Лжец на троне 4. Возвеличить престол

Глава 14

Глава 14

Киев

25 апреля 1609 года

Ждать боя — вот, что сложно, чаще сложнее, чем сам бой. Если навыки на высоте, то мозг в бою не сильно напрягается, как именно бить врага, но он же начинает осмысливать и переживать за грядущее и прошедшее, как до и после боя. И это эмоциональное осмысление страха, возможной смерти, болезненнее реальной кровоточащей раны. Так у многих людей, кто еще не обвыкся на войне, или у части воинов, которые никогда не свыкнуться с войной.

Но есть другое настроение — это жажда схватки, когда долгожданный адреналин бурлит и заливает мозг радостью и счастьем, а кровь, разлетающаяся брызгами от врагов, доставляет ощущение удовлетворения. Таких воинов немало, и это те люди, которые постоянно в поисках новой порции острых ощущений.

Вацлав Михал Михалевский являл собой человека, который не может жить без битвы и ощущает радость только на войне. При этом Вацлав помнил разговор с молодым русским воеводой, который уже успел прославить свое имя победой.

Тогда Михаил Васильевич Скопин-Шуйский спросил плененного шляхтича, как можно замириться России и Польши.

— А не будет замирения, пан воевода. Пока одна из сторон не поглотит другую, не будет мира долгого, — ответил тогда Михалевский.

И он, пан Михалевский, здесь, шляхтич прибыл, чтобы умереть, погибнуть, как герой, чтобы только не увидеть увядания Речи Посполитой.

Вацлав Михал за последний год женился. Его жена Альжбета Чижевская была наследницей большого имения с четырьмя деревнями в сорока верстах на восток от Петрикова, на самой границе бывшего Слуцкого княжества. Хорошие места, трудолюбивые крестьяне, красавица жена — семнадцатилетняя чернявая женщина. Казалось бы, что еще нужно? Но между подходами к исполнению супружеского долга, Михалевский только то и делал, что пил, опустошая погреба с медом и пивом.

Ну, не его это, не может он жить вот так, прозябая и контролируя крестьян, чтобы те хорошо работали во время исполнения панщины. А теперь Вацлав в своей стихии. И как он правильно сделал, что не дал своего слова не воевать с русскими, несмотря на то, что вероятность смерти была как никогда, и подобное обещание могло сильно помочь сохранить жизнь.

Прибыв в Острог, Михалевский не мог сидеть в замке или возле него и ждать. И тогда шляхтич предложил свою службу. Пусть с Михалевским было только десять человек, ему доверили целую сотню все тех же пятигорцев. Нет, не тех людей, которые уже погибли под Смоленском, а лишь сильно похожих на них повадками, речью и мужеством.

Вацлав Михал сразу же занялся разведкой. Он разделил свой отряд надвое и рыскал возле русских укреплениях, высматривая и даже зарисовывая все то, что увидел. Михалевский был уверен, что исчерпывающая информация по русским оборонительным укреплениям — это залог победы. В командовании есть умные и опытные военачальники, они найдут способ сковырнуть русскую оборону.

Михалевский убеждал себя, что победа возможна, но все, что он видел, говорило об обратном. Три небольших, но крайне зубастых, крепости-звезд, насыпные валы, рвы, ямы, рогатки и много еще чего, расположенного в три линии обороны. Вацлав Михал был опытным воином, он уже воевал с русскими и встречался с их трусливой манерой ведения боя. Трусливой? А какой еще, если они прячутся за землей и деревянными постройками и не стремятся к тому, чтобы встретиться лицом к лицу, сабля в саблю?

При этом Михалевский понимал эффективность подобной тактики, и сердце его, пылая пламенем гнева, в то же время болело за будущее родины. Доблестный шляхтич, один из лучших мастеров сабельного боя во всей восточной Европе, чувствовал свое бессилие, что еще больше разрывало чувствительное сердце. Пан Михалевский понимал, что поляки воевать по-другому, не как нынче, не будут, а для того, чтобы сражаться, как это делают сейчас русские, нужно изменять не только роды войск и обучать пехоту, но и изменять мышление. Если с первым было сложно, то со вторым почти невозможно. И закрыть эту нишу немецкими наемниками и немногочисленной польской пехотой не получится.

* * *

— Ну что, Лазарь, все налюбоваться не можешь на тех ляхов? — спросил, улыбаясь, Дмитрий Михайлович Пожарский.

