Лживый век

Тени вождей

В эпоху правления Сталина в стране было установлено множество бюстов и памятников, призванных увековечить Отца народов в качестве исторической личности. Некоторые из этих монументов имели довольно внушительный вид, соответствующими были и тени, которые эти монументы отбрасывали в ясные деньки. Вскоре после смерти вождя, его грубоватые изображения, вытесанные в камне или отлитые в металле, стали стремительно исчезать. А вот тени, отбрасываемые многотонными исполинскими фигурами Сталина, остались, вопреки всем законам физики. Нетрудно усилить это наблюдение следующим замечанием: тени вождя продолжали проступать на поверхности советской и постсоветской действительности вновь и вновь. Может, то трупные пятна разлагающегося политического образования, которое называется тоталитарной системой управления обществом? Однако в тени вождя ищут укрытия вполне живые люди: они к чему-то призывают других людей, о чем-то хлопочут, то объединяются, то сердятся друг на друга. Что-то их влечет в ту самую тень? Что-то понуждает их стремиться слиться с той тенью, стать ее трепещущей плотью или ее зевом?

Ошибочно полагать, что в стране победившего марксизма возвеличивали одного только Сталина. Сотни, если не тысячи людей были достойны того, чтобы их имена увековечили. Поэтому охотно переименовывали улицы и целые города. Многие набережные, проспекты, рабочие поселки и областные центры до сих пор носят имена «преобразователей мира», на фоне которых матерые уголовники выглядят благовоспитанными подростками из приличных семей. Заплечных дел мастера, садисты-экзекуторы, ниспровергатели всего возвышенного и разрушители всего прекрасного до сих пор своими кличками и псевдонимами проступают на стенах тысяч жилых домов и административных зданий, присутствуют на страницах миллионов паспортов вполне законопослушных граждан. Многие из тех граждан даже не подозревают о более чем сомнительных заслугах палачей, объявленных героями гражданской войны или пламенными революционерами, внесшими неоценимый вклад в разказачивание, раскулачивание и вообще в расчеловечивание. Дело в том, что имена тех самых «преобразователей мира» за десятилетия безудержной пропаганды деяний промарксистского режима стали привычны, с ними сжились. Так стали привычными повальное пьянство, кучи мусора во дворах, и повсеместное хамство.

Тихая, неуступчивая борьба, связанная с наследием «преобразователей», длится уже давно. Так город Пермь сравнительно недолго пробыл Молотовым, а вот Нижний Новгород «прогорк» на многие десятилетия. До сих пор в стране сотни проспектов и площадей носят имена основоположников марксизма, сотни улиц своими названиями настаивают на исторической значимости таких темных личностей, как Урицкий или Володарский. Забыть «геростратов» никак не удается.

Несколько лет тому назад вместе с семьей провел пару дней в древнем Ростове Великом. Кроме удивительных по красоте и величию памятников старины глубокой, обнаружил следующую особенность. Улица, которая упирается в центральные врата знаменитого кремля, по-прежнему носила имя Ленина. Но если пройтись по этой улице пешком, то на стенах некоторых домов несложно заметить небольшие картонки или фанерки, на которых фломастером выведено: «Бывшая Покровская». А, возвращаясь из Ростова, заглянули в Вязники. Там находится один из красивейших православных храмов России — Благовещенский собор. Теперь он отреставрирован, вновь освящен, сияет куполами. И улице, на которой этот собор стоит уже более трех веков, вернули ее историческое название — Благовещенская. А на глухом дощатом заборе, соединяющем два домика, расположенных на той старинной улице, синей краской было выведено «им. III Интернационала». Видимо, третий по счету интернационал до сих пор греет души некоторых людей, ностальгирующих по кумачово-красным временам, когда человеческая кровь текла, как водица.

Так что возвеличивание Сталина не являлось чем-то возмутительно-экстраординарным, а выступало закономерным следствием волн преобразований, происходивших в истерзанной стране. Но его образ следует считать неизменным гребнем тех самых волн преобразований. А гнали эти волны массовые самообольщения, связанные с торжеством эгалитаризма и модерноцентризма.

Представим себе писателя или композитора двухвековой давности. Восхождения на вершины озарений требуют строгой самодисциплины, сосредоточенности, мужества первопроходца. Творческая личность, обретая навыки мастерства, естественно, опасается как бы, не угодить в когорту посредственностей, а избранное занятие не низвести до уровня заурядного ремесла. Создавая шедевр, творец испытывает определенное удовлетворение и облегчение: не осрамил свой род, избежал состояния богооставленности (отсутствие вдохновения). А в роду числились землевладельцы, обустраивающие протекание жизни для сотен и тысяч других людей, или чиновники, ревностно исполнявшие рескрипты и циркуляры государей. Возможно, были и вельможи при Дворе, и иерархи церкви, и герои многочисленных войн, которые вела империя для расширения своих границ. Более древние родословные восходили к храбрым воеводам-полководцам и к своенравным удельным князьям или к боевитым татарским темникам и ханам. Создатель шедевра — всего лишь звено в цепи такого рода, история которого прославлена десятками военачальников, предводителями уездных или губернских дворянских собраний, деяниями вице-губернаторов или полицмейстеров, сенаторов, камергеров или флигель-адъютантов. Этот род давно увековечен в названиях сел и деревень, городков и урочищ, в хрониках-летописях, в крупных пожертвованиях на строительство красивейших храмов. И похоронят создателя шедевра в фамильном склепе, расположенном в старинном поместье, где будет он покоиться вместе со своими многочисленными дядюшками, дедушками, прабабушками… Ну, а его портрет, написанный старательным художником, займет достойное место в парадной зале «дворянского гнезда» для того, чтобы потомки знали, что не случайно появились на этот свет, что участвуют в историческом процессе и призваны играть в нем не последнюю роль.

