Лживый век

Состав чувств

Последние годы существования СССР характеризовались не только бурным развитием товарообменных операций и созданием разветвленных преступных группировок, но и все более и более усиливающимся пониманием миллионов советских людей того, что коммунистический режим все десятилетия своего существования в стране носил преступный характер. Были рассекречены многие документы, долгие десятилетия, лежащие под спудом, и получившие к ним доступ историки, журналисты, публицисты, активисты правозащитных движений эмоционально комментировали через СМИ бессчетные подробности мерзостей тоталитарного режима. Так, в силу своей слабой компетенции, следователи побоями и пытками выбивали признательные показания у несчастных, подозреваемых в совершении тяжких уголовных деяний: суды незамедлительно выносили расстрельные приговоры, а, по истечении нескольких лет выяснялось, что реальные преступники оставались на свободе и продолжали беспрепятственно творить свои черные дела. К сожалению, безвинно казненных бедолаг уже никак нельзя было воскресить. Также обыватели с ужасом узнали о том, что в психиатрических лечебницах годами содержались лица, которые выступали критиками советского строя и которых систематически оглупляли и низводили до скотского состояния психотропными препаратами. И все эти безобразия творились не в условиях гражданской войны или репрессивных 30-х, а в период развитого социализма, который переименовали в «эпоху застоя». Удручающие результаты строительства химеры — коммунистического рая или тысячелетнего хилиазма были налицо. Советские люди исправно ходили на работу, по-прежнему регулярно получали зарплату, но не могли потратить заработанные деньги, потому что полки магазинов были пусты. Страна балансировала на грани голода, в то время как страны «загнивающего капитализма» процветали и гарантировали своим гражданам высокие стандарты уровня жизни. Узнали советские люди и о подробностях расстрела рабочих в Новочеркасске и о том, как московские правители железной рукой наводили порядки в так называемых братских странах народной демократии. Многое чего узнали. Постыдные страницы недавнего или уже далекого революционного прошлого складывались в увесистый обвинительный том. Разговоры о политическом процессе, подстать Нюрнбергскому носили отнюдь не праздный характер: ведь жертвами политического режима являлись десятки миллионов людей, сама идеология марксизма носила ярко выраженный человеконенавистнический характер. Затаенные обиды выплескивались наружу и складывались в отчетливый рефрен голосов, скандирующих: «Так больше жить нельзя!» Чары царства лжи рухнули буквально в одночасье, а глубоко загнанная в казематы и архивы правда жизни оказывалась очень горькой и невыносимо страшной. Такая правда омрачала каждый прожитый день растерянного сообщества недавних строителей «светлого завтра».

Но не только эти невыносимо тяжелые откровения самой истории, попранной коваными сапогами полицейского режима, являлись содержанием последних лет существования советского общества. Широко публиковались выдающие произведения русских философов и беллетристов, столь высоко стоящие над безмозглой равниной бессчетных поделок агитпропа. Легализовались и произведения многих авторов, которые проживали в стране и которые были причислены к очернителям и клеветникам советского строя. Стали стихийно возникать творческие союзы писателей, художников, музыкантов, альтернативные официальным союзам, утратившим свой авторитет в глазах общества. В прокат выходили фильмы, пролежавшие на полках многие десятилетия, из мест заключения возвращались «узники совести». И обыватели воочию видели, что под прессом идеологического давления культура была изуродована, но в то же время продолжали бить тайные чистые ключи искреннего творчества, и не перевелись носители духа, сохранившие преемственность традиций, заложенных великими русскими подвижниками и гениями в далекие прошлые эпохи.

Многие люди повернулись лицом к православию: крестились сами и крестили своих детей. Некоторые супружеские пары, прожив вместе не один десяток лет, венчались в храмах, как новобрачные. Тысячи неофитов устремились на курсы, где старательно изучали закон Божий, катехизис, Библию. Стали публиковаться и труды русских богословов, проживших в изгнании, в т. ч. Зеньковского, Майендорфа, Шмемана, Сергея Булгакова, Храповицкого, Сурожского. Некоторые ревнители православия обнаружили в себе склонность к монашескому образу жизни, а некоторые — к духовному служению в качестве иереев. Стремление к глубокому, радикальному обновлению всех сторон жизни ощущало подавляющее большинство населения.

90-е годы минувшего века устойчиво закрепились в массовом сознании как «лихие» — перенасыщенные жуткими бандитскими разборками, грязными махинациями, связанными с расхищениями природных богатств страны, заметно сократившей свои размеры и свою численность из-за краха СССР. Но ведь не только политические неурядицы или залоговые аукционы, не только всплеск уголовных преступлений и прочие социальные недуги (алкоголизация, наркомания, проституция, безработица) определяли тот период. В России восстановили государственные символы домарксистской эпохи: двуглавый орел, трехцветный флаг. Возвращались первоначальные названия городов (Санкт Петербург, Нижний Новгород, Екатеринбург), не говоря уже о десятках улиц и площадей. Возникали из небытия дворянские собрания, монархические организации, казачьи круги, разного рода православные общества и братства. С нескрываемым волнением люди рассказывали о своих отцах и дедах или прадедах, которые в Российской империи являлись статскими советниками, ротмистрами или штабс-капитанами, настоятелями храмов или преподавателями в духовных семинариях, есаулами или хорунжими. Это были очень трогательные и очень важные собрания людей, связанных общностью переживаний и воспоминаний, потому что в стране менее 1 % населения могло назвать имена своих прадедов и прабабушек. Извлекались из потаенных мест фотографии и дагерротипы, формулярные списки и грамоты, наглядно свидетельствующие о несомненных заслугах давно почивших людей, которые служили Российской империи не за страх, а за совесть. Конечно, никто не помнил уже подробностей жизни в той империи, но демонстрируемые потомками фотографии красноречивее всяких слов показывали, с каким достоинством держались те самые давно почившие люди, какими красивыми и благородными были их черты.

Множество добровольцев, засучив рукава, совершенно безвозмездно вызволяли из тягостного запустения тысячи порушенных, заброшенных храмов и монастырей. Они воспринимали себя строителями Святой Руси. Охотно откликались на призывы стихийно проявившихся организаторов крестных ходов, и под хоругвями или с иконами совершали многокилометровые переходы к святым местам, столь грубо попранным богоборческим государством. Эти непритязательные люди спали в палатках, зачастую под открытым небом, кое-как питались, вследствие скудности или полного отсутствия устойчивых доходов, но их глаза сияли небесным светом. Обратившись к церковному или самодержавному прошлому своей страны, многие люди стремились соединить порванную связь времен, но неизменно испытывали растерянность от не стихающего в голове рефрена: А в какой стране вы хотели бы проживать? Разумеется, нельзя было повернуть историю вспять, снова восстановить реалии февраля 1917 года и как бы начать преобразования заново с учетом горько соленого опыта последующих за тем роковым февралем десятилетий. Разумеется, можно было оживленно дискутировать о том, что в России неплохо бы учредить конституционную монархию, но совершенно непроясненным оставался другой сакраментальный вопрос: Какая социальная группа, из ныне существующих в стране, могла бы реально взять на себя функции движителя позитивных перемен? — Ведь страна крайне нуждалась в коренном переустройстве.

И все же позитивные перемены происходили. Миллионы людей стали собственниками своих жилищ, садовых и дачных участков. Сотни тысяч инициативных граждан зарегистрировались в качестве предпринимателей без образования юридического лица и старательно пытались наладить какой-то бизнес: становились лотошниками, а потом ларешниками, а потом лавочниками. Или занимались ремонтом автомобилей, бытовой техники, а затем вырастали до дилеров известных мировых брендов. Кто-то выращивал и продавал цветы или грибы или осваивал азы бухгалтерии и аудита. На избранном поприще деловой активности люди вступали в реальную конкуренцию, естественно ссорились, интриговали друг против друга, нередко прибегали к запрещенным приемам, терпели рэкет, разорялись, но, собравшись с силами, начинали новое дело. В свободной продаже появились американские сигареты, растворимое кофе из Бразилии, французские духи и коньяки. Прежде советские люди видели такие сигареты и коньяки только в руках киногероев из зарубежных фильмов, а теперь все эти диковинные вещи можно было беспрепятственно приобрести: водились бы в карманах деньги. Яркими красочными обертками блестели шоколадные батончики, упаковки жевательной резинки и презервативов. Дороги заполонили подержанные иномарки. Так как средний возраст эксплуатации отечественного автомобиля в России превышал 15 лет, то иностранные автомашины с солидным пробегом и изношенными тормозными колодками никого не смущали. Обыватели искренне радовались тому, что могут ездить на подержанных «Фольксвагенах» и «Фордах», охотно покупали пиджаки самых немыслимых расцветок и щеголяли в полуботинках и туфлях от «Ле Монти», наивно полагая, что эта обувь сделана из кожи. В страну хлынули пиратские записи тысяч кинофильмов, подчас весьма фривольного содержания и длинные очереди выстраивались около видео салонов. Так люди приобщались к потребительской культуре, включая шедевры порно-бизнеса. Быстро разбогатевшие торговцы за бесценок скупали скопом полусгнившие халупы и хибарки, сносили эти ветхие постройки и на освободившихся земельных участках энергично возводили двух или трехэтажные помпезные особняки.

Из заграницы зачастили в Россию аристократы, чьи фамилии вписаны золотыми буквами в историю страны. Естественно они ждали, что вот-вот будет разработан и вступит в силу закон о реституции. Ведь многоразличные политические катаклизмы случались и в других странах и все эти катаклизмы в той или иной мере заканчивались возвращением собственности их исконным владельцам. Аристократы, немного погостив, уезжали обратно в Европу или Америку. Их визиты быстро превратились в будничные события. Аристократы не стремились стать полноправными участниками крупномасштабных перемен в стране не только из-за того, что никто не торопился вернуть им их родовую собственность или как-то иначе компенсировать убытки, понесенные цветом нации в послеоктябрьский период.

