Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

xiv.

[Год 1263. Август, 16; Шестой час.]

- Судей, судей прошу я; в судьях нельзя отказать обвиняемому.

--A. Дюма. Граф Монте-Кристо.

- Негодяй!

С этим было трудно спорить, поэтому я и не спорил, тем самым давая Гвидо полный карт-бланш на оскорбления отсутствующих в данный момент стражников, чем он и пользовался, расхаживая по уже знакомой нам камере. Готов поспорить, что перед его глазами сейчас излишне подробная сцена ареста его Паолы.

- Мерзавец!.. Да все они мерзавацы!

Впрочем, камера знакома только мне. Гвидо, хотя уже и умирал здесь однажды, ничего об этом не помнил. А я помнил. И того гада, который вырубил меня, и вот этого самого пацана, тихо истекшего кровью, с мутными холодной, смертной мутью глазами. Я сидел на полу и мрачно наблюдал за перемещениями сокамерника.

- Змеиное отродье!

Это уж к бабке не ходи. А еще - сын шакала и порождение ехидны. Да. В высшей степени неприятные люди оказались. Крайне грубые и навязчиво гостеприимные. Что, в сочетании со вспыльчивыми характерами и поголовной склонностью к агрессии, делало их компанию очень мало привлекательной и вызывало острое желание как можно скорее их покинуть. Вот только жаль, что никак не придумывалось - как. Маленькое оконце забрано толстой решеткой, стены кирпичные, пол каменный. Дверь дубовая. Плазмоган бы мне, дырку в ней прожечь, так нету его, плазмогана. Ножовки по металлу, чтобы перепилить решетку, опять же нет. Времени, как у Монте-Кристо, на подкоп за пределы города, боюсь, тоже не дадут. То, что нет таких тюрем, из которых нельзя сбежать, я слышал. Как и то, что каждый заключенный должен с самой первой секунды думать о том, как дать дёру и рано или поздно шанс появится. Но вот так сходу отсюда ноги, похоже, не сделаешь.

- Нет, как они обращались с женщинами! - Гвидо в сердцах стукнул кулаком по стене. Стена Барджелло была толстой, холодной, и равнодушной к душевным и физическим страданиям молодого узника, и не отозвалась даже глухим звуком. Гвидо резко развернулся, взмахнув полами сюркотто, и пошел на следующий круг. А ведь сюркотто у него не чета моему. Мое было скорее простой накидкой невнятно-коричневого цвета, а у него - благородного темно-красного сукна, да еще на подкладке и с вышитым воротником. Сейчас-то грязное и подранное после драк, но изначально... Одежда тут достаточно дорога, а хорошая одежда так тем более. Ее берегут, холят и лелеют. А Гвидо, получается, все равно как тройку от Армани на повседневку носит. То ли он сам из крутой семьи, то ли хозяин печется о своем имидже. Это я все давно заметил, да только досуга подумать на эту тему как-то не выпадало.

- Ну уж нет, такое обращение с нашими женщинами прощать нельзя! Я им этого так не оставлю!

О как! Уже с "нашими женщинами"! Интересно-то как. И все же...

- Гвидо, из какой ты семьи? - по местному так и звучит почти дословно: "как твоя фамилия?"

- Медичи...

Ох, епрст! Тудыть его в качель!

Впрочем, парень ответил с некоторым удивлением, это да, но без особой какой-то там чванливой заносчивости, да и особой гордости в тоне я тоже не услышал. Черт. Вот всю жизнь я, оказывается, занимался не тем. И средневековую историю не изучал, и в фехтовальную секцию не ходил. Теперь и на мечах драться не умею, и вошли ли уже Медичи в силу не знаю. А ведь это важно - знать, как с ним обращаться. Удивиться он мог как от того, что я до сих пор не понял, какой великой чести удостоился, так и от того, что кто-то вообще интересуется таким незначительным фактом. В первом случае это попахивает оскорблением отпрыска благородного рода со всеми вытекающими. И на будущее, если Гвидо из тех Медичи, которые те самые Медичи, знакомство с ним может быть куда важнее и полезнее, чем с семьей Марии. В этом случае, ради выяснения его социального положения, не грех после и на возрождение слетать. А без этого никак, ведь вытягивая из него подробности, я и сам спалюсь по полной. Марию с Паолой, конечно, жаль, но если Лоренца погибла, то я все равно рестартну эту гребаную реальность. Пусть даже она и знать обо мне не будет, но я буду в той реальности, где девчушка жива, хотите вы этого, или нет. Но, скорее всего, об этом думать пока рано: ни о судьбе Лоренцы, ни о Марии с Паолой, мне не известно, а ведь я, в отличие от Гвидо, хотя бы в полном сознании был, когда нас сюда доставили. Всех, даже Лоренцу, что внушало надежду, что малая была еще жива, хоть и без сознания. Да и Гвидо, скорее всего, не мажористый олигарчонок. Он же сам, помнится, говорил что-то о том, что чуть не загремел в подмастерье по коммерческой линии, но, типа, повезло. Но выяснить его, конечно, стоит.

