Лилия в янтаре. Книга первая. Исход

xix

[Год 1263. Август, 18; Вечеря.]

Тут же ответил ему Приамид Александр боговидный:

"Гектор, ты прав, и бранишь ты меня справедливо и верно.

Душу открою тебе; ты присядь, подожди и послушай:

Я не от гнева совсем, не от злобы на граждан троянских

В спальне сидел до сих пор: я хотел лишь печали предаться.

Нынче ж супруга меня словом мудрым своим убедила

Выйти на битву опять. И теперь уже чувствую сам я:

Лучше сражаться идти. Переменчива к людям победа".

--Гомер. Илиада.

- Тогда ещё между Фиренцей и Сиеной договор был о вечном мире, - в глазах рыцаря, смотрящих сквозь меня и время, плясало пламя светильника, а лицо его было бледно. - Но подеста слали один ультиматум за другим, требовали выдать нас Фиренце. Сиенцы отвечали то более, то менее вежливыми отказами. Но к лету уже стало ясно, что гвельфы вот-вот ударят по Сиене. Они уже жгли и грабили северные контадо, сиенцы же старались как можно дольше избегать войны, ибо перевес был не на их стороне. Не получилось: в июле Сиене прислали перчатку, и тут же, ещё до переговоров, Фиренца начала сбор ополчения. Только потом, уже в августе, назначили сражение на сентябрь. Альдобрандинo не мог выставить более двенадцати - тринадцати тысяч, а фирентийцы вместе с союзниками из Орвието, Лукки, и других гвельфских городов, набрали в ополчение более тридцати. Тогда многие в Сиене стали поговаривать, что надо нас всё-таки выдать, да только остальные понимали, что сбежавшие гибеллины для Фиренцы - это только повод напасть на Сиену, чтобы взять под контроль юг Тосканы и все торговые пути. Синьор послал меня в Неаполь, к Манфреду, за помощью. Его Величество сначала дал восемь сотен немецких рыцарей, да потом ещё полторы тысячи сарацинской конницы из Лючеры подошло. Ещё синьор созвал под свои знамёна всех изгнанных гибеллинов из Фиренцы и других городов, и многие из сиенских дворян тоже встали рядом с нами... Но всё равно нас было намного меньше, около семнадцати тысяч. Тогда синьор придумал посадить на коров и ослов виллан и горожан, обрядить их в накидки, как воинов, и провести вокруг холма среди войска, на виду у фирентийцев. Так сделали три раза, меняя цвета, будто разные отряды идут, и фирентийцы в тот день не решились напасть, простояли лагерем всю ночь...

***

[Год 1260. Июль, 29. Повечерие.]

Гано сбросил меч Бокки со своего и отшагнул назад, подняв левую руку, останавливая бой.

- Всё, дружище. По-моему, достаточно на сегодня, а?

Его напарник покосился в сторону, на балкон дворца Приоров, где стояло три человека, наблюдая за происходившим на площади.

- Нам следует продолжать. Если капитан заметит, что мы не участвуем, у нас будут неприятности. Мне они не нужны.

- Чёрт бы его побрал, этого капитана и всю его братию! - воскликнул Гано, явно не в силах сдержать ярость. - Чёрт бы побрал и подеста, и приоров, и весь этот сброд! Всю эту подзаборную шваль! Почему я, благородный ди Маганца, должен мокнуть тут вместе со всякой мразью, без роду без племени?

Гано ди Маганца, высокий, с резкими чертами лица, подвижный, был несдержанным с детства, это было у них наследственным в семье. Бокка дельи Абати же считал выдержанность признаком зрелости и залогом успеха в обращении с оружием. Он был ровесником Гано, чуть менее тридцати лет отроду, а в этом возрасте юношеская горячность уже неприлична. Бокка был мягче и в чертах лица, и в движениях, и в характере. Не выпуская меча, он оттёр мокрые волосы со лба и покачал головой.

- Твои слова ни к чему, Гано. Все граждане должны участвовать в ежегодных учениях, а при угрозе городу - и еженедельно. Это древний закон.

- Да, но... - Гано не нашёл, что возразить и лишь сплюнул с досады.

- К тому же тебе не помешало бы больше упражняться, - продолжил Бокка. - Твоя защита по-прежнему слабовата.

- Да брось ты! - Гано, всё ещё раздражённый, махнул рукой. - Это против тебя она слабовата, а так весьма хороша, можешь спросить у покойного Тацци. Но против тебя защита у любого будет слабой. Клянусь небесами, кто в Фиренце может с тобой сравниться?.. Но ты посмотри, посмотри только на них!

На погружающейся в сумерки городской площади несколько сот ополченцев отрабатывали приёмы группового боя, пытаясь сохранять строй и порядок при перестроениях. Над каждым отрядом, собранным от приходов сестьер, реяли свои вымпелы; вымпелы объединялись вокруг знамени сестьеры. Командиры отрядов кричали сорванными голосами, тренировка шла третий час и все устали, но недовольный Капитан Войны занятия не прекращал. Успехи горожан были слабые, строй никак не держался и то и дело рассыпался то там, то здесь. До слаженных действий было далеко.

- Какой позор нам, наследникам благородных и славных родов, просто даже находиться тут!

- Говори за себя, - Бокка опустил тренировочный меч, но в ножны его вкладывать не стал. - Мне стыдиться нечего. Закон есть закон. Даже для нас.

- Ты хотел сказать "тем более для нас", - Гано встал рядом с ним и продолжил, понизив голос: - Тем более для нас, благородных дворян, бывших людей чести...

Бокка поморщился: слова Гано были укусами ядовитой гадины - больно ранили, а потом ещё долго отравляли душу. Друг был прав, прав в каждом слове, но признавать это не хотелось.

- Я - не бывший...

- Да брось ты, - остановил его Гано. - Мы ведь в одной лодке. Мы оба, чтобы сохранить жизни своим семьям, согласились принять их условия. Не в этом позор. Что толку было бы в нашей смерти? Наших жён и детей сожгли бы заживо, наши дома разрушили, наши земли отобрали, и наши имена забыли, вот и всё.

Бокка знал, что под этим брезгливым "их" Гано имел ввиду вовсе не потеющих сейчас на площади горожан, в конце концов - это просто безмозглая толпа, всегда идущая туда, куда её поведут. Нет, врагами были хозяева этого тупого и злобного стада. Но тем не менее он невольно передёрнул плечами, глядя на суетящуюся чернь, обряженную кто во что горазд. Пропотевшие стёганные гамбезоны были только на командирах отрядов да на ветеранах предыдущих компаний. Кто-то ещё из горожан, несмотря на недавний закон, наверняка приберёг воинское одеяние для настоящей битвы, явившись на тренировку в обычной одежде, но таких не могло быть много. Наказания в Фиренце даже в мирное время не были мягкими, а уж когда дело доходило до войны то становились и вовсе драконовскими. Над площадью стоял многоголосый ор, состоявший, по преимуществу, из ругани и проклятий. Ругались командиры, у которых других слов уже не находилось; ругались более опытные ополченцы на неумех, не способных выполнить элементарную команду; ругались неумехи, которым доставались тычки и оплеухи от ветеранов. Всем хотелось закончить уже на сегодня и разойтись по домам.