— Кабы не сие чудо, боярин наказной воевода, так проглядели бы ляхов. Те все срисовали и передали бы чертежи наших укреплений, — отвечал Лазарь Щука, в который раз рассматривая зрительную трубу.

— Да, это наше преимущество. Стал на взгорке и гляди по всем сторонам, никто не подойдет. Кабы такие чудные вещицы еще и в ночи показывали… — сказал Пожарский, забирая трубу и всматриваясь в том направлении, куда ранее смотрел третий воевода Лазарь Щука.

Вацлав Михал Михалевский будто чувствовал, что за ним наблюдают и крутил головой во все стороны. Шляхтич спрятался за холмом в небольшом пролеске и сейчас спокойно, разложив на дощечке чернильницу и песок для письма, что-то записывал.

— Младший воевода, буде уже любоваться ляхами, бери их, да ко мне приведи, поспрошаем, — сказал Пожарский, собрался уже уходить со смотровой площадки центральной крепости, но остановился и развернулся к Щуке. — Военный Совет через два часа.

* * *

— Ежи, тебе не кажется, что за нами постоянно наблюдают? — задумчиво спросил Вацлав Михалевский.

— Вацлав, друже, ты уже устал. Пора возвращаться в лагерь, — пребывавший всегда в отличном настроении, Ежи Кучинский, улыбнулся, похлопал товарища по плечу и пошел к своему коню, привязанному к ближайшему дереву.

— Ты что, собрался есть, Ежи? — удивленно спросил Михалевский.

— А почему нет? — отвечал Кучинский, доставая из сумы вяленое соленое мясо и сухари.

Вацлав замер. Его выражение лица менялось от задумчивого к напряженному, адреналин начал, пока незначительными порциями, поступать в организм, но доза гормона увеличивалась с каждой секундой.

— Что? — с набитым ртом спросил заместитель командира разведывательного отряда пана Михалевского.

— Земля немного трясется, сюда идут кони, — отвечал Вацлав Михал, начиная заряжать свой пистоль.

— Вацлав, откуда знаешь, ты колдун? — усмехнулся Ежи, при этом складывая еду обратно в сумку. — Если и так, то это может быть наш остальной отряд.

— Они нарушили приказ и оставили то место, где должны были нас ждать? — спросил Михалевский, засовывая пистоль себе за пояс. — По коням!

Десяток пятигорцев, сопровождавших двух шляхтичей, не задавали вопросов. Этот отряд, доставшийся Вацлаву Михалевскому в командование после личного распоряжения гетмана Яноша Острожского, был дисциплинирован и демонстрировал отличную выучку, что также снижало вероятность нарушения пятигорцами приказа.

** *

Глеб Игнатов томился от безделья. Он, специалист диверсионной работы, ждал, пока поступит приказ от князя Пожарского о начале работы против польских войск и командования. Глебом были подготовлены три группы по пятнадцать человек каждая, которые уже оборудовали свои зоны, территории, где предстоит взрывать, убивать, травить и отстреливать врага. Готовы захоронки, места базирования, изведаны все тропы. И сделано это все было еще до окончательного таяния снега. И Глеб не понимал, почему приказ начать диверсионную работу запаздывает, ведь вот-вот, не пройдет и недели, как поляки подойдут совсем близко.

Когда к капитану Игнатову обратился младший воевода Лазарь Щука, Глеб, бывший казак, телохранитель, а ныне инструктор-наставник, не сомневался ни секунды, прежде, чем согласиться помочь. В распоряжении Пожарского были гусары, даже две роты рейтаров, а вот легкой и быстрой конницы — не больше сотни, все остальные отправились с Болотниковым щипать ляхов на подходе. В то же время все бойцы группы Глеба были универсалами, и конная подготовка этих суровых воинов не уступала даже польским конникам.

Девять десятков пятигорцев, расположившихся в пяти верстах от ближайших русских укреплений, отряд Глеба смел одним лихим ударом. Глебу не понравилось, то, с какой легкостью все произошло. Капитан не успел замазать свою саблю вражеской кровью.

— Пошли брать главных! — разочарованно сказал Глеб, направляясь к тому месту, где был замечен десяток польских разведчиков.

Этот десяток оказался кусачим, и настроение Глеба и без того не лучшее скатилось еще ниже. Капитан потерял двоих человек, которых подстрелили командующие отрядом польских разведчиков.

