Лейтенант милиции Вязов. Книга первая

Глава 23

Солнце проглядывало между пиками гор одним своим верхним краем и походило на пламя. Свет и сумерки в ущельях и на лысинах холмов выделялись резко; темнели кусты арчи, синь незаметно накапливалась в воздухе. На голой скале Вязов на мгновение увидел джейрана, он скрылся так же бесшумно, как и появился.

Старинов уходил не торопясь, уверенный, что в горах он затеряется. Вязов спешил, надо было до темноты сблизиться на пистолетный выстрел, прижать преступника к земле.

Камни были гладкие и скользкие, склон крутой. Старинов выбирал трудные места, надеясь на свою силу и ловкость. Но Вязов тоже умел ходить по горам, знал, куда надо ступить ногой. Расстояние между ними сокращалось.

Вязов выстрелил и бросился за уступ скалы. И тут же около него чиркнула о камень пуля, со свистом понеслась по ущелью. Теперь они перебегали от укрытия к укрытию, улавливая моменты для выстрела.

Перебегая, Вязов упорно продвигался вперед, а Старинов выслеживал его, метался между валунами, как ящерица.

Пуля опять свистнула около уха, и Вязов бросился на землю, пополз. Острые камни впивались в руки и в колени, царапали тело до крови.

— Стой! Все равно не убежишь! — крикнул Вязов.

— Посмотрим, — насмешливо отозвался Старинов.

Над головой гудел самолет. Ни Вязов, ни Старинов не обращали на него внимания, следили только друг за другом, боясь упустить удобный случай, от которого могла зависеть жизнь того или другого.

Темнота сгустилась быстро, как это бывает в горах, и расплывчатые громады скал утонули во мраке. Самолет больше не гудел. Вязов лежал, прислушивался к звукам. Вокруг ни шороха, ни скрипа. Тишина. Вязов вспомнил, как читал о пограничниках: они лежали в засаде сутками. Правда, пограничники выслеживают и ловят шпионов и диверсантов, врагов нашего народа, а разве воры и убийцы не враги народа, разве они мало приносят вреда?

Вдруг впереди посыпался гравий. Вязов вскинут пистолет и выстрелил — он хорошо стрелял на слух, но тут же сам почувствовал ожог в левой руке пониже плеча, — к локтю потекла теплая струйка. «Выстрелили вместе?! — мелькнула мысль у Вязова. — Силен, стервец!» В темноте послышался вздох. Вязов выстрелил еще раз и быстро отодвинулся в сторону. Но ответного выстрела не последовало. «В чем дело? Убил? Посмотрим. Подождем еще…»

Вязов осторожно, чтобы не уронить со скалы ни один камешек, вынул из кармана платок и завязал рану. Руку немного саднило, рана была незначительной, пуля попала в мякоть и вскользь. Вязов продолжал лежать неподвижно.

Прошел час, другой… Вокруг будто все замерло. Воздух леденел. Зябла спина, словно на нее падал снег. Даже яркие звезды на бархатном небе походили на льдинки.

Усталое тело ныло, раненая рука немела. Вязов сцепил зубы: надо было унять дрожь и пересилить боль. Это походило на пытку. Но он старался отбросить мысль о том, что ему холодно и больно.

Вспомнилась Надя. Она, должно быть, спит спокойно, по подушке разбросаны ее волосы, на простыне лежит смуглая рука. Она не думает о нем, не знает, как ему трудно… Если бы она любила, ему было бы легче… Эх, Надя, Надя!.. Теплые слезы побежали по щекам — впервые в жизни Михаил плакал. Но никто и никогда не узнает об этих слезах, пролитых далеко в горах темной ночью, когда остались теплыми только сердце и слезы. Как трудно бывает человеку! Неужели нельзя без слез? Если бы она пришла сюда, увидела его… неужели… «Ну, разревелся, размяк! — одернул себя Михаил и пошевелил пальцами. — Еще неизвестно, что принесет утро… Может быть, съедят шакалы или волки?.. Некому будет и оплакивать. Держись, брат, держись, пока жив!..»