В середине 90-х в Россию преимущественно приезжали потомки тех, кого относили к первой волне эмиграции: эти люди весьма преклонного возраста неплохо владели русским языком, сохранили архивы своих фамилий, но они сформировались как личности на чужбине, а приезжая на историческую родину, неизменно ощущали себя чужаками. Они почти никогда не говорили открыто в интервью или на различных конференциях об одной весьма деликатной теме: им претила повсеместная грубоватость и хамоватость, как во властных коридорах, так и в бизнес-структурах, так и в общественных организациях, какие бы громкие названия те не носили. Олигархи шокировали их своей развязностью и нагловатостью, а подруги олигархов, несмотря на дорогостоящие наряды и украшения, смахивали на «девушек по вызову». Казаки им виделись участниками массовок со съемок фильма по мотивам романа «Тихий Дон». Деятели культуры проявляли излишнюю склонность к винопитию и быстро переходили с членораздельной речи на мычание.

Эмигранты жили представлениями своих родителей о покинутой России. Эти ностальгические воспоминания во многом являлись как бы продолжением легенды об утраченном рае. Да, могучие реки, бескрайние поля и такие же бескрайние леса в России сохранились, но вот только люди, населявшие русскую землю за исходе второго тысячелетия христианской эры производили на гостей из-за рубежа отталкивающее впечатление: никоим образом не походили на почтенных родителей эмигрантов, всю жизнь упорно причислявших себя к русским людям и гордившихся своей принадлежностью к великой нации. Оголтелая чернь окружала аристократов, куда бы они не направлялись, с кем бы они не встречались и не обменивались мнениями по самым широким вопросам современности. Естественно, гости пытались набросать хотя бы эскизно варианты своей судьбы, какая их ждет после столь долгожданного возвращения в Россию. Возможно, им вернут их дворцы и усадьбы, денежные счета в давно реквизированных банках и произведения искусства, которыми владели их предки, но что они сами будут делать в этой столь малознакомой и столь непривычной им России? Какую роль они смогут играть в обществе? Эти вопросы оставались без вразумительных ответов.

Проехавший в ту пору по многим крупным городам России знаменитый английский архитектор с явной досадой отметил, что возводимые разбогатевшими предпринимателями особняки построены в стиле гангстерского китча. Но столь уничижительная оценка никого не смутила. Ведь советские люди никогда не жили в столь просторных жилищах, никогда не имели землицы больше шести соток, никогда прежде не располагали такими средствами, чтобы украшать входные двери золочеными ручками и загораживаться от любопытных глаз высоченными заборами и тонированными стеклами… А что касается до стиля — то плевали они с высокого балкона на любой стиль, даже самый гангстерский.

Многим из нас знакомо прилипчивое чувство вины. Обычно это чувство возникает как бы само по себе, когда мы кого-нибудь обидим ненароком, а порой и злонамеренно. Это чувство начинает преследовать, когда нарушаем данное обещание, когда что-то делаем вопреки своим же запретам. Вину хочется загладить, излечиться от нее — изжить или искупить каким-нибудь ценным подарком или добровольно понесенным наказанием. Душа человеческая отягощается и страдает от вязко-липкого, как смола, чувства вины. Стремление как-то превозмочь это чувство, освободиться от его гнетущего присутствия кого-то подталкивает на свершение добрых дел и жертвенных поступков, а кого-то делает циниками и жлобами (т. е. злобствующими). Выбор есть всегда, несмотря на складывающиеся обстоятельства.

Бурные перемены, происходящие в стране, противоречивые по существу и порой взаимоисключающие друг друга по приносимым результатам, конечно же, не могли не порождать многоразличных завихрений. Возникали одиозные секты с нелепыми ритуалами и ценностными установками для своих адептов. На трансформационный спад, неизбежный в ходе любых полномасштабных преобразований, накладывался обвал промышленного производства вследствие высокой степени морального и физического износа основных фондов и устаревших технологий. Крах СССР привел к разрыву множества хозяйственных связей между фабриками и заводами. Конверсия гигантского военно-промышленного комплекса явно тормозилась из-за хронической нехватки средств и непонимания в среде директорского корпуса, какие же товары следует производить на предприятиях, десятилетиями занимавшиеся выпуском танков, ракет и пушек. Особенно сильно бедствовало население сотен моногородов, выросших вокруг флагманов индустрии. Эти громоздкие предприятия держали на своих балансах всю социальную сферу таких городов, а так как их продукция (например, подводные лодки или электровозы или бульдозеры) никому была тогда не нужна, то доходы «флагманов» неудержимо скудели. Отягощенные огромными суммами многомесячных невыплаченных зарплат, долгами перед естественными монополиями за энергоресурсы, эти предприятия медленно и мучительно угасали, напоминали старые военные корабли, поставленные на прикол, а вместе с ними угасали и надежды миллионов людей на достойную жизнь. Бывшие конструкторы и технологи, токари и слесари-наладчики, чтобы прокормить свои семьи, занимались огородничеством, собирали в лесах дикоросы, или рыбачили и охотились. Появились сотни тысяч беспризорников, так называемых социальных сирот, которых родители не могли прокормить своими силами.

Жители крупных городов постоянно сталкивались на улицах с чумазыми малолетними побирушками и попрошайками: кто-то подавал оборванцам милостыню, кто-то старался не замечать их. Никто толком не знал, что делать и как обуздать прилив беспризорников, которых в стране не наблюдалось в столь массовом порядке со времен гражданской войны. Да, многие, очень многие понимали, что все беды и неурядицы в экономике являются производными от милитаристской, крайне монополизированной и неэффективной системы хозяйствования, созданной в советский период. Но как безболезненно избавиться от столь непомерной ноши? Да, многие люди сознавали, что десятилетиями жили не так как надо бы жить, занимались не тем, чем надо бы заниматься и вот, ослепленные миражами и иллюзиями, подошли к «разбитому корыту». Сколько впустую было потрачено усилий! Сколько напрасно прожитых лет осталось за натруженными плечами! Но как безболезненно избавиться от тяжкого наследия недавнего прошлого? Как жить правильно? Как обрести достаток без «растащилова» и «мочилова»?

Ситуация в стране резко ухудшилась после известного дефолта. Горе-реформаторы, склонные к авантюрным затеям и плохо осведомленные о приемах финансового менеджмента, принялись бойко торговать государственными казначейскими обязательствами, (один из видов ценных бумаг, обеспеченных госбюджетом), которые выпустили под недопустимо высокие проценты. И вскоре после успешной реализации этих ценных бумаг правительство было вынуждено признать, что не способно обслуживать госдолг и в частности выплачивать столь безумные проценты держателям ГКО. Наступил паралич всей неокрепшей финансовой системы, вследствие чего и без того скромные доходы населения стремительно понизились. Чтобы проиллюстрировать сложившуюся катастрофическую ситуацию, достаточно привести один пример. В Нижегородской области, занимавшей срединные показатели по уровню жизни в стране, на следующий год после разразившегося дефолта, более половины населения располагало доходами ниже прожиточного минимума. А прожиточный минимум примерно вдвое уступал набору товаров и услуг, стоимостной эквивалент которых составлял минимальный потребительский бюджет (МПБ). Именно величина МБП в европейских странах служила ориентиром для проведения «черты бедности». Другими словами, более половины нижегородцев были беднее тех немногих жителей Европы, которые по тем или иным основаниям были выброшены из «цивилизованного общества». Обычно к таким маргиналам в европейских странах относились эмигранты из развивающихся стран, алкоголики, наркоманы, бродяги и прочие люди, придерживающиеся асоциального образа жизни.

Вслед за дефолтом на страну обрушилась пандемия смертности. Население страны сокращалось со скоростью 1 млн. чел в год. Имели место случаи каннибализма. В разы выросло число тяжких преступлений. И вот, в подобной тягостной обстановке, совершенно неожиданно для всех, с экранов телевизоров прозвучало обращение Ельцина к народу: он добровольно складывал с себя президентские полномочия, публично признавался в том, что не справился с ролью «гаранта Конституции», и принес извинения за допущенные ошибки и просчеты, столь болезненно сказавшиеся на судьбах десятков миллионов его соотечественников. Многие телезрители восприняли его обращение с определенными надеждами, можно сказать даже — с воодушевлением, как начало всеобщего покаяния власть имущими.

Чувство вины является фундаментом христианской ортодоксии: ведь это чувство не только пригнетает человека, но и целительно для его нравственного здоровья. Осознавший свою вину человек искренне стремится к тому, чтобы стать лучше, чтобы направить свою дальнейшую жизнь к духовному самовозрастанию. Значимость извинения, принесенного Ельциным перед соотечественниками трудно переоценить. Вечно полупьяный самодур, возглавлявший правящую верхушку, конечно, давно пал в глазах своих соотечественников, но он нашел в себе мужество признать свою падшесть. Он явно страдал от своего очевидного бессилия в делах государственного управления. Он взывал о прощении из глубин выгребной ямы, которую вырыли его ближайшие сподвижники для вероятных политических оппонентов и в которую президент провалился после приснопамятного дефолта. И ему сочувствовали. Его простили. Пусть и не все пожалели его, но значительная часть соотечественников, несомненно, простила своего непутевого президента.