- Им-то, канальям, в этом городе можно всё, - продолжал Гано. - Даже то, за что нас сразу потащат на эшафот.

То, что это было так, его друг знал лучше других. Законы чётко отражали, кто теперь в городе хозяин. Бывшим гибеллинам запретили владеть собственностью, кроме непосредственно домов, их обязали снести башни, чтобы сделать дома беззащитными, их должников освободили от всяческих обязательств а самих "бывших" за просроченную выплату тут же наказывали отрубанием правой руки. "Бывшим" нельзя было образовывать торговых или мануфактурных обществ и объединений, вступать в компании или заключать союзы, за всё это наказанием была смерть. "Бывшие" не могли покидать город более, чем на день, ночёвка за городом приравнивалась к измене. "Бывшие" платили многократно более высокие пошлины и налоги, не могли занимать никаких городских должностей, не могли участвовать в выборах, обязаны были состоять в одном из цехов, и любая жалоба любого горожанина на бывшего гибеллина по любому поводу считалась доказанным обвинением и не требовала расследования. Казнили не всегда, но не проходило дня, чтобы на площади у стены не лилась кровь, не кричали мужчины, не голосили от боли женщины, а то и дети, которым вырывали языки, отрезали уши, или выжигали глаза. Не было ни одной гибеллинской семьи, которую бы это миновало. Не было ни одной гибеллинской семьи, которая не жила бы в страхе, что это случится опять, сегодня или завтра, полностью подтверждая древнюю римскую истину: горе побеждённым.

- Позор в том, что мы продолжаем жить покорно ожидая заклания, как бараны...

- Чтобы этого не было, - зло процедил Бокка сквозь зубы. - Нам надо было победить. Давай-ка теперь махать мечами, а то нас обвинят в уклонении от долга.

- Это они могут, - Гано встал в стойку и зыркнул на проходившего неподалеку помощника Капитана. - Хотя именно сейчас они вряд ли будут столь недальновидны. Дворянин есть дворянин. Каждый из нас стоит двух десятков этого быдла, а вдвоём с тобой мы и сотню раскидаем. Не захотят они сейчас терять таких бойцов...

- Не раскидаем, - Бокка подставил свой меч над собой под углом, остриём вниз, дал оружию партнёра соскользнуть по лезвию сверху-вниз и одним хлёстким движением кисти нанёс удар по правому плечу условного противника. - Массой задавят.

- А, дьявол! - досадливо вскрикнул Гано. - Опять я на это попался! Как ты это делаешь? Этак ты бы мне в бою руку отрубил!

- Нет, удар направлен не наружу, а внутрь. Разрубил бы ключицу и рёбра. А если ты в доспехе - то только ключицу бы сломал. Но этого достаточно. Смотри, ты сразу выронишь... ну, или опустишь меч и от боли хоть немного наклонишься вперёд а голову повернёшь и наклонишь в сторону поражённого плеча, так всегда бывает, это непроизвольно. И у тебя открывается шея слева. Защиты у тебя в этот момент нет, меня ты на мгновение потерял, и тут я, смотри, всего лишь поднимаю локоть вверх и сторону... и вот уже готов следующий удар, - слитное движение кисти и предплечья, поднятый локоть Бокки опускается в прежнее положение, и меч, неуловимо описав почти полный круг, касается уже шеи Гано с левой стороны. Тот даже не успел поднять для защиты руку.

- Теперь у меня ещё и голова отрублена! - в сердцах сплюнул Гано.

- Или шея сломана, - подтвердил Бокка, делая шаг назад и занимая защитную позицию. - Что ничем не лучше.

- Чёрт подери, Бокка! Ты - лучший меч о каких я только слышал. Что ты делаешь ТУТ?

- Я - фирентиец. Где мне ещё быть? Нападай.

Гано нанёс несколько ударов сверху а потом в ноги. Удары были быстры, но Бокка их отбил без видимого труда, не переходя в контратаку. Гано, прищурившись, двинулся по кругу, пытаясь придумать, как найти брешь в обороне друга.

- Не все фирентийцы сейчас здесь, - тихо сказал он. - Многие будут стоять против нас у стен Сиены.

- Бежать из родного города? Фи. Да и что бы я там делал? Что делала бы моя семья?

- Да мало ли?

- Тогда почему ты сам здесь?

- Я, в отличие от тебя, вряд ли смог бы заработать одним лишь своим клинком. А ты мог бы жить с клинка безбедно.

Бокка покачал головой. Оставить Кьяру и дочку одних? Тут, в Фиренце? Особенно в нынешнее время? Даже этот поход на Сиену его беспокоил не тем, что он может там погибнуть, а тем, что может случиться с женой за время его отсутствия.

- Карьера кондотьера меня не прельщает.

- Тогда зачем ты столько времени посвящаешь искусству боя? Похвастаться перед друзьями?

- Найдутся и враги, - лицо мужчины стало ещё мрачнее, глаза налились ненавистью. - Я ещё соберу долги со всех, кто мне задолжал.

- Может быть, сейчас как раз подходящее время? - Гано начал выпад влево, под правую руку напарника, отчего тот просто чуть отшагнул назад, потом сделал вид, что понял неловкость своего выпада и перевёл удар в ноги, убеждая Бокку в своих истинных намерениях, а когда тот сместился в сторону, уводя правую ногу, попытался уколоть левое плечо оставшегося в неудобной позиции друга.

- Ого! - воскликнул Бокка, приседая. - Комбинация? Хорошо задумано. И, главное, вовремя. Отвлёк моё внимание, нанёс ложный выпад, потом якобы не удавшийся настоящий, поставил в нужную позицию, и вдруг молниеносный удар в неожиданное место!

Меч Гано, не встретив цели, провалился в пустоту, увлекая за собой и самого бойца, излишне наклонившегося вперёд и внезапно наткнувшегося животом на меч вставшего на одно колено соперника.

- Но ты излишне поверил в свою победу, - завершил Бокка вставая и блокируя у локтя оружную руку Гано своей, продолжая удерживать меч у его живота. - И в то, что твои планы не были разгаданы. Поставил на эту комбинацию всё, а так в бою нельзя. Всегда надо иметь ввиду возможность неудачи своей атаки и быть готовым отразить противника.