- Это из каких же Медичи?

- Так... э-э... - парень очевидно растерялся подобному вопросу. В принципе, уже все ясно. Дальше можно не спрашивать. - А ты многих, что ли, знаешь?

- Ну, не многих, конечно, - я стянул с себя сюрко-накидку и, свернув, подложил себе под задницу. Заманало уже сидеть на холодном. В этот раз тут даже сена на каменный пол не бросили. Так и простатит заработать можно. Лучше уж немного туловищем померзнуть. Гвидо хорошо. Он возмущен, возбужден, и потому бегает. - Так, слышал краем уха о каких-то Медичи из Рима. Еще, вроде, были некие Медичи с севера, чуть ли не из Франции. Не твои предки, часом?

- Не, - мотнул тот головой. - Хотя не знаю. Не слышал ни о ком в Риме. И отец, и дядьки, все в Сан-Лоренцо ломбарды и лавки держат. И до них так было. Там мы и живем. А уж когда мои предки в Фиренце поселились - Бог весть.

- Богатый район.

- Не бедный. - согласился он.

- Так у вас династия, получается, - продолжал провоцировать я. Гвидо пожал плечами.

- Ну, да. Насколько я знаю, все в роду были ростовщики или торговцы.

- Так а как же ты...

- Мне повезло, - перебил он мой вопрос. - Судьба свела меня с Лапо. - и, заметив мой взгляд, пояснил, - Лапо дельи Уберти, сын мессера дельи Уберти.

- Черт подери! - я вскочил на ноги.

- Что такое? - нахмурился Гвидо, видимо посчитав мое поведение оскорбительным, в свете только что произнесенного имени.

- Да нет, ничего, извини... просто совсем забыл... голова дырявая. Ты продолжай, я слушаю. - тем временем, матерясь про себя на себя и свой склероз, я нашарил лично изобретенный карман в котте и записку в нем. Ту самую, экспроприированную у ночного не пойми кого. Нас ведь особо-то и не обыскивали. Не то время. Если на поясе нет кошеля и руки пусты, значит искать больше нечего, поскольку кроме кошелей и сумок типа "сидор", другого способа хранения переносимых вещей одним человеком тут пока не знают. Ну, разве за пояс засунуть. Но пояса с нас сняли и кошель с деньгами отобрали. А вот кармана снаружи не видно. Так что записка, а точнее, послание, к счастью, осталось при мне:

"Возлюбленный брат наш Никколозо,

Надлежит вам в кратчайший срок, а весьма желательно

сегодня, найти и доставить для дознания слугу и приспешника

богомерзкого врага нашего, крещеного Маненте, также

известного как Фарината Уберти. Слуги же имя Ружеро

Понтини. Сей есть отрок лет одиннадцати или двенадцати,

росту для его лет весьма высокого, сложения худощавого,

но не тощ, волосы короткие, прямые, темно-русого цвету,

а глаза серые. Нос прям и костист, лоб высок, лицо скуласто

и угловато, подбородок же тверд. Лицо его тем еще приметно,

что носит следы сильного ожога и до сих пор красно с левой

стороны, что и издалека видно. Отрока сего следует изловить,

но вреда нисколько не причинять, а наипаче следить, чтобы

жизни не лишился. Если же кто будет в его сопровождении, то,

по возможности, следует также изловить. А если нет, то

Бог вас простит, но свидетелей поимки упомянутого Ружеро

Понтини, кои могут донести Уберти, остаться не должно.

Просим вас со всей смиренностью отложить остальное, но

нисколько с этим делом не мешкать, а приступить немедленно.

Столь важно дело сие, что сам Понтифик дарует вас

своим благословением ни в чем при поимке упомянутого

Ружеро Понтини себя и доверенных людей ваших не

ограничивать, все прегрешения с вас снимает, и заступничество

твердо обещает. Мести же Фаринаты Уберти не бойтесь. Если

сделаете все твердо и решительно, то будет успешно

предприятие наше, к вящей славе Господней, а врагам

смерть. Если же колебаться и слабость в душе лелеять,

то вскорости враги совсем одолеют, и тогда не будет нам

всем места в Фиренце, а то и по всей Италии. Пойманного же

следует доставить к верным братьям нашим, специально

для этого дела прибывшим из Равенны, бр. Альфонсо и

бр. Бартоломео, кои будут молиться за вас и ожидать

в известном вам месте.

