Лето длиною в ночь

Осенние звёзды

Они вышли из кафе. На город давно спустился синий вечер, пропахший бензином и дождём. В прорывах тёмных облаков холодно светилось зеленоватое питерское небо.

— Если держишь человека за руку, нырнёшь вместе с ним. Если, конечно, вы оба — хронодайверы.

— Так я — хронодайвер?

— А то! Как тебе удаётся так ловко возвращаться, ума не приложу. Этим летом был у нас в учебной команде один парень, за две недели ежедневных тренировок так толком и не научился обратно попадать. Нырял хорошо, прицельно, а обратно — ну никак… Отдохнём немножко?

Глеб с готовностью остановился у какого-то магазинчика с высоким крыльцом. Поставил согнутую ногу на ступеньку, на коленку пристроил икону.

— Я всё думаю — может помочь ему как-то можно было, греку-то, жизнь ему спасти? Да только испугался я, обратно захотел. Какой я после этого морской офицер?! Эх, был бы у меня автомат, я б их!..

— Хорошо, что автомата не было, — вздохнула Луша. — Знаешь, любой бы на твоём месте испугался. Ты попал в Историю случайно, и совсем не был готов встретиться с нею лицом к лицу. Она не всегда такая добрая, какой была к тебе в первый раз… И вообще, не нам менять прошлое. Как вышло у наших предков, так уж вышло. Мы за прошлое не в ответе, мы же из другого времени. Мы с тобой — в ответе за будущее!

— Не грусти. Ты пока и не офицер никакой. Но — будешь, — уверенно добавила она.

И они зашагали дальше.

Сияли вывески. Мимо текли два потока автомобильных огней — белый навстречу, красный — прочь, в гудящую моторами бесконечность Невского проспекта.

Луша вдруг замедлила шаг. Остановилась, глядя на Глеба с таким видом, будто хотела что-то спросить, но не могла сразу решиться.

Он удивлённо замер, развернулся к ней лицом. На золотых пуговицах его шинели прыгали, дрожали красные отсветы.

— О чём ты думаешь, когда обратно возвращаешься, что себе представляешь? Училище? Комнату на Васильевском? Итальянскую?

— Не, — он кашлянул смущённо, отвёл в сторону глаза. — Я… ну, я про Тоню обычно думал.

Луша понимающе улыбнулась. Тоня — она такая. К ней откуда угодно можно вернуться.

А Глеб — кой-о-чём умолчал. Слукавил немного. В этот раз перед возвращением он думал не только про Тоню…

Луша и Глеб свернули налево, потом — направо. Неоновые вывески кончились. Они шли по булыжникам пустынной Итальянской в сторону Фонтанки, и Луша цеплялась за рукав его шинели.

Глеб ещё ни разу не ходил по улице вот так, за руку с ровесницей-девчонкой, и вроде пока и не собирался. Но теперь он сам обязательно взял бы Лушу за руку, если бы у него хоть одна рука была свободна… Ведь им во что бы то ни стало нужно держаться вместе.

По крайней мере теперь. Когда всё так запуталось, не стоило терять друг друга из виду ни на минуту.

Тренькнул кодовый замок. Луша с усилием придержала тяжёлые, свежеокрашенные в чёрный металлические ворота, пропуская Глеба. Рублёв, двумя руками прижимая икону к животу, шагнул под зарешёченную арку. Ворота с лязгом затворились, звуки их торопливых шагов по мощёному двору-колодцу взлетели к верхним этажам под самую крышу.

Пока Луша вновь набирала код у подъезда — особо не задумываясь, просто нажимая стёртые, отполированные кнопки, что сильнее всего блестели под забрызганным извёсткой фонарём, — Глеб, аккуратно приставив край массивной иконной доски на носок чёрного форменного ботинка, ждал, задрал голову к небу.

Молчаливые осенние звёзды сияли, заговорщически подмигивали им сверху, из загустевшей синевы.

На лестнице по-прежнему пахло ремонтом. Ребята протиснулись мимо уставленных вёдрами, заляпанных извёсткой дощатых козел, и остановились на тускло освещённой площадке возле лифта.

