Лето длиною в ночь

Здравствуй, Тоня!

— Руся, смотри, смотри! — Луша настойчиво теребила его за плечо. — Прилетели! Уже Петербург видно!

Самолёт плавно кренился влево. Сквозь двойное стекло иллюминатора видно было ночное небо — огромное, густо-синее, с алой кромкой горизонта. Внизу, под самым крылом, блестела золотая россыпь огней. Город.

— Ух ты… — Руся очумело сунулся к иллюминатору, — ну подвинься тогда, ну Луша…

Но самолёт уже выровнял крен и теперь медленно клонился в противоположную сторону. Слегка разочарованный, Руслан откинулся на спинку кресла.

— Пристёгивай ремни, видишь, надпись уже загорелась… — Лукерья деловито щёлкнула замком ремня безопасности. — Ой, ты щёку отлежал! Она у тебя теперь — в рубчик!. — Смотри! — и Луша протянула брату маленькое зеркальце.

Откуда только оно взялось! В этом году сестра прям как фокусница стала — чуть что — из воздуха зеркальце возникает…

— Отсидел, — усмехнулся Руся, взглянув на свою заспанную физиономию. На щеке, и правда, отпечатался шов джинсовой рубашки и полумесяц пуговицы. Руся мотнул головой, стряхивая как труху, остатки сна, и принялся растирать щёку ладонью.

— Отлежал!

— Отсидел.

— Отлежал!

— Я же сидя спал…

— Ты ж не на щеке сидел… на чём всегда… — хихикнула Луша, и ловко, одним движением, убрала откидной столик. Аккуратно сложила книжки в пакет, а потом в рюкзак, посмотрела на брата в упор:

— Эй, мама не велела нам спорить по пустякам…

— Мы не спорим, — сдаваясь, пробурчал Руська, — мы устанавливаем истину…

Он кое-как пригладил ладонями взлохмаченные вихры, в два глотка допил остатки минералки — прямо из горлышка.

Опустошив бутылку, Руся забарабанил пальцами по гулкому пластику. Марш звучал всё громче. Руслан постепенно вошёл в раж, и на сильную долю уже поочерёдно щёлкал бутылкой то по подлокотникам кресла, то по складному столику. По коленям, по собственному подбородку, по лбу…

Пожилая тётенька справа покосилась на Русю неодобрительно.

— Вроде большой… — пробормотала она. Закрыла колпачком шариковую ручку, сняла очки и с хрустом принялась сворачивать толстенную газету с головоломками «судоку». — И как это люди детей одних самолётом летать отпускают… — донеслось до ребят сквозь шуршание.

Луша ткнула брата пальцем в бок. Он перестал барабанить, повернулся к сестре и скорчил уморительную рожу. Оба засмеялись.

Салон встряхнуло. Это шасси коснулись земли. Самолёт покатил по пустой полосе меж посадочных огней, подрагивая всем корпусом на стыках бетонных плит и постепенно замедляя бег.

— Приземлились, слава тебе Господи… — Бабуля достала из сумочки маленькую картонную иконку, на которой была изображена Богоматерь с младенцем, и глядя на неё, смешно зашевелила губами.

Руся сдавленно хрюкнул и отвернулся.

Соседка вздохнула, обиженно поджала губы и поспешно убрала иконку. Видно подумала, что он над ней смеётся…

Руся понимал, что вышло не очень красиво, но остановиться не мог… Смех так и распирал его изнутри. Ему всё казалось смешным — шмякнувшаяся в проход чья-то шапка, недовольные, похожие на мяуканье, крики проснувшегося младенца — где-то впереди, в первом ряду…

Спать вопреки маминым предсказаниям совсем не хотелось, напротив! Русю била весёлая дрожь, хотелось толкаться, гоготать, выкрикивать глупости.

Прилетели! Ура! Каникулы начинаются!!!

