Летчик Мишка Волдырь

XXIX. Буйвол

Вот, какой был случай.

Ленка с Тоней бродили над морем, искали в траве витых раковинок, в которых когда-то жили улитки. Из этих маленьких белых раковин выходили красивые нитки бус.

Так девочки, глядя себе под ноги, дошли до места, где стоял, понурив тяжелую голову, старый, морщинистый буйвол.

— Бежим, забодает! — сперва испугалась Тоня.

Но буйвол был слаб, и у него на шее была большая болячка. Туча мух вилась и жужжала над ним. Девочкам стало жалко, они подошли ближе. Зловоние, которое шло от болячки, было так сильно, что у Ленки сладкий ком подкатился к горлу, ноздри раздулись, ее чуть не вырвало.

— Его наверно бросили подыхать, стар он, — сказала Тоня.

Серый сгусток не то гноя, не то сукровицы, скатился по свалявшимся космам до самой ляжки и повис.

Кругом не было ни души. Только ястреба, крестами паря высоко в небе, перекликались резкими криками. Буйвол неподвижно смотрел в землю большими черными блестящими глазами.

Тоня растерянно посмотрела на Ленку.

— Он тут подохнет. Гоним его домой, — сказала Ленка.

— Да как гнать-то? Нешто он пойдет?

— Цоб-цобе! Цоб-цобе! — замахала руками Ленка, негромко, будто боялась спугнуть громадного зверя.

Только чуть-чуть повернулись громадные глаза, поднялись тяжелые бока и снова опустились, — не то с шорохом, не то с хрипом. Мускулы под черной кожей передернулись, мухи слетели с ссадины.

— Кто ж это его бросил? Он у нас не пойдет.

— Это я знаю — кто. Прошлый вечер всё повозки тянулись к Туапсе — черкесы и бросили.

Ленка вытащила из канавы длинную сухую жердь и осторожно тронула ею буйвола.

— Убьет, не тронь лучше; говорю, убьет! — забоялась Тоня.

— Не убьет, он добрый.

Буйвол качнулся и шагнул вперед.

Послушно, медленной и тяжелой поступью, подрагивая мускулами шеи, он шел туда, куда гнали его девочки. Ленка осмелела и уже уверенно, по воле, направляла его к шоссе. Девочек мутило от душной трупной вони. До дома и без того было неблизко, а тут буйвол то и дело останавливался, качался, будто готов был упасть, потом осторожно подымал широкое копыто и понуро брел вперед.

Лютикова и Верка Хвалебова полоскались у ручья и увидали их издали; они пустились к ним наискосок, по склону холма.

— Батюшки! Верблюд-то какой! — всплеснула руками озорница Мурка.

— Скорей тащите воды, обмыть рану, очень ему садко. Мишка, беги сюда! — крикнула Ленка Ерзунову.

Когда бык остановился на лужайке за кипарисами, все ребята уж были вокруг него.

Уже Ерзунов, сгибаясь в три погибели, тащил хлюпающее ведро; уже Павлик бежал навстречу, чтобы помочь ему. Вот уже Лютикова, зачерпнувши кружкою воды, плеснула первую хрустальную струю на открытую рану. Буйвол потянулся к воде; его напоили и стали промывать ссадину.

Кружка за кружкой, вода ударялась о черное тело, гной тек и вытекал, болячка открывалась все глубже.

— Это ему ярмом стерло!

— Не знаю, какой подлец его бросил.

— Дряни-то сколько — дряни!

— Попадись он мне, я б его по башке дербалызнул раз, ему б разонравилось больную скотину пущать на четыре стороны!

Буйвол стоял неподвижно, только при каждом всплеске у него мускулы передергивались от шеи до самого хребта.

— Мы его теперь у себя оставим, — сказал Карась. — Правда, Николай Иванович? Он без нас все одно бы подох.

— А тебе он на что?

Карась потерялся.

— Как на что? Мы на нем… Мы на нем из города будем продукты возить. Чем каждый день за провоз платить и еще таскать их от самой станции! Чем плохо? Я и то нынче горб ссадил.

Карась ухмыльнулся, жалобно потирая загривок.

Спустя полчаса, Мурка Лютикова, взмокшая и распаленная, грохнулась в дверь Кирюхиного отца, железнодорожника.

— Дяденька, нам очень дельфинового жиру надо, верблюда лечить!

— Какого такого верблюда тебе, чертенок?

— Буйвола этого самого. Мы нашли — весь в ссадинах, гноем проело, воняет. Дайте скорее, дяденька, — самую малость, чуточку, столечко хотя!

— Ишь, тараторка!

Старик отлил в пузырек из жестяного бидончика густого, желтого жиру.

— Уж какое вам спасибо, дяденька! — убегая крикнула Мурка.

— Да заткни пробкой, прольешь!.. Бедовая девчонка, — усмехнулся старик, смотря ей вслед.

Мурка прибежала назад победительницей; еще издали она размахивала в воздухе желтой склянкой.

— Ему, небось, больно будет, если мазать. Он те шибанет лбом, так мое-мое! — сказал Карась и взял у нее из рук пузырек.

— Ну, чего там, давай я, — вызвался Павлик.

Но у Ленки уже был готов помазок, — на сучок намотана была тряпка. Она обмакнула ее в сало дельфина и бережно провела по краям ссадины.

— Ты глубже бери.

— Знаю, не учи.

Глубже и глубже, в дрожащие мускулы, девчонка вдвигала тряпку с лечебною смазкой. Буйвол покачивался, широким лбом упершись в кипарисовый ствол.

— Ты там тряпку с жиром оставь, пускай дрянь повытянет.

Четыре дня Ленка холила грузную скотину, гоняла буйвола к ручью на водопой, обливала, как могла, водою и приносила охапки травы.

Уж все думали, что ему не найдется хозяина, когда в аллею, отбиваясь посохом от Шарика, вошел рослый черкес. Он с односельчанами вез из аула в город остатки прошлогоднего урожая орехов, и ему пришлось оставить упавшего буйвола без присмотра до своего возращения.

Ребята напоили его чаем и взяли с него слово, что он еще приедет к ним в гости. Мишка Ерзунов рассказал ему, как Лейка ходила за буйволом. Прощаясь с ребятами, черкес положил Ленке на голову свою широкую корявую ладонь и сказал:

— Хорош, очинь хорош дочь! Красавица! Очинь спасибо тебе, дочь.

Уж как Ленка от похвалы закраснелась!

А с буйволом расставаться ей все-таки было жаль, — и ссадина стала затягиваться, и привыкла она к нему. Долго она потом о нем вспоминала.