Лето больших надежд

28.

Жара не ослабевала, солнце плавилось, словно ртуть, на дорогах и превращало поля и луга в моря цвета буйволовой кожи. Вокруг Авалона отдел противопожарной безопасности вывесил предупредительные плакаты, запрещающие костры и фейерверки. Скобяные лавки торговали веерами, и в выходные народ заполнял город, ища облегчения в прохладной тени гор.

Оливия стояла с отцом на крыльце маленького фанерного домика на Мапл-стрит в Авалоне. Она думала, что ее отец выглядит бледным и напряженным, может быть из-за поездки, может быть из-за стресса от предстоящей встречи с Дженни Маески.

Он заметил, что она смотрит на него.

— Тебе не обязательно оставаться, ты знаешь, — сказал он. — Если тебе не хочется, я справлюсь и один.

— Конечно, я хочу быть с тобой. — Не Оливия создала эту ситуацию, но она вытащила ее на свет. По дороге сюда ее отец настаивал, что это он совершил ошибку, а не она. Однако Оливия — часть этой истории, и Господь знает, она умеет делать ошибки. Она подчеркнула свою решимость, тихо постучав в дверь.

— Одну секунду, — произнес голос.

Дверь открылась, и на пороге стояла Дженни.

Это было одно мгновение в одно биение сердца, в которое Оливия увидела, как карие глаза Дженни встретились с глазами ее отца. С глазами их отца. Это было слишком очевидно теперь, когда она видела их вместе. При том, что Дженни была копией своей матери, сходство с Филиппом Беллами было очевидно, оно проявилось в благородстве их черт, в ямочках, подбородках, изящном очерке рук…

— Я — Филипп Беллами, — представился отец. — Спасибо за то, что согласились повидаться с нами.

— Добро пожаловать, — пригласила Дженни. — Хочу признаться, что ваш звонок меня озадачил. Если это насчет свадебного торта, то заверяю вас…

— Нет, нет, дело не в торте, — сказал он. — Можем мы войти?

— Конечно. Как поживаете, Оливия? — Дженни отступила в сторону и распахнула дверь.

— Хорошо, спасибо. — Оливия пыталась решить, похожи ли они на двух сестер, но мысль была настолько непереносимой, что она не могла видеть в Дженни никого, кроме приятной, ничего не подозревающей женщины.

Кондиционер на окне гнал в комнату прохладный воздух. Комната была заставлена безделушками и старомодной мебелью. В кресле на колесиках сидела пожилая женщина в домашнем платье и розовых потертых тапках. Ее волосы были тщательно уложены, и губы были чуть тронуты помадой. По телефону Дженни объяснила, что ее бабушка, которая уже десять лет овдовела, перенесла удар и не может говорить или ходить. Сердце Оливии сжалось при мысли о собственных бабушке и дедушке — и Беллами и Лайтси, — которые были все еще такими живыми и были счастливы вместе. Она попыталась вспомнить миссис Маески из прошлых лет, но в памяти всплыл лишь грузовик с нарисованным вручную логотипом. Она пожалела, что в то время не обращала на это больше внимания. Это было странно, думать об этом, после всех этих лет, когда их с Дженни дорожки могли пересечься, и они бы не знали о связи, которая существует между ними.

— Бабушка, это Филипп и его дочь, Оливия Беллами. Ты помнишь Беллами из лагеря «Киога»?

Рот женщины искривился, и она издала неопределенный звук.

— Миссис Маески, рад вас видеть, — склонил голову Филипп.

Темные глаза пожилой женщины, похоже, прояснились в понимании.

— Моя бабушка хотела нанести вам визит, когда они приедут на следующей неделе, — сказала Оливия, беря миссис Маески за руку. Ее тонкая кожа была сухой и холодной, несмотря на жару.

— Я думаю, нам следует пойти на заднее крыльцо, — предложила Дженни. — В это время дня там самая густая тень. Бабушка, не хочешь ли присоединиться к нам?

Миссис Маески издала звук, который Дженни приняла как «нет». Оливия посмотрела на своего отца, увидела, что его плечи облегченно опустились. Объяснять ситуацию Дженни было слишком трудно. Делать это при ее бабушке было бы еще более затруднительно.

— Ну хорошо.

Дженни взяла пульт управления и переключила телевизор на шоу «Опыт Уинфри». Затем она повела их в старомодную кухню с пластиковыми полками и застекленным сервантом, уставленным фарфором. Она поставила три стакана с чаем со льдом на поднос с печеньем.