В узком проходе между креслами суетились пассажиры, доставая с полок вещи, шурша пакетами, натягивая куртки, запинаясь непослушными от долгого сидения ногами за сбившуюся ковровую дорожку.

— Мальчик, не ты уронил? — загорелый небритый дядька в огромных горных ботинках, весь полёт сидевший через проход напротив, указывал Русе куда-то под сиденье.

Альпинист, что ли, заинтересованно уставился на него Руська.

— Вон, под сиденьем, — повторил пассажир. — Осторожно, не наступи.

Руся нагнулся, полез под кресло. Карманный календарик, кажется… Иконка! Видно, бабулька впопыхах сунула мимо сумки… Руся выпрямился, озадаченно вертя карточку в руках.

— Не, не я уронил… — пробормотал он, краснея. — Тут тётенька сидела, это её иконка. Только она уже вышла…

— А-а, я думал, это ваша бабушка, — заметил дядька, задумчиво поскрёб рукой двухдневную щетину на щеке, поднялся с места и аккуратно достал сверху большой фоторюкзак.

Фотограф! Вот оно что. Как папа… Таких вот чёрных фоторюкзаков разного размера у них дома несколько, на все случаи папиной фотографической жизни. Руся сразу почувствовал к человеку в горных ботинках расположение. Тем более, что глаза у небритого были добрые. Весёлые и чуть насмешливые были глаза.

— Догонишь если соседку — отдай иконку-то, — сказал ему фотограф, протискиваясь к выходу. — Не догонишь — себе оставь. Зря ведь ничего не теряется. И не находится… — Удачи!

Руся кивнул, и торопливо засунул карточку в нагрудный карман рубашки.

У выхода из терминала Лушу и Русю Раевских встречала Тоня. В коротком тёмном бушлатике с поднятым воротником, в узких джинсах, без шапки, в платке, несколько раз — по-модному — обмотанном вокруг шеи. Она улыбалась и держала в руках смешные разноцветные цветы, сплетённые из надувных шариков. Луша бросилась Тоне на грудь, прижалась щекой к влажному сукну, вдохнула знакомый аромат духов. Как будто и не прошло столько лет…

Руся рывком подтянул к себе за длинную ручку чемодан на колёсиках и остановился в нерешительности…

— Руся, ну иди же скорее! — подзывала брата Лукерья.

«Как вырос-то!» — думала Тоня, с улыбкой разглядывая довольно высокого, худощавого, немного нескладного подростка, и похожего, и совсем не похожего на кареглазого щекастого малыша, каким она хорошо его помнила. Ладный, плечи широкие стали, скулы обозначились, лицо повзрослело. Красивый парень — девчонки постарше так и оборачиваются, но ему пока, видно, всё равно…

И всё те же карие глазищи, глубокие и немного грустные. У Лушки такие же, только взгляд веселее, из её глаз озорные искры обычно так и брызжут во все стороны.

— Луша, а ты-то, ты какая стала! Красавица ты моя! — И Руся… Как же ты вымахал, Руслан, выше моего Глеба. Он тоже шестиклассник. — Вы с ним почти ровесники, несколько месяцев разницы всего-то…

— Я старше? — поднял тёмную бровь Руслан, как будто пара месяцев имела значение…

— Нет, он…

— А где он, Глеб-то? Ты его дома оставила?

Тоня улыбнулась… Ей было приятно, что Луша, ничуть не смущаясь, обращается к ней на ты. Как раньше, когда близнецы были совсем маленькими. Руся — тот, видно, слегка засомневался поначалу… Ничего, привыкнут…

— Глеб в училище, — ответила Тоня. — Завтра ведь ещё учебный день! Точнее уже сегодня… — заметила она, взглянув на часы. — Каникулы же ещё не начались…

— А мы — пораньше! — похвасталась Луша, привычным движением заправляя за ухо волнистую русую прядку. — Даже дневники не получили с отметками. Так и уехали, не знаем вышла или не вышла у Руськи четвёрка по ИЗО.