Иное дело в эгалитарном обществе. Допустим, сын пьяницы-сапожника или плод любви содержательницы борделя и проезжего коммерсанта вследствие целого ряда политических потрясений и социальных пертурбаций становится государственным деятелем или крупным военачальником, или автором романа, отмеченного вниманием правящей верхушки. В этих случаях, трудно сказать, что он — представитель такого-то рода. Скорее, он — сор на ветру, высоко взлетевший вследствие политических катаклизмом и гуманитарных катастроф. Зачастую, он ровным счетом ничего не знает даже о своих родителях (рос сиротой или ушел из родительского дома в отроческие годы), а если что-то и знает, то обретенный им высокий общественный статус позволяет относиться к своим родственникам в лучшем случае покровительственно, а в худшем — пренебрежительно. Этот человек совершенно несопоставим с теми, от кого произошел: ведь он сам «сделал себя». Согласитесь, крайне сложно такому человеку не впасть в самообольщение касательно наличия исключительных своих способностей или черт характера. И, следовательно, его — носителя столь исключительных свойств — просто необходимо как-то запечатлеть для истории: например, открыть в его честь музей, где будут демонстрироваться пожитки нашего вымышленного героя, представляющие собой сомнительную эстетическую ценность. Соответственно, и эпоха, в которой люди без рода-племени добиваются столь впечатляющих результатов, тоже является исключительной в ряду других эпох, уходящих вглубь веков. Отсюда и модерноцентризм. Вот несколько словосочетаний, особенно любимых модерноцентристами: «Нам выпало счастье участвовать в Великой Октябрьской социалистической революции!»… «Мы живем в переломное время!»… «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек»… «КПСС — авангард всего прогрессивного человечества»… «Великие стройки коммунизма»… «Лучшее в мире образование (или система здравоохранения)»… «Перестройка открывает перед нами невиданные доселе горизонты»…

Каждое новое поколение власть предержащих стремится увековечить свою генерацию личностей. В итоге, за неполное столетие фронтоны зданий, расположенных на центральных улицах наших городов, густо покрылись памятными досками и барельефами с профилями людей, о многих из которых потоки прохожих ровным счетом ничего не знают. Причем, с удручающим постоянством происходит перетасовка имен, переоценка «роли в истории» тех или иных фигур и креатур. Пришедшие к власти большевики с большим пиететом относились к основоположникам марксизма, а также к идеологам анархии и разрушительного хаоса, но считали меньшевиков и особенно эсеров недостойными участия в разжигании «мирового пожара». Затем «мировой пожар» плавно перерос в строительство «светлого будущего», и в свете новых решений партии и правительства троцкисты выглядели никудышными «строителями». А сколько обнаружилось вредителей, изменников, предателей, заговорщиков и мерзопакостных «агентов влияния»!

Несмотря на то, что из начинаний, имевших всемирно-историческое значение, выпадали целые партии или фракции, целые секции в ареопаге ученых или целые ряды в творческих союзах, во вторую половину XX века масштабы увековечивания имен и профилей приобрели просто удручающий размах. К пламенным революционерам и защитникам оплота коммунизма добавилась многочисленная когорта кинорежиссеров, стихотворцев, прозаиков, скульпторов, композиторов, актеров, редакторов газет и журналов, драматургов, художников и прочих старательных тружеников агитпропа. Конечно, рассекретили имена конструкторов, физиков-ядерщиков, оружейников, химиков и биологов. Затем пошли руководители крупных промышленных предприятий, дирижеры симфонических оркестров и ректора университетов, директора школ и главные врачи клиник и больниц. Некрополь в центре Москвы, естественно, будоражит воображение современных губернаторов и градоначальников, лидеров депутатских фракций, председателей всевозможных судов и командующих родами войск.

С одной стороны, мы живем в стране, которая прочно зарекомендовала себя в качестве сырьевого придатка в системе мирохозяйственных связей, в стране, где достижения творческих союзов интересуют только членов этих союзов и никого больше. С другой стороны, располагаем изобилием выдающихся и великих имен, почетных и заслуженных «голов», которые взирают на нас из тенистых сквериков, из глубин просторных фойе административных зданий или со стен домов. Модерноцентризм и эгалитаризм питают друг друга, как два основных притока одной большой реки, оказывают могущественное воздействие на авантюристов и разрушителей всех мастей, порождают среди них истерию самовосхвалений и самораздуваний.