Небо начало бледнеть, звезды гасли, а в горах еще висела непроглядная тьма. Вязов всматривался в темноту. Наступал решительный момент: кто раньше разглядит, у кого глаза зорче, кто раньше успеет…

Вдалеке уже выделялись контуры гор. Темные громады будто плавали в сером тумане. Прошло еще несколько минут. И вот Вязов с трудом различил возле большого валуна силуэт Старинова. Он полусидел, полулежал, привалившись к камню, и левой рукой медленно поднимал пистолет к виску.

— Стой! — закричал Вязов, не узнав своего голоса. А рука Старинова, не дрогнув, продолжала медленно подниматься, дуло пистолета уже было на уровне плеча.

Вязов выстрелил. Рука у Старинова упала, пистолет подпрыгнул на камнях и отлетел в сторону. Старинов не шевелился. Вязов хотел подняться, но тело настолько окаменело, что его трудно было двинуть с места. Наконец он с трудом приподнялся на руках, повернулся на бок, встал. Ноги не гнулись в коленях, он пошел, передвигая их, как ходули.

Старинов сидел по пояс голый. Синее тело его почти не отличалось цветом от камня, а пепельно-серое лицо казалось мертвым. Одна нога у него была согнута, а другая вытянута в сторону и перевязана рубашкой выше колена.

Теперь все стало ясным: даже раненный в ногу, Старинов надеялся ускользнуть, но увидев с рассветом недалеко от себя Вязова, он решил, что все кончено. Видно подвела рука, она окоченела.

— Жив? — спросил Вязов. Старинов повел на него блеклыми глазами и ничего не сказал. Вязов нагнулся. Старинов сделал конвульсивное движение, в руке его блеснул нож.

— А, мразь! — прохрипел Вязов и схватил преступника за руку. Они упали. Старинов заскрипел зубами, видимо, рана в ноге была нестерпимой. Вязов сжался, ногой выбил из руки Старинова нож и поднялся с земли.

Перевязывать преступника было делом нелегким: болела рука, и разорвать рубашку оказалось трудно. Вязов провозился до восхода солнца, а когда закончил перевязку, почувствовал, что разогрелся и к нему вернулись силы.

«Ухаживаю за преступником, как за товарищем», — со злостью подумал Вязов, сидя на валуне. Он положил в кармам клочки разорванного паспорта убитого пассажира и взглянул на лежащего Старинова. «Добраться бы до машин. А как? Оставлять Старинова нельзя. Надо тащить на плечах».

Взвалив на спину вялое тело, встряхнув его, чтобы ноша улеглась поплотнее, Вязов пошел. Вначале показалось легко, но потом ноги стали скользить и подкашиваться. Хотелось пить. «На такую прогулку, пожалуй, сил не хватит…» — усомнился Вязов.

На противоположном за ущельем холме Вязов увидел трех человек, одетых в синюю форму милиции. Это была помощь. Он осторожно опустил Старинова на землю и пощупал у него пульс: преступник был жив, но без сознания.

Через четверть часа машины шли полным ходом в Ташкент. Вязов сидел рядом с шофером в той самой «Победе», на которой удирал убийца. Старинов лежал на заднем сиденье. Долго молчали. Старинов заговорил неожиданно.

— Славный поединок. Уважаю серьезных противников. — В голосе его было искреннее восхищение.

Шофер хмыкнул. Вначале Вязов не хотел разговаривать, но, зная о том, что преступники в припадке откровенности в неофициальном разговоре могут выболтать больше, чем на допросе, он решил задать вопрос:

— Ты куда удирал?

— Будто не знаешь? — усмехнулся Старинов. — Здорово ты выследил.

— И не только тебя.

— Он выдал?..