Луша с сомнением посмотрела на Глеба, который в очередной раз перехватил свою довольно увесистую ношу поудобнее, и теперь стоял, прижимая икону к животу, упираясь в верхний край подбородком.

— Надо, чтоб Тоня ничего не заподозрила, — нахмурясь, сказала она. — Только как это сделать?

Глеб, отдуваясь, снова опустил икону вниз, на свои ботинки — поставить её на заляпанный извёсткой, закапанный непросохшей масляной краской пол было немыслимо.

— Сделаем вот как, — заговорил он задыхающимся, несколько взвинченным шёпотом. — Ты первая в прихожую заходишь, и сразу по коридору — прёшь как танк и Тоню за собой увлекаешь, зубы ей заговариваешь, у тебя это обычно хорошо получается… — усталое его лицо на мгновение озарилось улыбкой.

Луша в ответ тихонько фыркнула, лукаво взглянула на него исподлобья. Огромные карие глаза её смеялись, звёздами сияли в смутном полумраке, пахнущем свежей краской.

Глеб вдруг будто утонул. Первый раз он смотрел девчонке в глаза вот так — открыто, просто, и ничуть не смущаясь. Резкий запах туманил, кружил голову. Где-то на самом верху послышались голоса, музыка, собачий лай. Громко хлопнули двери.

— Идём, пора уже.

Рублёв, словно очнувшись, вскинулся, озабоченно сдвинул брови.

— Только свет в прихожей не включай! — предупредил он Лушу. — Я следом зайду и сразу — в кладовку. Спрячу пока там, между старыми холстами на подрамниках, Тоня и не заметит.

Лукерья одобрительно кивнула. План был хорош. Оставалось осуществить его без сучка без задоринки, потом срочно посвятить во всё Руслана и вместе обсудить дальнейшие действия. Впереди их ждали важные дела и серьёзные испытания.

На площадке третьего этажа был полумрак. Какая удача — лампочка перегорела! Пожалуй, это хороший знак.

У дверей квартиры Глеб посторонился, пропуская Лушу вперёд.

— Как-то там мой Руська? — пробормотала она, нерешительно поднимая руку к кнопке звонка.

— Сейчас узнаем… — выдохнул Глеб из тени. — Жми!

Луша нажала. «Красный» колокольный трезвон раздался из динамика дверного звонка и поплыл, ликуя, над полутёмной лестничной площадкой.

Кое-кому не спится

Руслан проснулся, когда за окном было совсем темно. В кабинете мягким оранжевым светом горел торшер.

Руся выбрался из-под уютного шерстяного пледа — видно Тоня укрыла… На придвинутом к дивану журнальном столике стоял недопитый стакан с водой и валялся полупустой смятый блистер. Руся проглотил остатки минеральной воды в стакане, которой днём запивал выданные Тоней таблетки. Поморщился — без газа вода была невкусной. Тёплая, солоноватая, прям как кровь, только пожиже… — подумал он, скривившись.

Осторожно пошевелил забинтованным запястьем, охнул тихонько. Впрочем, если не дёргаться по-глупому, вполне терпимо.

Он сел, свесив ноги с дивана, нашарил босыми ногами огромные хозяйские шлёпанцы, прислушался. Спят уже все, что ли? Когда сестра с Глебом домой вернулись, он даже и не слышал…

На мобильнике было пол-четвёртого. Так, а по-здешнему — пол-второго. Может, и правда, спят…

Руся поднялся, лениво прошаркал к роялю. Из тёмной глубины полированной крышки на него, криво ухмыляясь, смотрел довольно помятый всклокоченный тип с забинтованной рукой. Подвигов за этим типом нынче не числилось. Кроме «не в тему» шумного переполоха в музее и по-глупому пораненной руки.

Руська с недовольным видом отвернулся от своего отражения, и вышел в из комнаты.

В квартире было темно. И тихо.

Стараясь не скрипеть рассохшимся паркетом, он пробирался по тёмному коридору.

