Летим в Лас-Вегас!

ГЛАВА 45

Теперь понимаю, почему Иззи так сходила с ума перед венчанием! Это какой-то кошмар! Слава богу, моя свадьба фальшивая: не представляю, что бы со мной творилось, случись мне выходить замуж по-настоящему. Как я не приказываю себе расслабиться и плыть по течению, все равно не могу смотреть никому в глаза и испытываю все более настоятельное желание сбежать куда подальше.

– Идем, дорогая! Пора надевать свадебное платье!

Голос мамы звучит так, словно она собирает меня на детский утренник. Если бы! Все бы отдала за возвращение к бантикам, белым носочкам и платьицам в горошек!

– Увидимся в «Экскалибуре»! – кричит мама гостям, запихивая меня в такси.

– Ага! Там несколько часовен, но вы спросите у персонала, в какой проходит венчание со скидкой!

– Джейми, дорогая! – Мама укоризненно качает головой. – Не обязательно всем объявлять, что ты выходишь замуж по дешевке!

По дороге назад в «Белладжо» мама возбужденно болтает о событии, которому мы только что стали свидетелями, прибавляя, что день свадьбы – всегда необыкновенный день. Я смотрю в окно и читаю надписи на рекламных щитах: «Ледяное пиво», «Вертолетная экскурсия в Гранд-Каньон», «Энгельберт Хампердинк – три дня в Лас-Вегасе».

Зейн, как мы и договорились, ждет в холле. Смокинг сидит на нем как влитой, черные волосы забраны в «хвост», в ухе мерцает крошечный бриллиант. Он по-отцовски (или, точнее, по-братски) меня обнимает, затем заключает в объятия маму. Судя по выражению ее лица, Зейн произвел на нее не меньшее впечатление, чем в свое время на меня.

– Как от вас чудно пахнет! – восклицает она, бессильно привалившись к стене лифта.

«Это что, ты еще не видела его «киви в карамели»!» – говорю я про себя.

Войдя в номер, Зейн устраивается перед телевизором и начинает обратный отсчет.

– Осталось двадцать минут… Пятнадцать… Милые дамы, поторапливайтесь! – кричит он, подходя к дверям спальни, где мама с величайшей любовью и заботой крушит мне ребра корсетом.

– Надо было тебя маслом смазать, – отдувается она. – Кстати, платье очень милое. Свежая белизна, изящная золотая отделка… Право, жаль, что завтра придется его отдавать.

В конце концов я решила не покупать платье, а взять напрокат. Так будет лучше – не та у меня ситуация, чтобы через много лет доставать платье с чердака и показывать детям. Снова сжимается сердце. До венчания остались считанные минуты – а я все еще не могу понять, что совершаю: подвиг или величайшую ошибку в своей жизни. Что ж, по крайней мере, платье мне идет. Мама отступает назад, чтобы полюбоваться мною на расстоянии – подходит ближе, чтобы здесь подколоть, тут одернуть, там приспустить – снова отходит – снова бросается ко мне – и так минут пять, пока я наконец не начинаю смеяться и не говорю:

– Мама, пожалуйста, хватит!

Она поднимает глаза, и сосредоточенность на ее лице сменяется сентиментальностью.

– Как жаль, что твой отец тебя не видит! Он бы так гордился!

– Пошлем ему фотографию.

– Не сердись на него! – просит мама. – Он не так уж виноват. Просто это сильнее его.

– Я не сержусь. У меня лучшая в мире мама: требовать еще и хорошего отца – значит, желать слишком многого!

Мама сжимает меня в предположительно крепком объятии: в самом ли деле оно крепкое, сказать не могу, поскольку сдавленные корсетом ребра ровно ничего не чувствуют.

– Доченька моя, будь счастлива!

– Джейми! Миссис Миллер! Время «Ч»! – кричит из-за двери Зейн.

– Сейчас, сейчас! Последний мазок блеска для губ – и я готова!

Я открываю баночку сияющего абрикосового блеска и дрожащим пальцем накладываю капельку на губы. Немного золотой пудры, немного пудры обычной – на подбородок Глаза наполняются слезами: я глубоко вдыхаю, медленно выдыхаю – слезы исчезают.

– Ладно, пошли! Диадему и фату наденем в машине.