— Нет, — сказал Вязов.

Так, так. Фортуна не подмигнула, и теперь прощай Алешка!

— Похоже. За два преступления по голове не гладят.

— Каких два?..

— Будто забыл?..

Старинов помолчал, потом опять спросил:

— Стариков тоже взял?..

— Нет.

— Ну, успеешь. Они не убегут, народ неподвижный.

Подполковник Урманов, который прибыл в горы утром, с пути дал в Ташкент шифрованную телеграмму о задержании Стариновых и слепой Марии, но, по просьбе Вязова, предупредил, чтобы не трогали парнишку Костю.

Улики были серьезные: показания свидетелей, ру башка и брюки Старинова, клочки паспорта убитого пассажира, и все же следователю с большим трудом удалось заставить преступников подписать протокол дознания об убийстве. Особенно сопротивлялся Старинов. Копытов безвылазно сидел в кабинете, ждал, а когда протокол был подписан, он позвал к себе Стоичева и сказал:

— Гора с плеч свалилась, Николай Павлович! Теперь-то на нас не будут смотреть косо, как ты думаешь?

— Надеюсь, — подтвердил Стоичев.

— И сын у меня, кажется, за ум взялся, круглыми сутками занимается. Задал я ему жару по твоему совету. Ну не сердись, наговорил я лишнего на проклятой рыбалке. Бывает заскок у человека. Еще вот с этим письмом надо покончить. — Копытов достал из стола письмо Поклонова и расправил на стекле. — Я упросил полковника провести очную ставку со слепой.

— Я не допущу никакой очной ставки Вязова со слепой. Это оскорбление! — резко возразил Стоичев.

— Ну, ну. Не допущу… Я еще начальник отделения, — добродушно напомнил Копытов. — Знаю, что ты принципиальный. Полковник тоже возражал, и я сегодня смирный. Мы начнем с другого конца, устроим очную ставку Поклонова со слепой. Согласен?

Николай Павлович задумался: если Мария скажет, что не давала Поклонову взятку, то положение не изменится. Ясно, что он брал и у других. Положительный же ее ответ решит вопрос сразу. Но Поклонов и Копытов могут завести разговор о Вязове. Тогда надо будет уличить ее во лжи. И он сказал:

— Согласен.

— Вот и хорошо, — обрадовался Терентий Федорович. — Я надеюсь, мы уже сработались и дальше у нас дела пойдут лучше. Вязову я от имени полковника приказал явиться в управление на всякий случай. Ты не обижайся. Пусть посидит немного в приемной.

Стоичев промолчал.

Сделав перевязку руки в поликлинике и не сказав врачам об общем болезненном состоянии, Вязов шел в управление. Головная боль и этот экстренный вызов его расстроили окончательно. Вязов догадывался, что речь должна идти о письме Поклонова. Путаются в ногах разные поклоновы, не дают работать.

Голова болела все сильнее, каждый шаг отзывался в висках. Солнце пекло нещадно. Он нес руку на перевязи, хотя рана не очень тревожила. Но так приказали врачи. Удивительно, скольких разных правил надо придерживаться в жизни… и всего лишь ради предосторожности, чтобы чего-нибудь не случилось. Молодым всегда кажется, что старики специально придумывают для них эти правила: заставляют потеплее одеваться, не пить холодную воду, не грызть зубами металл, перевязывать обрезанный палец.

Управление помещалось на тенистой улице. Вязов еще издали увидел у ворот капитана Стоичева.

— Я вас поджидаю, Михаил Анисимович, — сказал он Вязову и взял его под руку. — Вам придется извинить меня, что я не смог предотвратить ваш вызов в таком состоянии. Выглядите вы совершенно больным.

Когда они вошли в приемную полковника, там сидели Копытов и Поклонов. Едва увидев их, Стоичев приоткрыл дверь в кабинет и спросил:

— Разрешите, товарищ полковник?