«Тоня мне скажет — всё, спать. А я скажу ей, жалобно так скажу — То-онь, а Тонь, я хочу варенья! Она скажет — ночью??? А я скажу — ну я же не виноват, что полдня проспал. Я его ещё днём хотел, даже во сне хотел… но проснуться никак не мог…

Ой, лучше пусть она ни о чём не спрашивает. Пусть лучше спит давно…»

На удачу на кухне было темно, только полная луна глядела в незавешенное окно. Лунный свет ровными белыми квадратами ложился на подоконник. Мерцали крышки аккуратно расставленных кастрюль, холодно сиял чистый, отмытый до блеска линолеум. Руся потянулся было к выключателю, да передумал — зачем, и так всё видно! — и сунулся в шкафчик.

Заветная вазочка для варенья была пуста и тщательно помыта.

— Всё съели, всё вымыли… — разочарованно простонал он.

Значит, придётся заглянуть в кладовку — пару дней назад Тоня уже посылала его туда за прекрасным вишнёвым вареньем. В зелёной трёхлитровой банке стояло оно на деревянном стеллаже между солёными огурцами и консервированным яблочным компотом.

Руся тихонько, чтоб никого не разбудить, побрёл по длинному коридору, подсвечивая себе телефоном. Из дальнего угла загадочно поблёскивала полированным носом бронзовая наяда Селитра Ивановна…

Руся открыл дверцу и, неловко запнувшись за порожек, с шорохом ввалился в тесную узкую кладовку.

Полка с соленьями оказалась заставленной здоровенной доской. На доску была накинута какая-то тряпка.

— Это ещё что такое?

Руся посветил. Это не тряпка, это Лушкин платок. Что это он в кладовке делает? Обычно платок на наяде висит. А я смотрю, Селитра Ивановна какая-то полуголая нынче…

— А это что за доска? — Может, картина?

Руся сдернул платок и присвистнул шёпотом.

— Ух ты! Так это не картина, а икона… И позавчера её здесь точно не было!

В коридоре раздались шаги. Кто-то направлялся в ванную. Время от времени этот кто-то тихонько шмыгал носом. Руслан услышал приглушённый шум льющейся воды, а после — опять шарканье тапочек по коридору. Повеяло знакомыми духами. Антонина!

Руся почувствовал себя как-то неловко, будто он воришка какой. Он попятился вглубь кладовки, споткнулся, и — ну как нарочно! — с глухим стуком выронил на пол мобильник.

— Эй, кто там? — испуганно выдохнула Тоня. В коридоре вспыхнул свет.

Руся нашарил здоровой рукой телефон, прочистил горло и с относительно невинным видом высунулся из кладовки:

— Это я, Руслан.

— Ух, напугал меня до смерти! — с облегчением произнесла Тоня каким-то странным голосом. Будто простуженным, что ли… Точно, даже глаза у неё были красные и припухшие слегка.

— И тебе не спится? — спросила она устало.

— Я тут… — замялся Руська. — Я варенья хотел…

— Ночью??? Ну ты даёшь, Руся… — Тоня покачала головой. — Как твоя рука?

— Болит, — со вздохом признался он.

Тоня заглянула в кладовку, скользнула взглядом по прикрытой Лушиным платком иконе. Замерла. Подозрительно шмыгнула носом. Русе вдруг почему-то пришло в голову, что Тоня пытается понять, не пахнет ли озоном. Это было нелепое предположение, хотя…

«Наследили — ой-ёй…» — подумал он и поморщился.

— Что, так болит? — по-своему истолковала Тоня его гримасы. — Пойдём, я тебе таблетку дам, что ли… Чтоб ты по ночам тут у меня не бродил, как привидение.

Руся, не смотря на то, что рука и вправду болела, таблетке анальгина предпочёл бы чай с вареньем, но что-то подсказывало ему, что им с Тоней лучше поскорее покинуть кладовку. Тоне, во всяком случае!

А ему ничто не мешало вскоре вернуться сюда одному. Пожелав Антонине спокойной ночи, и выждав некоторое время, Руська так и сделал.