Вот только жизнь для большинства жителей РФ оставалась просто невыносимой. Но обнадеживающие события накатывались на общество одно за другим. Собравшийся в восстановленном храме Христа Спасителя архиерейский собор канонизировал расстрелянную императорскую семью и причислил к лику святых более тысячи новомученников, погибших в годы коммунистического террора. А раз есть многочисленные мученики и страстотерпцы, то должны быть названы и палачи-истязатели. За фигурой каждого мученика стояли тысячи других людей, ставших жертвами чудовищных по своим масштабам репрессий. Очень многим жителям России тогда казалось, что представители властей (исполнительной, законодательной, судебной), иерархи церкви, видные общественные деятели стремятся войти в следующее тысячелетие, пройдя горнило покаяния. Ради духовного здоровья всего общества грядет череда искренних, скорбных признаний в содеянных преступлениях рухнувшего тоталитарного режима партийцев-функционеров, детей и внуков «товарищей маузеров» и «людей в галифе».

На переломе тысячелетий произошел еще один примечательный акт: прибывший в столицу Греции понтифик попросил прощения у православных греков по поводу факта погрома Константинополя рыцарями-крестоносцами. После тех трагических событий прошло восемь веков, но Иоанн Павел Второй рассматривал и себя, если не соучастником, то духовным наследником Иннокентия III, при котором данный погром состоялся. И, конечно же, считал себя первоиерархом всех католиков, в том числе и тех погромщиков, которые жестоко разграбили православную столицу и превратили великий город в пепелище. По происхождению поляк, Иоанн Павел Второй был хорошо знаком с ужасами Второй мировой войны, которую можно рассматривать всеевропейским погромом, и был прекрасно осведомлен о тех безобразиях и том произволе, которые чинили марксистские власти в послевоенной Польше, ведомые «рукой Москвы». В определенной степени покаяние в Афинах служило политическим жестом, направленным в сторону постсоветской России — напоминанием о том, что нацизм в Германии преодолели лишь благодаря тому, что гитлеровский режим был признан преступным, не только победителями во Второй мировой войне, но и самим немецким обществом. А еще покаянный поступок Иоанна Павла Второго напоминал о том, что и дети нацистов отнюдь не случайно пожизненно несут крест покаяния. И действительно, сын Бормана стал пастором, дочь Гиммлера добровольной затворницей, а внучка Геринга стерилизовала себя. Понтифик недвусмысленно давал понять всей мировой общественности, что следует установить некий пограничный столб во времени или провести демаркационную линию, за которую не могли бы перейти все ужасы и злодеяния XX века. И перелом тысячелетий служил для этого исторического свершения наиболее подходящим временем.

Общенациональное покаяние в России должно было начаться с иерархов РПЦ. Кому же, как не им в первую очередь присуще жгучее чувство вины, своего несовершенства, своей «тварности». Ведь само слово «клир» означает «чистые люди». Да, миряне, даже из ревнителей веры, к таковым не относятся, а священнослужители относятся. Биографии практически всех иерархов РПЦ были запятнаны постыдным сотрудничеством с «компетентными органами». Сам патриархат был возрожден Сталиным в суровые годы войны, как институт, призванный следить за умонастроениями верующих, и в первую очередь тех верующих, которые охотно заполнили тысячи храмов, открытых гитлеровцами на оккупированных территориях для богослужений и которые комиссары-политруки не решились заново опечатать и омертвить. Прежних священников, как пособников оккупантов, сослали, а новых иереев обязали своевременно сигнализировать об антисоветских настроениях среди прихожан, понуждали нарушать тайну исповеди. Соответственно и зарплату священники московского патриархата получали из бюджета, как все прочие госслужащие.

Чин покаяния был давно забыт обществом, даже теми людьми, кто стремился вести воцерковленный образ жизни в условиях тоталитарного режима. Поэтому именно священникам предстояло прилюдно покаяться и тем самым показать всем мирянам как это делается и доходчиво объяснить, зачем это следует делать. У РПЦ имелись все возможности склонить общество к люстрации, задать тон и направленность духовного очищения. Безусловно, и мировая общественность ожидала этого. Все тот же Иоанн Павел Второй намеревался посетить Москву, чтобы встретиться как с патриархом, так и с мирскими властями. Авторитет РПЦ стремительно рос. Если в начале перестройки делегации представителей московского патриархата в эмигрантских кругах неизменно воспринимали как переодетых в рясы агентов КГБ, то к началу XXI века отношение РПЦЗ к иерархам РПЦ радикально изменилось. Восстановились даже канонические и евхаристические связи между церквами.

И все же, несмотря на многочисленные обнадеживающие признаки, на переломе тысячелетий какого-то внятного сигнала к люстрации так и не произошло. Не наблюдалось и глубинного толчка к нравственному выздоровлению. Нельзя сказать, что постсоветское общество продолжало оставаться заорганизованным или зашореным, как в прошлые десятилетия, но и к самостоятельным действиям не проявляло склонности. Держала в незримой узде привычка действовать только по команде, по приказу-указу. Самостоятельные инициативы проявляли лишь воришки и мошенники, ушлые аферисты и ловкие шулера.

Образ России столь любезной сердцу участникам различных общественных движений и партий оставался весьма размытым. Кто-то призывал взять за образец общественное устройство и протекание индивидуальной жизни как в Британии или как в Швейцарии. Но оппоненты возражали, что к такой сытой и упорядоченной жизни британцы или швейцарцы шли веками. Кто-то кивал головой в сторону США, за несколько десятилетий сумевших стяжать неслыханную и невиданную доселе экономическую и военную мощь. Но всем была заведомо понятна неустранимая разница в климатических условиях. Во многих штатах население годами снега не видывало, могло проживать в легких, не отапливаемых жилищах. У нас же только на уборку снега ежегодно тратились колоссальные средства. Тогда пристальные взоры обращали на небольшие, но благополучные скандинавские страны. Почему-то и дороги там не трескались от морозов и не размывались в пору весенней распутицы, и среднедушевые доходы, включая социальные выплаты, поражали своими внушительными размерами. Но и тут находились убедительные объяснения: дескать, площадь таких стран невелика, нетрудно их обработать, освоить и не заблудиться-потеряться как в Сибири или на Дальнем Востоке. Да и менталитет тамошних жителей чересчур своеобразен: снисходительны к сексуальным извращенцам и к женщинам в сутанах священнослужителей. В общем «за морем житье не худо», но не совсем подходит для нас такая жизнь.

Недавно крестившиеся (а также венчанные и воцерковленные) православные со страстностью неофитов рассуждали о необходимости утверждения в стране теократии и полезности для страны автаркии. Сторонники монархии говорили о том, что после революций непременно наступает период реставрации, и потому самым разумным было бы посадить на трон кого-то из здравствующих Романовых и тогда жизнь в стране наладится сама собой. Власти прилагали усилия к разработке долгосрочных планов стратегического развития отдельных территорий: пионерами в этом многотрудном деле выступили сотрудники мэрии Санкт-Петербурга, которые со временем заняли ключевые посты в столице. Но эти документы скорее содержали набор «хотелок», нежели продуманные сценарии социально-экономического развития, и не имели привязки к имеющимся ресурсам. Увы, отсутствовали эксперты в области стратегического планирования. Конечно, составлению подобных стратегических планов крайне бы помогла национальная идея, но сформулировать ее не представлялось возможным. Львиная доля общества оставалась расколотой на «белых» и «красных». Понапрасну потратив столько жизней и сил на строительство «светлого завтра», приверженцы марксизма с опаской всматривались в будущее. А «белые», сосредоточенные на возрождении реалий попранной, растерзанной России, усматривали в политических конструкциях векового прошлого единственное спасение для расхристанной страны. И все же поклонники «седой старины» прибывали в непреодолимом замешательстве, потому что не знали, как возродить ту самую «старину», сделать ее ключевым фактором общественной жизни. Казаки в своеобразных летних лагерях заново учились гарцевать на лошадях и осваивали азы боя на саблях, естественно, горячо обсуждали многие подробности давно отгремевшей гражданской войны, столь болезненно прошедшийся по их куреням и станицам. Создавать из казаков специальные военизированные формирования и тем более вооружать эти формирования стрелковым оружием власти не торопились. Действительные члены возрожденных дворянских собраний собрали по архивам и систематизировали свои родословные, уходящие вглубь веков, подробно рассказали о них другим потомкам первого служилого сословия бывшей Российской империи, регулярно проводили журфиксы и фуршеты, приуроченные к юбилеям наиболее активных и уважаемых участников дворянского движения. В столицах и крупных городах изредка проходили балы, наибольшей популярностью пользовались Рождественские и Пасхальные. Дамы облачались в нарядные платья, приобретенные в свадебных салонах или взятые там же на прокат, мужчины — в смокинги или даже фраки; с упоением вальсировали в арендованных помещениях, обращались друг к другу «милостивый государь» или «милостивая государыня».