— У Руськи? По ИЗО??? Ну вы там совсем в своём Екатеринбурге без меня от рук отбились…

— Во-от, мама сказала, что ей стыдно за нас перед тобой. Тоня же искусствовед, тыды-ды, что она скажет…

— Ладно, потом разберёмся… — добродушно усмехнувшись, Тоня решительно взяла у Луши один из пакетов потяжелее, и, отбиваясь от таксистов, повела близнецов к стоянке автобусов и маршруток.

— Лукерья, ну что ты трещишь без умолку, — недовольно процедил Руслан, поравнявшись с сестрой. — Делать тебе нечего, про мои тройки рассказывать. — Хоть бы что-нибудь дельное спросила!

— Я спросила, где Глеб, между прочим…

Руся кашлянул, постучал легонько надувным цветком по плечу Тоню, идущую чуть впереди, и когда она обернулась, задал гораздо более важный, на его взгляд, вопрос:

— Тоня, а у тебя Глебово фото с собой есть? Ну, в телефоне, например?

— Конечно! — охотно ответила Тоня. Она тут же остановилась, достала мобильник, легко провела большим пальцем по сенсорному экрану. — Вот, смотрите, — голос её слегка дрогнул, — это — мой Глеб.

Луша оценивающе прищурилась.

На экране возникла физиономия мальчишки в нахимовской шинели. Он хохотал, запрокинув голову. Белое кашне сбилось на сторону, форменная чёрная шапка-ушанка с кокардой — на затылке…

— Весёлый! — разулыбалась Луша.

Ей явно пришёлся по вкусу круглолицый сероглазый подросток — с ямочками на щеках, со слегка оттопыренными ушами, с тёмными, загибающимися кверху ресницами.

Руся ничего не сказал, но хмыкнул одобрительно.

Тоня, сияя, спрятала телефон в карман, поправила сумку, висящую на плече и повернулась к выходу. Раевские, удовлетворённо переглянувшись, синхронно подхватили свои вещи и двинули вслед за ней.

Стеклянные двери автоматически раздвинулись. Держась за руки, близнецы вышагнули из тёплого здания аэропорта в чёрную бездонную ночь. Сверкали рекламные огни. Прохладный, непривычно влажный воздух был наполнен запахами бензина, мокрого асфальта, табачного дыма, оранжерейных цветов и ещё чего-то незнакомого… Наверное, это ощущалось дыхание пока не замёрзшей, как на далёком Урале, ещё не покрытой снегом здешней земли…

Наяда в шапке с козырьком

— Осторожнее, не испачкайтесь! На лестнице ремонт… — протискиваясь между перилами и заляпанными извёсткой дощатыми козлами, объявила Тоня.

Впрочем, можно было и не объявлять. Луша и так будет аккуратна. А Руся — вон, уже рукав весь белый… Этот через секунду забудет о таких мелочах, особенно если вознамерится побегать по лестнице наперегонки с лифтом.

«Какие всё-таки они разные. Только внешне похожи как две капли воды. Впрочем, и это только на первый взгляд…» — Тоня-то их прекрасно отличала даже тогда, когда они ещё ползали по дому в одинаковых подгузниках. Характер не спрячешь…

В квартире на Итальянской, наконец, стало шумно. Тоню радовали гости…

— Ух ты, какая огромная квартирища! — восхищённо протянула Луша, оглядывая высоченный шкаф в прихожей с гипсовыми и бронзовыми головами, пылящимися наверху, — наследство, доставшееся нынешним хозяевам от деда-скульптора.

Тут же, рядом с рогатой старинной вешалкой для пальто, стояла на табуретке бронзовая девица, изначально совершенно обнажённая, но обвешанная Тониным цветастым платком и какой-то шалью с кистями. То ли для красоты, то ли чтоб не замёрзла…

— Тоня, кто это?

