Лейтенант милиции Вязов. Книга первая

Глава 17

— Какой завтра день? Воскресенье? — спросил подполковник Урманов, расхаживая по кабинету Копытова. — Черт возьми! Пойду хоть высплюсь, а то голова совершенно не работает. Советую и вам, Терентий Федорович, отдохнуть. В таком состоянии мы вообще ничего не сделаем. До свидания.

Подполковник вышел, а Копытов ладонями потер виски. Отдохнуть надо, спору нет, и хорошо бы где-нибудь в тишине, в одиночестве. Столько неприятностей! Правильно говорят, что одна беда не ходит, обязательно тащит за собой другую… Шутка ли сказать, до сих пор не напали на след преступников, сын связался с подозрительной компанией, отбивается от рук, и эти разговоры о взяточничестве в его отделении. Доведись любому, самому крепкому человеку попасть в такой переплет, едва ли выдержит. Терентий Федорович иногда даже впадал в уныние. В эти тяжелые минуты ему все казалось вокруг мрачным, неустроенным, а жизнь — сплошным мучением. Не он ли отдает всего себя без остатка работе, не знает отдыха, а неполадки есть.

В кабинет без разрешения вошла Позднякова — начальник паспортного стола. Копытов поднял голову и ладонью пригладил редкие волосы.

Позднякова положила на стол для подписи несколь- ко паспортов. Копытов молча взял ручку.

— У вас такой усталый вид, Терентий Федорович, — сказала Позднякова. В ее голосе Копытову послышалось сочувствие. Ему стало жарко, он ниже опустил голову и ничего не ответил. «Почему она является до мне, когда я в кабинете один, и начинает соболезновать? Уволить, что ли, ее? — с раздражением подумал Терентий Федорович. — Не может же начальник иметь интимные отношения с подчиненными! Стоит только допустить слабинку, и в отделении начнется кутерьма…»

Терентий Федорович поставил последнюю подпись и строго взглянул на Позднякову.

— У меня часто усталый вид, старею, ничего не поделаешь, — сказал он.

— Не наговаривайте на себя, — возразила Позднякова, и в ее темных сощуренных глазах Терентий Федорович увидел затаенную улыбку. Он собрался было ответить грубо, но тут вошел Стоичев, и Позднякова поднялась.

— Знаете, что я придумал, Терентий Федорович? — заговорил Николай Павлович, провожая глазами статную фигуру Поздняковой. — Увезти вас сегодня на рыбалку.

— Еще не хватало мне мальчишества, — проворчал Копытов.

— Мальчишества? Да есть ли на свете лучший отдых, чем ловля рыбы удочкой на берегу?

— Нам сейчас не до отдыха, работать надо. — Копытов собрал со стола бумаги и спрятал их в стол. Рыбалку он не любил, но уехать куда-нибудь на несколько часов ему хотелось, и поэтому возражал он устало, равнодушно.

— Никакая работа не пойдет без нормального отдыха. Три минуты назад подполковник Урманов мне сказал, что он сутки будет спать. Его дело. Кому что нравится, а я не особенный любитель дрыхнуть, лучше поваляться на берегу, подышать чистым воздухом и посмотреть на ясные звезды — они здесь в городе какие-то блеклые. Уговорил? — Николай Павлович пыхнул изо рта папиросным дымком. До сих пор ему не доводилось встречаться с Копытовым в свободной обстановке, и это, как думал Стоичев, накладывало на их отношения много официальщины и вызывало чувство недоверия друг к другу. К тому же по некоторым делам надо было поговорить по душам, откровенно; может быть, на берегу удастся расшевелить Копытова, заглянуть в его душевный мир. Ведь слаженно работать — это не только правильно рассуждать, иметь единое мнение, — надо еще понимать друг друга.

Терентий Федорович закрыл ящик стола, положил ключ в карман и сказал:

— Уговорил. Только связь надо было бы организовать с дежурным.

— Проще пареной репы, — обрадовался Николай Павлович. — Мы отправим шофера домой, и дежурный в любое время может прислать его к нам. Здесь ведь всего пятнадцать километров.

Немало удивив жен поспешностью сборов, Копытов и Стоичев через полчаса зашли в магазин на окраине города, взяли несколько банок рыбных консервов.

— На берегу надо есть рыбу, — шутил Николай Павлович.

Перемигнувшись, они положили в карманы по бутылке водки, и Стоичев серьезно сказал:

— От комаров.

«Газик» резко подпрыгивал на выбоинах, разбрызгивал колесами по сторонам похожую на муку пыль, оставляя позади себя длинный пушистый хвост. По обеим сторонам полевой дороги росли деревья, за ними зеленели поля. Отцветающие акации роняли на землю белые лепестки, будто сыпали серебряную мелочь. Николаю Павловичу казалось, что воздух — насыщен запахами спелых дынь, арбузов и помидоров, — такой он ныл сладкий и густой.