— Лимонное, — сказала она. — Я купила его сегодня в бакалее в Кингстоне.

На кухонном столе на груде бумаг стоял ноутбук.

— Должно быть, мы отвлекли вас от работы, — озаботился Филипп.

— О, это не работа. Но и не игрушки. — Она наклонила голову, словно смущаясь. — Я кое-что пишу.

— Вы писательница? — спросил Филипп.

— Я пишу… я не уверена, не знаю, как это назвать. — Она, казалось, смутилась, но все равно была очаровательна. — Я бы назвала это коллекцией рассказов о том, как я росла в булочной моих бабушки и дедушки. И рецепты. Некоторые из них старые, они написаны на бумаге в линейку, которую моя бабушка привезла из Польши. — Она показала им на пачку выцветших желтых страничек, покрытых почерком иностранной школьницы. — Бабушка помогала мне переводить, но после удара… — Дженни аккуратно отложила странички в сторону. — В любом случае это проект, который я, скорее всего, никогда не закончу.

По какой-то причине, которую она не могла определить, Оливия ощутила прилив меланхолии. Может быть, это была мысль о Дженни, этой милой, скромной девушке, выросшей без отца и в таком юном возрасте потерявшей дедушку. Неудивительно, что она работает, чтобы сохранить воспоминания и рецепты своей семьи.

Оливия смотрела на своего отца и осознала, что была еще одна причина чувствовать себя такой расстроенной. Он тоже всегда хотел быть писателем, но выбрал карьеру в юриспруденции, потому что это была более практичная, стабильная профессия, то, чего ожидали от Беллами. Теперь, когда она знала истинную причину, по которой он женился на ее матери, она понимала, почему он оставил свои мечты. И — это было ужасно — она ощутила легкий укол зависти, что Дженни, не зная того, разделила эту страсть с их отцом.

Они прошли на крытое крыльцо, которое обдувал легкий ветер, и сели в плетеные стулья вокруг низкого стола. Отец Оливии нервно отхлебнул чаю из стакана.

— Извините меня за то, что я был таким таинственным, когда попросил нанести вам визит. Я просто не знаю, как приступить к предмету. Нет легкого способа сказать об этом, мисс Маески. Дженни.

Должно быть, что-то в тоне его голоса насторожило ее, потому что она обхватила руками стул и обратила на него все внимание, склонив голову набок. Теперь она понимала, что эта встреча не имеет никакого отношения к свадебному торту.

— Да?

— Я не представляю, сколько вы знаете об этой ситуации, — продолжал он. — Я так понимаю, что ваша мать Маришка уехала.

Дженни кивнула, на ее лбу появились морщинки.

— Она уехала, когда мне было четыре года. Я едва помню ее.

О боже, подумала Оливия.

— И она никогда не звонила и не писала вам писем?

Дженни покачала головой, ее глаза были невероятно темны, когда она произнесла:

— Думаю, есть причина для этих вопросов.

— Я знал ее. Мы с Маришкой были… Она была моей подружкой летом 1977-го. Ваша бабушка никогда вам об этом не рассказывала?

Капелька пота прокатилась по виску Дженни. Печаль покинула ее глаза, и они сузились в подозрении.

— Нет. А она должна была?

— Не могу ответить на это. — Он сплетал и расплетал пальцы, и его лицо тоже было покрыто потом.

Оливия не могла отвести глаз от них.

— Я… В последнее время кое-какие вещи вышли на свет, — продолжал Филипп, — и я хотел бы знать, говорил ли с вами кто-нибудь когда-нибудь о вашем отце. Вашем биологическом отце.

Ветер прекратился. Во всяком случае, Оливии так показалось. Все застыло — ветер, время, биение их сердец. Дженни, казалось, застыла вместо того, чтобы разволноваться. Ее лицо побледнело, а подозрение все еще светилось в глазах. И хотя она была ей чужой, Оливия ощутила необходимость прикоснуться к Дженни, взять ее за руку или хотя бы погладить по плечу. «У меня есть сестра, — думала Оливия, — у меня есть сестра».

Филипп сказал:

— Мне жаль являться вот так, из ниоткуда, и говорить такие вещи. Но я не вижу другого способа представиться.

Дженни поставила свой стакан с чаем. Она изучала Филиппа и, казалось, составляла опись, отыскивая то, чем они были похожи.