Однако между эгалитаризмом и модерноцентризмом существует определенное противоречие. Ведь эгалитаризм настаивает на том, что все люди равны между собой как частицы массы. А модерноцентризм дорог сердцу тем, кто обрел власть, известность или другие отличительные характеристики в обществе равных. И для «отличившихся» велик соблазн как-то увековечить свою особенность, а заодно и восславить своей чугунно-бронзовой фигурой (или хотя бы профилем) всю эпоху, позволившую проявиться столь выдающемуся государственному деятелю или партфункционеру, или носителю многочисленных почетных званий и наград.

В век движения широких социальных слоев и маргинальных групп к исторической значимости Сталин превзошел всех не только тем, что в эпоху его правления было изготовлено множество бюстов и памятников, прославляющих Отца народов. В настоящее время среди привычного изобилия заслуженных имен и «голов» мы не обнаружим ни одного барельефа, связанного с образом Сталина. При жизни, ставший идолом и кумиром, олицетворявший собой пик торжества модерноцентризма в эгалитарном обществе, вождь ныне превратился в фантом. Но парадокс ситуации заключается в том, что о многих увековеченных именах и «головах» жители городов ровным счетом ничего не знают, да и любопытства, касающегося свершений тех деятелей, никакого не проявляют, а вот Сталин для них отнюдь не является смутным воспоминанием.

Аппарат агитпропа развалился несколько десятилетий тому назад, но обаяние модерноцентризма сохранилось даже вопреки вспыхнувшему среди широких социальных слоев интересу к историческому наследию России. Во-первых, людям приятно думать о том, что они живут в исключительное по значимости «московское время» (а это «время» берет свой отсчет с марта 1918 года); во-вторых, неоспоримые факты того, что миллионы людей были замучены, раздавлены невзгодами, миллионы выброшены на чужбину, заморены в концлагерях и казнены, конечно же, нуждаются в веских оправданиях, иначе миллионам современников придется считать своих отцов и дедов участниками гнуснейших преступлений, совершенных над подданными Российской империи; в-третьих, несмотря на обилие аттестатов, дипломов, сертификатов и прочих свидетельств о полученном гражданами и гражданками образовании, уровень невежества среди осоветченного населения остается столь высоким, что это население никак не может вспомнить о себе, как о дееспособной нации… Можно и далее длить перечень факторов и причин, обуславливающих в теле-опросах лидерство фигуры Сталина среди других личностей русской истории. На протяжении 3/4 века в головы школьников и студентов малограмотные преподаватели и профессора, ссылаясь на труды основоположников марксизма, а также на размышлизмы косноязычных академиков, вдалбливали «истины» о том, что Российская империя погибла вследствие отсутствия всяких перспектив на будущее, что все «дооктябрьское прошлое» огромной страны — одно сплошное недоразумение. Стране настоятельно требовались перемены, и эти перемены стали осуществляться лишь после Великого Октября, пусть с издержками и перегибами, но осуществляться. А кто же руководил проведением радикальных преобразований, переконфигурацией общества, коллективизацией, индустриализацией, обороной страны и ее последующим нелегким восстановлением, созданием «ядерного щита» и социалистического лагеря, простирающегося вплоть до Западной Европы? Нашелся такой человек, неказистый на вид, простоватый в общении, в скромном сюртуке, в неизменном картузе, и в то же время, носитель выдающихся организаторских способностей, провидец, достойный лишь поклонения и почитания.

В новейшей русской истории мы наблюдаем срастание эгалитарного общества с умонастроениями модерноцентризма, и подобное срастание приводит к возникновению и последующему оправданию кровавой тирании, неустанно требующей все новых и новых жертв, исчисляемых тысячами и миллионами загубленных жизней. Однако ничего особенного в этом явлении нет. В этом нетрудно убедиться, обратившись к историческому опыту других великих наций.

Несмотря на катастрофу, к которой привел немецкий народ Гитлер, образ фюрера до сих пор остается притягательным для неонацистов. Только во второй половине XX столетия несколько потускнело сияние величия Наполеона для французов. А ведь Бонапарт в ходе развязанных им войн, каждого третьего француза старше 15 лет превратил в калеку или в бездыханный труп на полях бесконечных сражений. Неонацисты же просто отсекают в своем сознании тот факт, что фюрер своими авантюрами обратил всю Германию в жалкие руины. А бонапартисты никогда не хотели вспоминать, что парижане с ликованием встречали Александра I как освободителя Франции от власти «корсиканского чудовища». Дело в том, что Наполеон, Сталин, Гитлер дали возможность своим сподвижникам почувствовать себя непобедимыми — хозяевами жизни, ни перед кем не ответственными, кроме своего повелителя. Причем, в своей основной массе, эти сподвижники вышли из придонных глубин общества, из босяков и маргинальных групп, и ни в каком ином обществе они не достигли бы столь высоких постов в качестве государственных деятелей, законодателей — вершителей судеб миллионов людей. Вот почему они, а также их потомки демонстрируют столь искренний, столь безоглядный фанатизм, столь пылкую до самозабвения преданность своему кумиру.