Антонио Мазо."

-... Отец тогда собрал своих братьев и сыновей и отправился к мессеру Уберти во дворец, - пока я читал, Гвидо рассказывал историю своего знакомства с сыном мессера Фаринаты, случившегося на следующий день после того, как гибеллины вошли в город. Тогда, почти три года назад, их семейство оказалось первым из цеха Камбио, поддержавшим победителей. В те, первые, после победы, дни победители особым гуманизмом не страдали и многие из со-цеховиков Джузеппе Медичи, убеждённые гвельфы, оказались либо убиты, либо изгнаны из города. Ушлый папик Гвидо не только сохранил жизнь и избежал полной конфискации, он ещё пролез в первые финансисты, обзавёлся нужными связями и пристроил младшенького. Все цеха практически в полном составе стояли за гвельфов, так что ход Джузеппе, папы Гвидо, в резко изменившемся политическом раскладе сразу сделал его фаворитом на финансовом рынке. Кто успел, как говорится. Мне это особо интересно не было. Как вдохновенно денежные мешки любят покрывающую их власть и в какой позе обычно отдаются я и сам мог рассказать, так что слушал я краем уха. Гораздо интереснее было содержание письма. Удачно я, однако, с карманом подсуетился. Вовремя. Сложив накидку вчетверо, я вновь уселся, привалившись спиной к стене. От стены несло холодом, но усталость давала о себе знать все отчетливей. Поспать бы. Но тут спать - только пневмонию подхватить. Лучше уж подумаем. Тем более, есть о чем. Первое, что бросается в глаза, это что инквизиция знает меня в лицо. И дело мое на личном контроле у какой-то шишки. Попутно выясняется, что инквизиция выполняет гораздо больше функций, чем думает мессер дельи Уберти и даже больше, чем думал я сам. Не только слежка и дознание, так сказать, разведка и контрразведка церкви, но и активный инструмент, а может, и игрок на политической сцене. "Мы" и "нас" относится, скорее всего, ко всей церкви, но история знает немало примеров того, как многознающие главы тайных служб либо их кураторы смещали наследственных или демократически избранных правителей и занимали их места. Неприятное это доказательство моей важности. Надеюсь, Фаринату это прошибет. Специально из Равенны... фиг знает, что за Равенна такая, но звучит как "прямо из Центрального Управления", или "они от Самогò...". Почему тогда меня ни разу к "Самомý" не отвезли? Ответ очевиден: сотрудничество мое никому не нужно, информация от меня важна, но одноразова и может быть легко передана другому лицу и затем воспроизведена без моего участия, так что как ни колись на допросах, а выжить у меня, если попадусь - а я попался - шансов никаких. Плохо то, что ценность моей тушки до того, как я все выложу, так велика, что даже царапать ее не рекомендуется. Так что "лучше умереть" (в моем случае не бравада, а совсем наоборот) это легче сказать, чем сделать. Как-то надо с попаданием в лапы инквизиции завязывать. Самоубийство это первое, что приходит на ум, да и не в первый раз. Вот только самому себе ткнуть ножом или мечом в живот мне так и не хватало духу, пока не становилось слишком поздно. Я покосился на Гвидо. Тот последовал моему примеру и, подложив под задницу свое некогда роскошное сюркотто, уселся на пол. Рот он не закрыл ни на минуту, продолжая свой эпос:

- ... Но тут уж я оказался сильнее. Еще бы! Я к тому времени уже полгода как помогал старшему брату вести записи и считал будь здоров как. Хоть до тысячи. Отец сам говорил, что я лучше, чем любой из старших братьев и дело будет мне оставлять. Да. А мессер дельи Уберти как узнал, так тут же сказал отцу, что берет меня в компаньоны его сыну. Отцу-то не очень хотелось терять работника из дому, да к тому же наследника, ругался дома страшно, всех побил - и мать, и служанок, да делать нечего, согласился. Вот так мне и повезло. Лапо наверняка на следующий год рыцарем станет. А там... - он замялся, глаза затуманились.

- Понятно. А там и тебя подтянет и станешь ты не продолжателем ростовщического, а основателем уже рыцарского рода Медичи. Ага?

- Ну...

Вы поглядите: рожа сияет, взгляд мечтательный... Наивный пипл. Я не я, если тебя просто не оставили в качестве заложника, парень. Чтобы ушлый финансист не передумал и не кинулся в другую крайность, не подался назад, к своим. Предавший раз... А вот папик твой, перебежчик шустрый, скорее всего, это дело сразу просек, оттого и психовал.