— Сдавайся, пан! — зло прорычал Глеб, уставившись на командира польских разведчиков.

— Так ты слезь с коня, да возьми меня саблей! — почти без акцента отвечал Вацлав Михалевский на русском языке.

— А зачем мне это? Я прострелю тебе колено и так возьму, — сказал Глеб, демонстративно направляя пистолет на стоящего Михалевского, который не успел запрыгнуть в седло.

— Я считал, что в русских дворянах больше чести. Я ошибся, — сказал Вацлав Михал, развел руки в разные стороны, призывая Глеба стрелять.

Государь учил Игнатова, что главная задача телохранителя, да и любого воина, — это выполнить ту самую, или другую, задачу, определяющее тут — выполнить. Исходя из такого подхода, Глеб должен был исполнить свою угрозу — аккуратно прострелить ляху ногу, чтобы лишить подвижности явно мастеровитого шляхтича. Ну а после взять того в плен без дополнительных глупых потерь. Иначе поляк способен зарубить одного-двух воинов. Но…

— Давай, пан, сабельками помашем! — сказал Глеб, осклабился, и лихо спрыгнул с коня.

Михалевский изобразил учтивый поклон, чуть согнул ноги, выставляя саблю вперед, а левую руку завел за спину. Глеб оценил движения. Впрочем, и ранее он видел в шляхтиче серьезного противника. Без замаха, лишь только немного направив саблю в сторону шляхтича, капитан Игнатов, заслуживший свое звание делами, но при этом все равно оставшийся слишком молодым и импульсивным, начинал поединок.

Вацлав Михал стоял на месте и глазами отслеживал каждое движение русского полковника. Глеб двигался рядом со своим противником, периодически совершая ложные движения, изучая реакцию шляхтича. Резкий выпад — и Глеб наносит удар сверху. Вацлав к этому готов и отводит саблю противника, отмечая, что русский весьма силен и быстр. В глазах пана Михалевского проскользнул интерес.

Вацлав был опытным мастером сабельного боя и сразу понял, что встретился с достойным противником. Понял он и другое, что русский, отлично владея саблей, не собирается показывать мастерство классического сабельного боя. В этом поединке могут быть подлые приемы. И он оказался прав. Глеб делает новый выпад, при этом сабля устремляется к шее поляка, и Вацлав готов парировать удар. В то же время, Михалевский не заметил, прежде всего, потому что не ожидал, а русский капитан нанес злой и подлый удар. Поляк был полностью сконцентрирован на сабельном бое и не заметил удар ноги Глеба по его лодыжке. Выдвинутую вперед ногу Вацлава обволокла боль. Михалевский понял, что бой он уже проиграл. При равных фактор хромоты не оставляет шансов шляхтичу. Бить во время сабельного боя ногами? Этому пан не учился.

— Закончили, пан? — спросил Глеб.

— Продолжаем, — отвечал Михалевский.

Несмотря на боль в ноге, Вацлав показал, что будет бить вправо, выкрутил кистью и почти без замаха нанес сложнейший удар снизу вверх. Глеб с трудом успел сделать шаг назад, при этом выгибаясь, будто собирался встать на «мостик». Если бы не постоянные тренировки, работа над растяжкой и атлетика, подобное было бы сделать невозможно и Глеб уже с распоротым животом корчился в предсмертных конвульсиях.

— А ты хорош, пан, — сказал Глеб, раскачиваясь из стороны в сторону, начиная наносить беспокоящие удары, чем заставлял Вацлава двигаться и опираться на болезненную ногу.

Удар в голову. Шляхтич парирует. Пан сразу же производит выпад в попытке достать Глеба справа, однако резкая боль в ноге заставляет Михалевского пошатнуться. Глеб наносит сильнейший удар в направлении шеи. Капитан использовал еще одно свое преимущество в силе, удар был сильным и почти продавил защиту поляка. Вацлав пошатнулся и получил удар ногой в колено, еще один удар саблей в плечо, который поляку удалось парировать, а вот сразу следующий за ним удар локтем в голову пропускает.

— А добрый мастер попался, — сказал Глеб, сгибаясь, чтобы забрать у лежавшего в «отключке» шляхтича саблю.