Следует заметить, что в те годы МРОТ (минимальный размер оплаты труда за месяц) не достигал и десяти долларов. По расчетам специалистов ООН, для того чтобы человеку нормально питаться и соответствующим образом без всяких излишеств одеваться в холодной России, его среднедневные расходы должны составлять пять долларов. Десятки миллионов жителей России влачили просто жалкое существование. Потомки казаков и дворян также имели весьма скудные доходы и всячески экономили ради того, чтобы на своих акциях и прочих мероприятиях соответствовать определенному дресс-коду. Но кроме этих декоративных переоблачений потомки казаков и дворян реально ничего не предпринимали. Более активными были служители РПЦ. Благодаря финансовой поддержке государства буквально ежедневно открывались вновь отстроенные или освящались отреставрированные храмы, монастыри, пустыни, семинарии, подворья. По городам и весям путешествовали в сопровождении монахов и добровольцев-охранников чудом сохранившиеся древние иконы и одигитрии, раки с частицами мощей святых и праведников. В величественном здании храма Христа Спасителя ежегодно проводились представительные Всемирные русские соборы, на которых выступали не только иерархи РПЦ, или высокопоставленные чиновники, но и видные общественные деятели, а также представители русских диаспор, рассеянных по всему белому свету. Именно РПЦ выступила с инициативой создания концепции русского мира, духовным стержнем которого являлась православная вера, а территория русского мира включала бы в себя все земли окормляемые архиереями московского патриархата. Если в начале перестройки СМИ не уставали сообщать о случайных встречах и даже временных похищениях людей таинственными инопланетянами, то в начале XXI века СМИ охотно информировали своих многочисленных зрителей и читателей о том, что стала мироточить та или иная икона, или о том, как чудесным образом обретенные в запасниках какого-нибудь захудалого музея мощи известного божьего угодника, наполнили здание недавно отреставрированного и заново освященного храма своим благоуханием. Пространства монастырей, огороженные высокими каменными стенами, приобрели ухоженный вид и выгодно выделялись на фоне запущенных, заросших лебедой и репейником муниципальных территорий. Существенную лепту в освобождении монастырей от груд мусора, в обустройстве пешеходных дорожек и озеленении газонов, побелке стен и покраске полов играли трудники. Так звали людей, которые за свой счет приезжали в ту или иную обитель в пору своих отпусков и работали там разнорабочими совершенно бесплатно: монастыри только представляли им кров и пищу. Зачастую сами же трудники жертвовали немалые суммы на восстановление храмов, звонниц, трапезных, часовен и погостов, некогда входивших в единые архитектурные ансамбли монастырей. Да, в России худо-бедно развивались рыночные отношения, но кроме них имели широкое распространение и другие отношения — не подразумевающие материального вознаграждения за свою деятельность. В стране выходили сотни газет, журналов, альманахов и сотрудники редакций этих изданий не получали никаких заплат, а авторы статей, исследований, обзоров, аналитических развернутых комментарием не рассчитывали на гонорары. Публицисты за свой счет печатали книги и раздавали их бесплатно на различных конференциях, форумах и прочих собраниях общественности. Это был совершенно бескорыстный труд «во славу Божью». Люди воспринимали свою деятельность, требующую огромных затрат психической энергии и неизбежных материальных издержек, как беззаветное служение родине.

С одной стороны значительная часть общества испытывала могучую, воодушевляющую тягу к истокам или первоосновам национальной жизни, утраченной после злополучного октябрьского переворота, но не знала, что же делать, как вернуть краски и мотивы, ценности и ритмы той, некогда утраченной жизни. За годы марксистского режима практически не осталось ни одной семьи, которая бы проживала на одном месте, в одном жилище век или более. Все было сдернуто со своих исконных мест, вывернуто наизнанку, перекручено, перепутано, изгажено и затоптано. С другой стороны еще более значительная часть общества стала тосковать по временам, когда не было безработицы, когда новое жилье власти предоставляли даром в качестве награды за добросовестный труд, а дети имели возможность за символическую оплату проводить летние каникулы в пионерских лагерях и спортивных базах. Медленно, но неуклонно растущая третья доля общества полагала, что лишь в частных детсадах и школах их дети могут получать соответствующее воспитание и образование, а на качественные медицинские услуги можно рассчитывать только в частных клиниках. Свои отпуска эти люди предпочитали проводить на заграничных курортах, приценивались к тамошней недвижимости и были не прочь поменять свое место жительства и свое гражданство. Но к тому времени из-за границы уже стали возвращаться «звезды» отечественной эстрады, известные киноартисты и театральные деятели, которые ринулись на «вольные хлеба», как только открылись границы и которые так и не снискали за пределами распавшегося СССР ни славы, ни больших гонораров. На привычных щелистых сценах, под аплодисменты непритязательной и до слез знакомой им публики они охотно распевали песенки типа «Гуд бай, Америка» или «Лондон, прощай», и сокрушенно признавались в том, что их «сам черт попутал»: из-за этого самого «черта» столь опрометчиво и покинули родные просторы. Рассказы «возращенцев» несколько остужали горячие головы тех, кто мечтал стать полноценным европейцем или американцем.

В расстроенном обществе смысл одних и тех же понятий, заявлений, признаний в лучшем случае приобретал троякий смысл. Любые факты истории и даже текущих событий незамедлительно получали весьма противоречивые и зачастую взаимно исключающие оценки. Опыт же проведения конструктивных дискуссий полностью отсутствовал: вместо дискуссий происходили бурные полемики, весьма похожие на кулачные бои, и полемисты не столько стремились обнаружить в своих спорах крупицы истины, сколько пытались изничтожить своего ненавистного противника.

Между тем процесс декоммунизации страны все более и более буксовал. Причисление императорской семьи к сонму мучеников предполагало, что будут обнародованы и сотни других чудовищных преступлений против аристократов, царских генералов и офицеров, жандармов и чиновников, общественных деятелей. Придание ореола святости сотням священнослужителей, загубленных истязателями богоборцами, позволяло надеяться миллионам людей, чьи деды были раскулачены или расказачены, или стали «лишенцами» или узниками концлагерей, что будет дана полновесная морально-этическая оценка самой идеологии марксизма-ленинизма. Однако ничего похожего не происходило ни в столицах, ни в регионах. Приезжающие из-за рубежа на различные соборы, форумы, конференции и съезды потомки первой волны эмиграции рассчитывали, что им наконец-то дадут статус беженцев от политических репрессий со всеми вытекающими из этого статуса материальными выплатами и прочими льготами. Но их ожидания так и не оправдались, несмотря на то, что над Москвой совершенно неожиданно пролился «золотой ливень» из-за резкого скачка на мировых рынках цен на углеводороды.

На ключевым постах реформируемой страны, как в столице, так и в регионах находились бывшие партаппаратчики, гэбисты, сотрудники упраздненных советских министерств, областных и городских исполкомов, профессиональные комсомольцы и профсоюзные функционеры, работники рухнувшего агитпропа, уволенные в запас дипломаты и разведчики, политруки, директора законсервированных предприятий ВПК и т. д. и т. п. Посты распределялись по степени личной преданности тому или иному высокопоставленному руководителю, т. е. сугубо среди «своих». Поэтому в чиновничьих кабинетах нельзя было увидеть вчерашних диссидентов и «узников совести», выпущенных на свободу в начале перестройки, как и наиболее компетентных представителей русскоговорящих диаспор, разбросанных по всему белому свету. А властвование тем временем становилось крайне выгодным бизнесом, потому что позволяло контролировать бурные финансовые потоки, хлынувшие из-за рубежа благодаря распродаже сырьевых ресурсов, и еще позволяло распределять среди аффинированных фирм земельные участки на городских территориях. Внушительные «откаты» в пользу ответственных лиц приносили госзаказы и госзакупки. Именно плотный слой бывших советских функционеров, хозяйственников, служащих осуществлял движение общества к рыночным отношениям и выборной демократии. В обществе практически не сложилось той «критической массы», которая бы подвиглась, хотя бы частично, провести ротацию всегдашних начальников. Нравственные авторитеты, сформировавшиеся как последовательные противники тоталитарного режима, которые своим личным примером увлекали за собой тысячи людей, уже покинули сей мир (Сахаров, Лихачев, Зиновьев) или замкнулись (Солженицын, Искандер, Битов). Политический вакуум не могли заполнить собой партии-однодневки. К сожалению, диссидентские круги и диаспоры за рубежом также не сумели объединиться в организованную политическую силу.

В итоге из бывших начальников сложилась партия новых начальников. Контингент руководящей и направляющей партии состоял исключительно из лиц, получивших комсомольско-коммунистическую выучку. Второпях прочитав Библию эта публика все громче ссылалась на притчу о Хаме, который столь опрометчиво смеялся над пьяным и голым отцом. Нет, они не хотели быть хамами, и потому избегали ворошить неприглядные события прошлых лет, те самые события, в которых активную роль играли их отцы и деды. Ничего не коммунистическое не развивалось, не расширяло сферу своего влияния, за исключением РПЦ, за которой опять же тянулся «красный след». Если московский патриархат, возрожденный Сталиным, представлял собой весьма скромный пристрой к монолитному зданию советской государственности, то РПЦ в начале XXI века сама по себе являлась многоэтажным корпусом, весьма заметных среди прочих властных построек. Иерархи облачились в шитые золотом рясы и митры, украшенные драгоценными каменьями, восседали на резных тронах, как на церковных собраниях, так и в трапезных. Они разъезжали в дорогих автомашинах и частенько перемещались с места на место на вертолетах.

Так как «золотой дождь» не переставал идти, то партия начальников, которая старательно укрепляла в стране «вертикаль власти», искренне уверовала в то, что «Бог спасает Россию» и с удовольствием именовала РПЦ святой церковью. И сами иерархи стали гораздо снисходительнее отзываться о былых гонениях на церковь со стороны марксистов. Призывали паству к всепрощению, к гражданскому примирению, порой даже утверждали, что «всякая власть от Бога» и поэтому не стоит обижаться и тем более гневаться на вождей пролетариата, за которыми сначала шли сотни, тысячи, а потом и миллионы простых людей.