У него, разумеется, достало здравого смысла не спрашивать у Тони, откуда в кладовке икона. Напротив. Хотя, Тоня, верно, опытным глазом сразу бы определила — что, где, когда… В смысле — из какого века, ну и так далее.

Глеб тут намутил, не иначе…

Пылкое воображение сразу нарисовало Русе алчных чёрных дайверов, охотящихся за сокровищами прошлого, и попавшего в их силки наивного Рублёва. В том, что Рублёв ныряет напропалую, Руся уже не сомневался.

И сестра — хороша! Явно ведь в курсе. Её платок — веская улика.

Всё это было странно…

«Спелись, голубчики. А я тут, как дурак…», — раздражённо, с обидой подумал Руся, прижимая к груди забинтованную руку.

Он вздохнул. Про чёрных дайверов, это он загнул, конечно. Но что это за икона, надо было всё же разобраться.

Холодный голубоватый луч фонарика упал на лик Богородицы, потом на прижавшегося к её плечу младенца Христа.

— Похожа на ту, сегодняшнюю, из музея… Та? Да не может быть… — Руся аж задохнулся от волнения. — Ну, дела…

Он вглядывался в икону, припоминая поразивший его образ и свои тогдашние мысли.

— Не-ет, у той руки были — как крылья. И глаза влажные, будто слезами наполненные. Похожа, но — другая, — заключил он. — Только откуда же она?

Г.А предупреждал их этим летом (когда некоторые норовили притащить из погружения какой-нибудь сувенир): есть предметы, не очень значительные для общего хода истории, и их исчезновение никак не сказывается на дальнейшем ходе событий. А есть — важные, пропажа которых может перевернуть мир…

— А вдруг это как раз такая икона? — Знать бы наверняка…

Руслан сунул мобильник с включённым фонариком в нагрудный карманчик трикотажной футболки. Из оттопыренного кармана тот светил тускло, еле-еле. Освободив руку, мальчик прикоснулся к краю иконной доски, ощущая её чуть шероховатое, приятное тепло, вглядываясь в едва уловимые в полутьме контуры двух слитых в единое целое фигур.

Вообще, чем дольше он вглядывался, тем сильнее становилось ощущение, что не столько он рассматривает икону, сколько на него устремлён из глубины иконной доски взыскующий, внимательный взгляд. Снова, как тогдашним утром в музее, его внезапно окутал ровный, слегка потрескивающий шум, похожий на звучание пустого радиоэфира.

Руся тряхнул головой и поднялся.

Попытка разбудить Лушу и допросить с пристрастием ни к чему не привела. Лукерья стонала во сне, но решительно не желала просыпаться, даром, что он светил ей телефонным фонариком прямо в лицо. Зато благодаря этой жёсткой мере он обнаружил на лбу сестры здоровенный синяк под откинувшейся со лба чёлкой. Ну дела! «Надеюсь, хотя бы, что тут без сотрясения мозга обошлось», — мрачно усмехнулся Руська, и выключил фонарик.

Ладно. Пусть спит, раз такое дело…

Пока было ясно одно — лично он не заснёт этой ночью, пока не выяснит, что это за икона.

Руськино досье

…Тимур полулежал на кошме в походном шатре, опираясь на локоть и вытянув ноющую хромую ногу. Неподалёку дымились развалины разгромленного Ельца. До Москвы было рукой подать…

Там уже знали и — в смятении, в страхе — готовились, как могли.

Начали рыть огромный ров. — Как скажет позже летописец: «И много убытка людям причинили: дома разметали, но ничего не сделали». — Поправляли стены — спешно, впопыхах, — завозили снедь, дрова и сено, предполагая долгую осаду.

Ручейками тянулись к Москве созываемые отовсюду дружины. Ратников отправляли к Коломне — стеречь переправы через Оку, оставляя на волю судеб и захватчиков Рязанское княжество.

…Тимур думал, смежив веки, слушая привычные звуки походного лагеря.