- А чего ты так от банковского дела-то бежал?

- Ты, что ли, не бежал бы... - буркнул он. Фиг его знает, парень, фиг его знает... Уже давно мне не хочется бегать от денег. Даже как-то наоборот. Оно, конечно, неприятно, что чаще всего чтоб у тебя завелись не просто денежные знаки, а именно Деньги, надо или воровать, или предавать. Кидать, подставлять, унижаться, изворачиваться... И уж почти наверняка надо врать. Всем и всегда. Исключений почти не бывает. Это, конечно, минусы. Но, боги мои, сколько же плюсов... Но не спорить же с ребенком. Однако этот романтик может в спину и не ударить, сволочь. А ведь именно такого мне и надо бы в спутники, пока с инквизицией не разберусь. Чтоб зарезал мастерски, само собой. И что делать? Резко перестать быть единственным обладателем неких бесценных сведений? А как это сделать, если я и сам не знаю, что именно я знаю?

Мои размышления прервали глухие звуки, как ладонью по подушке, перемежающиеся вскриками. Слышно было еле-еле, однако что голос женский это точно. Гвидо тоже услышал, вскочил и с проклятиями бросился к двери. Я закрыл глаза и постарался успокоить внезапно заколотившееся сердце. Во-первых, нечего дергаться. Вряд ли мы единственные узники этого веселого местечка, и вряд ли Мария, Паола и Лоренца единственные женщины тут. Во-вторых, не они главные персонажи на этом праздничном шоу, так что у местных садистов нет никакого смысла начинать с них. А потому скорее всего мучают не наших женщин. Не то, чтобы других не жалко. Просто есть еще в-третьих: все равно криками, проклятиями, и колочением в запертую дверь сделать ничего путного нельзя. Вот в морду получить - это запросто. В этом я имел случай убедиться. Но от этого никому легче не станет.

Вскрики сменились отчаянным протяжным воплем, закончившимся чем-то совсем уже жутким, словно жертва одновременно и захлебывалась, и задыхалась, продолжая пытаться кричать. Гвидо осатанело пинал дверь. Хорошо, его ор практически заглушал все остальное. Мне тоже хотелось орать и что-то делать. Ни хрена не помогало мое самовнушение.

Суки.

Уроды.

Вот если бы точно знать, что это просто игра какая-то, что все - не настоящее. Не знаю, правда, что бы это изменило. Мое отношение к Марии? К девчонкам? К Гвидо? К обуревшим от безнаказанности и крови подонкам? Уже вряд ли. Они все для меня такие же реальные, как Мишаня, которого я знал ещё с института, со второго курса; как Толик, наш временами сильно поддающий, но бессменный техник; как Вовчик, программер, самый молодой из нашей гоп-компании, но с которым тоже уже немало и выпито и... и вообще. Как Маришка, наконец, последние годы, к сожалению, не без моей помощи мутировавшая в "грымзу натуральную". Это не считая подлого и вороватого начальства, тихого соседа-филателиста, изредка заглядывавшего к нам на чай со своим медом, таких же горемык дачников-бюджетников, вместо летнего отдыха обеспечивающих себе относительно сытные зимы, зловредных автобусных старушек, автомеханика Колю, которому я одному доверял свою бэшку, и сотен и тысяч остальных людей, с которыми надолго или мимолетно сводила меня жизнь. Все они, и там, и здесь, из плоти и крови на ощупь... Как бы вот мне, следуя совету голоса в голове, "обратиться к администрации", которая тут такое наворотила и высказать вслух всё, что я о них думаю? Ну, ладно, ладно... Погорячился. Делать я этого, конечно, не стану. Главным образом потому, что не верю, что это поможет, даже если меня слушают. Слушают - не значит слушаются. Но есть и другое соображение. Судя по сценарию и антуражу, излишним гуманизмом создатели этой реальности, какой бы она ни была, не отличаются. И если я начну бузить, то неизвестно, чем это для меня самого кончится. Может, просто жизнь зело осложнится, а может, и вообще очередного возрождения не случится. Сотрут ненужный персонаж. Я, по ходу, и так ошибка. Сбой в программе. Я либо вообще сюда попасть не должен был, либо не сохранить память о жизни ТАМ. Про возрождения - не знаю. Скорее всего тоже память должна потираться. Мне бы не светить этим. Не надо нарываться на грубости. Так что пока, независимо от моего отношения к творцу этого всего, буду вести себя как кореец: вежливо улыбаться и молчать. Или даже как китаец: улыбаться кланяясь и терпеливо ждать, когда будешь смеяться в лицо склонённым врагам. Не будем забывать: какая бы ни была подоплёка у происходящего, у меня изначально огромное преимущество перед местными. Я, если непредвзято, вообще читер, играющий в god mode. Вроде как жаловаться грех. К тому же вряд ли у остальных - неважно, людей или персонажей - есть мои возможности, как, например, узнать реальное к тебе отношение, или задействовать смертоубийственную способность, ну и так далее. Я даже не исключено, что - тфу-тфу-тфу! - и магией когда-нибудь смогу овладеть. Так что ныть, что тут всё плохо я не буду. Плохо - что обижают МОИХ. Вот, что плохо. Плохо, что я пока не придумал, как это исправить. Но, может, именно это от меня и ожидается - суметь изменить? Вдруг здесь всё не как в прошлом мире, где всё было неясно и неочевидно и без попа не разберёшься, а по ускоренной программе: сделал - и тут же получи плюс или минус к карме, да и карма работает на коротких, так сказать, дистанциях. Не потом в следующей жизни, а тоже - здесь и сейчас. Сразу. И всё предельно чётко, без нужды в толкованиях: что морально, а что орально. Это же ведь даже хорошо. Просто я ещё не привык. Всё живу прежними представлениями, что и понятно, вобщем. Но лучше привыкать начать. Лучше перестать искать различия между жизнями и напоминать себе о нереальности окружающего. Когда-нибудь это может привести к нехорошему в самый неподходящий момент. Поэтому надо, во-первых, действовать, меняя мир к лучшему (то есть, привести его в более удобное для меня состояние), а во-вторых надо бы перенастроить кое что в интерфейсе так, чтобы поменьше напоминаний об изнанке реальности было. Хотя бы пока не привыкну. И никаких оповещений и прочего без моего собственного запроса. Да и лазить туда, пожалуй, вообще не буду, в "меню" это.