Еще одна булавка в голову – и я чувствую себя правдашней невестой.

– Никогда не видела такой длинной фаты! Смотри, не зацепись за что-нибудь!

– Да, мама, – улыбаюсь я, перекидывая через руку лишние ярды.

– Ты прекрасна! – вздыхает Зейн. – Настоящая красавица!

Прочь из лимузина – через дверь-вертушку – на эскалатор. По дороге встречаем еще одну свадьбу: невеста – в полном облачении королевы Гвиневеры. Мы машем друг другу.

Перед самой часовней мама целует меня в последний раз – едва касаясь, чтобы не смазать косметику – и спешит занять свое место. Едва она открывает дверь, у меня захватывает дух. Изнутри слышится разноголосое гудение до меня доносится порочный смешок Синди и звонкий смех Аманды. На секунду я улыбаюсь – но улыбка стирается с лица, едва я вспоминаю, чего они все ждут. Дрожащей рукой нащупываю на шее кольцо Финна, крепко сжимаю его, загадываю желание и снова опускаю руку.

– Ты не сомневаешься? – тихо спрашивает Зейн.

– Что? – паникую я.

– Хотелось бы быть уверенным, что ты понимаешь, что делаешь, и действительно этого хочешь.

Я судорожно сглатываю слюну.

– Я-то думала, ты должен говорить мне комплименты!

– Комплименты были в машине.

– Может, повторишь?

– Хорошо, если хочешь.

Я смотрю в его чудные карие глаза. Он поднимает взгляд куда-то мне на макушку.

– У тебя сейчас упадет диадема.

– Упадет так упадет, пошли наконец! – И я втаскиваю его в церковь.

Первый, кто бросается мне в глаза, – Скотт в белом фраке, белоснежных брюках и золотом шейном платке. Мы прекрасно смотримся вместе. Мне сразу становится легче.

Мой жених хорош, как ангел, выглядит вполне счастливым, а, завидев меня, улыбается так широко, что все хватаются за солнечные очки. Шучу, шучу. Сделав два шага, я равняюсь с Кристианом. Он покашливает. Что это – условный знак? Хочет мне что-то сказать? Пытаюсь поймать его взгляд, но Зейн загораживает обзор. Что ж, по крайней мере, сидит он у прохода и, если захочет рвануться ко мне, не запутается в бесформенном зеленом балахоне Надин.

Миссис Махони, ранее известная как Иззи, складывает пальцы знаком «о’кей». Мистер Махони, покрытый отпечатками губной помады, улыбается во весь рот. Мама – милая моя мамочка! – прикладывает к глазам платок. Рядом сидит мама Скотта, и у нее лицо какое-то странное. Аманда и Колин прильнули друг к другу, едва сдерживая возбуждение. Синди и Лейла кокетничают с друзьями Скотта – я узнаю двоих рыцарей в цивильной одежде, а еще двух я, кажется, видела в гей-клубе. Приглядевшись к шаферу, узнаю в нем трансвестита, который в «Цыгане» изображал Селин Дион.

Мы приближаемся к алтарю. Я неохотно выпускаю руку Зейна. И стараюсь не думать о том, что в прошлый раз у этого алтаря священником была Иззи, а женихом – Кристиан.

– Мы собрались здесь, дабы запечатлеть в умах и сердцах всех присутствующих зрелый плод расцветшей любви, – начинает священник.

Что такое? Не те слова!

– Мы надеемся, что этот брак преодолеет все препятствия и из любых испытаний выйдет невредимым.

Черт возьми! Я украдкой бросаю взгляд на Скотта – текст брачных обетов подбирал он.

– Отныне вы будете смотреть на мир через призму своей любви, поддерживая и укрепляя друг друга в вашем развитии, учась все сильнее и глубже любить как друг друга, так и все творение, в котором совершилась мистерия вашей любви.

Боже мой, что за чушь! Как же теперь Кристиан узнает, когда ему вступать?

– Скотт, согласен ли ты в присутствии Господа и всех этих свидетелей взять в жены Джейми…

Среди гостей начинается какое-то движение, но я не осмеливаюсь оглянуться. Стук сердца заглушает голос священника:

– …любить ее и дарить ей счастье и радость во все дни жизни вашей…

– Остановитесь! Пожалуйста, остановитесь! Мы оборачиваемся.