Дорога пошла вниз. Впереди раскинулась широкая лощина, искрившаяся под лучами вечернего солнца; синее небо сливалось с голубой дымкой горизонта. Слева внизу заблестели озерки воды.

— Вон и Кара-Камыш! — радостно воскликнул Стоичев.

— А?.. Что? — Копытов вскинул голову, тупо посмотрел по сторонам покрасневшими глазами. Он задремал. — Где?

— Смотрите налево, — засмеялся Николай Павлович. — Так можно всю красоту природы проспать.

— Задремал малость, — смущенно признался Терентий Федорович. — Укачало.

Вскоре машина повернула к берегу и остановилась возле узенького перешейка, ведущего на небольшой полуостровок. Вокруг по берегу рос камыш, отражаясь в чистой спокойной воде. Тишину нарушали всплески большой рыбы.

Когда на полуостровок были перенесены вещи и продукты, а машина отправлена, Терентий Федорович вдруг сказал:

— А я хочу есть.

— Естественно. Около воды аппетит волчий. Но консервы открывать сейчас не будем, пет времени. Возьмите в моем чемоданчике сало и хлеб, сделайте бутерброд, — говорил Николай Павлович, разматывая удочки. — Может быть, там еще что-нибудь найдется подходящее, не знаю, чего там жинка насобирала.

— Так, так, здесь и колбаска есть и сырок, — мурлыкал Терентий Федорович. — У тебя жинка сообразительная, ничего не скажешь.

— Не обижаюсь, хозяйство знает, — улыбнулся Николай Павлович.

— Может быть, аппетитчику добавить? — Терентий Федорович выразительно взглянул на бутылки, потом на Стоичева.

— Не советую, — возразил Николай Павлович. — Вечерком, когда комары пойдут в атаку, водочка очень пригодится.

Стоичев закинул удочку, сел на траву, закурил и с облегчением вздохнул. Предстояли часы абсолютного покоя, как он говорил, служебные и домашние дела отошли в сторону, перед глазами покачивались поплавки, и было одно желание, чтобы поплавки вздрогнули и ушли в воду.

Терентий Федорович, подкрепившись, насыпал в карман пижамы конфет, обнаруженных в бауле Стоичева взял удочку и пошел по берегу. Сидеть на одном месте он не умел, терпения не хватало.

Берег был крутой, с него хорошо были видны темные водоросли и каждая камышинка под водой. Терентий Федорович остановился и замер. Из камыша выплыли четыре солидных усача и, покачивая хвостами, направились к противоположному берегу. Упругие тела их легко рассекали воду, они плыли, чуть пошевеливая плавниками. За большими рыбами потянулась мелочь, но она, заметив человека, брызнула врассыпную. Терентий Федорович торопливо насадил на крючок мякиш хлеба, закинул удочку и затрепетал: сейчас один из этих здоровенных усачей схватит насадку, и ловля начнется. Но ничего подобного не случилось, усачи равнодушно проплыли мимо, продолжая удаляться в прежнем направлении.

— Черт возьми! — возмутился Терентий Федорович. — Ну и хитрая рыба.

Теперь он начал действовать иначе: тихонько закинет удочку из-за камыша и осторожно выглядывает. Усачи, уже другие и не менее крупные, иногда выплывали на чистое место, с интересом осматривали насадку и спокойно уходили в сторону. Терентий Федорович даже вспотел от напряжения, а ни одна рыба ни разу не клюнула. Наконец он разозлился, схватил удочку, подбежал к Стоичеву и закричал:

— Они что, смеются надо мной?!

— Кто? — не понял Николай Павлович.

— Усачи. Подойдут, понюхают и — в сторону,

Стоичев разразился веселым смехом.

— Чего же ты смеешься? — недоуменно поднял брови Копытов.

— Рыба, говорите, не признает начальства? — продолжая смеяться, проговорил Николай Павлович. — Она важная особа, нахрапом ее не возьмешь. Подход нужен, деликатный подход,

— Ты уж и наговоришь- улыбнулся и Терентий Федорович.

— Вы закидывайте поближе к камышу да потерпите минуточку, не бегайте с места на место, — посоветовал Стоичев. — Может, какая дура и зацепится.

— Попробую, — сказал Терентий Федорович и присел рядом со Стоичевым.

Поплавок замер. Терентий Федорович терпеливо ждал, боясь пошевелиться. Словно дразня и издеваясь, мимо спокойно проплывали усачи. «Сукины сыны! — мысленно ругал их Копытов. — Сеточку бы на вас накинуть, посмотрел бы я, как вы затрепыхались».