Женщина продолжала кричать. Если бы я сам не побывал в руках у искусных братьев Альфонсо и Бартоломео, я бы и не поверил, как невероятно долго и отчаянно может кричать человек. Когда кажется, что уже из последних сил, и после этого у измождённого тела их не достанет даже на слабый стон. Но вытягивается кость из сустава, рвутся связки, и снова кричишь, и снова из последних сил, почти теряя сознание. Но если палач и даст передышку, то только краткую, чтобы инквизитор мог задать вопрос. Испытуемый не должен долго отдыхать от боли. И что бы ты ни сказал, пытка продолжится. Боль должна быть непрерывной, чтобы как можно скорее избавить испытуемого от ненужных иллюзий, от несбыточных надежд, от воспоминаний о прежней жизни, от прежних привязанностей, обещаний, клятв, верности, чести, пока всё на свете, кроме одной минуты без боли не потеряет всякое значение...

Я открыл глаза потому, что колочение и проклятия прекратились. Гвидо сидел у двери, раскачиваясь и зажав голову руками. Всё у них тут на поверхности: любовь, ненависть, отчаяние. Не стесняются люди своих эмоций. Может, так и надо. Правда, жизнь это никому тут не продлевает.

Разговаривать больше не хотелось ни мне, ни Гвидо. Женщина кричала почти беспрерывно. Уже маленький квадратик света от окна перебрался с одной стены на другую, а крики не замолкали. На Гвидо было страшно смотреть. Я через пытки прошёл сам, потому сочувствия и эмоций было меньше, и то хотелось головой о стену шарахнуться. Могу себе представить, каково парнишке. Да ещё не зная, кто там так кричит - может, и Паола - и что с ней делают. Когда всё стихло, стало ещё хуже. Просто кричать она перестала так, что... вобщем, те звуки, которые мы слышали напоследок, рисовали в воображении совсем уж не оптимистическую картину.

Плохо то, что женщин тут, пытая, не насилуют. Парадоксально звучит? Ну да. Только когда живьём дробят суставы в тисках, когда слышишь треск своих ломающихся костей... Не знаю. Я ради только перерыва в таком процессе, если честно, был бы готов на любое изнасилование. И плевать, кто и что об этом думает. Желающих повыпячивать свою гордую честь - прошу сначала на дыбу, хотя бы только на пару дней, без сна и отдыха.