На фоне Наполеона и Гитлера, потерпевших сокрушительное поражение в войнах, Сталин выглядит неоспоримым героем-победителем. А героев, как известно, не судят! И многие разрушенные в Великую Отечественную войну города обрели статус городов-героев. И тысячи храбрых воинов были награждены золотыми Звездами Героев. И тысячи беспризорников в годы его правления стали партфункционерами, кинорежиссерами, писателями, генералами, начальниками главков и других ведомств. Многим из этих выдвиженцев как раз и посвящаются ныне памятные доски и барельефы. Если за мумией Ленина выстроилась шеренга урн, вмонтированных в кремлевскую стену, то за призраком Сталина стоят бесконечные шеренги увечных и казненных «врагов народа» вперемешку с увековеченными и награжденными энтузиастами строительства коммунизма.

Как-то между государем императором Николаем II и его премьер-министром Столыпиным состоялся примечательный разговор, касающийся этико-моральных сторон властвования в России. Вкратце содержание этого разговора можно передать следующим образом. Николая II волновало состояние исполнительской дисциплины на разных уровнях управления империей, а также беспокоили всплески недовольства властью в различных губерниях страны и в столицах. И премьер соглашался с тем, что необходимо «подтягивать вожжи», изолировать смутьянов, активизируя при этом дух предпринимательской инициативы. Но оба государственных мужа были единодушны в том, что служивый слой общества (придворные, чиновничество, офицеры) в своих поступках и решениях должны не столь опасаться наказаний и взысканий за свои вольные или невольные проступки и провинности, сколько руководствоваться в своих действиях христианскими заповедями и придерживаться представлениями о дворянской чести. И тогда государь поинтересовался: «А, если я Вам поручу во имя моих интересов или интересов России совершить нечто такое, что идет вразрез с Вашими представлениями о чести?». И Столыпин ответил, что не сможет исполнить это поручение. А государь воскликнул: «Но ведь Вы приносили мне присягу!». Столыпин парировал: «Честь выше присяги». Тогда государь обнял своего премьера и сказал: «Ответ, достойный государственного мужа». Оба были растроганы этим откровенным разговором, касающимся фундаментальных представлений власть имущими в Российской империи о позволительном и недопустимом. Оба впоследствии были убиты людьми, придерживающимися иных воззрений на человека и на государство.

А теперь также вкратце опишем взаимоотношения, складывающиеся в шайке разбойников, где границы разрешенного и запретного обычно устанавливает старший среди равных — атаман. Разбойники вынуждены придерживаться двойных, а то и тройных норм поведения. Главарь-законодатель является арбитром в спорах между членами шайки, олицетворяя собой для закоренелых преступников высшую справедливость. Ведь разбойнику, обиженному решениями атамана, некуда идти жаловаться. Иногда арбитром в подобных спорах может выступать совет, состоящий из наиболее опытных лиходеев, но зачастую такой конклав оказывается гнездилищем заговоров против главаря. Поэтому более устойчивыми и наиболее дисциплинированными становятся шайки с ярко выраженным диктаторским стилем руководства. В таких шайках каждое «дело» тщательно обсуждается, распределяются роли между разбойниками, а окончательное решение принимает только атаман. Он же осуществляет раздел добычи, исходя из своих представлений о «вкладе» того или иного налетчика. Если, «проворачивая дела» или окунаясь в веселье разгула, разбойники придерживаются между собой довольно четких правил, то по отношению к остальным людям эти изгои общества не испытывают каких-то обязательств и не знают каких-то запретов. Они охотно обманывают доверчивых, подстерегают в засадах неосторожных путников, решительно врываются в деревни и села: грабят, насилуют, убивают. Этим и живут. И никому из злодеев не придет в голову упрекать кого-то из своих сотоварищей в том, что тот был слишком коварен, подл, груб или жесток по отношению к жертвам разбойных нападений. А вот, если сотоварищ утаил часть награбленного или что-то сказал оскорбительное в адрес других членов шайки, а то и в адрес атамана, то неизбежно следуют суровые «разборки», заканчивающиеся экзекуциями или казнью провинившегося перед коллективом головорезов.