По вполне понятным причинам, чувство вины за мерзости, чинимые марксистами-ленинцами на протяжении многих десятилетий минувшего века, не смогло развиться даже у священноначалия, не говоря уже о мирянах. Это чувство наоборот, все более скукоживалось, как осенний лист, упавший в костер, или иссякало, как вода в сосуде с дырявом днищем. Оно все более и более уступало свои позиции чувству правоты. Для клириков чувство правоты подтверждалось тем, что множится число приходов, а внутреннее убранство храмов не может не поражать прихожан своей роскошью. Для начальников — тем, что их личные доходы стремительно росли, что появились реальные возможности для того, чтобы перебраться из многоквартирных домов в отдельно стоящие просторные особняки и дать своим детям образование в самых престижных зарубежных университетах.

Несмотря на то, что церковь красного дьявола бесславно рухнула и от нее остались лишь «священные камни», коммунисты и сочувствующие им по прежнему испытывали настоятельную потребность приходить к тем «камням» и предаваться ностальгическим воспоминаниям об исторических свершениях, как на фронтах коллективизации, так и ускоренной индустриализации, а также о не менее убедительных победах над всеми внешними и внутренними врагами советского строя. Естественно, гневно клеймили предателей, приведших тот самый строй к плачевному концу. Радения возле идолов Ленина, которые по-прежнему торчали во всех городах на самых видных площадях и перекрестках, имели для коммунистов большое психотерапевтическое значение. С разглаженными лицами и просветленными глазами они расходились по своим жилищам.

Казалось бы, укрепление «вертикали власти», официально отрекшейся от марксистской идеологии, должно было сопровождаться сменой прокоммунистических праздников на общенациональные. Такими праздниками могли бы стать день крещения Руси, день утверждения двуглавого орла в качестве государственного герба, день образования Российской империи, день утверждения государственного триколора императором Александром III. Все вышеперечисленные события действительно были судьбоносными для страны и сохранили свою актуальность, и по сей день. Но эти даты даже не обсуждались, и потому не рассматривались в качестве праздничных.

Как-то незаметно заглохли все инициативы по восстановлению первоначальных названий городов, улиц и площадей: точнее будет сказать, все эти инициативы разбивались о глухую стену молчания муниципальных служащих, ответственных за состояние топонимики на подведомственных им территориях. Или вместо молчания слышались пространные отговорки, что переименование даже глухого переулка требует непомерных расходов, что население привыкло к существующим названиям, что необходимо провести опрос: а хотят ли сами жители возвращения названий своих городов, улиц и площадей, существовавших во времена давно рухнувшей Российской империи. Ведь прошлое не вернуть. И действительно, как показывали социологические опросы, подавляющая часть обывателей давно свыклась с пропагандистско-советской топонимикой, родилась и выросла при ней и не хотела ее менять. И служащие муниципалитетов стоически выдерживали гневные нападки краеведов, прочих поклонников «седой старины», обвиняющих власть имущих в том, что у тех атрофировалась историческая память: муниципальные служащие предлагали провести референдум среди местного населения, прекрасно зная, каковы будут результаты этого референдума. В результате, какой-нибудь представительный собор реставрировался, заново освящался и красовался на ул. Коммунистической. Мэры городов и губернаторы, а также их заместители и чиновники рангом пониже заместителей дисциплинированно посещали эти храмы, стояли во время литургий с зажженными свечками в руках, осеняли себя крестным знамением, даже причащались, иногда исповедовались. Будучи внуками «стойких ленинцев», сталинских карателей и надзирателей, детьми брежневской партийной и хозяйственной номенклатуры, они ничуть не страдали от своей дурной наследственности, наоборот, после посещения богослужений, уверяли друг друга в том, что общество стоит на путях примирения и взаимного прощения. И преисполнялись чувством своей правоты.

Священнослужители всемерно шли навстречу этим умонастроениям. Будучи осведомленными о том, что на литургии будут присутствовать чиновники, они поручали своим служкам раздавать среди прихожан красные ленточки, из которых легко получался своеобразный бантик, прикрепляющийся к груди тонкой иголочкой. Паства, стоящая в храме с такими вот красными бантами, воодушевляюще действовала и на самих священнослужителей: ведь еще совсем недавно многие из них старательно изучали в университетах историю КПСС, основы научного атеизма и коммунизма или даже преподавали эти дисциплины в тех самых университетах, или работали инструкторами в райкомах партии или числились в штатах редакций газет и журналов, являвшихся неотъемлемой частью всемогущего тогда агитпропа. А после долгого и столь торжественного богослужения, собравшись в крипте того же самого собора, трапезничали и выпивали церковной настойки, а выпив, тихо пели песенки про то, как ехали шагом, как мчались в боях, и «Яблочко» — песню держали в зубах. Конечно, испытывали щемящее и столь противоречивое чувство умиротворенности и одновременно дисгармонии. Следует понять состояние этих людей, сравнительно недавно облачившихся в рясы. Еще недавно они готовили себя к иному поприщу, совсем иные книги читали и собирались не под хоругвями, а под кумачевыми стягами, и вдруг все эти парткомы, райкомы, горкомы и обкомы, центральные комитеты и отделы по идеологической работы, все эти высшие и средние партийные школы и университеты марксизма-ленинизма, кафедры советской литературы или теории социалистического реализма стали рушиться как карточные домики — само будущее быстро застлалось непроницаемым туманом. Но после короткого испуга они вновь обрели твердую почву под ногами, оказавшись под сенью матери-церкви. Вновь обрели кров и достаток и заметное положение в обществе и уверенно смотрели в будущее. Они понимали, что правильно поступили, мобилизовав все свои адаптационные качества и способности.

Чувство своей правоты является для людей огромным подспорьем в жизни, но сквозь призму христианского мировосприятия еще и большим искушением, потому что легко провоцирует жестокости и сердечное очерствение. Вспомним, как никониане свирепо истребляли старообрядцев, а большевики — «старорежимные элементы». Естественно и самодовольство подпитывается и укрепляется все тем же чувством правоты.

Смена патриархов, (такая смена происходит вследствие смерти предстоятеля церкви и избрания нового на соответствующем соборе иерархов), пожалуй, являлась последним уместным предлогом, чтобы начать всенародное целительное покаяние, столь необходимое для нравственного здоровья общества. Но вместо покаяния новый патриарх заявил, что РПЦ сильна как никогда. Да, статистика образования новых приходов, воскресных церковных школ и православных гимназий, духовных семинарий, изданий церковных газет и журналов действительно была впечатляющей. Но вся двусмысленность заявления нового патриарха состояла в том, что именно в силе РПЦ величественна, а не в правде.

«Тучные нулевые» благотворно сказались на материальном положении многих россиян. Достаточно сказать, что за это десятилетие МРОТ вырос в десятки раз, хотя по-прежнему не дотягивал до уровня, рекомендуемого специалистами ООН. Произошла массовая автомобилизация населения, а вслед за ней — интернетизация. Раздобревшие на «откатах» чиновники охотно именовали себя «государевыми слугами». Возводимые государственные учреждения напоминали дворцы: особенно в этом отношении выделялись социальные фонды. Правления госкорпораций также стремились перещеголять друг друга в роскоши своих интерьеров. Происходил рост влияния России и во внешней политике. Именно в те годы авторитетные международные организации дали свое принципиальное согласие на проведение зимней олимпиады в Сочи и чемпионата мира по футболу в городах РФ. Фотографии президента не сходили с обложек солидных иллюстрированных журналов и со страниц газет. Подобные события и многие другие, схожие с ними, не могли не повысить градуса великодержавности в самых широких слоях населения.

В стране не наблюдалось каких-то широких общественных дискуссий, касающихся сущности марксизма и практики этой человеконенавистнической теории, получившей известность под названием ленинизма: не обсуждались и особенности построения сталинистами лже-церкви, столь органично вросшей в механизмы властвования, отличающегося чудовищным насилием. В виду всех этих обстоятельств, так и не развившиеся процессы по люстрации общества, вкупе с отсутствием современных богословских трудов, привели к тому, что РПЦ фактически возрождала в стране обрядоверие. Ритуализация религиозной жизни, безусловно, важна, как для мирян, так и для клира, но так как процесс декоммунизации остановился, а сакральные глубины и астральные высоты православия оставались недоступными для огрубевших за годы тоталитаризма чувств неофитов, то из недавнего прошлого все явственнее и отчетливее в сознании людей проступала фигура Сталина в качестве высшего морального авторитета и зиждителя общественного порядка. Появились православные сталинисты, даже стали создаваться и освящаться иконы с его изображением. Многие священнослужителя в своих проповедях, отличающихся досадным косноязычием, весьма положительно отзывались о тридцатилетием опыте управления страной Отцом народов. Фактически, стало происходить совмещение РПЦ и призрака церкви красного дьявола (ЦКД). Православные храмы возводились или восстанавливались из груд мусора, и литургии в тех храмах шли в соответствии с древними канонами, а вот переживания и надежды людей, находящихся в тех храмах, мало или совсем ничем не отличались от упований участников партийных собраний советской поры. В столь прискорбном совмещении не следует искать чей-то злой умысел или тайный заговор сатанистов: за десятилетия господства марксистской идеологии в стране методично, системно уничтожались все носители традиционного религиозного сознания и мироощущения. Разумеется, несмотря на все эти репрессии, травли, изгнания и поношения в обществе еще оставались единичные вкрапления, сумевшие пережить зной тоталитарного правления и сберечь свою душу, разумеется, такие люди собирали возле поклонных крестов, отмечающих места массовых казней, пяток-другой слушателей и, волнуясь, сбивчиво говорили об апостасии, о теплохладности клира, о том, что обрядоверие сродни шаманству. Им внимали с сочувствием, во многом с ними соглашались, но эти одиночки не могли не переломить, не затормозить обозначившейся тенденции к двоеверию. Православие, некогда вызволившее насельников земли русской из состояния варварства, а то и откровенной дикости, парадоксальным образом переплелось в начале XXI в. с молчаливым оправданием всех жестокостей и богоборческих деяний советского прошлого. Атрофия чувства вины мешала возродиться в свернутых душах прихожан внутреннему императиву следовать нравственному закону. Люди, продолжающие совершать самые гнусные и подлые злодеяния, ни в коем случае не испытывали душевные муки и терзания, а будучи уличенными в преступлениях, нанимали хитроумных адвокатов, выходили «сухими из воды», жертвовали храмам солидные суммы, чтобы их имена упоминались в богослужениях и чувствовали себя вполне добропорядочными гражданами. Трагедия, произошедшая со страной в октябре 1917 года, не пресеклась с крахом тоталитарного режима, а продолжилась на постсоветском пространстве, собирая новые миллионные жертвы и уродуя подрастающие поколения.