Кончался август. Близилась осень, за ней зима — как говорят, в здешнем краю необычайно суровая.

Непокорённый Крым, еще не разгромленные тумены Актау и Утурку [10] на Северном Кавказе — мысли о них не давали покоя… К тому же, ему доносили о якобы неисчислимом русском воинстве. Вот и великий князь литовский Витовт собрал свои войска, повсеместно распустив слух, что «идёт на татар».

Тимур до конца не верил слухам, однако не мог не принимать их в расчёт.

Он создал огромную империю. Он мыслил завоевать мир. По-прежнему жадным огнём разгорались его жёлтые тигровые глаза, когда он думал об этом.

Но всё чаще он чувствовал, что устал…

После недавнего разгрома Тохтамыша на реке Терек, сохранившиеся части ордынских войск отступили в Крым и на Северный Кавказ. Появись во главе их дельный полководец, вроде Идигу, и Тимур, отрезанный от своих баз, попал бы в очень затруднительное положение. Рисковать новою войною не стоило…

…На плечо ему легла чья-то рука. Руся вздрогнул и поднял голову.

— Лушка? — Какое-то время он смотрел на неё в недоумении. — Ты чего? Ты что тут делаешь в такое время?

— Это ты — чего? Ты что, всю ночь за компом просидел?

— Не-е, — помотал головой Руслан, оторвавшись от монитора, и потирая ладонью покрасневшие веки… — Хотя… Светает уже, что ли? Ой, бежим скорее отсюда, сейчас Тоня на кухню придёт — ей сегодня с утра на работу…

— Забирай ноут с собой, в гостиную, а то он нагрелся, поди. — Луша дотронулась до компьютера рукой. — Ого! Жесть, какой горячий! Сразу можно догадаться, чем ты тут занимался.

— М-да? Ты тоже догадываешься? — спросил Руслан насмешливо, даже с вызовом, но подчинился. — А теперь послушай вот что… — переместив ноутбук на журнальный столик в гостиной, Руся открыл какую-то ссылку, щурясь, повозил мышью, пролистывая вверх-вниз длинный убористый текст, нашёл нужное место и принялся читать вслух: «…Однажды, когда он был еще молод и с голоду крадя кормился, украл он у кого-то овцу, но люди тотчас выследили его. Он пытался убежать, но был схвачен. И всего его избили нещадно, и перебили ему ногу в бедре пополам, и бросили как мёртвого, ибо решили, что умер, и оставили псам на съедение. Лишь только зажила у него эта смертельная рана, поднялся, оковал себе железом ногу свою перебитую; потому и прозван был Темир-Аксаком, ибо Темир означает железо, а Аксак — хромец.»

— Это ты мне про Тамерлана читаешь? — блеснула познаниями Лушка.

— Про него, — подтвердил Руслан. — Ещё его Тимуром называют, а у нас звали Темир-Аксаком.

— Отлично! И зачем ты мне это рассказываешь? С утра пораньше? — Ты об этом всю ночь читал, что ли? — Я думала, ты играл во что-то…

— Игры кончились. Слушай дальше. В 1395 году Тамерлан с 400-тысячным войском вторгся в татарские степи, а потом и в рязанские земли. Тамерлан сровнял с землёй Елец, и двинулся на Москву. — Ну, взял он Москву или нет?

— Не помню… — растерялась Луша. — Ой, ну нет, наверное…

— «Нет наверное»! Так вот. Если вы с Рублёвым кое-что на место не вернёте, то очень может быть и — возьмёт! Или кто другой возьмёт… Я, короче, за прежний ход истории уже не ручаюсь…

Луша открыла рот, не зная, что ответить.

— Бамбини, вы проснулись? — заглянула к ним уже причёсанная и собранная Тоня. — Ранние пташки! — Луша, пойдём детка, я тебе расскажу, как и чем мальчиков кормить. А то я допоздна сегодня на работе буду.

Луша зыркнула на Русю (кормить некоторых ещё — после таких-то наездов), недовольно откинула назад волосы, и поплелась выслушивать Тонины инструкции.