У «преобразователей мира» охотно именуемых себя революционерами, схожий стиль поведения. Вместо имен у них клички, родительский кров им заменяет тюрьма. Для них нет авторитетов в обществе и, тем более, в правящем слое. Они постоянно «ходят по краю», всегда готовы к решительным действиям, то есть всегда готовы бросить бомбу в кого-то или в кого-то пальнуть из обреза. Но цель их опасной деятельности — не столько чей-то кошелек или чья-то жизнь, которые забираются из-за необходимости продолжать борьбу до победы изреченной подпольным идеологом истины, а легализация себя в качестве носителей власти. И вот, вследствие политического кризиса, разрухи, анархии революционеры обретают вожделенную власть. Они прекрасно помнят равнодушное или презрительное отношение к себе подавляющей части общества, когда находились вне закона, и потому упраздняют все прежние правила и нормы, придумывают свои правила и готовы незамедлительно взяться за перевоспитание этого общества. Они основательно перемешивают, перелопачивают, перемотыживают многослойное общество в гомогенную массу, которой вменяется в качестве первейшей обязанности занимать «активную политическую позицию», а другими словами — неизменно одобрять все действия нового режима. Революционеры могут творить с «объектом управления» самые немыслимые безобразия, но никто из товарищей по партии не станет их упрекать в тяжких преступлениях или в кощунствах.

Никто из представителей советской власти и не думал обвинять Розалию Залкинд в том, что она проводила массовые казни белогвардейцев в Крыму. А многие «преобразователи мира» даже восхищались умением Якова Блюмкина одним выстрелом убивать крестьянскую бабу, а заодно и грудного младенца на ее руках, умением, какое он выказал при подавлении восстания тамбовских крестьян. Автор этих строк не встречал в марксисткой мемуарной литературе ни одного упрека в адрес Х. Фрумкиной, боевой подруги Николая Щорса, которая предпочитала живьем сжигать попавших в плен царских офицеров. Все зверства, изощренные казни, чудовищные расправы списывались на гражданскую войну, на усиление накала классовой борьбы, на сложное международное положение и прочее. И ничего удивительного в подобном подходе нет.

Ведь «завоевания Октября» были осуществлены завоевателями России: отвратительными выползнями с окраин империи, озверелыми дезертирами с фронтов Первой мировой войны, осатаневшими босяками и голодранцами — обитателями городского «дна», каторжниками, получившими волю, а также эмигрантами, исповедующими человеконенавистническую идеологию сплошной ликвидации «классово чуждых элементов». Завоеватели России посредством тотального террора ввергли общество в состояние болевого шока, благодаря чему и удержались во власти. И образовали собой особый народ, призванный вести трудящиеся массы к «светлому будущему». Представители этого мини-сообщества, сплоченные реками пролитой крови, охотно разглагольствовали о свободе, равенстве, братстве, постоянно ссылались на враждебное международное окружение, на тайное сопротивление «недобитой контры», на непростое внутриполитическое положение. Все эти трудности и невзгоды осложняли и без того сложную жизнь в разоренной стране. Но представители властного сообщества при всем притом, стремились пользоваться разнообразными льготами, преференциями, привилегиями и т. д. Их взаимоотношения регулировались отнюдь не законами, принятыми в молодом государстве, а уставом партии, «революционной совестью», передовицами газет и мнением вождей. Если нарушения законов, совершенные представителями трудящихся масс, неукоснительно пресекались самым суровым образом, то властное мини-сообщество жило сугубо по своим правилам.

Как ведут себя завоеватели на оккупированной территории? У завоевателей — все права и полномочия, а обязанности перед населением сведены к минимуму. Подобная власть держится только на свирепом насилии. Посредством культивируемого насилия общество постепенно деморализуется, и перспектива попасть в преступное властное мини-сообщество становится заветной мечтой миллионов человек. Высокая должность, почетное звание, личные отношения с тираном выступают в таком обществе своеобразными «охранными грамотами», разрешающими человеку то, что категорически запрещено простым строителям «светлого будущего».

В ходе своих инспекторских проверок по концлагерям и прочим «зонам» Лаврентий Берия поощрял то лагерное начальство, которое творчески подходило к встрече высокого гостя. Особенно нравились государственному мужу поездки на «лошадках». Из разных отрядов или бараков отбирались молодые женщины, преимущественно из бывших актрис: их заставляли раздеваться, впрягаться в тележку, возить по кругу влиятельного государственного деятеля и при этом ржать, изображая резвых кобылок. А Берия постегивал их энтузиазм плеткой и, конечно, изрыгал ругательства.

Физик Лев Ландау охотно тискал и склонял к сексу хорошеньких жен своих учеников, причем делал это в присутствии самих учеников. А последние, претерпевая жестокие страдания от этого унижения, впоследствии станут активно пользовать своих аспиранток. Те же соискательницы ученых степеней, которые отказывались проходить «тест на уступчивость», сталкивались с серьезными трудностями в самом начале своей научной карьеры. Подобное поведение власть имущие широко практиковали тогда, когда на киноэкранах даже демонстрация поцелуя относилась к крайне бесстыдным эпизодам и подлежала запрету.