Далеко не все зрители поединка заметили и поняли, что Вацлав был действительно мастером сабельного боя. Непрофессионалу не было видно все то, что Вацлав не позволил сделать Глебу. А ведь мастерство часто заключается в том, чтобы лишить противника маневра, не дать ему делать то, что привычно. И оба мастера не дали друг другу сделать многое. Вот только Глеб умеет и видит больше, чем классический сабельный бой.

Михалевский — один из тех, кто являлся столпом Речи Посполитой, шляхтич с понятием чести, мастер клинка, сильный духом человек — он вновь оказался в плену и вновь в самом начале войны. Кто знает, может судьба его не бьет, а бережет?

*………….*…………*

Рига

27 апреля 1609 года.

Скопин-Шуйский нервничал, долго пришлось идти к Риге, можно было прибыть к этому городу на два дня раньше. Но нервничал командующий не так, чтобы злобно, он ощущал, скорее, досаду. Как же тормозили все войско осадные пушки! В какой-то момент головной воевода уже хотел оставить крупные калибры и рвануть в сторону Риги, однако, противник не так, чтобы и дремал.

Польское войско, стоявшее в Минске, и в Заславье, рвануло в погоню за русскими. Жолкевский, впитавший прошлый опыт войны с русскими смог расценить ситуацию таким образом, что московиты вынуждали польско-литовское войско идти к Смоленску и застрять там в осаде. И в то время, пока поляки будут разбивать лоб об русскую лучную крепость, головной воевода Скопин-Шуйский будет делать все, что захочет. А, на минуточку, направление от Динабурга и Риги в сторону Вильно практически не прикрыто, да и гарнизон столицы Великого княжества Литовского не так, чтобы и усиленный.

Если обойти Ковно, то можно выходить на Вильно, а это очень серьезный удар, который мог бы отрезать большой кусок территории Речи Посполитой. Удержать Вильно, если и можно было его взять, сложно. Но разграбить и нанести ужасный репутационный и экономический ущерб — это удар, сильнейший.

Потому Жолкевский и выделил шляхетские конные отряды и магнатские хоругви, а Михаил Васильевич Скопин-Шуйский начал констатировать активность польских конных отрядов, бьющих по походным русским колонам. Казацкие части, как и конные по казацкому типу, но казаками не являющимися, пятигорцы и другие литовские татары, начали щипать русское войско. Потому идея оставить тяжелую артиллерию и отправиться вперед, уже казалась преступной.

Киркгольм, как и остальные мелкие крепостицы сдавались почти без боя. При этом тот самый Киркгольм брали сходу и штурмом. Подобное было настолько необычным и неожиданным, что три роты польских пехотинцев и две роты немецких наемников не успели ничего противопоставить натиску русского ударного полка.

Год, целый год нескончаемых тренировок, упражнений на силу и выносливость. Во всем войске шел отбор в штурмовые роты. Нынче головной воевода был почти уверен, что так лазить по лестнице, или по веревкам, не может ни одно воинское подразделение в мире. Уже до того выученные воины более года разучивали приемы, которые эффективны при штурме и сражении в условиях малого пространства. Для них была строена стена, имитировалось сопротивление, разбирались ошибки.

Если тренироваться, всегда количество переходит в качество. Поэтому в штурме Киркгольма участвовали только пять сотен штурмовиков, некоторые их называли «приступниками» с ударением на «а», как производное от «приступ». Но такое название можно было читать и в уничижительной форме, так что больше внедрялось понятие «ударный полк».

Всего семь человек убитыми и тридцать ранеными — вот цена взятия не такой и маленькой крепости Киркгольм, которая, по сути, открывала путь на Ригу.

В дне перехода до Риги Скопин-Шуйский узнал, что у острова Эзель наблюдается такое скопление кораблей, как в товарный день в Амстердаме. Там и англичане и голландцы и датчане, рядом курсируют шведы, готовые даже вступить в бой со своими недругами датчанами. Михаил был больше военным, чем политиком, но и он понял, что тут имеет место недоработка русской дипломатии. Видимо, государь и Семен Голицын так старались нивелировать превосходство флота Швеции, что одновременно договаривались и с Голландией и с Англией. А датчане, за обещанную поддержку в вероятной войне со Швецией, привезли целый полноценный десант наемников, нанятых на русские деньги и в основном говорящие на французском языке. Как бы не произошло морское сражение всех со всеми.

Что касается договоренностей с Данией, так их на бумаге не было. Между тем, сам факт русского посольства в Дании — это многое. Ну и посыл Швеции: «Отдайте Шуйского, верните торговлю — будете жить в мире». Проблема только в том, что в мире в этом времени жить никто не хочет, или не может.