— Наяда [1] … Ну, или нимфа. Она дочь Зевса, вообще-то, — улыбнулась Тоня, — но с тех пор, как я стала иногда вешать на неё мой белый «лабораторный» халат, я зову её Селитра Ивановна.

Руся хихикнул, и немедленно нахлобучил на Селитру Ивановну свою трикотажную шапку с козырьком. Шапка спустилась нимфе на самые брови.

— Смотри, Лу, теперь у неё модный прикид.

Луша улыбнулась. Осторожно потрогав пальцем отполированный множеством прикосновений нос Селитры Ивановны, спросила Тоню:

— Ты всегда тут живёшь?

— Да нет. Вообще-то я на Васильевском живу. Комната у меня там своя. А здесь — моя сокурсница жила. У неё муж — дирижёр. Его позвали… ну, словом, в Европу пригласили, оркестром руководить. Квартиру хозяева продавать будут. Попросили пожить — пока. Вот живу, цветы поливаю, покупателей впускаю, которых агентство присылает. Пыль с наяды сдуваю… Ну и до работы мне отсюда удобнее добираться…

Тоня вздохнула. Если честно, одной ей было не слишком уютно в огромной пустой квартире со скрипучим паркетом и жутковато рычащей водогрейной колонкой в ванной. И гости. Гости, так любившие набиваться в комнатку на Васильевском, сюда почему-то не шли…

Весело здесь становилось только в выходные: при полном параде, сияющий, довольный, что наконец наступила очередная суббота, из училища являлся Глеб.

Пока Луша с Русей пили на кухне молоко с печеньем, Тоня постелила им на широченном диване в гостиной.

Через пять минут, умывшись и вычистив зубы, они уже сидели в пижамах друг напротив друга, поджав ноги по-турецки, и о чём-то негромко разговаривали.

— Укладывайтесь поскорее, — Тоня, заглянувшая пожелать близнецам спокойной ночи, взялась за выключатель.

— Тоня, ты хоть расскажи нам про Глеба-то, — блеснув глазами и натягивая одеяло до подбородка, попросила Луша, — Как это он у тебя появился? У тебя же раньше никакого Глеба не было…

— Не было, — подтвердила Тоня. — А потом взял да и появился… — Она задумалась, одной рукой придерживая ворот халатика, другой рассеянно поправляя волосы. — Я его в Заполярье нашла. Я ж там три года проработала…

Ребята молча ждали продолжения рассказа. Но Тоня, словно опомнившись, тряхнула головой, бросила озабоченный взгляд на часы, и снова взялась за выключатель:

— Завтра вы его увидите своими глазами. Он сам вам всё расскажет, если захочет. — А теперь — спать, и немедленно. Бона ноттэ! Спокойной ночи!

Нервных просим удалиться

Колокольный перезвон на лестничной площадке четвёртого этажа не утихает — дверной звонок в квартире на Итальянской то и дело возвещает о приходе очередного гостя.

В честь начала каникул и приезда близнецов здесь устроена грандиозная вечеринка! Оживлённые голоса, звон посуды, звуки рояля, восклицания, какие-то хлопки, визг, хохот и даже лай. Из кухни плывут ароматы ванили, имбиря, яблочного пирога с корицей, а из импровизированной гримёрной, устроенной в кабинете, доносятся пронзительные запахи лака для волос и акриловой краски.

Огромная старая квартира преобразилась, даже тёмный рассохшийся паркет не скрипит, а весело поёт. На радостную и слегка бестолковую кутерьму с высоких шкафов в прихожей благосклонно смотрят гипсовые головы. На полочке у зеркала красуется принесённая кем-то из гостей тыква, с уже вырезанными глазами, бесшабашной ухмылкой и зажжённой свечкой внутри. Бронзовая наяда, стоящая на табуретке в углу коридора, превратилась в модный манекен, завешанная шарфами, платками и детскими куртками — на старинной рогатой вешалке не хватает места…

Народу много — приглашены Тонины многочисленные друзья, их дети, даже их собаки!.. Гости суетятся, охорашиваются перед зеркалом, а прибывшие без маскарадных костюмов отправляются в «гримёрку» — подобрать себе что-нибудь эдакое.