- Не все комбинации сложны, - сказал Гано, когда они разошлись и приняли исходные стойки. - Ты сам хороший пример тому, что в умелых руках и в должный момент самый простой удар становится неотразимым и смертельным. Надо только знать когда и куда бить. Лишь бы враг не ожидал этого.

- Что ты имеешь ввиду?

- В одной только коннице наших будет почти две сотни, - Гано пристально глядел в глаза друга. Бокка видел, что тот уже только имитирует тренировку, а разговор ему гораздо важнее.

- Предательство? - поинтересовался он и тут же прокомментировал: - Фи.

- Не говори чушь! - почти прошипел Гано. - Какое предательство? Предательство - служить ЭТИМ. Ты с кем там, у Сиены, драться будешь? С сиенцами? Как бы не так! Там будут те, с кем мы годами жили на соседних улицах и стояли рядом в храмах! Их сёстры и дочери строили тебе глазки и дарили свои первые поцелуи. Там будут родичи наших жён. Именно их тебе прикажут убивать ЭТИ.

Бокка покачал головой. Он давно знал Гано. Столько, сколько помнил себя самого. Гано мог казаться лёгким и переменчивым, как ветер, который свистел у него в голове. Он легко заводил друзей, врагов, и любовниц, одинаково пренебрежительно относясь и к любви, и к ненависти. Он не сомневаясь ввязывался в сомнительные авантюры, затевал ссоры, тут же переходящие в дуэли, и с пылом мирил других. Он был небрежен в делах и суждения его были поверхностны, но мог, когда хотел, блеснуть знаниями и эрудицией в компании и показать неожиданную серьёзность в каких-то вопросах. Он мог быть щепетилен в вопросах чести, а мог, как вот сейчас, вполне совместить честь с предательством, не видя в том ни малого противоречия. Бокка звал Гано другом и тот никогда не давал оснований для иного отношения, но как можно быть уверенным в том, кто легко находит оправдание любым своим поступкам? Сегодня для него не предательство одно, завтра - другое. Кто знает, может и ты окажешься однажды тем, кого вполне приемлемо ударить в спину.

Воинские игры вскоре закончились - Капитан убедился, что сегодня вымотавшиеся горожане более ничему обучиться просто не в состоянии. Гано зазывал заглянуть в остерию, но Бокка поспешил домой. На стук двери вышла Кьяра, почти бегом спустилась вниз, припала на грудь. Бокка провёл рукой по распущенным волосам жены, поднял лицо за подбородок.

- Опять плакала, - он покачал головой. - Пять месяцев уж прошло.

- Мне страшно, - призналась она. - Я боюсь что однажды ты уйдёшь и не вернёшься.

- Не бойся, - Бокка, улыбнувшись, согнутым указательным пальцем утёр слёзы из-под её глаз. - Ничего со мной не случится.

- Случится, - женщина упрямо мотнула головой и спрятала лицо на груди мужа. - Я только не знаю - когда, и жду этого каждый день. Будет день, когда ты выйдешь, а следующий раз я увижу тебя только мёртвым. Дверь словно крышка гроба закрывает от меня твоё лицо и я каждое утро хороню тебя... Я не пускаю Нанетту на улицу, чтобы не вышло, как... как с Винче. Но разве можно всю жизнь прожить в этих стенах, подобно отшельнику Иоанну в пещере? Мы ведь не святые, наш дух не столь крепок. Когда же кончится этот кошмар, муж мой?

- Скоро, Кьяритта, скоро кончится.

- Не надо, - она вздохнула. - Эта ложь не успокоит меня.

- Это не ложь. Ты же знаешь, что скоро мы нападём на Сиену...

- Это знают все. Но что с того? Нам-то какая разница?

- Если мы победим, то гибеллины будут практически уничтожены, и в Тоскане у Фиренцы не останется соперников. И оставшиеся бывшие гибеллины в самой Фиренце уже не будут представлять угрозы гвельфам, так что порядки наверняка станут мягче.

- Мы? Ты сказал - "мы"? Ты пойдёшь на войну? - женщина упёрлась ладонями в его грудь и нахмурила брови.

- Меня никто не спросит, моя голубка, - он ласково улыбнулся. - Ты же знаешь - это закон. И меня он касается даже больше, чем остальных, тут Гано прав...

- Гано? Опять этот повеса! При чём тут он? В чём он прав?

- В том, что с нас больший спрос. Что простят красильщику из Калималы, то не простят Бокке дельи Абати. К тому же, если я хорошо проявлю себя в битве, не исключено, что вообще могут забыть, что я - бывший гибеллин, и у нас появятся деньги.

- Нет! - она, оттолкнувшись, вырвалась из его рук, и тут же бросилась к нему опять, жарко шепча. - Прошу тебя! Не надо! Не смей! Не смей! Если ты погибнешь, что будет с нами? Не смей! Всё равно ничего не изменишь, лучше не станет. Твоё геройство, твоя смерть будут напрасны, они всё равно нам ничего не простят и не забудут.

- Так ведь нам нечего прощать, Кьяритита. Мы ни в чём не виновны...

- Винче! - зло остановила она. - Винче тоже был ни в чём не виновен! И ему было всего девять лет! И он не толкал эту мерзкую тварь! Не толкал! Я же была там! Я видела! Но даже если бы и толкнул, разве за это можно убивать? Но этого не было, не было! Он просто шёл мимо, когда эта подлая старуха потребовала денег от него! Он даже не ответил ей, он не сказал ей ни слова! Но его схватили прямо там, потому, что она стала вопить, что её чуть не убил гибеллинский выродок! Я видела, как моего сына утаскивали стражники, и ничего не могла сделать! А эта мразь хохотала вслед!

- Успокойся, успокойся, любовь моя...

- Ненавижу! Ненавижу! Как же я хочу, чтобы они все сдохли! Все! Я буду молить Господа, чтобы сиенцы поубивали их всех на том поле боя... А ты, муж мой, идёшь вместе с ними... но даже так, знай - я всё равно буду молить, чтобы красные лилии были втоптаны в грязь!

Бокка не знал, как успокоить бьющуюся в его руках, рыдающую и то обращающуюся к богу, то богохульствующую жену. Маленькая Нанетта, конечно же, не спала, высунулась на шум, и стояла на втором этаже, глядя на родителей испуганно прижав кулачки к губам.

[Год 1260. Август, 10. Третий час]

- Мессер Бокка дельи Абати?