Но вот поплавок окунулся, вынырнул и замер. У Терентия Федоровича затряслись колени, застучало сердце, он сжал в кулаке конец удилища, как кинжал. «Ну, теперь ты не уйдешь!»-с задором подумал Терентий Федорович, а поплавок качнулся и медленно поплыл к камышам. Копытов вскочил и с силой дернул удилище. В воздухе блеснула серебряная рыбка, сорвалась с крючка и улетела в траву. Терентий Федорович бросился за ней, как коршун, и хотя рыбку найти было трудно, он нашел ее, положил на ладонь и, торжествующий, показал Стоичеву. Грязная, уже полуживая рыбка вся умещалась на широкой ладони, но она была поймана собственными руками и вызывала восторг.

Николай Павлович тоже вскочил, удилище в его руке изогнулось дугой, туго натянутая леска разрезала воду то в одном направлении, то в другом.

— Тяни ее скорее! — закричал Терентий Федорович, готовый броситься в воду и руками схватить добычу.

Но Стоичев плавно повел удилище в сторону, и через мгновенье на берегу лежал желтоватый сазан с растопыренными плавниками, тупоносый, с нахальными выпуклыми глазами.

— Хорош, стервец! — восхищался Терентий Федорович, взял рыбу в руки и рассматривал ее со всех сторон. — Теперь уха будет! Сейчас я начну варить.

— Еще одного поймать надо, — возразил Николай Павлович. — Время есть, мы как-нибудь другого такого подцепим.

— Нет, больше я не ловлю, пойду готовить костер, — Терентий Федорович бросил удилище и отправился за сухим камышом. Вскоре он вбил в землю колышки, повесил кастрюлю, сел рядом со Стоичевым и принялся усердно чистить картошку.

— Почему я не способен ловить рыбу? Не усидчив- рассуждал Терентий Федорович. — Меня тянет бегать, шуровать, как говорят некоторые непоседы. Иногда сердце зайдется до того, что того и гляди лопнет, а я скачу и думаю: сковырнусь и — баста. Отжил свое майор, ушел в небытие, и никто его не вспомнит добрым словом, разве убийцы да воры ругнут на досуге! — Терентий Федорович тяжело вздохнул. — В детстве я тоже канительный был, отец с матерью покоя от меня не знали. Один раз поехал верхом лошадь поить на речку, конечно, поскакал галопом, а тут, как назло, из подворотни свинья высунула пятачок и хрюкнула. Кобыла моя бросилась в одну сторону, я полетел в другую, да так грохнулся о камни, что месяц отлеживался; полагали, черту или богу душу отдам, а я выкарабкался и еще озорнее стал. — Терентий Федорович тихо и задушевно рассмеялся. — И с девками любил побаловаться, они меня уважали, хотя и плакали не раз.

Сумрак вокруг камышей, распространяясь, стелился все дальше и дальше, вода у крутых обрывистых берегов чернела на глазах. Вокруг отстаивалась тишина, лишь в камышах изредка шуршали водяные крысы. Терентий Федорович ушел к костру. Он долго сидел один, фигура его то ярко освещалась пламенем, то вновь погружалась в темноту.

— Часами смотреть на поплавок — надо сойти с ума, — недовольно ворчал он себе под нос. — Да, а картошка еще сыровата.

От берега послышался всплеск.

— Поймал? — оживился Терентий Федорович.

Улыбающийся Николай Павлович подошел, держа обеими руками большого, с черной спиной сазана.

— И комары не едят тебя? — сказал Терентий Федорович.

— Едят, черти длинноносые, — отозвался Николай Павлович, — всю шею изгрызли.

— Давай ужинать… Готова, пожалуй, ушица-то.

Уха оказалась такая вкусная, что Терентий Федорович дважды прикусил язык, ругался добродушно, но ел быстро, обжигаясь. В миску иногда попадали комары или пепел от костра, но от этого уха не теряла вкуса; она пахла тиной и лавровым листом. Когда костер горел хорошо, комары налетали тучами, лезли за ворот и в уши, но если камыш начинал дымить, они отступали, зато дым беспощадно выедал глаза.

— Все тридцать три удовольствия сразу… — шутил Николай Павлович, хлопая себя по коленке. — Даже сквозь штанину, проклятые, кусают.

— И долго они будут нападать?

— До утра.

— Надо вокруг налить водки, может, они спьянеют и свалятся в камышах, — сказал Терентий Федорович и тотчас же сам повалился там, где сидел, и мгновенно захрапел.