Из гостиной на кухню и обратно снуёт Глеб Рублёв. Просто не человек — челнок какой-то, думает Луша. В самом деле, только что был здесь, оглянешься — нет на месте.

А как же грим! Мы ведь не закончили, вообще-то…

Вот он, снова здесь, при полном параде, в костюме Пьеро, тащит в гостиную табуретки. Рублёв всегда — на подхвате. Такой уж характер.

На нём чёрный плащ из старой подкладочной ткани, и чёрный, наспех склеенный из картона высокий круглый цилиндр. Лицо покрыто густым слоем белил, так что особенно заметны огромные серые Глебовы глаза и тёмные, густые, загнутые кверху ресницы. На щеке — нарисованная слеза. Это Лукерья постаралась, охотно взяв на себя обязанности гримёра.

…Сестру хлебом не корми, дай кого-нибудь накрасить!

Себя Раевский разрисовал сам. Круто получилось. Зелёный гоблин! Лицо, шея и кисти рук покрыты густым слоем театральных белил пополам с обычной зелёной гуашью. Тоня про гуашь пока не в курсе… А про лак для волос — знает. Пол флакона на голову ушло. Зато волосы — торчком!

…Лушка — тоже хороша. Русалка! Парик, потрёпанное жизнью боа из настоящих страусовых перьев и серебристая юбка до пола. На длинном, волочащемся по полу подоле-хвосте пришита блестящая бахрома. Ходить страсть как не удобно, и с ногами на диван не заберёшься, зато — феерично!

Наконец, все-все в сборе. Публика, шурша самодельными нарядами, рассаживается в гостиной. Близнецы сияют. Давненько в их жизни не случалось подобного. Втиснувшись вдвоём в широкое кожаное кресле, Раевские в весёлом нетерпении подпихивают друг друга локтями. Народ помладше, не теряя времени, устраивает на диване жизнерадостную возню.

Тише! Представление начинается!

— Индийский факир! Фокусы и смертельный номер в самом конце! — объявляет Тоня, облачённая в импровизированную «индийскую» хламиду. На лбу у неё фломастером нарисована жирная красная точка.

— Где же мой ассистент? — Тоня высматривает кого-то в толпе гостей. — Да где же он?

Смятение. На её лице — смятение. Но только на миг.

— Глеб, вот ты где! — восклицает Тоня с видимым облегчением. — Иди, будешь ассистировать!

Глеб выходит на середину комнаты, кланяется важно. Роль ассистента ему явно по душе. Ещё бы! Руслан тоже был бы не прочь поучаствовать в «смертельном» номере!

«Тоня, она — классная! — Раевский вздыхает. — Рублёв — везунчик, что теперь всегда с нею рядом, а они-то с Лушкой — эх, далеко…»

Когда Руся с Лушкой были маленькими, они всегда так ждали её прихода! Но Тоня переехала, и теперь видятся они редко. Так редко, что в этот раз Руська какое-то время стеснялся называть её не по имени-отчеству, а просто Тоней.

Правда, уже через пару часов, проведённых вместе, они снова перешли на ты, и всё встало на свои места.

Досадно другое — им нельзя теперь Тоне многое про себя рассказывать! А — хочется…

Про клуб хронодайверов, например. Они ведь с Лушей теперь умеют нырять в прошлое, а Тоня об этом даже и не догадывается!