— Ну, что там Тоня? Наставила тебя на путь истинный?

— Что-что… «Суп в холодильнике, картошка на плите, пока-пока, не скучайте…» Соскучишься тут с вами, как же.

— А-а. Ну, слушай дальше. «С тех пор как „железный хромец“ повернул назад, на Москве считали, что Русь спасла знаменитая икона Богоматери Владимирской, некогда привезенная Андреем Боголюбским из Киева. Ее срочно доставили из Владимира в Москву, и как раз в тот же день Тимур повернул назад. Люди верили, что именно их отчаянная общая мольба отвратила приход страшного завоевателя на Русь», — Руся оторвался от монитора и, всем корпусом развернувшись к сестре, спросил с нажимом: — Ты живьём видела эту икону?

Трудно было не заметить, как у Луши моментально порозовели уши.

Руся, не давая ей опомниться, продолжил наступление:

— Где она сейчас, тебе известно?

— Мы не успели вчера рассказать тебе…

Выслушав сбивчивые Лушины объяснения, Руся здоровой рукой подхватил раскрытый ноутбук (вот ведь и на секунду с ним не расстанется, усмехнулась сестра) и потащился на кухню, видимо инспектировать холодильник — нет ли там чего, кроме супа… Компьютерная мышь била его по коленкам, болтаясь на распущенном проводе.

Луша понуро поплелась следом.

Что? Где? Когда?

Глеб как убитый проспал почти до полудня. Проснулся зверски голодным. Умывшись, точнее, наскоро плеснув в лицо водой, явился на кухню.

Близнецы были там. Судя по всему, они с самого утра сидели за ноутбуком — и уже «нагуглились» до ряби в глазах. Глеб глянул в строчку поисковика. Ну, так и есть — «Владимирская икона Божией Матери»…

Руслан коротко кивнул ему и снова углубился в чтение.

Луша, увидев Глеба, разулыбалась, сдвинула ноут на край стола — Руся, ухватив пряник и не отрываясь от экрана, потянулся следом, как приклеенный.

Лукерья тем временем поставила перед Рублёвым чайную чашку.

— С молоком?

Глеб кивнул.

— Лу, мне тоже налей, а? — попросил Руслан. В ответ услышал ворчание:

— Ты лучше оторвись от компа и сам себе налей, чего хочешь. А то у тебя глаза как у кролика стали.

— Ну даёшь! — воззрился Раевский на сестру. — Ты у нас вместо Тони теперь будешь?

— Я и так у вас сегодня вместо Тони, — хмыкнула Луша и демонстративно бахнула на стол вторую чашку.

Потом они пили чай — буднично, как ни в чём не бывало. Словно перед экзаменом, скрывая волнение и стараясь не думать ни о чём, кроме простых, незамысловатых вещей вроде дождя за окном, незаряженного телефона, пряников, хлеба с маслом и неведомого им различия между джемом и конфитюром.

А важное… оно было впереди, словно ждало их прямо у порога, и внутри сжималось что-то, и холодный ком где-то под ложечкой не таял, не распускался даже от второй чашки налитого Лушей крепкого горячего чая.

Но вот чашки вымыты, стол вытерт, а джем с конфитюром отправлены в холодильник.

Оттягивать больше некуда.

Луша стояла, привалившись плечом к пластиковой дверке кухонного пенала. Рядом топтался Глеб, рассеянно ковыряя пальцем сотню раз перекрашенный, старый как сам дом, дверной косяк.

— Понимаешь, история изменится! — с жаром говорил Руслан, и его взволнованный голос с каждой фразой звучал всё громче и громче.

— Тише, Руська! Не ори ты так! — Луша шикала на брата, хмурясь, и искоса озабоченно поглядывала на Глеба.

— Эта икона имела значение для многих людей. Для очень многих. А теперь она выпала из прошлого!

— Руся, давай без крика и пафоса! Мы всё понимаем.

— Ты понимаешь, а Глеб, может, пока не очень.