Бокка оттёр заливающие глаза струйки и откинул мокрые волосы назад. Необычный для такого лета дождь моросил с самого вчерашнего вечера. Воевать в такую погоду - то ещё удовольствие. Даже воинские тренировки на городской площади превращались в сущее мучение Господне, что ж сказать о настоящей войне, с длительными переходами, ночёвками в поле, холодной и мокрой одежде, разбухшей сыромятной коже перевязей и конской сбруи, а так же негодной пище, едва прогретой в дымных кострах?

- Да, это я, - перед ним стоял один из порученцев Капитана Войны. Бокка не был с ним знаком лично, но видел несколько раз в окружении одного из трёх первых лиц города. В воинских играх порученец участия не принимал. Видимо, и в самом сражении его участие тоже не планировалось.

- Идите за мной, с вами хочет поговорить мессер Капитан.

- Один момент, - вмешался Гано. - Мы с моим другом не закончили разговор, весьма важный. Мне надо сказать ему несколько слов. Вы позволите?

- Не задерживайтесь, - порученец дёрнул щекой, но настаивать не стал. - У мессера Капитана много других дел.

Поскольку отходить в сторонку или отворачиваться тот даже и не подумал, Гано за рукав оттащил Бокку на несколько шагов.

- Я надеюсь, ты не станешь выдавать меня? - прошептал он, требовательно глядя в глаза.

- Ты с ума сошёл! - тоже шёпотом ответил Бокка. - Мы друзья и я не предам тебя даже если мне будет грозить смерть.

- А то, о чём я тебе говорил? О мессере Фаринате?

- Клянусь, от меня никто не услышит ни слова! Я не согласен с тем, что вы задумали, но не буду предавать ни тебя, ни... никого.

Гано зло покосился в сторону порученца.

- Зачем он зовёт тебя?

- Сейчас схожу и узнаю.

- Не нравится мне это. Почему сейчас? Почему тебя? Ты кому-нибудь что нибудь говорил?

- Да нет конечно, Гано. Ты с ума сошёл!

- Я не сошёл с ума. Этим ты бы мог купить себе полную реабилитацию. Не каждый устоит перед таким соблазном.

- Такой же соблазн есть и у тебя.

- Э, нет. Я хочу большего!

- Я тоже.

- Ну, и?

- Но не ценой предательства.

- Тебе всё-таки придётся сделать выбор, с кем ты. Но да ладно. Поговорим ещё об этом.

Бокка покачал головой. Предать свой город? Немыслимо.

Капитан был в сопровождении двоих из двенадцати членов своего Совета. Все трое наблюдали за воинской игрой и негромко переговаривались.

- Бокка дельи Абати, мессер Капитан, - оповестил своего патрона порученец, вызвав у Бокки невольную гримасу. И ведь не чернь - "тощие" пополаны в окружение Капитана Войны не попадут никогда - и должен иметь уважение к славным фамилиям. Но - нет, специально показывает презрение, подлец. Члены Совета бросили на него небрежные взгляды и отвернулись, продолжая свой разговор, словно сговорившись настроить Бокку против себя ещё больше, кабы то было возможно. Взгляд Капитана тоже не грел приветливостью. Тем не менее Бокка обозначил учтивый поклон - не стоит уподобляться невежам.

- Рад вас видеть, - разлепил губы Капитан, солгав в первом же слове. - Вы, надо полагать, знаете меня, так что в представлении нет нужды, не так ли?

- Ваше имя и должность мне известны, мессер. - не удержался Бокка.

- Не стоит дерзить, - скривился Капитан. - Право слово, не стоит. Я вызвал вас по делу...

- Вызвал? - вспыхнул аристократ. - Прошу прощения? Вы полагаете меня своим вассалом?

- Это - Фиренца, - презрительно бросил Капитан. - И до тех пор, пока стоит республика, тут нет и не будет ни сюзеренов, ни вассалов, как бы вам ни хотелось обратного. И - да, я вас вызвал. Сказал бы, что пригласил, но приглашение, от которого нельзя отказаться всё же вернее назвать вызовом. Или вы считаете, что в вашем положении вы могли отказаться? Нет? Ну и то-то же. Впрочем, могу оказать вам такую честь: если хотите, можете убираться ко всем чертям... Что вы на меня так уставились? Вызвать меня на поединок вам не по чину, так что нечего тут меня глазами жечь. Я-то хотел с вами обсудить кое-какие детали предстоящей кампании, думал, это вам будет интересно... да и небесполезно. Ведь, насколько я знаю, ваша семья лишилась поместий и долей в мануфактурах, всех доходов, и сейчас крайне нуждается? В цех вы тоже не записаны, что уже незаконно. Да, я знаю, что вы обращались с прошениями, но они так и не были удовлетворены, что делает вас, де юре, преступником. Это можно было бы исправить. Да и о вашем прошлом было бы забыто. По крайней мере очередной залог за жену и дочку, который вам нечем платить, точно будет отсрочен, а то и вообще ваше имя из залоговых списков уберут. [По принятым после победы гвельфов порядкам, побеждённые гибеллины по умолчанию приговаривались к смерти и, чтобы избежать казни, главы семейств должны были ежемесячно вносить залог за всех членов семьи. В случае неуплаты залога отсрочка казни более не действовала. ("Установления справедливости" ("Ordinamenti della giustizia") возведённые в ранг конституции и законодательно закрепившие данную норму были приняты позднее, в 1293 г, но практика существовала и ранее.] Вы можете обрести доброе имя и перестать быть ничтожеством, лишь из милосердия не вырванном из тела коммуны... Ну что, будете слушать, или пойдёте?

Никогда доныне Бокка не знал, и думал, что и в будущем не познает такого же унижения. Его никто никогда так не оскорблял, и вряд ли повторение такого же возможно. Никогда до сих пор, даже судью, приговорившего Винче к смерти, Бокка не хотел убить так страстно и в оставшиеся ему дни или годы той же силы желание не найдёт достаточного места в его душе. Но этому его желанию совершенно невозможно было осуществиться. И дело даже не в том, что поединки с городским должностным лицом запрещены даже по истечении срока его полномочий, а потому, что и нападение на Капитана, и даже просто отказ означали бы смерть не только ему, но и Кьяре с Нанеттой. В первом случае на плахе, во втором - от голода, или так же на плахе, если он не найдёт деньги на уплату залога.

- Прошу прощения, мессер Капитан, - он склонил голову. - Я был неправ.

[Год 1260. Август, 13. Повечерие]

- Меня зовут Симоне, Симоне Латини, мессер Бокка. Но вы зовите меня просто Симоне. Я так привык, - невысокий человек, едва старше Бокки, присел на сундук, служивший в том числе и лавкой. Одет он был вполне обычно, в тёмно-синее сюркотто и тюрбан, недавно вошедший в Фиренце в моду. В основном тюрбаны были популярны у женщин, которые украшали их ещё и длинными, до земли шлейфами, но и мужчины тоже были не прочь в них покрасоваться. - Я - личный секретарь мессера Фаринаты. К вашим услугам.