Конечно, они с сестрой пока всего лишь нырки. Так хронодайверы называют детей, у которых есть способности к погружениям в прошлое, но пока мало опыта и мастерства. Но всё-таки и Русе, и Луше уже кое-что довелось повидать в Истории…

А Тоня даже не подозревает, что «её дорогие Раевские» аж в 1812-году побывали. И Наполеона видели, и с Михайло Ларионычем знакомы… Кутузовым, ага!

В другой раз, в 1805-м, Руся плавал по Атлантике и Тихому океану с экспедицией Крузенштерна. А Лушка — вместе с капитаном Беллинсгаузеном — Антарктиду искала… Нашли ведь они Антарктиду! Сестра — живой свидетель, была она там, на шлюпе «Восток», в 1820-м году.

Эх, столько всего произошло интересного! Вот бы Тоня удивилась…

С нею можно было бы посоветоваться о самых разных важных вещах. Наш она человек — Антонина Ковалёва!

Но — нельзя. Хронодайверы не должны выдавать свои хронодайверские секреты…

В гостиной тем временем звучат нетерпеливые аплодисменты.

Глеб уже сел на специально приготовленный стул, спиной к зрителям. Тоня несколько раз взмахивает большим цветастым покрывалом и накрывает им Глеба — вместе со стулом. И с головой.

Та-ак. Руся заинтригован. Глебова голова под покрывалом кажется непропорционально большой… А! Так вот оно что!

Руся уже обо всём догадался.

Ну-ну, не зря сегодня с утра на кухонном подоконнике огромный капустный кочан красовался. И Тоня салат из него резать не велела.

— Ой, самое главное забыли! — вдруг спохватывается «факир». — Луша, детка, принеси с кухни большой нож! Самый большой!

В гостиную прибывает внушительных размеров нож — с острым лезвием из блестящей нержавеющей стали.

Нож производит впечатление. Смех в рядах зрителей затихает, уступая место нетерпеливому, напряжённому ожиданию.

Что-то будет?

Луша втискивается обратно в кресло. Под мышкой у неё прихваченные с кухни китайские деревянные палочки для суши.

— Нервных просим удалиться! — объявляет «факир».

Луша бьёт палочками по деревянному подлокотнику кожаного кресла. По комнате горохом рассыпается устрашающе-трескучая дробь.

«Факир» с каменным лицом резко вкидывает руку. Над Глебовой головой, скрытой покрывалом, вспыхивает стальной клинок.

Все ахают. Луша, ойкнув, замирает с палочками в руке, забыв барабанить…

Мгновение, и в полной тишине раздаётся оглушительный хруст: широкое, отлично заточенное лезвие застревает в голове ассистента.

Ассистент исчезает, ассистент возвращается…

Руся, признаться, тоже слегка вздрогнул, когда в якобы Глебову голову воткнулось с размаху сверкающая сталь.

Ну да, все — ахнули.

Но чтобы — как его сестрица — заорать от испуга? Девчонки, они вечно паникуют… Ведь заранее же ясно, что это трюк!

— Ты чего, это же фокус! Лу, тебе воды не принести?

Луша только сконфуженно улыбается, неопределённо мотнув головой.

Тем временем Тоня демонстрирует публике платок, прорезанный ножом. Мол, всё по-настоящему…

— Маэстро, предъявите ассистента! — наконец, требует кто-то из взрослых зрителей.

— Эй, Глеб, голову покажи! — кричат дети.

Тоня отступает на шаг в сторону.

Все глядят на тёмного дерева венский стул, повёрнутый к зрителям гнутой спинкой. «Прекрасного юноши» там нет и в помине.

Под высокий потолок гостиной взлетает дружный вздох удивления. Гости хлопают. Они-то полагают, что так всё и было задумано с самого начала, и никто не замечает, как вдруг бледнеет Тоня.

А под смятым, наполовину сползшим на паркет цветастым покрывалом… капуста!

Вот оно что! Всем не терпится получше рассмотреть глубокий след, оставленный в капустном вилке острым ножом «факира». Увесистый плотный кочан передают из рук в руки, потом с хохотом и визгом роняют на пол. Капуста, шмякнувшись об паркет, тяжело и лениво перекатывается в угол, к диванной ножке.