— Я понимаю, — хрипло сказал Глеб, — хотя не очень. По-моему, я её спас. Пусть она лучше будет тут, в настоящем. Тоня говорит, от древних икон обычно до нас доходят только малюсенькие фрагменты. Всё остальное — поновления.

— Чего? — вскинул брови Руська.

— То, что написано позже, поверх. Мелкий ремонт, так сказать. Ну, поздние слои. Они не такие ценные… А эту я сюда притащил — в отличной сохранности, никому из искусствоведов даже не снилось такая удача… — и Глеб, явно ища поддержки, повернулся к Луше.

— Нет, Глеб… — тяжело вздохнула она. — Понимаешь, её место — там, в прошлом. На неё надеялись, она людей объединяла. Общей надеждой, понимаешь?.. Г.А говорит — общей надеждой мир меняется. Ну, он ведь и вправду менялся…

— С чего ты взяла?

— Я почитала про Владимирскую… ну, в Инете посмотрела, сколько успела. Ой, Глеб, не смотри на меня так…

Руслан постучал карандашом по столу.

— Итак, что мы имеем. В кладовке стоит древняя икона. Предположительно — Владимирская икона Божьей Матери.

— Да что предположительно. Это точно — она!

— Она, — согласился Руслан. — Икона знаменитая, считается чудотворной, и по меньшей мере дважды упоминается в учебниках истории. — Мы точно знаем место, в которое нужно вернуть икону. В город Владимир! Глеб, так?

Глеб кивнул.

— Во Владимирский Успенский собор?

— Да.

— Это всё, что мы знаем наверняка. — Руся закусил зубами карандаш, задумался. — Ещё мы знаем, что в это самое время как раз случился набег на город. Но в каком году произошёл набег, свидетелем которого стал Глеб? В те времена набегов много было. — Если б ты, Глеб, рассказал нам что-нибудь, что видел! А то — молчишь, как рыба… — закончил Руслан с досадой.

Глеб потупился.

— Он рассказывал, — вступилась Луша. — Он первый раз туда попал, когда собор только расписывать собирались. И знаменитый Андрей Рублёв там был, между прочим! Я посмотрела — это в 1408 году скорее всего было. А когда Глеб второй раз туда попал и с иконой вернулся — храм уже полностью расписан был. И тоже — лето было. Ведь так, Глеб?

— Лето.

— Ага, — Руська нахмурился, почеркался на клочке бумаги, что-то подсчитывая, рассеянно сунул в рот карандаш. — То ли в 1411-м, то ли в 1410-м был набег, не пойму… Летом, однако…

— Ладно, слушайте дальше: «В тот же год преосвященный Фотий митрополит пошёл с Москвы во Владимир.

И вот князь Даниил Борисович Нижнего Новгорода, укрывшись тайно от всех, привёл к себе султана Талыча и послал спешно к Владимиру боярина своего Семена Карамышева, а с ним 350 татар, а руси 350 же.

И пришли к Владимиру лесом внезапно из-за реки Клязьмы в полдень июня третьего дня, а града тогда не было, и наместника Юрия Васильевича Щеки не было же тогда.

А преосвященный Фотий митрополит после вечерни пошёл в свою митрополитову волость в Сенеж месяца июля второму дня под конец.

Татары ж придя, град взяв, ограбили и сожгли, а людей всех избили и пленили…»

— Так дело было? — оторвался от монитора Руслан, обращаясь к Рублёву.

— Похоже… — понуро ответил тот.

Руся кивнул и продолжил чтение: «Митрополит же был на Святом озере своем у церкви святого Преображения Господня.

И пришла из Владимира весть к Фотию митрополиту: „Вот пришёл во Владимир султан Талыч со многою ратью, да с ним воевода князя Даниила Борисовича Семен Карамышев после твоего ухода на другой день и скоро придут за тобой“.

И Фотий отошёл в леса на озера свои Сенежские в крепкие места.

Татары же не застигли митрополита, и возвратились, и много людей повсюду секли без милости, и стадо градское взяли, и пожгли, и людей побили без числа много, и богатство их взяли…»