Мириам вскочила на ноги. Кажется, сама она не меньше нас поражена собственным выкриком.

Среди гостей начинается изумленный гул. Мы стоим, не в силах шевельнуться.

– Ты это делаешь ради меня, верно? – дрожащим голосом спрашивает она.

Скотт молчит – едва ли он сейчас способен говорить.

– Не нужно. Больше не нужно. Прости, если я… если ты… Я должна была сказать это раньше, гораздо раньше… – Она задыхается; рыдания мешают ей говорить. – Просто… Я люблю тебя, сынок. Люблю таким, как ты есть. Прости, что заставляла тебя лгать.

– О чем ты, мама? – срывающимся голосом спрашивает Скотт. – Я знаю, что ты… ты… – Она поднимает на него умоляющий взгляд. – Ты хочешь, чтобы я произнесла это вслух?

Он смотрит на нее так, словно проникает в самую душу. Затем говорит нежно, но твердо:

– Да, мама. Пожалуйста, скажи это вслух.

– Я знаю, что ты гей! – выкрикивает она.

Собрание гостей дружно ахает.

Глаза Скотта, наполняются слезами благодарности и облегчения.

– Спасибо тебе, – выдыхает он.

Оборачивается ко мне – смущенный, встревоженный.

– Иди! – слышу я свой собственный голос.

И он бросается к Мириам. На долю секунды я забываю о себе, глубоко тронутая воссоединением матери и сына. А в следующий миг приходит понимание: Кристиан так и не прервал церемонию. Не сказал: «Брось его, пойдем со мной!» Не украл меня из-под венца. Я ему не нужна.

Шок мешает мне в полной мере осознать свое унижение, но одно я понимаю ясно: свадьбы не будет. Фантазия разрушена. Правда вышла наружу.

Все словно приросли к своим местам. Священник пытается что-то сказать, но его бормотание перекрывает иной голос – звучный командный голос Надин:

– Так, дамы и господа, выходим не торопясь, по одному. Зейн, не будешь ли ты так любезен пойти первым?

Мама подходит к алтарю, чтобы перемолвиться несколькими словами со священником; остальные послушно семенят к выходу. Даже Иззи держится на почтительном расстоянии от отвергнутой невесты. Вдруг из толпы вырывается Лейла, подбегает ко мне и крепко обнимает.

– Могло быть и хуже!

Я поднимаю на нее убитый взгляд.

– Ты могла выйти замуж!

Я выдавливаю из себя улыбку. Мы смотрим, как разбегаются гости. Кристиан у дверей оборачивается, и Лейла ахает:

– Так вот где я его видела! Никак не могла вспомнить? Он был у тебя на помолвке, верно? Родственник того старого козла?

– Да, он племянник Сэма, – бормочу я, свирепо обрывая лепестки с букета.

– Значит, у них это семейное! – фыркает Лейла.

– Что семейное? – рассеянно спрашиваю я.

– Ну, знаешь, шаловливые ручонки, – отвечает она, жестом показывая, что имеет в виду.

– О чем это ты? – не понимаю я.

– Прошлой ночью он был у нас в клубе. Я все пыталась вспомнить, где же его видела!

– Кристиан был у вас в клубе? – повторяю я, словно эхо.

– Ну да.

– Наверно, с дядей Сэмом?

– Ах он, мерзавец развратный…

– Да нет, один. И вел себя, должна тебе сказать, как последний сукин сын. Пил все, что горит, и лапал все, что движется. Охрана ему два раза делала замечание.

Не верю! Должно быть, она его с кем-то перепутала!

– И беспрерывно декламировал стихи, – продолжает Лейла, – будто думал, что за стишок наши девушки станцуют бесплатно.

Стихи? У меня замирает сердце.

– Кажется, ему удалось-таки затащить в постель Мариэллу – прочел ей что-то из «Ромео и Джульетты», а она без ума от Ди Каприо, – оканчивает свою скорбную повесть Лейла.

Стены начинают вертеться вокруг меня. Венцы и свечи срываются с алтаря и падают на пол. Я еще смутно слышу слова Лейлы: «Все они сволочи, эти мужики!» – но их заглушает стук барабана в голове. Все громче. Громче…

А дальше – тишина.