Николай Павлович лениво подбрасывал в костер по камышинке, с удовольствием курил, посматривая то на небо, то на спящего майора. В озере изредка плескалась рыба. Далеко-далеко два голоса запели:

Но сбились и затихли. «Такие же два друга, как мы, только повеселее», — предположил Николай Павлович и тяжело вздохнул. Мало веселья выпало на его долю. Пятнадцати лет он пришел на завод, старался добиться высокой квалификации, учился у всех упорно, но едва успел крепко встать на ноги, началась война. После демобилизации опять пришлось привыкать, хотел сконструировать новый станок, много ночей просидел над чертежами, но так и не довел дело до конца, — райком послал работать в милицию. Завертелись напряженные дни и ночи, как на фронте.

Костер погас. Николай Павлович задремал, но через час услышал чертыхания Копытова. Терентий Федорович разжигал костер и ругался:

— Сгорели бы вы, кровопийцы! Нет на вас чумы. Где наши горе-химики, почему не придумают какую-нибудь отраву для этих паразитов. Лицо и руки вспухли… Проклятье! И понесло меня в эту отрезвиловку, черт возьми!

— А ведь верно: сюда бы алкоголиков посылать на лечение, — согласился проснувшийся Стоичев, чиркая спичкой и прикуривая папиросу.

— Это ты меня потащил на такой издевательский отдых. — Терентий Федорович поднял голову: вспыхнувший костер осветил его помятое, в волдырях лицо, красные сердитые глаза. Николай Павлович рассмеялся:

— Я не знал, что комары вас так любят, Терентий Федорович. Ко мне они не особенно липнут.

— Не в любви дело. Вообще ты мне делаешь много вреда.

— Какой же вред я принес, кроме комаров?

— Людей подговариваешь против меня, с сыном привязался, Вязова подсылал домой… Какого черта тебе надо? Неужели со мной нельзя было поговорить? Или я такой олух, что ничего не понимаю? И вообще я не перевариваю благодетелей.

Николай Павлович поднялся, подошел к костру и сел, накинув на плечи кожаную тужурку. «Надо ли в такой обстановке начинать серьезный разговор? — подумал он. — Пожалуй, все равно…»-и сказал:

— Иногда, Терентий Федорович, на одни и те же вещи мы с вами смотрим разными глазами. Мою заботу о вас вы принимаете как оскорбление. Чем это вызвано? Скажите откровенно.

— Заботу!.. — Терентий Федорович привстал на колени. — Не нужна мне твоя забота. Еще раз говорю: не лезь в мои семейные дела.

— Я не могу проходить мимо того, что ваш сын дружит с подозрительными людьми. Вы слишком даете волю Виктору.

— Это мое дело. Я не глупее вас с Вязовым.

Николай Павлович не думал, что Копытов так глубоко оскорблен разговором Вязова с его женой и не может понять простых слов. Но Стоичев не умел проходить мимо изъянов в людях, он был убежден, что его вмешательство хоть какую-нибудь пользу да принесет. А в данном случае надо было заставить Копытова трезво посмотреть на события.

— Вас никто не считает глупым, Терентий Федорович, не наговаривайте на себя, но разрешите мне не согласиться с вами, что воспитание вашего сына — личное ваше дело. Мы не позволим Суслику приучать Виктора к воровству, как это было однажды ночью, не позволим плодить преступников. Вы, по-моему, слишком доверяете сыну и надеетесь на себя, скорее даже на жену. А я вам скажу откровенно: Екатерина Карповна делает много вреда для сына, сама не понимая этого. Она дает ему деньги на личные расходы, разрешает выпивать, дает возможность вольно распоряжаться временем по ночам.

— И до жены добрался?! — прервал Копытов, покачал головой и зло рассмеялся. — Ну, ну, продолжай. Может быть, знаешь с кем она гуляет?

— На днях мне звонил директор школы, — продолжал Николай Павлович сдержанно, хотя злой смех Копытова возмущал его. — Речь шла о другом мальчике, но он, кстати, сказал несколько слов и о вашем сыне: учителя очень беспокоятся за Виктора, он может не окончить девятый класс.

— Кстати?.. А не специально ли ты звонил? Я теперь уверен, что ты дошел до такой мерзости. — Копытов встал.

— У нас, очевидно, разные суждения о мерзостях.

— Хватит. Давай прекратим этот разговор. Черт меня дернул отправить машину…

Холодный ветер потревожил камыши, шорох пополз по воде, как шипенье змей. Небо на востоке побелело. Николай Павлович взял удочки и пошел к берегу, а Копытов постоял немного, поежился, упал на камышовую подстилку и быстро уснул.

По дороге домой они не проронили ни слова.