— Вы говорите мне, что вы… — Слова растаяли в воздухе, словно бы Дженни была не в силах произнести их. — Это абсурд. Я не представляю, почему вы говорите мне это.

Филипп протянул ей фотографию его и Маришки:

— Это недавно нашли в моих старых лагерных вещах. Фотография была сделана в конце лета 1977 года. Все лето мы были так счастливы, как только это возможно, во всяком случае, я в это верил. Я очень любил вашу маму и собирался жениться на ней.

Дженни изучала фотографию, и тень глубокой боли легла на ее лицо. Оливия подозревала, что она быстро произвела в уме математические расчеты.

— Но вы этого, однако, не сделали, — подчеркнула она. — Вы не женились на ней.

— Нет. После Дня труда Маришка порвала со мной. Сказала, что она хочет повидать мир, найти собственную жизнь — и сделать это без меня. Я попытался отговорить ее, но больше никогда ее не видел и никогда не говорил с ней. Я написал дюжину писем, и они все вернулись обратно. Ее мать — ваша бабушка — просила меня больше не звонить. — Он сделал паузу, его глаза затуманились от далеких воспоминаний. — Она уехала. Кто-то в ювелирной лавке, где она работала, сказал мне, что ее нет в городе. Она отправилась повидать мир, что-то вроде этого. — Он сплел пальцы и посмотрел на Дженни, но она не смотрела на него. — И тогда я сдался, я отказался от Маришки. Я решил, что она действительно так хотела. В ту зиму я женился на матери Оливии, Памеле Лайтси. — Благодарение Богу, он не стал углубляться в детали обстоятельств этой помолвки и поспешной свадьбы. — Мы с Памелой разведены уже семнадцать лет, и я больше никогда не женился.

У них не было шансов, осознала Оливия. Будучи ребенком, она бесконечно и безуспешно пыталась найти причины развода своих родителей, не зная, что причина существовала задолго до того, как она родилась.

Дженни ничего не сказала. Она держала фотографию, потирая ногтем изображение своей матери.

— Когда я в тот день пришла в булочную, — сказала Оливия Дженни, — я заметила, что у вас на стене висит та же фотография, но она обрезана.

— Вероятно, это сделала моя бабушка.

Оливия вдруг осознала, что мать Дженни была уже беременна, когда был сделан снимок. Дженни продолжала смотреть на фотографию. Бессознательно она подняла руку и прикоснулась к серебряному кулону на цепочке.

— Я также заметила кулон, который вы носите, — добавила Оливия. — Помните, я спрашивала вас об этом?

Дженни кивнула:

— Это кулон моей матери. Мои бабушка с дедушкой подарили мне его на мой шестнадцатый день рождения.

Филипп вытащил вторую запонку и положил ее на стол.

— Это из пары запонок, которые у меня были. Я отдал одну Маришке и оставил другую у себя.

Дженни коротко вскрикнула. Хотя во время всего разговора ее реакция была вполне спокойной, но теперь она, похоже, потеряла контроль над собой. Ее пальцы дрожали, когда она взяла запонку.

— Я никогда не знала, что за этим есть какая-то история или вообще за тем, что оставила мне моя мать. Но вы уверены, что это не какое-то жесткое совпадение или…

— Я совершенно уверен, — сказал он ей. — Конечно, если вы захотите, мы можем сделать анализ крови, но я уверен, что он только подтвердит то, что мы обнаружили. Я нанял частного детектива, чтобы подтвердить факты, даты и другие детали.

Дженни с трудом сглотнула. Ее темные глаза были загнанными.

— Частный детектив? Но это так… так неприятно.

— Вы правы, но я не знал, что еще сделать. Мистер Расмуссен — он делал много работы для моей юридической фирмы — исследовал публичные записи. Мне жаль, Дженни. Но я не хотел обращаться к вам, только чтобы узнать, что это ошибка. Я не хотел расстраивать вас без причины. Боже, насколько я знаю, вы полагаете, что ваш отец кто-то другой.

С мучительной осторожностью она положила на стол запонку:

— Я все время спрашивала об этом, но мои бабушка и дедушка клялись, что она им не сказала. В моем свидетельстве о рождении в графе отец — пустое место. — В ее лице появилась страстная надежда, когда она наконец посмотрела на него. — Так что, ваш детектив узнал что-нибудь о моей матери?

«Да, — подумала Оливия. — Например, почему она бросила свою дочь».