Так вот, женщин тут, к сожалению, не насилуют, а пытают. Причём пытают ещё более жестоко, чем мужчин. Уже даже не столько чтобы выпытать что-то, сколько ради самого процесса. Ради поиздеваться. В полном соответствии с законом. Ибо в цивилизованном обществе всё должно быть сделано по закону и все должны закон соблюдать. Пытать и убивать можно. Трахать в процессе - нет. Может, зверства инквизиторов как раз и есть результат такого запрета. Могли бы трахать - так не издевались бы. Думаю, целибат, придуманный религиозно отмороженными извращенцами тому причина. Много ли, на самом деле, надо, чтобы причинить человеку нестерпимую боль? Да одною иголкой можно заменить весь средневековый пыточный инструментарий, ибо воткнутая куда надо игла доставит не меньше ощущений, чем все эти дыбы и испанские сапоги. Я вам так скажу: вся жестокость - от сексуальной неполноценности. Жестокость - первый и основной симптом мозговой формы прогрессирующего злокачественного недотрахеита. Всё насилие - от сексуальной неудовлетворённости. Сексуально удовлетворённый человек - человек умиротворённый и на лице его светится благодушная улыбка, а взгляд его видит невидимое; он находится в абсолютной гармонии со всем Мирозданием. Такой человек познал суть и смысл существования далёких галактик и квазары раскрыли для него свои секреты. Этот человек спокоен и миролюбив. Его душа парит над суетой, вы не достанете его в его безмятежных небесах - он знает цену вечному. Сексуально удовлетворённый человек снисходителен к чужим слабостям и недостаткам. Он познал нирвану и выше таких мелочей. Такому человеку - не до насилия. Ему нет необходимости причинять кому-то боль, чтобы оправдать своё существование. Ему нет необходимости вводить связанной женщине в тело посторонние предметы, чтобы хоть как-то получить моральное удовлетворение. Такой человек не будет придумывать людоедские законы, изобретать зверские религиозные догмы, и не станет начинать войны. И уж совсем точно такой человек не будет никого сутками пытать в подвале.

Нашим, как выразился Гвидо, женщинам, если это происходит с ними, к сожалению, грозит не изнасилование, а продолжительные зверские пытки и смерть.

Ни воды, ни еды нам не давали целый день, что было неприятно, поскольку со жратвой-то хрен с ней, а вот без воды нехорошо даже мне, не говоря уже о Гвидо. Но это, тем не менее, внушало определённые надежды, что долго нас тут держать не собираются. Правда, дальнейшие планы местных силовиков нам вряд ли должны понравиться, но в любом случае они подразумевают перемещение в пространстве, в течении которого что-нибудь может да случиться. Опять же, узнаем, что там с нашими девочками. И если что... Ну, постараюсь заставить их меня грохнуть при попытке к бегству, или при оказании сопротивления.

За мной пришли ближе к вечеру, что было, на мой вкус, слишком уж долго. И это говорило о том, что мои надежды были не беспочвенны. Если бы в Инквизицию, к братьям, так давно бы уже забрали. По крайней мере меня. И письмо о том недвусмысленно говорит: незамедлительно. То есть, как только - так сразу. Личности им выяснять без надобности, так чего бы тянули? Вот то-то. Так что когда дверь открылась, безо всякого лязга и скрежета, кстати, просто засов прошуршал, я почти не сомневался, что мои мытарства на сегодня закончены. Стражники, числом трое, сегодня не отличались особой злобностью.

- Ты, - показал на меня один. - Выходи.

Руки крутить-вязать не стали. Просто пошли один впереди, двое сзади. Шли недалеко: вышли из подвала и несколько шагов по коридору. Первый, не постучав, заглянул в комнату, и что-то сообщил туда. Потом махнул рукой и меня втолкнули в помещение. В этом нешироком, метра четыре, но вытянутом средневековом конференц-зале собралась разномастная и интересная компания. Вернее, две компании, явно разделенные на группы по интересам. На дальнем конце за столом сидело двое облаченных в рясы. Не такие рясы, как привычные на православных попах, но вполне узнаваемый стиль. Не спутаешь. Рядом с ними стояли ещё трое. Один в гражданском прикиде, и двое в нагрудниках и шлемах. Команду соперников представляла четверка полностью укомплектованных рыцарей. Серьёзно. Я ещё тут такого не видел. Не только нагрудники, но и все остальные причиндалы: глубокие, с наносниками, явно не для полицейской службы шлемы под чёрно-жёлтым намётом; кольчуги от шеи до пальцев ног, с налокотниками и наколенниками. Чёрно-желтые, под цвет намётов, сюркотто перевязаны широкими ремнями с мечом и кинжалом. На руках - рукавицы из толстой кожи с металлическими нашлёпками и крагами почти до локтей. Прикид недешёвый, рыцарский, а сюркотто - в шахматную клетку с левой и с половиной чёрного орла с правой стороны - у всех одинаковые, униформенные, что для рыцарей было бы нетипично. Опять же, по городу в таком просто так не ходят даже самые отмороженные вояки.