Рига готовилась. Вероятно, командование гарнизона стало сразу же разрабатывать планы обороны, как только узнали, что русские выдвинулись. В городе было немало воинов — более двух с половиной тысяч, при том шляхетских отрядов не было, а вот три цеха ремесленников, выставили свои роты.

Скопин надеялся, что город будет обстрелян и с моря. Два русских корабля дрейфовали рядом с английской эскадрой и должны были содействовать приступу. Но первые русские морские корабли, с трудом пережившие переход с Архангельска, молчали. А ведь на каждом кораблике по двадцать семь пушек, пусть английских, но ведь, русских. Тут и с командами было похожим образом: пусть русские, но английские.

Еще два дня Скопин-Шуйский потратил на то, чтобы создать оборонительные укрепления, как от вылазок защитников Риги, так и от неожиданного нападения извне. Приходили сведения, что летучие польские отряды уже не действуют отрядами по пятьдесят-сто воинов, а концентрируют более существенные ударные кулаки по тысяче-две в каждом. А это говорило о том, что поляки готовятся сильно трепать нервы у Риги.

Однако, те два дня, пока все и каждый, чуть ли не сотенные командиры, стояли на лопате и работали топорами и пилами, не прошли для рижан в расслабленной неге. Пушки заговорили сразу. Пушкари из крепости отвечали. Артиллерийская дуэль начиналась с рассветом и не заканчивалась с закатом, а ночью к крепости подводились мортиры и они отрабатывались навесом по городу, когда защитникам удавалось навести свои пушки, а на стенах это делать сложнее, обслуга мортирок уже цепляла орудия к упряжке лошадей и бежала прочь.

*…………….*……………*

Андрей Семенович Алябьев ранее старался совмещать должность помощника головного воеводы и командира «приступников-ударников». Если бы не еще два человека, которые помогали Алябьеву в делопроизводстве, Андрей не смог бы занимать должность помощника Скопина-Шуйского, как и тем, к чему его влекла неуемная энергия.

Назначение Алябьева связано с тем, что шесть рот штурмовиков из восьми были сформированы из разных сторожевых-гвардейских полков. Уже началось соперничество между Преображенским, Семеновским и Тушинским полками. Чаще даже не так: преображенцы объединяются с семеновцами против тушенцев, так как последние уже второй год подряд побеждают на соревнованиях и начинают этим кичиться и злить других гвардейцев.

Так что, если назначить командиром штурмовиков кого из офицеров сторожевых-гвардейских царских полков, так можно было усугубить уже не соперничество между полками, а создать условия для чего-то большего, может и вражды. Так что назначение Алябьева — это компромисс для всех.

На деле же оказалось, что полковника Андрея Семеновича Алябьева никак не устраивало такое положение дел, когда между гвардейцами ссоры. Он принялся создавать единый полк, специально придумывая задания, выполнить которые было бы невозможно без коммуникации между выходцами из разных воинских подразделений.

По итогам последней проверки боеспособности войск, принято решение о создании нового царского сторожевого полка, который получил название от государя «ударный». Такое название Скопину-Шуйскому больше было по душе, чем «приступник». Но о том, что у головного воеводы уже была грамота с изложенной волей государя-императора о создании нового полка, Михаил Васильевич решил сказать после штурма Риги и лишь тогда, если… К черту сомнения!.. Когда Рига будет взята!

И вот тот день, вернее ночь, или все же утро, когда тысяча лучших русских воинов, способных даже лазить по крепостным камням, пойдет на приступ крепости. Да, рижане не успели качественно заделать все слабые места своей твердыни, которую не так давно брали русские, потом обстреливали шведы, вновь русские. Вот только это была все равно крепость и тяжелая артиллерия не смогла за более чем два дня создать разломы крепостной стены.

— Пошли! — скомандовал полковник Алябьев, перекрестился, и выдвинулся в сторону крепости.

Штурмовики были обряжены в темные балахоны, которые они скинут, как только уйдет ночная мгла и развеются сумерки, являя миру яркое солнце. А сегодня будет солнечная погода, о чем говорят звезды на чистом ночном небе. Яркое солнце, которое не станет скрывать кровавые следы сражения.