- Рад вас видеть, мессер...

- Симоне, просто Симоне. Ну, или сер Симоне, если вам так будет угодно. Секретарю и этого вполне достаточно.

- Но... впрочем, это ваше дело, сер Симоне. - Бокка махнул рукой, садясь в единственное тут кресло. Он, будучи в положении хозяина, предложил его своему другу, но Гано, пребывая в возбуждённом состоянии, предпочёл остаться на ногах и расхаживал по комнате. - Вина?

- Благодарю вас, не стоит.

- Гано?

- А? Ах, оставь! Не до того! Мы тут не ради пустяков. Я положительно до сих пор не могу поверить!

- В самом деле, - заметил Симоне. - Не перейти ли нам прямо к делу? Становится поздно, и наш визит для вашей несравненной супруги может быть более тягостен, нежели приятен, как для нас. Вы не против?

- Да я-то не против, только вот даже не знаю, о каком деле речь.

- Ну как же! - воскликнул Гано, всплеснув руками. - О чём ещё, как не о том, что ты мне сообщил третьего дня?

- Третьего дня?

- Да, Бокка, чёрт тебя дери! Тогда ты был назначен командиром конной стражи кароччо!

- Ах, вон оно что... Не всей стражи, а трёх десятков. И не назначен. Капитан только предложил мне эту должность.

- Вы её приняли? - уточнил Симоне.

- Я... - Бокка смутился чему-то. - Я не отказался.

- Ага! - торжествующе вскричал Гано и радостно потёр руки. Симоне только удовлетворённо кивнул. Бокка с непониманием, перерастающим в раздражение, перевёл взгляд с одного на другого.

- Я не сомневаюсь, - сказал он. - Что эта приятная новость обрадовала Гано, поскольку любые изменения в моём положении только к лучшему, а благородный Гано ди Маганца мой друг. Но я удивлён, что человек, никогда доселе не слышавший моего имени, принимает беды моей семьи столь же близко к сердцу. Впрочем, такое сердоболие свидетельствует в вашу пользу, мессер Симоне, как о примерном христианине.

- Я, конечно, стараюсь быть хорошим слугой Господа нашего, - Симоне перекрестился. - Но, признаюсь, не всегда это у меня получается, не всегда. И хотя при виде сирых и убогих сердце моё омывается слезами и взывает к моему рассудку, заставляя его опускать руку в кошель за подаянием, рассудок обычно берёт верх, увы. К чему скрывать? Не сердоболие меня сюда привело, мессер Бокка, не сердоболие.

- А что же?

- Поиск справедливости.

- Что? Поиск справедливости? Здесь? Вы шутите?

- Ничуть. Вот если бы я был сердобольным, я бы вспомнил о безвинно убиенном отроке, вашем сыне, и посочувствовал вашему горю. Посоветовал бы искать утешения у Господа. Ибо Авраам, будучи искушаем, принёс в жертву Исаака, сына своего единородного [К Евреям 11:17], и сказано также: много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь [Псалтирь 33:20]. Вы пребываете в нищете? Ваша дочь умрёт с голоду? Укрепите сердце своё, сказал бы я вам. Очи Его зрят, его вежды испытывают сынов человеческих. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его [Псалтирь 10:4-5]. Что ж ещё? Сердоболие не предлагает ничего, кроме утешения. Я предлагаю воздаяние.

- Месть... - Бокка растянул губы в кривой усмешке. - Столько слов из Святого Писания, и вдруг месть... А как же "мне отмщение и аз воздам"? [Рим. 12:19]

- Желаете богословский спор, мессер? Извольте. А кто неправо поступит, тот получит по своей неправде [К Колоссянам 3:25]. Или вот такое: да не пощадит его глаз твой: душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу. Какой кто сделает вред ближнему своему, тем должно отплатить ему [Втор. 13:11]. Вот только к чему эта теософия? Не у меня убили сына. Не у меня отобрали всё имущество. Не моя жена втайне подумывает продать своё тело, чтобы накормить дочь... Что вы так смотрите? Разве ваша дочь не голодает? Ну так уверяю вас, что мать ради спасения своего ребёнка пойдёт на всё, а другого выхода у неё скоро не будет. Тем более она уже потеряла одного. Честь тут уже вторична... Кстати о чести. Вы, хотите вы этого или нет, СЛУЖИТЕ тем, кто является виновниками всех этих бед.

- Довольно! - не выдержал Бокка. - Как вы смеете упрекать меня!

- Простите, - Симоне сбавил напор. - Простите. Я не думал вас ни в чём упрекнуть. Вам достаточно горя и без моих упрёков. Я, как уже и сказал, предлагаю возмездие.

- Что вы хотите?

- Победы, - вмешался Гано. - Победы и мести. И теперь мы...

- Кто это мы? - перебил Бокка.

- Гибеллины, разумеется, - объяснил Симоне. - Под началом моего синьора, мессера Фаринаты.

- Гибеллины... - Бокка вздохнул. - Гвельфы... Всё это стало пустым звуком для меня. Я - фирентиец. Гвельфы, гибеллины, сегодня одни, завтра другие, всё меняется, а Фиренца остаётся.

- Фиренца достойна достойных правителей, а не этого отребья. - возразил Гано.

- Достойных правителей... Каждый полагает себя более достойным, нежели соперник, а в результате всего лишь умирают другие, и более ничего. Как вы проникли в город? - обратился Бокка к секретарю.

- Это несложно, - пожал тот плечами. - Осады нет, под стенами не стоит неприятель, купцам не возбраняется входить и выходить за ворота.

- Ну да, ну да... А благоразумно ли было приходить сюда?

- А что такого? Сюда меня привёл ваш друг, а то, что вы с Гано друзья знают все, кому это интересно.

- Ну, да...

- Конечно, есть вероятность, что они ловят на живца.

- Это как?

- Предположим, они подозревают Гано в симпатиях гибеллинам. Тогда они назначают вас в охрану кароччо, о чём вы, как друг, разумеется, тут же ему сообщаете. Они этого и ожидают. Что делает Гано? Он предсказуемо связывается с... ну, например, со мной. Теперь достаточно проследить за ним, чтобы схватить меня и раскрыть гибеллинский заговор. Ну, а от меня много чего можно узнать.

- Хм...

- Или же, что лучше, продолжать следить теперь уже за вами, поскольку если после этой встречи вы не побежали в Барджелло, значит вы стали участником этого заговора.

- О-о-о!..