Повязанные кровавыми преступлениями, возможностями чинить всяческое беззаконие, лиходеи лучше понимают друг друга и очень внимательны к командам сверху, потому что, выпадая из общего ряда, оказываются в весьма затруднительном положении. Стоит такому человеку чем-то серьезно огорчить диктатора, как тотчас же открываются шлюзы для слухов и сплетен. СМИ немедленно обнаруживают ворохи безобразий, которые натворил этот негодяй. Попасть в опалу автоматически означает попасть под осуждение миллионов человек, которых, наконец, просветили о неприглядной сущности «ренегата», «уклониста», «притаившегося врага» или «перерожденца». И возмущению масс, которым вообще ничего не позволено (шаг влево — расстрел, а шаг вправо — в пропасть) уже нет предела, оно достигает поистине заоблачных высот. Массы с энтузиазмом участвуют в травле провинившегося начальника, буквально готовы растерзать его. И те, кто находятся во власти, прекрасно знают, насколько шатко их положение. Если по отношению к обществу им разрешена вседозволенность, то по отношению к правителю они должны постоянно и неустанно доказывать свою абсолютную преданность. И чтобы эту преданность подтвердить, даже готовы своих детей и жен отправить в тюрьму и при этом благодарить тирана за то, что тот «открыл глаза» на постыдные деяния ближайших родственников. Бедные же родственники, насмотревшись на безобразия, чинимые главой семьи, вольно или невольно стремятся подражать ему… И вдруг попадают под топор законов, действующих в стране для трудящихся масс.

Главное в судьбе начальника — это не прогневить атамана-правителя. Ну, а то, что многие приказы-указы властелина могут носить характер откровенных злодеяний перед обществом, такое начальнику даже в голову не приходит вследствие суженности его кругозора и свернутости его души. Неподсудность тех, кто относится к категории «государственно важных людей» являлась и является сильнейшей мотивацией для служебного рвения, для пресмыкательства перед тираном и его подручными. В то же время малейшая провинность незадачливого обывателя нуждается в суровом наказании, в публичном судилище, в жестокой экзекуции. Правящая верхушка стремится, как можно дольше сохранить свою вседозволенность по отношению к взнузданному, исстеганному плеткой или пулеметными очередями населению. Преступления и наказания лишаются причинно-следственных связей: преступная власть всегда оказывается права, а человек, взыскующий правды жизни, относится к врагам (народа, государства или Родины).

Дело в том, что массовые казни, которые практиковали марксисты с первых лет захвата власти в стране (расстрелы белогвардейцев, мятежных матросов и крестьян), впоследствии переросли в планомерные действия, связанные с ликвидацией дворянства, духовенства, купечества, казачества, зажиточного крестьянства, а затем обернулись бескомпромиссной борьбой с вредителями, саботажниками, хапугами и увенчались партийными чистками: все это были определенные победы в многотрудном деле «преобразования мира». Преступлениями подобные деяния могли считать только откровенные враги советского строя, по своей сути, злостные клеветники, захлебывающиеся ненавистью к свершениям и достижениям молодого общественно-экономического строя.

Например, партфункционеры рапортуют о ликвидации безграмотности, а за границей В. Вейдле пишет: «Всеобщая грамотность совмещается с всеобщим варварством». Когда агитпроп трубит об успехах, то это — исторические свершения с точки зрения агитпропа, а в глазах русских людей эти успехи смердят горами трупов; эти свершения высятся над руинами взорванных храмов, над оскверненными могилами, над миллионами сирот, оставшихся без своих отцов. Конечно, такая правящая верхушка не может не возбуждать в широких социальных слоях ненависти и озлобления и когда-то проваливается в зловонные ямы. За неполный век жители Русской земли оказались свидетелями нескольких смен правящих верхушек. Ленинскую гвардию вытеснили сталинские наркомы, сталинских наркомов заменила брежневская номенклатура. А брежневскую номенклатуру «похоронил» комсомольско-олигархический актив, принявший деятельное участие в расхищении национальных богатств огромной страны. Но стиль правления (стиль завоевателей) при этом бережно сохранялся.

Каждый советский и постсоветский человек многократно недоумевал и по сей день недоумевает, сталкиваясь с грубостью, спесью, распущенностью начальства. Ведь начальники когда-то были молодыми людьми, почти все знавали нужду, жили в тесноте, причем, многие из них отличались исполнительностью и трудолюбием. Благодаря этим свойствам и выделились из массы трудящихся. Но, пройдя в своей карьере ряд ступеней, достигали какого-то властного уровня, когда становились совсем иными. Можно сказать, достигали противоположности по отношению к тем, какими являлись в молодости. И, обретя солидные полномочия, уже совсем не стеснялись своей похабности и своего разгильдяйства. Дело в том, что они становились «своими» в правящей верхушке, «людьми атамана» и всемерно подчинялись тамошним нравам. А если приходили в то мини-сообщество со своим уставом, то быстро отбраковывались и обрекали себя на прозябание в каком-нибудь «медвежьем углу».