Стремясь не наделать шума, споро, слажено, с одной скоростью для всего полка, штурмовики уже пробежали трусцой то место, куда могли бы ударить еще оставшиеся пушки защитников Риги.

Так никто не воюет! Никто и не ждет подобного. Поэтому, когда дежурная вахта защитников крепости видела странные тени, рижские воины еще с минуту спорили о том, что это такое, и нужно ли подымать тревогу. Воины всерьез опасались своих командиров, которые будут явно недовольны тем, что их разбудили без видимой причины, а дежурный офицер пошел проверять посты на другой участок стены, от куда пока ничего не видно. Но, все же, через минуту, когда стало ясно, что «тени» споро переходят ров при помощи мостков, которые тащили с собой, дежурные побежали к своему уже придремавшему офицеру. Дозорные на стенах опоздали, уже раздались первые выстрелы. Тени подошли к крепости и их увидели воины, которые оставались у крепостных стен и отслеживали вероятность подкопов.

Алябьев бежал и радовался каждому метру, без потерь преодолённому на пути к крепости. Пусть эти странные одеяния и не уютны, словно чернориза, но они уже спасли десять-двадцать штурмовиков, дали чуточку больше времени беспрепятственного бега.

Выстрел! И пуля пролетает рядом со щекой полковника, чуть обжигая кожу.

— Обнаружены! — прокричал Андрей Семенович.

Теперь можно было работать уже и с шумом. Кроме того, русские воины ускорились, но все так же слаженно приближались к стенам города. Штурмовики уже слишком близко, чтобы не иметь возможность отказаться от приступа. Пусть дежурная смена находится на стене, но большинство защитников, в любом случае, спит. И поэтому шансов у русских много. Будь это приступ обычный, когда гремят барабаны, кричат командиры, долго и упорно выстраиваются воины, пришлось сложно, слишком кроваво. Такая подготовка к приступу дает время для защитников. А сейчас?

— Лестница! — кричат командиры десятков.

— Есть! Держу! — отвечают штурмовики, ответственные за установку лестницы.

— Пошли! Пошли! — кричит порутчик и сам подает пример, лихо, быстро, словно зверь, взбирается наверх.

Двое защитников крепости успели взять бугор, но они только приноровились сбросить лестницу, как русский командир уже оказался на крепостной стене и незатейливо, грудью, толкает обороняющихся, расчищая пространство у лестницы. Через всего двадцать секунд весь десяток русских штурмовиков уже стене и помогают командиру. А следом взбирается и командующий, полковник Алябьев.

Чуть в стороне начинается канонада. Скопин-Шуйский приказал большую часть орудий отвести в сторону от того места, где происходит приступ. Теперь рижан отвлекают обстрелом. Горят дома, в городе начинается паника, которая, впрочем, на военных не сильно распространяется. И не все защитники уже осознали, что идет полноценный штурм, а не лишь подготовка к нему.

В предрассветных сумерках рижане могли увидеть много красных кафтанов, которые, вроде бы, приготовляются к приступу. Но темные фигуры уже вырезают дежурную смену на другом участке стены.

— Шаг! Шаг! Шаг! — сам Алябьев командует сражением на стене.

Каждый был с пистолями и воины разряжали их сразу, как только видели врагов, чаще, отдельные бойцы стояли под стеной с поднятой головой и стреляли, как только видели, что кто-то из защитников либо показался, либо всего лишь видна только алебарда или бугор. Выстрелом даже рядом можно не убить, но сбить у противника концентрацию и заставить его укрыться, отказываясь от активных действий. Ну а те, кто уже на стене, борются за пространство. Нужно оттеснить противника, которого набежало немало, но именно такому штурмовиков учили. Исходя из особенностей подобного боя ударный полк и экипировали.

— Шаг! — вновь следует команда и штурмовики делают слаженный шаг вперед, тесня противника.

Сверху на русских воинов обрушивается алебарда. Но чаще длинные ножи, работать которыми в таких условиях более сподручно, чем саблей, впиваются в тела поляков и наемников.

— Бах-бах! — разрывается граната — последнее новшество от Пушкарской Избы.

— Вперед! — кричит Алябьев и напор штурмовиков усиливается.

Взрыв чугунного шара внутри толпы защитников не столько убил или ранил, как оглушил и дезориентировал. Построение расстроилось и русские штурмовики рванули на противника. Кое-кто из рижан, или из наемников, падали со стен, иные пробовали в одиночку оказать сопротивление, но слаженным ударом такой герой быстро получал статус «посмертно».

