцем.

— Вьется-то как!

Он боязливо взял его в руку.

— Ишь, сильный! Даже удержать трудно!

Вот он, совхоз. Распахиваются красные деревянные ворота, и повозка, скрипя, въезжает в длинную аллею, по бокам которой в две гордых шеренги стоят кипарисы, стройные, как тополя. Вот дом, двухэтажный, с большим крытым балконом. На балкон ведет лестница с деревянными перилами, ступеней в пятнадцать. Перед домом площадка, а впереди нее — обрыв и хрустальный, звонкий ручей.

Ребята тащат вещи из повозки в дом.

А внизу, за двадцатью поворотами шоссе, у полотна, на груде вещей сидит дядя Сережа и маленькая Нюшка Созырева. Они ждут, пока снова вернутся волы. Нюшка Созырева щурит веселые глазки и спрашивает:

— Дядя Сережа, почему здесь все камни лепешкою? Они растапываются, а, дядя Сережа?