Летчик Мишка Волдырь

XXX. Международный детский день

О том, как готовились ребята к встрече седьмого сентября, как протягивали между верхушками кипарисов плакаты, и как дожидались в этот день гостей — я рассказывать не стану. Перевелись уже у нас в городах, переведутся скоро и в деревне такие ребята, которые не знают, как идет все вверх дном, какая стоит кутерьма перед этим праздником в любой школе и в любом детском доме.

Поезд, которым ехали в Магри туапсинские ребята, подошел к станции под барабанный бой. Первыми вылетели из вагона Шурка Фролов. Корненко и Александров, — в зеленых портках и рубахах, как все туапсинцы. Потом посыпались туапсинцы, — пачками, тачками, вагонами, эшелонами, — ровным счетом восемьдесят человек. Все как один, в галстуках, — не то, что у нас, — раз, два, три — и обчелся.

О том, как москвичи встречали туапсинцев и наозоровавших москвичей, как кормили их пирогами с капустой и пирогами с дикою грушей— я тоже пропущу и начну с дела.

На лужайке за ручьем, — той самой лужайке, с которой улетела Тамара, — собрание.

К московским ребятам держит речь сухопарый и востроносый туапсинский оголец Иванов:

— Дорогие товарищи! Вот сегодняшний день мы, юные пионеры, узнаем друг друга и видим своих сестер и братьев. Когда-то, несколько лет тому назад, нашим пролетарским детям не приходилось узнавать друг друга. После Октябрьской революции всем пролетариатам от царского гнета пришлось освободиться, то-есть нам открыл дорогу, путь и цель наш великий учитель Владимир Ильич Ленин. Но в данное время его нет в нашем земном шаре, он умер. Умерло его тело, но живут молодые ленинцы, которые должны добиваться его заветов. Дорогие товарищи, вот начинается международная детская неделя. Для чего она? А для того, чтобы собрать под свои красные знамена беспризорных детей и дать помогу детям Запада. Вот эти самые главные задачи. Товарищи, мы сегодня должны высказаться твердо, чтобы после детской недели по улицам не ходило ни одного беспризорного. Кроме того мы должны стесниться с пионерами деревни и протянуть руку всем пионерам всех стран. Здесь, где власть принадлежит Советам, пролетарские дети живут спокойно, свободно могут устраивать митинги, парады и прочее. Там же, где власть капитала, — там все это достигается трудом и лишениями, и там у них нет нигде светлой точки, кроме одного ленинизма. Мы тут сделаем, как можем, а вы помните про это в Москве. И еще вам скажу, московские пионеры, не забывайте нас, которые живут на окраинах молодой Советской республики, далеко отдаленных от центра, то-есть пишите нам письма, и мы будем писать вам.

Первым хлопнул Чистяков, а потом долго не смолкал над лужайкой дружный плеск.

После этого ответную речь сказал Павлик, и Мишка Ерзунов прочел стихотворение собственного сочинения. Когда он окончил, Вера Хвалебова огласила постановление детского комитета, вынесенное накануне. Это постановление читалось так:

«Рассмотревши постановление Чистякова Константина, что он ручается за Фролова и согласен отвечать за него, чтобы взять его обратно, то комитетом вынесена единогласная резолюция, а именно: несправедливо, чтобы взять одного Фролова, а других нет…»

Тут Костя рванулся было с места, но Мишка Ерзунов удержал его.

— Сиди, дурень, слушай.

«Потому по случаю праздника международного детского дня комитету взять на поруки Фролова, Корненку и Александрова с предупреждением в последний раз и смотреть, чтобы не баловались».

— Это значит, мне эти портки скидать, — засмеялся Шурка. Он как-то от радости стал даже рыжей и конопатей.

Еще Интернационал висел в воздухе, и звонкими бубенчиками заливалась Ленка, так что иные туапсинские ребята замолкали, уставившись на нее с открытыми ртами, когда громыхавшая где-то по шоссе телега остановилась у ворот детского дома, и Шарик, зарычав и наёршив загривок, одним прыжком перелетел через ручей и понесся вихрем встречать незнакомого гостя.

— Магомет приехал! — бросился к воротам Мишка Волдырь.

— Ура! Магомет!

Ребята выхватили у гостя из рук постромки, Ерзунов с Карасевым стали путать лошадей, а черкес, широко улыбаясь и сверкая зубами, вытащил из повозки тяжелый мешок и вскинул его себе на плечо.

— Чего у тебя там, дяденька?

— Фундук — орех, — сказал тот, мягко ступая по аллее в легких, без каблуков, сапогах.

— Дяденька, какой ты ножастый! — ахнул Шурка Фролов, увидевши кинжал.

— Да не тереби, не надоедай человеку, — остановил его Карасев.

Гостя отвели прямо на лужайку; Николай Иванович растолковал ему, как мог, что у ребят праздник, советский праздник; кажется тот даже понял — какой.

Горец расчувствовался, заулыбался еще приветливей, от глаз у него побежали тонкие морщинки. Он протянул свою длинную руку, чтобы стало тише, стряхнул наземь бурый бешмет и, слегка покачиваясь, стал говорить речь.

Говорил он по-черкесски, и голос у него был горячий и ласковый.

Ребята притихли, как завороженные, слушая гортанные, чудные звуки непонятного языка.

— Мы хоть и ничего не поняли, но никогда этого не забудем, — в восторге сказала Вера Хвалебова, когда черкес, вспоровши кинжалом мешок, стал оделять ребят пригоршнями орехов.

Кочерыжка сидел рядом с ним, обхватив руками колени и не спускал с него глаз.

— Вот такие бывают, наверно, разбойники, — сказал он Мишке Волдырю.

Шурка Фролов крикнул — На шарап! — и кинул свои орехи в воздух. Ребята их живо расшарапали, а Шурка Фролов снова подошел к мешку.

— Ох, и люблю же я из-подтешки таскать золотые орешки! — заливался он, опуская новую пригоршню орехов за пазуху. — Они мне нужны, ты не думай, — вдруг остепенившись сказал он черкесу. — Половину я дам Косте, потому что он у меня жадный. Я ему и то говорю: «Косой, на мосол!» а он: «Не вижу». «Косой, на другой!» «Не слышу», — «Косой, на мякушку» — «Давай, батюшка!» — А половину я в Москву привезу, вот, скажу, черкесский сундук.

— Фундук, а не сундук, — ткнул его в бок Костя.

— Ну, фундук. Я кондуктору орех дам, скажу — вези нас двоих за орех. А он скажет — на-кой мне твой орех? Езжай даром. Так, дядя?

Черкес все улыбался, пригоршню за пригоршней пересыпая фундук из бездонного мешка в широко открытые руки.

Теперь и туапсинские ребята осмелели и облепили широкоплечего горца. Другие пошли состязаться с москвичами в ходьбе на руках и в ходьбе колесом, иные пошли прыгать стрекозой далеко, до самого шоссе, а иные упрели и пошли искупаться в море, потому что на после обеда была назначена большая игра — Махно и Буденный.