В это время Михаил Васильевич Скопин-Шуйский уже отдавал приказ двум стрелецким полкам старого строя занять освобожденные ударниками части крепостной стены. Готовились войти в город и гвардейские полки.

*…………*………….*

— Боярин головной воевода, Михаил Васильевич! — взывал к командующему Юрий Дмитриевич Хворостинин, подъезжая на уставшем, чуть ли не заваливающимся, коне.

— Слушаю! — строго и без лишних слов, сказал Скопин-Шуйский.

— Дай гусар, воевода! Да разверни пушки у речной стороны крепости! — Хворостинин начал чуть ли не отдавать распоряжения своему командиру.

— Ты не забывайся! — сказал Михаил Васильевич, при этом в глазах Скопина появились проблески злости. — Говори, что случилось, а что делать — до мое дело!

— Разведка сказала, что конные изготовились ударить по нашим ударникам, укрылись в кустах и лесу и ждут, — быстро доложил Хворостинин, жаждущий участвовать в бою.

Скопин-Шуйский своими словами придержал ранее безынициативного Хворостинина. Впервые Юрий Дмитриевич сам, почти что, принял решение. Впрочем, не дело, когда второй воевода пытается указывать командующему.

— Делай, что должно! — сказал молодой, но полный мудрости, русский военачальник своему подчиненному.

Пушки развернуть в месте предполагаемой атаки польской конницы не успели, но, когда с криками из леска выскочили конные, их вначале встретили выстрелами из пищалей. Это не остановило лихих польских всадников и те, несмотря на существенные потери, смели две роты стрельцов. Но тут подоспели русские гусары.

С шумом, издаваемым прикрепленными крыльями на спине, русские «ангелы смерти», уже перенявшие польско-литовский опыт использования гусарии, врезались с пиками наперевес во фланг польской конницы. Следом шла лавина русской поместной дворянской конницы. Поэтому, когда гусары прорядили поляков, пройдя через из фланг, как раскалённый нож по свежему сливочному маслу, дворяне и боярские дети, завершили разгром, круша и изничтожая дезорганизованных поляков.

А в это время треть стены была под контролем русских штурмовиков и бой шел уже за ворота. Участь Риги была предрешена.

Через два дня, когда уже готовились обозы с побежденными рижанами и с их имуществом, для отправки в Псков и дальше, в рижском порту началась разгрузка датских и английских кораблей с французскими и немецкими наемниками на бортах. Так же разгружались бочонки с порохом и ящики со свинцом.

Русская армия потеряла при штурме и в конном бою двести тридцать два человека и такие малые потери, относительно решенных задач, были, несомненно, успехом. Тем более, что войско не только не ослабло, но получило почти полторы тысячи наемников. Много, очень много, пришлось державе отдать серебра наемникам, как и заверить вероятных союзников в благонадежности и приверженности к дружбе. Но так меньше русской крови прольется, значит, будет кем воевать и дальше.

Теперь… Вильно. Походом на этот город можно отвлечь все польско-литовские силы, чтобы не получать удары по Западной Двине, ну и дать генеральное сражение, о котором мечтал Скопин-Шуйский и к которому он готовился больше года.

*……………*……………*

Между Витебском и Смоленском

26 апреля 1609 год

Шейн выдвинулся к Витебску. Еще в Москве были принят не один сценарий развития событий. И, если поляки все-таки решат отказаться от наступления на Смоленск, а направятся догонять основную русскую армию, то Михаилу Борисовичу Шеину предстояло обрушиться на уже почти что обрушенный Витебск.

Сразу после выдвижения всего-то тремя с половиной тысячами воинов, Шеин получил послание. Поляки хорошо, может и слишком, знали расклады в России. То, что смоленский воевода не пришелся ко двору, оказалось известным и в Варшаве. С другой стороны, Ян Сапега долгое время жил в Москве в качестве посла. Этот плут прекрасно видел отношение государя, понимал строптивость Шейна и его стремление постоянно местничать. Значит, смоленский воевода амбициозен, а с такими можно работать и вербовать.

— Ясновельможный пан, Михаил Борисович, мы предлагаем вам выгодные условия, — Ян Сапега говорил елейным голосом и ни на секунду не убирал с лица улыбку.