Её ловко, по-футбольному, перехватывает мальчишеская нога в спущенном чёрном носке.

— Глеб? Ты здесь? Уф-ф, — Антонина облегчённо выдыхает. — Прямо человек-невидимка… — Ты меня напугал! — Куда ты опять подевался?

— Никуда… — Он уже поднял капусту и держит её под мышкой, как мяч. — Да здесь я, здесь… — Ясные серые глаза, невинный взмах густых тёмных ресниц…

Антонина морщится. Этот взгляд, приводящий в умиление всех без исключения взрослых, последнее время её слегка раздражает. Глеб пользуется им, чтоб добиться расположения. Или — когда нужно слегка приврать для пользы дела.

Теперь, видимо, как раз такой случай.

Вид у парня какой-то слегка шальной. Где он болтался? Во дворе? На лестнице у лифта? Его не было минут пять, от силы десять.

Или был? И эти исчезновения ей просто примерещились?

Впрочем, и без сегодняшних исчезновений в их жизни последнее время странностей было хоть отбавляй…

Нужно остановиться, сделать паузу, наконец-то во всём этом разобраться, но… Её тут же окликают, зовут, тянут на кухню — она хозяйка вечера, и пора организовать чаепитие для многочисленных шумных гостей.

Поздно вечером Тоня — как обычно, перед сном — заглядывает в комнату к близнецам.

— Тонь, поболтаем?

— Ох, нет, — устало вздыхает она, — не сегодня…

Потом спрашивает как бы между прочим:

— А где Глеб-то опять? Я думала, он у вас засиделся. Постель пустая…

— Нет, он к нам не приходил. Да в туалете поди застрял… — как можно беспечней предполагает Руслан.

— Так там свет не горит… — Тоня кусает губы.

Близнецы украдкой переглядываются.

Ко всеобщему облегчению, слышны шаги. Это Глеб. Уже облачённый в пижаму он появляется в дверном проёме.

— Где ты бродишь? — вскидывается Тоня. — Спать пора!

— Спокойной ночи зашёл пожелать, — удивлённо тянет он, и тут же удаляется, обиженно шаркая тапками.

Тоня гасит свет и тоже уходит.

— Носом чую, нырок он… — шепчет Руся на ухе сестре. — Озоном пахло сегодня! Ну ведь пахло же!

— Не знаю, не заметила.

— Да потому что насморк у тебя! А Рублёва — спросить надо было напрямую…

— С ума сошёл, напрямую! — возмущается Луша. — Надо к новому человеку хотя бы присмотреться.

— Да ты-то уже вовсю присматриваешься…

Пауза. Лукерья чувствует, что у нее горят уши. К счастью, свет в комнате уже погашен.

— О чём это ты?

Руся противно хихикает, за что тут же получает подушкой в лицо.

— Ладно-ладно, уж пошутить нельзя.

— Нельзя! И вот так, с бухты-барахты приставать к человеку с подозрениями в хронодайвинге тоже нельзя! А если он не нырок никакой? Он нас за идиотов примет!

— Ну, ты из-за этого больше меня расстроишься, ясное дело, — хмыкает Руся, милостиво возвращая сестре подушку.

— Давай всё-таки подождём. Хотя мне самой кажется, что даже… Даже Тоня что-то подозревает…

Тоню действительно мучают самые невероятные подозрения. С некоторых пор вокруг творится много необъяснимого, и все эти странности напрямую связаны с Глебом.

Возможно, у неё слишком живое воображение. Даже наверняка. И кое-что она себе просто напридумывала…

Но то, что произошло однажды ночью здесь, на Итальянской, ни в какие привычные рамки всё равно не укладывается!

Случилось это не так давно, всего недели за две до приезда её дорогих близнецов…