В современном обществе высок градус недовольства чиновниками: воруют, халатничают, развратничают, насмерть сбивают автомобилями прохожих, предоставляют всевозможные преференции своим родственникам, друзьям и любовницам, но твердо стоят на позициях законности и порядка по отношению к другим гражданам. Не следует забывать, что львиная доля чиновничества — это бывшие парторги, комсорги, гэбисты, политруки. Они могут быть крайне скептически настроены против своих «отцов» и «дедов» — брежневской номенклатуры и сталинских наркомов, но поведенческий стиль уже давно выработался. И носителям этого стиля неведомы, что такое индивидуальное мастерство и достоинство личности, благородный образ мыслей и творческое горение. Первородный грех марксизма (стремление закопать всех своих врагов и угождать своему вождю) неодолимо довлеет над всеми их побуждениями и умонастроениями. Только закапывая многих и угождая одному, они могут выбиться в высокие начальники со всеми вытекающими из этого статуса преимуществами над остальными членами эгалитарного общества.

Нет такой мерзости, такого кощунства и таких безобразий, которые бы не совершили эти начальники, начиная с первых комиссаров. И нет таких законов в советском и постсоветском государстве, которые бы квалифицировали эти гадости в качестве преступлений. Сменяющиеся атаманы сами инициируют так называемые «чистки», дабы не захлебнуться в канализационных стоках, и чтобы править в окружении «своих людей». Первородный грех марксизма заключается во вседозволенности, которой достойны носители этой человеконенавистнической идеологии, но вседозволенности, санкционированной вождем. Ленин находил оправдания своим злодеяниям в сочинениях Маркса или Энгельса, Сталин — в «творческом наследии» ленинизма. Последующие хлопобуды будут отвергать «сталинский опыт правления», но превозносить Ильича. Когда Ильич предстал перед обществом в обличье наймита кайзеровской Германии, вновь стал востребованным образ Сталина.

Примечательнее другое. Тысячи бюстов, памятников Ленину по-прежнему высятся на площадях и оживленных перекрестках, тысячи улиц и проспектов носят его имя. Почитающие «вечно живого» вождя люди (Ленин называл Россию дерьмом, опять же апеллируя к авторитету классиков марксизма, которые относили всех славян к «историческому навозу Европы») именуют себя патриотами. Словоблудие у них в крови, а обскурантизм возведен в степень добродетели. Не менее «патриотично» настроены и сталинисты. Но со Сталиным еще сложнее. Ни одного даже глухого переулка не носит его имя. А между тем, призрак Хозяина бродит по этим городам, заглядывая во все закоулки. Этот призрак настойчиво напоминает о себе в самых разных местах и сообществах. Ведь Ленин только начал крупномасштабный передел, многое не успел. А в эпоху Сталина окончательно сформировался слой начальства. Среди лиц, причислявших себя к «авангарду всего прогрессивного человечества», сложился определенный строй мышления, специфический набор поведенческих реакций. И вот этот строй мышления, эти поведенческие реакции стали воспроизводиться из поколения в поколение новыми начальниками вопреки «чисткам», десталинизации, вопреки разоблачениям публицистов и откровениям тех, кто выпал из номенклатурного ряда.

За целый век в стране так и не сложилось особого архитектурного стиля, нет своего стиля и в кинематографе, в музыке и даже в носимой одежде. А вот стиль правления оформился. Этот стиль во многом определяет характер внутривластных отношений. А также отношений между власть предержащими и остальным обществом, и еще — отношений между отдельными группами внутри общества. Конечно, при каждом новом властителе поводы для арестов тысяч людей и содержания их под стражей менялись. То «плохое» социальное происхождение тому служило причиной, то пресловутые 10 колосков, унесенные с колхозного поля изголодавшимися селянами, то тунеядство…. Но везде почерк «управляющих воздействий» весьма схож. И в годы разгула демократии, либерализации общественной жизни и десакрализации властных институтов мы наблюдали более чем знакомое явление: тюрьмы распирались изнутри постоянно прибывающими бедолагами, укравшими с лотков булку или батон колбасы, а в это время активисты перестройки делили в кабинетах национальные богатства страны, обрекая миллионы людей на прозябание в хронической нищете и на вымирание.

Однако не следует обольщаться насчет раздраженных людей, которые взывают к справедливости и порядку, собираясь в различные общественные организации. Все эти организации непременно имеют свои штаб-квартиры только в Москве, а также сеть региональных филиалов. Причем руководство каждого регионального филиала чутко следит за изменениями настроений в Центре, регулярно ездит в столицу на всевозможные объединенные советы, съезды и прочие совещания или соборы. А вот самостоятельные контакты между региональными отделениями практически отсутствуют, несмотря на интернет, телефоны и прочие средства связи. Точно также ведут себя и СМИ. Например, в газетах и журналах, выходящих под эгидой нижегородской митрополии, подробно излагаются события, которые имели место быть в московском патриархате (Центре), в нижегородских епархиях. Но что происходит в соседних ярославской или рязанской митрополиях — не подлежит освещению. Точно также ведут себя многоразличные партии, и даже возрожденное дворянское собрание. Предводитель Российского дворянского собрания, конечно же, находится в Москве, и только там проходят съезды потомков древних родов. Тем самым, воспроизводится, скорее всего, бессознательно, модель жесткого унитарного государства, при котором отсутствовали «хордовые» связи, а вся хозяйственная, политическая жизнь была «завязана» на центральные ведомства: там и только там распределялись ресурсы, формировались программы и планы, только оттуда рассылались директивы и только туда направлялись отчеты. Работники предприятий, расположенных в одной промышленной зоне, давали подписки о неразглашении производственных секретов, к которым относилось буквально все, что происходило на предприятии, и не имели представлений, чем же заняты соседи за близстоящим забором.