- И тогда вас лучше брать накануне битвы. Остальные соучастники в этом случае ускользают, зато из вас можно выбить всё, что вы знаете и сорвать наши планы, не оставив нам никакого времени на исправление.

- Но...

- Но всё это вряд ли. У меня есть люди и в Приорате, и Синьории, и во всех Советах. Если бы кто-то где-то что-то подозревал, они бы узнали. Нет этого ничего. Да и заговора-то как такового и не было до сего дня.

- Я не участвую ни в каких заговорах!

- Вы в самом деле не собираетесь выдавать вашего друга?

- Что за вопрос, сер Симоне? Конечно нет!

- И в Барджелло с признанием не пойдёте?

- Я же сказал!

- Тогда у меня для вас плохие новости.

- Какие?

- Вы участвуете в заговоре.

- Какая наглость!

- Не обязательно. Можно быть скромным заговорщиком. Как вы.

- Я не про себя, чёрт вас побери! Сдаётся, это вы наглец, сер Симоне! Вы втянули меня в свои грязные дела!

- Боюсь, что так. Но я не ожидал от вас столь горячего нежелания покарать виновных в смерти вашего сына. Согласитесь, любой на моём месте бы думал, что вы спите и видите, как отомстить врагам, а вы...

- Что - я? Ну, договаривайте! Что - я? Я просто сплю?

- Простите меня, мессер дельи Абати, - визитёр чуть привстал и поклонился. - Я не хотел вас оскорбить. Всё дело в том, что я ошибся и теперь даже и не знаю, что делать.

- Ошиблись во мне, так? А разве я давал вам повод...

- Нет, мессер, не давали. Никаких поводов. Я вас не знал, не видел, не разговаривал... Я же уже попросил прощения. Всё это только моя вина. И мне жаль, что это вас так коснулось. Теперь уже ничего не изменить. Если вы не хотите выдать вашего друга и меня, вы - невольный заговорщик.

- Чтоб вас черти на сковородке жарили! Какие у вас планы? Что вам от меня нужно?

- Я вот тут как раз подумал, - Гано действительно выглядел озабоченным. - Что-то это назначение как-то действительно подозрительно. Они же знают, что Бокка гибеллин, пусть бывший, и назначать его в охрану кароччо очень странно. Почему же они пошли на такой риск?

- Какой риск? Мессер Бокка три года не давал никаких поводов для беспокойства или подозрений, ведя жизнь законопослушного горожанина. Даже казнь сына не подвигла его ни на малейшее возмущение против существующей власти. Возможно, они и понаблюдали за ним вначале, но если бы были опасения, его бы казнили, как многих других, не дожидаясь осложнений. Нет. Они поняли, что мессер Бокка озабочен только одним: благополучием своей семьи и более ничто его не интересует. Отобрав у него всё, они оставили его в покое. Теперь же, накануне войны, ситуация несколько изменилась. Фиренца обладает внушительным войском, но это ополчение. Наём кондотьеров дорог, да и Фиренца традиционно не верит солдатам, полагаясь на свои силы. А какие силы? Значительная часть рыцарей и воинов - у нас. У Фиренцы остались ремесленники. Пополане хороши на стенах, обороняя свои дома, но в наступательной войне с сомнительным исходом - нет. Опытный воин знает, что пред лицом бегущего на тебя врага единственный шанс выжить - это стоять щитом к щиту до конца, изо всех сил удерживая оружие в руках. Красильщик или ткач не таковы. На поле боя, стоит лишь неприятелю начать наступать, ремесленник не встанет насмерть. Нет. Он бросит копьё и щит и побежит, как в уличной драке. Такова их привычка. Они и на поле боя побегут, забыв, что битва - не драка, и спастись, забежав за угол, тут невозможно. Это уже не говоря об их способности командовать в бою. Нет, конечно, от желающих стать гонфалоньером отбоя не будет, уже сейчас между Советом подеста и Синьорией началась грызня похлеще будущей битвы, а вот на командиров десятков ставить почти некого, если не считать немногих оставшихся рыцарей и бывших нобилей. Более того, пять сотен хорошо вооружённых ветеранов-копейщиков у них для обороны вексилиума есть, а столь же надёжной кавалерии - нет.

- Как это нет? - не согласился Гано. - Уж пару тысяч-то наберётся, одни Буондельмонти...

- Поболее, чем пара тысяч, - уверил сер секретарь. - Не менее трёх, если уж всех посчитать. Это так, но кто будет противостоять не каким-нибудь красильщикам, а самим германским рыцарям Манфреда на поле? Так что решение усилить гвардию сотней латной конницы вполне предсказуемо, поставив десятниками и полусотниками наиболее лояльных, а вот уже сотником будет, конечно, человек Капитана.

- Капитана?

- Да, его. С неделю назад они, Подеста, Капитаны, приоры и старшины, а также консулы Калималы, Ланы, и Камбио, собирались малым кругом. Ну, приоры и прочие - они люди временные, а Подеста с Капитанами так и вовсе не фирентийцы, всего несколько месяцев на должности, тут кто просто поглупее, кто не совсем понимает пока, а вот консулы старших цехов - другое дело. Они не на полгода избирались, многие уже не первое десятилетие цехами управляют, среди них дураков нет. Не то, чтобы они только об этом и говорили, мессеры, но и проблема с гвардией кароччо тоже немаловажна. И консулы её понимают, как никто.

- И что Капитан?

- А это, мессеры, как раз и есть его идея: задействовать бывших гибеллинов, заманив их индульгенциями для них и их семей, а ещё возвратом имущества... Ну, тут веронец полного понимания не нашёл, согласились только на частичную реституцию, и то лишь командирам, но всё же. Он убедил остальных, что такой стимул - он получше иных других будет. Не так ли? И ведь как угадал. Вот и пример: раньше мессер Бокка думал лишь, как уберечь свою жену и дочь, а теперь, возможно, они вернут своё прежнее положение, да безо всякого труда, только сделай, что сказано. А ведь если не сделать, то можно и не уберечь. Они-то останутся у гвельфов. И мессер Бокка далеко не единственный, кто сто раз подумает, прежде чем подвергнуть жизни своих жён и детей реальной опасности ради сомнительных шансов. Более того: участие бывших гибеллинов на стороне гвельфов мало, что повяжет их кровью и исключит угрозу с их стороны в будущем, так и наглядно покажет остальным окончательность победы гвельфов в Фиренце. Словом, хорошо со всех сторон. А риск... Рискуют они только если у местных гибеллинов уже есть и готовность и связь с сиенцами. Да, всё это есть, но они-то уверены в обратном. Так что идея Капитана пришлась по вкусу всем. Но его идея - его и ответственность. Потому и право назначить командира - тоже его.