Можно утверждать, что Слово правды (от Солженицына и других противников кнуто-казарменного режима) разрушило царство лжи, или, что «белое» движение потерпело поражение в гражданской войне, однако сохранилось за границей как плодоносная ветвь русского мира, в то время как советизированное общество впало в состояние безмозглости — многое чего можно утверждать, и констатировать, и доказывать. Но с годами перестройки выяснилось, что никакая самая убедительная моральная победа честного меньшинства не способна оздоровить страну, подвергшуюся многолетнему облучению марксизмом. За многие десятилетия такого интенсивного облучения произошло разительное понижение психического уровня всего общества, фактически лишенного своей национальной элиты. Место элиты заняли ленинская гвардия, сталинские наркомы, брежневская номенклатура, затем комсомольско-олигархический актив — власть худших меняла свои названия и даже своих «героев», но ее суть оставалась неизменной. В среде честного меньшинства никто и не питал каких-либо иллюзий насчет того, что власть имущие вдруг переродятся в грамотных управленцев, в подлинных организаторов слаженной, созидательной жизни на подведомственных им территориях, что будут являть собой образцы неподкупности и прочее, прочее. Все надежды возлагались на общество, которое виделось мечтателям и фантазерам то колосящимся пшеничным полем-кормильцем, то неисчерпаемым морем. Вот только нужно создать необходимые институты и получится прекрасное гражданское общество, как совокупность людей, осознающих свою ответственность за все события, происходящие в стране, и всегда готовых к своевременному исправлению ошибок, допущенных нерадивыми управленцами. Воцерковленным людям общество виделось стоящим на путях, ведущих к благочестию и праведности. Они признавали наличие зла в каждом человеке, но искренне верили в то, что зло можно укротить молитвой, что нужно каждому человеку стараться неукоснительно придерживаться требований заповедей Божьих и тогда придет и лад и мир. Монархисты полагали, что именно возрожденный царский двор окажется спасительным центром притяжения для всех талантливых и гениальных людей, для которых благородный образ мыслей — не пустой звук, а внутренний императив. Лишь создание новой дееспособной элиты, восприемницы аристократических традиций прошлого, позволит стране вернуться к своей утраченной исторической миссии — быть ведущей нравственной, интеллектуальной и производительной силой во всем греко-христианском мире. Почему-то никто не хотел признавать того, что общество, около века насилуемое властью, до своих сокровенных глубин поражено ржавчиной, токсинами, вирусами и метастазами.

Трудно не замечать того, как взрывают храмы динамитом, как выкашиваются целые сословия или как разрастаются экологические катастрофы, а вот постепенное оскудение онтологического пространства русского мира, вследствие ослабления притока новых образов, смыслов, концептов, открытий и прочих творческих свершений, гораздо труднее распознать и разглядеть. Ведь агитпроп каждодневно извещал население об очередных впечатляющих победах, то в битвах за урожай, то в освоении арктических широт, то о научных прорывах. Победы в битвах за урожай или в освоении арктических широт действительно имели место, как случались и научные прорывы. Достаточно вспомнить успехи в космонавтике. В то же самое время представители первой волны эмиграции на чужбине создавали целые направления научных исследований (социология) или принципиально новые летательные аппараты (вертолеты), первые Дома модной одежды, сочиняли выдающиеся богословские и философские трактаты, беллетристические и музыкальные произведения. Но каждое последующее поколение выглядело более скромным по своим творческим результатам и свершениям. Не имея никакой возможности поддерживать гуманитарные связи со своей исторической родиной, потомки эмигрантов активно ассимилировались в странах своего постоянного проживания. А вступившее в XXI век постсоветское общество уже представляло собой косное, инертное сообщество людей, которые мало что умели делать. Индивидуальное мастерство никогда не поддерживалось в советском государстве, ориентированном на массовый выпуск изделий. Казалось бы, оковы цензуры опали, но фильмы снимались хуже прежних, а написанные романы если чем-то и удивляли, то убогостью своего содержания и примитивностью стиля. Слой начальников старательно занимался разукрупнениями одних хозяйствующих субъектов и слияниями других в гигантские корпорации, что-то пристраивал к уже функционирующим предприятиям, а что-то закрывал, проводил смену организационно-правовых форм, повышал свой образовательный уровень написанием кандидатских и докторских диссертаций, инициировал и возглавлял то слеты, то форумы, то съезды, то соборы. Самое же примечательное заключалось в том, что эта совершенно неэффективная, а во многом просто беспомощная кипучая деятельность отнюдь не препятствовала росту валового внутреннего продукта страны: ведь мировые цены на углеводороды продолжали неуклонно расти. Представьте себе самочувствие людей, которые когда-то закончили вузы, работали по специальности год или даже два, а затем стали освобожденными комсоргами и парторгами или профсоюзными деятелями, или получили офицерское звание в «компетентных органах», а в ходе перестройки завладели всеми природными ресурсами, заняли все высокие посты в транспортным или энергетических системах и, хотя мало чего понимали в этих системах или в территориально-отраслевых особенностях отдельных регионов, которыми им приходилось «рулить» в аварийном режиме, каждодневно убеждались в том, что доходы страны в целом растут и их личные доходы как эффективных менеджеров тоже прибывают. Как тут не впасть в эйфорию! Даже за откровенное воровство не сажали. Даже за головотяпство, приводящее к полному провалу так называемых федеральных инвестиционных программ и национальных проектов вышестоящие начальники лишь снисходительно журили: все убытки и провалы покрывал мощный прилив твердой валюты.

В контексте мирохозяйственных связей Россия прочно заняла место сырьевого придатка, а об интеграции страны в современные технологические и культурные пространства и речи не могло идти. Спасительным было лишь то, что люди в своем подавляющем большинстве не сознавали того, что неспособны преодолевать тяжесть труда легкостью творчества. Между тем вслед за возведением православных храмов, бурное развитие получило строительство храмов торговли и развлечений. Гипермаркеты, плазы, универмаги и универсамы встречали автомобилистов при въезде в любой маломальский город, сияли огнями и представляли собой весьма красочное зрелище. Все необходимое для разномастных торговых и развлекательных центров закупалось за границей. Многие несуразности вследствие достигнутого потребительского изобилия просто не замечались или их поспешно огибали, как это делают пешеходы, заприметив на тротуаре лужу. Так с укреплением вертикали власти и все финансовые потоки оказались замкнутыми на столицу. Практически весь банковский капитал или капитал страховых компаний, все издательства и все СМИ оказались жизнеспособными только в Москве. Естественно, бедные провинциалы двинулись на заработки в столицу. Пандемия смертности по-прежнему бушевала в России, а население Москвы и Подмосковья неуклонно росло.

Начатые было процессы демонтажа жестко-унитарного государства, демонополизации экономики, десакрализации церкви красного дьявола (ЦКД) как-то совсем незаметно обернулись депопуляцией и дебилизацией общества. Центральное телевидение решило провести интернет-голосование под названием «Имя России», с целью выяснить наиболее значимую или популярную среди населения историческую фигуру. Первоначально «Имя России» совпало с именем Сталина, но затем усилиями медиа-мастеров победил благоверный князь Александр Невский. Таким же способом средневековые скульпторы прикрывали срамные места на мраморных изваяниях фиговыми листиками. После проведенного интернет-голосования московская патриархия получила несколько коллективных обращений-просьб канонизировать «генералиссимуса Победы». По не вполне ясным причинам эти просьбы остались без должного отклика. И подобные несуразности множились числом, разрастались, разветвлялись. Например, создается фонд «Русский мир» для поддержки деятельности российских диаспор за рубежом по сохранению их культурной идентичности, создается для общенационального примирения или «лада». А возглавляет фонд внук Молотова, того самого сталинского наркома, чьи подписи стоят как под пресловутым пактом, «узаконившим» захват восточной части Польши, всех прибалтийских республик (и «кусочка» Финляндии в придачу), так и под расстрельными списками десятков тысяч человек. А бабушка руководителя фонда числилась «фурией революции», яростно занимаясь агитацией и пропагандой «красного террора» в истерзанной России. Должно быть, создатели фонда наивно полагали, что зарубежным диаспорам, сложившимся из беглецов от политических репрессий безразлично, кто же будет налаживать с ними культурные связи и поддерживать их национальную идентичность.

Или какой-то календарный год громогласно объявляется с самых высоких трибун годом русского языка. В то же время огромными тиражами издаются романы и повести, герои в которых предпочитают изъясняться преимущественно матом. Нецензурная брань раздается во властных коридорах и на кинофестивалях и на прочих театрально-артистических тусовках культурно-продвинутой общественности. Матерятся почтенные мэтры и юные старлетки, учителя и врачи, недужные пациенты и школьники.

Короче говоря, как черта не одевай, а все равно будут торчать рога или выглядывать копытца.