Уже целый век страна неизменно пребывает в условиях войны с враждебным окружением, а также в условиях перманентного кризиса: то политического, то экономического, то демографического, то нравственного, то интеллектуального, то всеобщего. Когда обыватели удивляются или поражаются откровенной безмозглости проводимых реформ, то им не хочется думать о том, что «завоевания Октября» продолжаются или находятся «в диалектическом развитии». Но именно на этом настаивает родословная многих влиятельных в стране структур.

Относительно недавно «компетентные органы» отметили свой вековой юбилей: даже отчеканили по этому поводу соответствующую медаль. В торжественной обстановке награждали ветеранов ЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ, а также многоопытных сотрудников консульств и посольств, и еще — многоразличных осведомителей и прочих сексотов. Это может показаться странным, но после публикаций о массовых казнях, инспирированных «чекистами», а также их последователями, многие люди до сих пор гордятся тем, что сотрудничали с репрессивными органами и, по сути, сами являлись пособниками палачей. Это может показаться забавным, но люди, входящие в структуры агитпропа, созданного в сталинскую эпоху (Союз писателей, Союз журналистов, Союз кинематографистов, Литературный институт), до сих пор непоколебимо уверены в том, что эти структуры являются очагами культуры, а сотрудники этих структур сеют вечное, доброе, прекрасное, и не имеют ничего общего с «системой насилия» (именно так определил сущность государства Карл Маркс). Эти давно обмякшие «члены» привычно требуют от государства дотаций, льгот, административной поддержки, а когда государство принимает решение закрыть какую-нибудь «лавочку», то поднимают оглушительный шум и полыхают праведным гневом. Мол, погибнет Россия без кузницы литрабов или худруков, всегда готовых услужить власти. Для них производство агиток, рифмоплетение и сценоговорение, выдержанные в «нужном направлении» — это норма. Ведь именно этому учил их учителей и наставников усатый и в оспинах вождь, неказистый, как и вся политическая система, созданная под его началом.

Почему же сталинские писатели так рьяно отстаивают советскую литературу, достижения которой весьма скромны? Да потому, что если вновь ввести в обиход понятие «русская литература», то создателям текстов, выдержанных в «правильном направлении», придется сравнивать свои литературные поделки с шедеврами, и тогда станет очевидной вся ущербность и безликость «литмассы». Будучи «членами» сталинского литературного объединения, они на протяжении уже многих десятилетий сталкиваются с упорной сосредоточенностью, со спокойной уверенностью авторов редких художественных произведений. Ведь жизнь нации нуждается в подтверждении своей подлинности, проявлением чего и служат произведения искусства. «Члены» страстно хотят запретить этих авторов: Александра Солженицына (подробно описал все мерзости сталинского режима), Михаила Булгакова (показал столицу в качестве места, где сатана правил бал), Ивана Ильина (призывал к неустанной борьбе с бесчеловечным политическим режимом). Им хочется запретить и многих современных литераторов со своим голосом и своим почерком. Солнце восходит и заходит над Русской землей, а вот тени вождей остаются. Особенно резко они проступают в полнолуние, когда «тихо скулят сталинские волки» (цитирую поэта Е. Эрастова). Можно отнести эти тени к «родимым пятнам» новейшей истории или к шрамам от глубоких ран на теле народа. Увы, подобные метафоры слабо проясняют сущность столь мрачных теней. Пожалуй, здесь более уместен другой образ.

Наверное, каждый из читателей этого эссе когда-то гулял по широкому лугу или полю в солнечный день и вдруг обнаруживал пред собой сгущение тени — яму или овраг, или даже карстовый провал. Все эти углубления в земле являются предержателями сумрака даже тогда, когда все вокруг залито ясным светом. Почему-то все эти углубления и провалы обязательно вызывают человеческое любопытство, как все постыдное и неприличное.

Так вот, тени вождей, отбрасываемые на исторические и социальные процессы в советском и постсоветском обществе, можно назвать порождением исторического провала, затянувшего в свои беспросветные глубины миллионы людей. Давно пора бы засыпать этот провал, заровнять его, сделать пригодным для пашни или для широкой дороги. А пока произрастают в той тени одни сорняки, одна непролазная чапыга, колыхаясь над кучами строительного мусора, обильно перемешанного с «лагерной пылью».