- Странно, что Подеста и приорат так легко согласились отдать ему это право, - Бокка задумчиво почесал подбородок. - Быть командиром гвардии кароччо, пусть даже только кавалерии, да в победоносной битве, это великая честь, и значительная часть славы этого командира падёт на того, кто его туда назначил. Когда наши правители сложат полномочия и уедут в другие города Италии, их слава, какая бы ни была, пойдёт за ними, облегчая получение постов и должностей и там. Зачем же отдавать такое без боя?

- Так не без боя, - улыбнулся в ответ Симоне. - Это малая уступка, на самом деле. К тому же с довеском большой ответственности: Капитану Войны не простят, если что пойдёт с этим назначением не так. А вот капитаном гвардии будет человек Приората.

- А гонфалоньер?

Симоне развёл руками:

- Это самое интересное. Пока не знаю. Или человек Подеста, или консулов. Я бы поставил на консулов, но тут сложно. И между ними самими нет единства, и малые цеха могут объединиться против. С другой стороны, хотя у Подеста нет именно этой проблемы, он тоже должен прислушиваться к своему Совету. И если с Ближним Советом ему договориться не трудно, всё-таки свои люди, то с Общим Советом, где среди трёх сотен членов есть и делегаты цехов, и люди Приората, так легко не будет. Капитана Войны от этих лакомых кусков оттёрли, так надо же ему было бросить хоть кость, а? А вот Капитану Народа и этого не досталось.

- Удивительно, сер Симоне, - заметил Бокка. - Удивительно. Откуда вы только всё это знаете?

- Так я же сказал, - как бы равнодушно пожал плечами секретарь. - Люди у меня есть. Во всех этих Советах. А вот уж как они туда попали... Впрочем, что тут сложного? Везде одни нотариусы да менялы. Не задумывались, что они любят и ценят превыше всего? Нет, спешу вас уверить, это не честь. А уж слово "верность" ими и вовсе воспринимается, как товар. Следовательно, его всегда можно купить. Зачастую - недорого...

[Год 1260. Август, 13. Вечеря]

- Что хотели эти люди? От Гано я не жду ничего доброго. - Кьяра натянула одеяло на плечи и легла мужу на грудь. Бокка притянул жену за шею и поцеловал кончик носа.

- Это мужские дела, женщина.

- Мужские? - Кьяра требовательно заглянула ему в глаза. - Тогда почему от ваших мужских дел всегда страдают женщины?

- Потому, что Господь, сотворив мир, назвал нас одним целым. Разделять долю мужчин - такова судьба женщин от века. Почему я тебе это должен говорить?

- А если мы разделяем вашу судьбу, почему мы не можем хотя бы попытаться её изменить?

- Потому, что вы женщины, и этим всё сказано, - Бокка хотел снова поцеловать её носик, но она сердито отстранилась. - По моему, я и так тебе слишком много позволяю. Другой бы уже поколотил тебя за такие вопросы.

- Я не за другим замужем, а за тобой, - резонно возразила Кьяра. - Я не хочу тебя потерять. Не хочу, чтобы страдал ты, и не хочу страдать сама.

- Так и будет, - он убрал тёмный локон её волос, щекочущий его лицо, нежно заведя ей за ушко. - Потерпи, Кьяритта, совсем немного осталось. Скоро всё изменится, очень скоро.

- Что они тебе предложили, муж мой?

- Всё-таки тебя следует поколотить, - вздохнул Бокка. - Ладно, ладно. Они... Они хотят, чтобы я пошёл на предательство, Кьяра. Чтобы я предал Фиренцу.

- Что?! - Кьяра рывком села на его ногах. Покрывало соскользнуло по её спине, обнажённые полушария грудей, качнувшись, сверкнули белизной в лунном свете. Она, как будто и не заметив, впилась ногтями в кожу на его бёдрах. - Предать Фиренцу? В битве?

- Да, - Бокка, поморщившись от боли, кивнул. - Так они хотят...

- Значит, можно... Можно... Но как? Как ты сможешь?

- Меня назначили... почти назначили одним из трёх командиров полусотен... ну, так называется, на самом деле будет три раза по три десятка, и ещё десяток капитана гвардии. Гано и... тот, второй, хотят, чтобы я набрал в свою полусотню тех, кого они укажут...

- И вы ударите проклятым пополанам в спину! - почти закричала женщина. Её хищно-радостное лицо вдруг стало Бокке неприятным. В первый раз за все эти годы.

- Нет, я не...

- Вы ударите им в спину! Будете убивать этих мерзких ублюдков, резать их, как свиней!

- Нет, Кьяра, я не...

- Скажи мне, что ты согласился, муж мой! Скажи мне, что это так! О, если это так... Я буду молиться за тебя! Я буду молиться за победу... Твою победу, муж мой! Я буду молиться за тебя! И тогда, даже если тебя убьют... тогда... Я буду молиться за тебя...

[Год 1260. Сентябрь, 3. Первый час]

Три пары быков затащили огромную повозку на холм и встали на самой вершине Монтаперти. Белые покрывала на их спинах и боках, украшенные алыми лилиями и вышитые золотом по краям, напитались едким бычьим потом. Вексилиумы Фиренцы с такими же лилиями, поднятые на высоком, в три роста, флагштоке, трепетали на утреннем ветру. Гвардия начала выстраиваться вокруг кароччо: копейщики - в каре по полусотням, латная конница - тремя отрядами в линию и ещё одним десятком позади. Конная сотня гонфалоньера располагалась справа. Остальное войско становилось в боевые порядки вниз по склону, обращённому к неприятелю. Горожане-таки научились за два месяца удерживать строй и действовали при перестроении почти слаженно. По крайней мере плотный ряд щитов распадался не всегда.

Лица ополченцев светились от предвкушения поживы. Фиренца привела под стены Сиены тысячи воинов, от простых пополан, мало что умеющих на поле боя, до настоящих рыцарей, прошедших не один десяток войн. Здесь были отряды со всей Тосканы: из Орвието, Лукки, Прато, Сан Джиминьяно, Вольтерры, и других городов-коммун. Многие поддержали Фиренцу. В войске коалиции царило приподнятое настроение. Союзники ожидали скорую и лёгкую победу: сиенцев, как все знали, чуть не в два раза меньше, и позиция их заведомо проигрышная - внизу. Туда и стрелы дальше полетят, и таранный удар сверху-вниз, что копейщиков, что конницы, удержать гораздо труднее. В гуле возбуждённых голосов Бокка, командир полусотни гвардии правого фланга, то и дело различал радостные выкрики, не сулящие сиенцам ни пощады, ни милосердия.