Ни одни только эмигранты, а также их потомки не дождались каких-то реальных действий от московских властей, направленных на изживание тяжких последствий торжества марксисткой идеологии в стране. В уже упоминавшихся странах и территориях, отчужденных в пользу СССР благодаря пакту «Молотова-Риббентропа», также никак не могли успокоиться миллионы людей. Прибалты не хотели забывать про десятки тысяч своих соплеменников, угнанных в Сибирь и про тысячи «лесных братьев» убитых в боях с частями НКВД, а поляки дотошно изучали подробности расстрелов своих офицеров в Катыни; украинские националисты устраивали целые марши с фотографиями своих родственников, погибших в боях с Красной армией или замученных в казематах в 1939–1941 годы. Дело дошло до того, что оставшиеся в живых ветераны вермахта и «ваффен СС» (украинцы, литовцы, эстонцы или латыши) стали одевать черные или темно-зеленые формы в дни национальных праздников и участвовать в публичных акциях; этих стариков встречали аплодисментами и восторженными криками, как мужественных несгибаемых борцов с оккупационным режимом (советской властью).

Международная общественность терпеливо ждала от Москвы, возложившей на себя все представительские функции огромной страны, каких-то внятных морально-этических оценок, связанных с содержанием заключенных в ГУЛАГе, в т. ч. и иностранных граждан, с практикой убийств противников советского режима, проживавших на территориях европейских стран или с подавлением восстаний то в Венгрии, то в Чехии. Ничего не дождались.

В итоге ПАСЕ приравняла сталинизм, (как наиболее одиозный этап существования советского государства) к нацизму. В России нашли подобное тождество возмутительным: начался процесс дезинтеграции страны из международных альянсов, ассамблей и прочих объединений.

Примерно в это же время стал иссякать энтузиазм тех, кто, засучив рукава, приступил к возрождению России, Группы добровольцев, стихийно прибывавшие на руины храмов и монастырей, сменили строительные организации, оснащенные соответствующей техникой и осваивающие солидные сметы расходов. Губернские дворянские собрания сначала превратились в региональные отделения РДС (Российского дворянского собрания), а затем стали исчезать с просторов страны из-за стремительного сокращения своей численности по причине естественной убыли людей преклонного возраста, числивших себя потомками старинных родов и фамилий. Вожаки-крестоходцы, собиравшие на своеобразные демонстрации под хоругвями тысячи людей, уже давно были оттеснены священнослужителями: заодно на порядок сократилась и длина дистанций, которые необходимо было преодолевать участникам крестных ходов. В целом, все те многочисленные прекраснодушные активисты, которые с конца 80-х пытались заново отстраивать Святую Русь или монархическую Россию, маргинализировались, потому что потратили многие годы и все свои силы не на зарабатывание денег или приобретение активов, приносящих доход, а на возвращение общества в прошлое, которое уже нельзя было вернуть. И заграницей доживали свой срок последние столпы эмиграции: там закрывались редакции газет и издательства, а также магазины, торгующие русскоязычными книгами. Даже во многих православных храмах некогда возведенных на скудные средства изгнанников из России проповеди уже произносились не на русском языке.

Тысячи фермеров, пытавшихся создать крепкие крестьянские хозяйства, разорились из-за отсутствия каналов сбыта своей продукции: та же участь постигла десятки тысяч предпринимателей, чьи товары не выдержали конкуренции с нахлынувшим в страну импортом. За то жены губернаторов и мэров становились «акулами бизнеса» и зарабатывали в тысячу раз больше своих мужей. Президенты госкорпораций, а также их боевые заместители почему-то получали жалование, превышающее в десятки, если не в сотни раз зарплату президента, перед которым регулярно отчитывались о проделанной работе. Быстро богатели ростовщики, перевозчики, трактирщики, владельцы постоялых дворов или торговых сетей, и еще — деятели культуры, приближенные к властям. Вирус алчности проник в чиновничью среду и распространился там со скоростью инфекции.

Подытоживая этот пассаж можно сказать, что стремления людей возродить православное мировосприятие и мирочувствование, а также утраченные представления о чести и достоинстве человека легко опрокидывались наглостью и цинизмом начальственного слоя и оборотистых дельцов. Социальное неравенство стало проявляться в кричащих формах. Хорошо оплачиваемые обозреватели, политологи, депутаты беспрестанно вещали по телевизионным каналам о том, что люди живут год от года лучше: приводили какие-то статистические сводки или результаты социологических опросов или мнения аналитиков-экспертов, а десятки миллионов телезрителей, бьющихся в паутине постылой нужды, ежевечерне внимали этим болтунам и чувствовали себя непоправимыми неудачниками. Но чувство своей личной неудачливости заглушалось у телезрителей утешительной гордостью за очевидные успехи огромной страны во внешней политике. Россия не чуралась локальных вооруженных конфликтов и принимала активное участие в различных миротворческих акциях: президент продолжал сохранять имидж «тяжеловеса», а представитель России в ООН решительно накладывал «вето» на любые инициативы недругов страны.

Прихожане в храмах чутко внимали своим заметно раздобревшим и даже разжиревшим наставникам, призывающим паству к кротости и смирению. Облаченные в златотканые одежды наставники в своих проповедях приводили примеры жертвенного служения Божьих угодников далекого прошлого, упрекали прихожан в скаредности, в несоблюдении постов и полуголодные слушатели, преследуемые мыслями о хлебе насущном, чувствовали себя неисправимыми грешниками, недостойными Божьих милостей.

Общество, некогда допустившее насилие над собой международной террористической организации, выстроенной по законам тоталитарной секты, оказалось перед реальной угрозой потери своей исторической перспективы. В начале XX в огромная страна находилась на подъеме, накопив колоссальные творческие силы, и тяжелые утраты, вызванные Первой мировой и гражданской войнами, а также утраты, понесенные обществом вследствие перманентного «красного террора», который уничтожал или пожизненно изгонял за границу наиболее дееспособных, плодоносных людей, — все эти потери никем тогда не ощущались как невосполнимые. Россия неизменно виделась ее насельникам даже не страной или империей, а настоящим континентом с неисчерпаемыми ресурсами. Ведь кошмар окружающей действительности не помешал сложиться так называемому «русскому авангарду» в самостоятельное направление в изобразительном искусстве. Идеи освоения космоса, несмотря на свою кажущуюся фантастичность, волновали воображение многих молодых конструкторов, и мы хорошо знаем, как эти идеи со временем воплотились в жизнь. В то же самое время русский эмигрант Зворыкин подарил Америке главное техническое чудо XX столетия — телевизор, а Рерих благодаря своим несравненным картинам явил миру неподвластную времени магическую красоту Гималаев. Впрочем, об этом уже говорилось в эссе.

Устойчивая тенденция к понижению психического уровня всего общества, начавшаяся с 1917 года, не могла не сказаться на деградации интеллектуального слоя. Но эта деградация не была столь очевидна в те далекие годы, а если кем-то и осознавалась в советизированной России, то тотчас же расценивалась вольными или невольными слушателями «провидца», как клевета и очернительство. В канун февральской революции адепты тоталитарной секты именуемой, как партия большевиков, были всего лишь незримой бациллой на фоне народонаселения империи, а в дни вооруженного захвата власти в октябре уже представляли собой довольно внушительную армию численностью в четверть миллиона человек. В годы гражданской войны эта партия измерялась двумя миллионами и непрерывно продолжала расти. И все равно на фоне общества выглядела лишь жуткой правящей верхушкой, залившей кровью всю русскую землю. Но миллионы русских людей, традиционно составлявших основу общества, стремительно исчезали с лица земли от моров и глада, от репрессий и прочих лишений. А их заменяли воспитанники детских колоний и детских коммун забывшие свои первоначальные имена данные им при крещении, не говоря уже о своих родителях. Если экзекуторы, каратели, агитаторы и пропагандисты постоянно множились числом, потому что давали обильное потомство, то насилуемое жестокой властью население быстро атомизировалось на нуклеарные и осколочные семьи. Шаг за шагом, год за годом даже тупых побеждали-пожирали еще более тупые люди, мало чего умеющие делать, но научившиеся любого человека согнуть в бараний рог по первому приказу своего командира-атамана…И вот когда СССР развалился, то в стране каким-то чудом сохранились лишь редкие единицы, способные в мельтешение событий рассмотреть характер перемен и последствия этих перемен.

Все мы прекрасно видели по телевизору как «затаптывали» невыразимым шумом выступления академика Сахарова в Думе, как настойчиво именовали Солженицына то предателем, то агентом международного влияния. И вот к десятым годам XXI века в стране практически окончательно повывелись люди крупного калибра, осталась одна мелкота или гопота. Повторюсь, спасительным было лишь то, что общество не понимало своего жалкого состояния, степени своей погруженности в трясину безмозглости и невежества. К тому времени все эти банкиры, командиры силовых структур, сенаторы и чиновники, руководители СМИ и госкорпораций сплошь являлись потомками людей, так или иначе причастных в сталинскую эпоху к возведению церкви красного дьявола. Для них естественнее естественного были чугуно-литейные идолы «вождя мирового пролетариата», высящиеся на площадях всех российских городов, и сама Красная площадь с мавзолеем в центре по-прежнему виделась им «каменной иконой столицы». По-прежнему сотрудники ФСБ торжественно отмечали юбилеи образования ЧК и чеканили соответствующие медали для своих сотрудников. А дипломатический корпус в Троцком видел своего родоначальника. И даже союз кинематографистов отмечал день своего рождения, совпадающий с днем национализации большевиками в 1918 году всех частных киностудий.