Что бы тут не происходило, буря-шторм-ураган, жаркие торги, или напряжённые переговоры (а что-то да было, по раскрасневшимся и злым лицам всех присутствующих видно), оно уже завершилось неким результатом. И потому как сюда привели меня, результат был ясен. Партия Уберти взяла этот сет. То-то рясоносцы в мою сторону не смотрят даже.

Один из рыцарей обратился ко мне хриплым голосом:

- Ты Ружеро Понтини?

- Угу, - я кивнул. Он кивнул мне в ответ и оглядел стражников. Те тут же расступились, освобождая проход. Рыцарь повернулся к монахам, словно собираясь что-то сказать, но передумал и молча дал знак рукой нам на выход. Видимо, все слова уже были сказаны. Ну, все да не все. Я ещё свои две копейки не вставил.

- Постойте.

Двинувшиеся было монументы рыцарской славы остановились.

- Что ещё? - сурово нахмурился хриплый. Ко лбу из-под шлема прилипла седая прядь. Усы и борода тоже были с проседью. Немолод уже рыцарь-то.

- Куда меня?..

- К мессеру дельи Уберти.

- А... Хорошо. Тогда тут ещё Гвидо, его тоже надо забрать.

- Кто это ещё?

- Гвидо Медичи, слуга мессера Уберти.

- У нас нет приказа доставить его.

- Мессер Уберти не обязан помнить о том, где находится и что делает каждый из его слуг. Но Гвидо - компаньон и оруженосец сына мессера дельи Уберти, Лапо. Его схватили и держат в плену эти...

- Не схватили, - довольно приятным и хорошо поставленным голосом перебил меня один из монахов, или кто они там. - Не схватили, а арестовали. И не в плену, это же не война, - он усмехнулся. - А под арестом.

Седоусый хрипач задумался. Ну да. Оруженосец младшего сюзерена, как-никак.

- Похоже, надо опять за стряпчим посылать, Матиро. - подал голос один из рыцарей. - Надеюсь, он не успел уйти далеко.

- Может, и не придётся, - встрял я. Взгляды четверых мужчин требовали немедленного пояснения. - На каком основании меня и Гвидо... хм... арестовали?

- Нарушение общественного спокойствия. - Матиро выплёвывал слова с таким презрением, что было ясно: он передразнивал кого-то. - Ещё какая-то чушь...

- Не чушь, - пояснил монах. - А покушение на убийство, бродяжничество и кража.

- И есть чьи-то заявления, показания? - ехидно поинтересовался я. И просчитался.

- А как же? - сладкоголосый поднял со стола несколько листков. - И даже письменные, - он так победно усмехнулся, что я понял: для местной Фемиды это вовсе не было обязательным условием. А уж если письменные есть, ну, то вааще крутяк. Расстрел с последующим выговором гарантирован. - Причем совершённые группой лиц и по предварительному сговору. Так что дело могло быть рассмотрено Капитаном Народа уже завтра. - Ну, точно вышка была бы. Вон и усатый напряжённо засопел. Не так крепки наши позиции, видать.

- А чьи показания, позвольте поинтересоваться? Кто пострадал?

- Обвиняемому это знать ни к чему.

- Почему? - поразился я. Ну действительно: тебя обвиняют в убийстве, но не говорят кого. Виноват в краже, но непонятно у кого. И как защищаться?

- Тайна следствия, - пояснили мне. - Дабы ответчик не задумал мести жалобщику до суда. - Однако логика.

- А почему вы тогда меня отпускаете? Если такие показания? - рыцари за спиной завозились, а Матиро аж крякнул с досады.

- Не подтвердились, - коротко бросил монах. А злоба-то всё-таки прорезалась. И в голосе, и во взгляде на рыцарей.- Обвинения сняты.

- Ну, а раз так, - я повернулся. - Простите, мессер, не знаю вашего благородного имени...

- Матиро ди Тавольи.

- Мессер ди Тавольи, этот человек только что сказал, что обвинения с меня сняты. Но по его словам, нас с Гвидо арестовали по одной и той же причине. Посему, раз невиновен я, то невиновен и он. Следовательно, отпустить следует обоих. Не так ли? Нужен ли тут стряпчий, когда всё так очевидно?

- Похоже на то, отец Козимо. - недобро прищурился Матиро. - Прикажите привести сюда парня, или и впрямь послать за сером Фаренте? Так оно может вам дороже выйти.

Козимо пожевал губу.