Филипп вытащил отпечатанную копию электронного письма:

— Вероятно, ничего такого, чего бы вы уже не слышали. В конце 1977 года Маришка Маески покинула Авалон. Она получила паспорт, много путешествовала, хотя у нее не было особой поддержки. Когда она была в Бока-Ратон в марте 1978 года, она родила дочь и назвала ее Дженнифер Анастасия. В 1982 году они с дочерью вернулись в Авалон к своим родителям. Маришка продолжала много путешествовать, хотя никогда не брала свою дочь с собой. — Он посмотрел на отпечатанную страничку. — В 1983 году Маришка покинула Авалон окончательно. На этот раз она больше не вернулась, и о ней больше нет записей. Срок действия паспорта истек в 1988 году, и больше он не возобновлялся. — Он положил отчет и посмотрел на Дженни. — Если вы хотите, я могу попросить Расмуссена продолжить расследование.

— Нет, спасибо, — мягко отказалась она и принялась изучать короткий отчет.

Все были так спокойны и неподвижны, что Оливия слышала, как тает лед в забытых стаканах. Наконец, Дженни откашлялась и с любопытством посмотрела на Филиппа и Оливию.

— Я не знаю, что сказать.

— Никто из нас не знает, — отозвалась Оливия. — Я рада, что мы нашли вас, что вы согласились нас выслушать. Я надеюсь, что, когда шок пройдет, вы тоже будете рады.

— Вы не должны ничего говорить и испытывать определенные чувства, — сказал Филипп.

— Хорошо, потому что я не представляю, что я чувствую.

Однако что-то она чувствовала. Оливия это видела. Ее глаза, эти мягкие честные глаза, которые мгновенно понравились Оливии, теперь сверкали невыплаканными слезами.

— Ну, я счастлива встретиться с вами, — прошептала Оливия. — Я всегда хотела иметь сестру. — Чувствуя, что ее переполняют эмоции, она снова посмотрела в лицо Дженни. Разве эти носы не одинаковые? Похожи ли они? Оливия не могла сказать. — Мы надеемся, что у нас будет много времени познакомиться лучше, — добавила она. — Если вы, конечно, захотите.

— Гм… конечно. — Дженни моргнула, словно пробудилась от сна. — Никогда не думала, что встречу вас, — сказала она Филиппу. — Я никогда не думала, что узнаю, кто вы.

Филипп коснулся ее руки:

— Мне так жаль.

Сердце Оливии сжалось. Она с трудом могла представить, через что пришлось пройти Дженни и на какую невероятную жестокость это должно быть похоже — вырасти брошенной собственной матерью и не знающей своего отца. Дженни посмотрела на свои руки.

— После жизни, проведенной в неизвестности, я ценю вашу честность. Я всегда гадала, кто мой отец и встречу ли я его когда-нибудь.

— Надеюсь, я не разочаровал вас.

В конце концов одна слезинка упала, сбежав по щеке Дженни. Она смахнула ее тыльной стороной ладони. Оливия не могла сказать, то ли Дженни в восторге, то ли печалится, то ли просто обескуражена. Оливия сама была разбита. Она была в восторге, открыв, что у нее есть сестра по отцу, но в то же самое время ей неожиданно захотелось защищаться. Она хотела, чтобы ее отец узнал Дженни, но… «Оливия, ты негодяйка, — сказала она себе. — Не смей давать волю сестринской враждебности».

— Это займет какое-то время, — сказала она Дженни. — Я надеюсь, что вы проведете некоторое время с… папой и со мной.

— Полагаю, что да.

— Свободны ли вы сегодня вечером, чтобы вместе пообедать? — спросил папа.

Дженни выглядела растерянной. Затем она кивнула:

— Это должно быть после девяти. Моя бабушка ложится рано.

— Мне подходит, — кивнул он. — Оливия?

«Делись и делись», — думала Оливия. Она изобразила сияющую улыбку и сказала:

— Вы должны пойти вдвоем. Может быть, я присоединюсь к вам в другой раз.

— Оливия…

— Все в порядке, папа. В самом деле. Кстати, я знаю по-настоящему отличное место. «Яблочное дерево» на шоссе 47. — Она повернулась к Дженни и светло улыбнулась. — Ты была там?

— Только раз, — призналась Дженни. — Это вроде как… для особых случаев для нас, местных.

— Ну это и есть особый случай, — сказал папа. — Я не знаю, как по-другому это назвать.