За годы советской власти население Москвы полностью обновилось: от носителей былых традиций, культурных ценностей не осталось практически никого. А если и остались какие-то семьи или неприкаянные одиночки, то они предпочитали жить отъединено, никак не принимая участия в советских праздниках и в очередных громокипящих победах марксисткой идеологии. В разные периоды торжества этой идеологии, неуклонно множащуюся когорту советских начальников называли «какоскратией» (Ильин), «троглодитами» (Солоневич), «быдлом» (Солженицын), «болотом» (А. Кончаловский), но оскотинившиеся люди, «кваки» и «жабуляки» были неуязвимы для уничижительных эпитетов и презрительных характеристик. Они гордились своими постами, должностями, званиями, наградами; даже своей пошлостью в поведении и своей неизбывной одномерностью в мышлении гордились.

И в годы перестройки они находили массу предлогов и поводов, чтобы прекратить «нападки» на ленинизм, на сталинизм, на этатизм. Ведь благодаря этим «измам» их отцы и деды из полного ничтожества стремительно возрастали в государственных мужей и ответственных партийных работников, в командиров полков и дивизий, в директоров фабрик и заводов или хотя бы Домов культуры, в народных поэтов и артистов, в редакторов газет и журналов, неустанно вещающих о том, что «близится эра светлых годов». Удивительно безынициативный, нетворческий, невежественный слой деятельных кретинов болотной ряской накрыл все общество. Порой в этой ряске образовывались крохотные «оконца» и в них отражалась небесная лазурь, но такие явления были редки, фрагментарны и не меняли общей картины.

Да, в начале нового века стране действительно очень и очень повезло благодаря длительному, устойчивому росту цен на энергоносители. Однако, сотни миллиардов в твердой валюте пошли отнюдь не на создание и успешное функционирование инновационных центров, дееспособной рыночной инфраструктуры, на программы переобучения всего общества и в первую очередь вузовских профессоров и преподавателей, а также муниципальных, региональных и федеральных чиновников, а растратились на строительство дорогостоящих зданий для государственных учреждений, правлений фондов и корпораций. Сначала бизнесмены, а вслед за ними депутаты и сенаторы, руководители естественных монополий, министры и чиновники рангом пониже стали охотно скупать в мировых столицах элитную недвижимость и антиквариат.

Региональная политика жадных москвичей постепенно привела к тому, что уровень жизни в некоторых субъектах федерации стал совпадать с уровнем жизни стран экваториальной Африки, а количество аэропортов в стране сократилось почти на порядок. За то рос в столичных аэропортах пассажиропоток, состоящий из лиц, стремившихся отдохнуть и развлечься заграницей. Достижение европейских стандартов качества жизни стало навязчивой идеей для большинства москвичей. Может быть, именно в этом и заключалась таинственная национальная идея, столь необходимая, по мнению кремлевских завсегдатаев для развития всего общества?

Все бывшие сателлиты СССР в Европе, а также все бывшие союзные республики переживали сложный и затяжной переход от тоталитарной формы правления к выборной демократии, от абсолютного доминирования в экономике госсобственности к многоукладной, рыночной экономике. Жители бывшей ГДР, находившиеся 40 лет под пятой коммунизма, никак не могли сравняться по производительности труда со своими соотечественниками из западных земель Германии. «Восточные» немцы получали огромные инвестиции от своего федерального правительства, от крупных частных банков и корпораций, старательно переобучались и перепрофилировали свои предприятия. Но что-то неявное, распыленное то ли в воздухе, то ли растворенное в их крови мешало бывшим строителям социализма в ГДР достичь уровня жизни соотечественников из западных земель. Разучились вести свои хозяйства и прибалты и украинцы и грузины. Повсеместно в бывших союзных республиках ощущался голод на управленцев, умеющих увязывать локальные процессы в пучки тенденций, и способных предвидеть воздействия наиболее влиятельных тенденций на экономику, политику, культуру и миграционные потоки. Многие люди по-прежнему болезненно бились о незримые средостения некогда возведенные марксистским режимом, страдали от своей беспомощности или от взращенной былыми инструкторами-кураторами болезненной подозрительности, или от неуемной агрессивности в своем поведении. Стремление пылких энтузиастов — сепаратистов, тщившихся перелицевать всю жизнь в своих республиках заново, порождало бесконечные и жаркие дебаты в парламентах, гасло в разливах нищеты, охватившей широкие социальные слои. Многие подавались на заработки в более благополучные европейские страны, но могли там заниматься лишь низко квалифицированным трудом, считались людьми «второго сорта». И справедливо обвиняли в своей не конкурентоспособности на европейских рынках труда советскую систему образования и воспитания, под сенью которой прошло детство и юность миллионов людей, обнаруживших свою полную никчемность.

Москва в глазах жителей бывших союзных республик превращалась в глубинный источник всех их бед и несчастий, в некоего монстра, лишившего целые народы навыков самостоятельной жизни. И Москва для подобных неприязненных полемических выпадов и воззрений давала все новые поводы. Вместо того, чтобы вступить со своими бывшими союзниками в конструктивный диалог, высокопоставленные российские чиновники тяготели к более тесному общению с влиятельными особами экономически развитых стран, а когда у ближних соседей происходил очередной политический катаклизм, бренчали оружием, а иногда и открыто применяли его, вразумляя братьев своих меньших.

Бывают такие межеумочные ситуации, когда намерения декларируются, но по каким-то не вполне понятным причинам не выполняются или когда люди расселись в самолете, а тот почему-то не взлетает и у истомившихся пассажиров начинает крепнуть тревожное подозрение, что полет совсем не состоится. Так обстояло и с перестройкой внутри России, и с переконфигурацией политического пространства вокруг нее. Богоборческие марксистские праздники парадоксальным образом ужились с православными, а возникающие молодежные организации могли называться как угодно, но по своей организационной структуре сильно напоминали комсомольские. На окраинах бывшего СССР нередко происходили стычки между противоборствующими сторонами, неуклюже пытающимися обустроить жизнь на своих территориях по новым правилам. И обязательно появлялись в местах конфликтов миротворческие силы, присланные из Москвы, стремившиеся выполнить добрососедский или интернациональный долг, либо защитить национальные интересы России.

В десятые годы XXI века, подытоживающие столетие торжества мракобесия и лжи, стал исподволь разворачиваться новый этап трагедии русского народа. Если в первоначальные годы утверждения губительного марксистского режима в России первенствовали евреи, пылающие вековечными обидами ко всему величественному и благородному, то затем, благодаря усилиям агитпропа к ним стали примыкать и лица из местного населения, привыкшие следовать за теми, кто в силе, а чуть позже в бурный поток преобразований влились воспитанники коммун, колоний и детских домов, напрочь оторванных от русской истории. После Второй мировой войны миллионы людей находились под большим впечатлением от победы советского режима над фашистской Германией и социальная база сочувствующих этому режиму значительно расширилась и окрепла. А к началу нового века и нового тысячелетия носители русского сознания и русской культуры просто вымерли уже не от репрессий, а в связи со своим преклонным возрастом. Те же, кто еще оставался в живых, раздробились на маргинальные группки.

И сначала в ближнем зарубежье, а затем и в дальнем стало складываться впечатление, что русским вообще свойственно быть «быдлой» или быть экзекуторами, карателями — злобной, грубой силой, стремящейся подмять под себя все прекрасное и задушить все свободное и независимое. Москва, несмотря на свой яркий «прикид», опять возвращала себе сомнительный титул центра мировой энтропии. Многие влиятельные зарубежные политики, уже не прикрываясь дипломатическими формулировками, стали утверждать, что, раз русские оказались не в силах изжить наследие марксизма-ленинизма-сталинизма, то они обречены жить в «медвежьем углу» и следует как можно дальше дистанцироваться от них или отгородиться каким-нибудь санитарным коридором.

Да, качества и свойства адептов тоталитарной секты большевиков больше подходили к упырям и вурдалакам, нежели к людям, и подавляющее большинство населения бывшей Российской империи испытывало к ним вполне естественное отвращение. Но с течением времени эти омерзительные качества становились все более привычными, к ним притерпелись, тем более, что любые проявления свободной и вдохновенной личности беспощадно вытаптывались. Стремление к свободе приравнивалось к маниакальному психозу, а наличие таланта, побуждающего человека к дерзновенной созидательной деятельности стало синонимом личного несчастья и неизбежных невзгод. И вот столетие спустя столь неприглядный образ какоскратов и троглодитов, кваков и жабуляков, присущий наиболее активным «преобразователям мира», уже начал проецироваться на весь русский народ, который продолжал бережно хранить мумию величайшего из злодеев на своей главной площади. Никто не заставлял тысячи обывателей выходить на митинги с требованием придать Сталину ореол святости. Миллионы людей кручинились и тосковали по поводу утраты безмерно деспотичного тоталитарного режима. Не осталось в обществе мудрецов и смельчаков, способных быть «совестью нации», за то в избытке шустрили плуты и прохвосты, мошенники и жулики.

Не дождавшиеся позитивных перемен в России, народы ближнего зарубежья стали стаскивать или сталкивать с постаментов памятники и бюсты наиболее видных марксистов, приравнивая их к врагам всего рода человеческого. Заодно принялись крушить и монументы, воздвигнутые в честь советских солдат — победителей нацизма. Стали устраивать демонстрации под стенами российских посольств, выкрикивать оскорбления в адрес не только начальников в Москве, но и в адрес всего русского народа. И поделом всем нам за нашу неповоротливость и наше угрюмое молчание. Мы предпочитаем сетовать на происки внешних врагов, но не хотим признавать того, что более не излучаем свет миру, не дарим ему какие-то восхитительные открытия и свершения, но стали очень охочи до гневных угроз и яростных обличений всех тех, кто давно не с нами и кто настроился против нас.