- Да, и извинений я ещё не слышал. - добавил я. Кто-то из рыцарей одобрительно хмыкнул, а Козимо с ненавистью бросил стражникам:

- Ведите второго. - его взгляд мне не обещал ничего хорошего. Ну, так ничего хорошего я от вас и не видел.

Гвидо привели буквально через минуту. При виде рыцарей он немедленно приосанился и принял вид гордого петушонка, который точно знает, чьи в курятнике куры. Ну... скоро будут.

- О, мессеры рыцари! Как замечательно! - юный Медичи раскланялся спасителям. - Следует ли понимать так, что мы, наконец, освобождены?

- Похоже, что так, Гвидо. - ответил я за рыцарей. - С появлением настоящих рыцарей, у городской стражи как-то сразу пропали к нам все вопросы. И даже чьи-то письменные показания не пригодились.

Отца Козимо перекосило от ненависти.

- Однако, - растерянно огляделся Гвидо. - Я не вижу здесь наши спутниц. Мессеры...

Мне тоже не хотелось уходить отсюда без девочек. Вот только я... вот именно, сердцем чуял, что это будет непросто.

Рыцари переглянулись. По-моему, мы их начинаем утомлять.

- Мессеры, - продолжал Гвидо. - С нами были спутницы, матрона и две юные девушки, которых схватили вместе с нами, и которых, разумеется, следует немедленно освободить!

Сомнения служивых были понятны: послали за одним, появляется второй, и вот задача начинает усложняться по нарастающей. Никто не любит ни лишних проблем, ни тех, из-за кого они в жизни появляются. Тем более вояки. Поговорка про солдата, сон, и идущую службу, я думаю, и в Месопотамии уже актуальна была. Мне было интересно, а правда ли хоть на... ну, не наполовину, я не такой оптимист, но хоть на 10 процентов, про благородных рыцарей и дамскую честь и про всё такое, из области прекрасных порывов души.

-... беззаконно их мучают и всячески истязают! - закончил тем временем Гвидо свои пламенные обличения. Я заметил, как презрительно усмехался за столом монах, переглянувшись со своими. Что-то тут не то.

- Действительно, мессер ди Тавольи, - повернулся я к седоусому. - Когда нас схватили, мы направлялись ко дворцу мессера дельи Уберти, и в нашем сопровождении находились донна Мария Камби, и её племянницы, Паола и Лоренца. Поскольку обвинения сняты...

- Ну уж нет! - радостно прошипел Козимо. - Тут у тебя ничего не выйдет, ублюдок!

- Попридержите-ка язык, ваше преподобие! - прервал его один из рыцарей помоложе. - И будьте впредь осторожнее! Оскорбляя слугу, вы оскорбляете самого мессера Уберти. Лучше говорите, где женщины, а ещё лучше сразу ведите их сюда, да мы пойдём.

- Умерьте свой благородный гонорок, языкастый юноша! Ни вы, ни ваш хозяин, не в силах ничего сделать ни мне, ни Святой Церкви. Лучше тявкайте на воду! А упомянутые преступницы останутся здесь! Их дело находится в отдельном производстве и никак не пересекается с обвинениями в отношении этих двух юношей. Они арестованы по обвинению в ереси и по законам коммуны Фиренцы и на основании указов Понтифика останутся под юрисдикцией Инквизиции до завершения следствия, после чего, по тем же законам, и будут преданы в руки светского правосудия для приговора и наказания.

Молодой рыцарь было набычился, но Матиро только покачал головой и развернулся к двери, под торжествующим взглядом священников.

Шах и мат. Душа у рыцарей оказалась в наличии. Порывы были. И они даже были прекрасны. Но только не в сторону наших девчонок, до которых им, рыцарям, вобщем-то, особого дела не было. А святошам они действительно сделать ничего не могли.

Знаете, в чём разница между "заорал" и "вскричал"? Правильно. В заряде пафоса на кубический децибел вопля. Я вот, к примеру, в былые времена именно что заорал бы: "э, ты чё, козёл шестерёнчатый, в натуре, опух совсем нах, тля мутированная"?

А вот Гвидо не заорал. Он вскричал:

- Ах, ты подлец!

Глаза Козимо прищурились, но не зло, а, как мне показалось, в радостном предвкушении. Поэтому, не дожидаясь дальнейших глупостей со стороны Гвидо, я подхватил его под руку с одной стороны, а ди Тавольи, мгновенно сориентировавшись, с другой, и мы резво вынесли ругающегося парня за дверь. На улице Гвидо стих и сник и больше не предпринимал попыток вернуться и в одиночку кинуться спасать свою любовь. До дворца Уберти мы дошли в понуром молчании.