— И что это за условия? Быть, как Курбский? Сидеть взаперти и только письма гневные писать? Так я писать не люблю, — с большим интересом в голосе, но немного ерничая, спрашивал Шейн.

— Я гарантирую, что ты получишь земли, не меньше, а больше, чем ты, пан, имеешь нынче. Серебра. Половина всей казны крепости твоя! — с воодушевлением говорил Ян Сапега.

— А почему я должен предавать? — спросил Шеин. — А, если я прямо сейчас тебя прирежу, пан Сапега?

— Ты мудрый человек, пан воевода. А так де доблестный, недооцененный воин. Тебя не оценили. А в местническом споре с Хворостининым царь не будет на твоей стороне. Выбирай! Или честь быть с моим королем и служить Речи Посполитой, или позор быть оболганным и униженным! — Сапега уже видел себя, въезжающего в открытые ворота Смоленска.

Ян Сапега не пошел с остальным войском в направлении Риги лишь потому, что он получил ответ от Шеина. Смоленский воевода выразил желание поговорить. А это не что иное, как принятие воеводой решения о предательстве. Так что бывший посол в России посчитал нужнее всего встретится с Шеином.

Что предложить воеводе? Сапега был уверен, что каждому мужчине нужно две вещи: деньги и признание. Можно говорить еще о женщинах, но не в этом случае. Так что и то и другое будет предложено Шеину. Тем более, что карман Сапеги в данном случае не оскудеет, так как он предлагал деньги смоленской казны.

— Я согласен! — громче обычного, чуть ли не крича, сказал Шеин.

Воевода, действительно, всерьез, подумывал над тем, чтобы улучшить свою жизнь. Именно так. Даже, если придется предавать, то дальнейшая жизнь должна быть многим лучше, чем до предательства. А что могут предложить поляки? Многое, но есть же примеры. Вот тот же предатель Курбский! Такой судьбы Шеин себе не хочет.

А вот чего он, действительно, хочет, так добиться благосклонности государя. Шейн уже боярин, но так… на вторых ролях. И то, как он будет поступать во время текущей войны, сильно скажется в дальнейшем на отношении государя. Шеин был мудрым человеком и видел, почему иные возвышаются, воевода так же был готов к подвигу. Даже остаться на постоянной основе смоленским воеводой, да с тем финансированием города, которое было год назад — этого достаточно.

— Что это? — Сапега прислушался и расслышал звуки нарастающего боя. Пока бой шел на клинках и ножах. — Курва москальская!

Бывший польский посол в России резко встал и извлек свою саблю из ножен.

— Сражайся, по чести! — вскричал Сапега, надеясь на то, что его два ближайших охранника, оставшиеся у входа в шатер, услышат и придут на помощь.

Не придут — мертвые не ходят!

Между тем, Сапега сносно владел саблей. У него были отличные учителя и то, что мужчина уже обладал некоторым излишним весом, не сильно сказывалось на то, что Ян был слабейшим воином, чем Шеин. Михаил Борисович вообще не так, чтобы и часто брал в руки клинок.

— Тыщ, — прозвучал выстрел, а из дула пистолета, который держал Шеин, потянулся дымок.

— Некогда мне с тобой тут… — пробурчал Шеин. — Я на Витебск иду.

За пределами шатра уже заканчивался бой. Сапега привел пятьсот воинов, но сделал ошибку, когда оставил своих бойцов в версте от места встречи. Если вдруг что, этому «засадному полку» подавался знак и они должны были бить русских. Вот только в войске Сапеги были несколько человек, которые сами, лишь за серебро, выдали планы своего господина. Так что две тысячи воинов, которые шли сразу следом за Шеином, быстро разбили поляков.

А теперь Михаилу Борисовичу предстояло тщательно обследовать вещи, с которыми прибыл Сапега. На такие встречи без денег не приходят, да и не стоит брезговать отличной саблей и доспехами.

Бесчестно ли поступил Шеин? Да! Но на обвинение в бесчестии воевода расскажет полуправду. Приглашал Сапега на переговоры? Конечно! Шейн хотел при личной встречи склонить поляка сдаться. Предлагал шляхтич предательство? Да! И тем самым оскорбил, за что был посечен саблей.

И уже умершее тело, было посечено. А после Шеин, чуть поразмышляв, и вовсе приказал с почестями похоронить Яна Сапегу. Ну не будет же кто-то раскапывать могилу, чтобы посмотреть на смертельные раны!