— Пожалуйста! — Полковник кивнул головой. Он сидел за столом, против него в высоком кресле еле виднелась голова слепой женщины. Шторы в кабинете были опущены, отчего в нем казалось сумрачно.

— Вы поздоровайтесь с Марией, — посоветовал Стоичев Поклонову.

— Здравствуйте, Мария! — сказал старший лейтенант изменившимся голосом.

Лицо слепой посветлело, но она промолчала.

— Вы его не знаете? — обратился к ней майор, опередив капитана.

В кабинете стало тихо.

— Знаю, это наш участковый. Только он почему-то изменил голос. Больной, что-ли?

— Теперь скажите, вы ему давали деньги? — жестко спросил капитан, мельком взглянув на майора.

Слепая покраснела и замотала головой.

— Никому я не давала денег, никому, — торопливо заговорила она, стараясь ниже опуститься в кресле. — Нет, не помню… Никому я денег не давала.

— Второго мая вы давали деньги, это видели люди, — настаивал Стоичев.

Слепая сидела не шелохнувшись, словно вспоминая что-то, шевелила губами. Краска постепенно сходила с ее лица- Вдруг она встрепенулась.

— Вспомнила! Правильно, второго числа я дала участковому взаймы двадцать пять рублей. Почему же он сам не сказал?

Капитан веселыми глазами обвел присутствующих. Поклонов стоял бледный, смотрел себе под ноги. Насупившись, исподлобья разглядывал Поклонова майор Копытов.

— Разрешите нам, товарищ полковник, идти? — спросил Николай Павлович.

— Пожалуйста, а Вязов пусть зайдет на минуту, — сказал полковник и поднялся. Он вышел из-за стола и направился навстречу к входившему Вязову. Полковник улыбнулся, обнял лейтенанта и взволнованно сказал:

— Дорогой Михаил Анисимович! От души радуюсь за вас, за ваш успех. Крепкий вы человек, но зачем ходите с большой температурой? Вы еле стоите на ногах. Поезжайте скорее домой и ложитесь в постель. Врача я пришлю.

Слепая приподнялась в кресле, видимо не понимая, что происходит вокруг нее.

Копытов и Стоичев вышли из управления вместе и некоторое время молчали. Николай Павлович знал, как трудно сейчас начальнику отделения, и не хотел быть навязчивым. Пусть он поразмыслит, это ему полезно.

— Станешь теперь хлопотать о моем освобождении? — наконец спросил Терентий Федорович.

Николай Павлович удивленно вскинул брови, замедлил шаги.

— Вы еще не все поняли, Терентий Федорович, продолжаете беспокоиться только о себе, — сухо сказал он. — У нас большой коллектив и хороший. Об освобождении пока никакой речи быть не может. Вам придется еще выслушать много неприятного от коммунистов, принять их советы, ближе быть к людям. Если же вы начнете противиться, мы вас заставим уважать коллектив. А вот Поклонова уберем немедленно.

Машина скользила по асфальту, чуть покачиваясь. А Вязову казалось, что она прыгает на ухабах и каждый толчок ее больно отдается в затылке. Он, как во сне, выходил из машины, медленно шел по коридору к своей комнате. Отворив дверь, он увидел Костю, сидевшего на чемодане, потом Виктора у книжного шкафа.

— Что с вами, Михаил Анисимович? — вскочив с чемодана, спросил Костя. — А я… пришел к вам насовсем… — добавил он тут же смущенно.

— Хорошо, Костя. Вскипяти чай, — заплетающимся языком проговорил Вязов, обернулся и увидел в дверях Надю. Он смотрел на нее и ничего не понимал.

— Зачем вы здесь?! Чего вам еще от меня надо! — вдруг закричал он и повалился на кровать.

Надя бросилась к нему, потрогала рукой жаркий лоб, потом прижалась к его щеке губами и заплакала, не замечая смущенных Костю и Виктора.