- Черти бы их подрали, - вполголоса яростно ругался Гано, назначенный, по рекомендации Бокки десятником, и сейчас нервно сжимавший поводья рукой в латной перчатке рядом с полусотником. - Что они делают? Им же ещё и солнце будет в глаза...

Солнце действительно поднималось в небо из-за спин фирентийцев, бросая перед ними длинные тени.

- Сиену нынче может спасти только чудо,- хмуро согласился Бокка. Его настроение было далеко не радужным. Он не хотел и не собирался идти на измену, но, когда заговорщики раскрыли ему свои планы, он не сдал их властям, как следовало. Это ещё можно было объяснить: ведь сам он ничего бесчестного не делал, а вот сообщи он в Барджелло, то было бы прямое предательство друга. Но он к тому же сформировал свою полусотню из тех, на кого указали Гано и тот многознающий сер секретарь. А вот это уже было весьма близко к измене. Почему он согласился сделать это?

- Выходят, - напряжённо сказал Гано.

В полумиле от них из-за холма Рополе в низину начало выходить войско Сиены. Слаженности в их действиях было ненамного больше, чем у фирентийцев и их союзников, но, поскольку их было меньше, построение заняло у них гораздо меньше времени. Вот появилась кароччо Сиены, чью гвардию составляли только около двух сотен конных рыцарей и толпа монахов. Крики фирентийцев усилились, но тут же послышались недоумённые возгласы: что-то у сиенцев случилось, и уже построившиеся отряды начали уходить с поля, а им на смену из-за холма выходить другие.

- О Господи, - взмолился Гано. - Вразуми их! Они не могут быть такими кретинами!

- Невольно возникает вопрос, - мрачно заметил ему Бокка. - А на той ли ты стороне... Не так ли, друг мой?

Почему он пошёл на измену? Из страха, разумеется. Любящие всем сердцем всё и всегда делают из страха. Из страха обидеть любимого человека, из страха сделать ему больно, из страха показаться недостаточно достойным, недостаточно красивым, недостаточно сильным, недостаточно заботливым... И все эти мелкие, по сути, страхи - лишь крошечные осколки одного единственного Большого Страха. Огромного, как вся созданная Творцом бесконечная Вселенная, страха потерять свою любовь. Кьяра была для Бокки той самой любовью, ради которой идут на всё. Она и дети. Но в первую очередь всё же она. После поражения он остался ради неё в осатаневшей от злобы Фиренце. Нищим и гонимым, да, но он не сбежал, как другие, и не утянул за собой в безнадёжные скитания. Он согласен был забыть о своём благородном происхождении и заниматься любым трудом, чтобы она не знала нужды. Он просил и унижался перед вчерашними ничтожествами, обивал пороги цеховиков и нотариусов, ходил в ночные стражи по улицам города, делал всё, что мог. Но всё это оказалось более не нужным ей. Кьяра превратилась в одержимую жаждой мести ведьму, и более ничто её не интересовало.

- Да что же это такое? - шипел сквозь зубы Гано. У сиенцев творилось что-то не то. Отряды становились в боевые порядки, потом перестраивались, снова становились, снова перестраивались, потом их военачальник, словно недовольный результатом, уводил с поля боя, выводя на смену другие, и всё начиналось заново.

Радостное, по началу, возбуждение фирентийцев сменилось недоумением. Отряды сиенцев носили разные цвета и над ними развивались всё новые и новые флаги и получалось, что сиенцев как бы и не больше, чем фирентийцев. Подкрепление? Откуда? Как? Кто? Сколько? Ряды ополченцев заволновались. Сколько-сколько??? Тысячи? Тысячи! Да не может быть! Откуда столько? Манфред! Проклятый Манфред прислал германских рыцарей! Рыцарей? Рыцарей! И сарацинов! И наёмников! Тысячи! За холмом прячутся! Готовятся ударить в самый решающий момент!

Гано торжествовал, а Бокка мрачнел всё больше. Германцы - это плохо. Со времён Барбароссы нет рыцарей лучше. Нет силы страшнее. Может, всё-таки просто слухи? Нет! Ведь и тот сер секретарь, теперь Бокка это отчётливо вспомнил, ещё тогда проговорился, что на поле надо будет противостоять германцам.

От заколебавшегося войска к гонфалоньеру потянулись вестовые.

- Ага! Заволновались, мерзавцы! - торжествовал Гано. - Ну, теперь держись! Ты чего такой хмурый?

- Если Манфред и правда сумел дать Сиене такое подкрепление, - не скрывая досады ответил Бокка.- То остаётся только умереть с достоинством.

- С чего это ты заговорил о смерти?

- Мне, похоже, более ничего не остается. С поля боя можно бежать, можно даже сдаться в плен, но у командира полусотни гвардии такой возможности нет.

Гано нахмурился.

- Что такое, Бокка? Мы же договорились?

Армия Сиены, наконец, закончила свои бесконечные манёвры и встала в окончательном построении. На северном фланге сосредоточилась рыцарская конница, числом около полутысячи, остальных рыцарей было не видно, хотя Бокка был уверен, что их гораздо больше. Стоят за холмом? Резерв? Ощетинившейся пехоты было тысяч двенадцать-пятнадцать, растянувшихся с севера на юг прерывистой разноцветной линией. В центре развевались красные флаги с зелёным драконом, увенчанные треугольными вымпелами с чёрным орлом на золотом фоне. Тернийцы. Этот вымпел, в дополнение к флагу, им был пожалован самим Фридрихом Вторым за особую стойкость и преданность Императору. Тернийцы были особо яростными бойцами, но их было всего несколько сот, и в целом армия Сиены, будучи почти в три раза меньше, выглядела гораздо слабее войска Фиренцы. Вот только где остальные рыцари? И сарацины, и наёмники? Где они?

- Да, - тихо ответил Бокка. - Я помню, не волнуйся. Я помню...

[Год 1260. Сентябрь, 4. Утреня]

Рассветало. Утро после тяжёлой ночи выдалось прохладным, с туманом и обильной росой. Затухающие кострища чадили едким дымом. Вялые, как снулая рыба, монахи монотонно, на ходу, пробубнили благословения на битву, и их фигуры растворились в туманно-дымном утреннем мареве. Им ещё обойти многотысячное войско, а потом служить литургию на кароччо всё время сражения, под рёв труб над самым ухом беспрестанно призывая благодать на своих и проклятия на врагов.

- В сёдла, мессеры! - скомандовал Бокка и устало взгромоздился на коня. Поспать эту ночь не довелось. Вчера армии несколько часов простояли напротив друг друга, но атаковать неизвестные силы врага гонфалоньер Фиренцы так и не решился. На ум Бокки пришла мысль, что в том и был план сиенцев: запутать фирентийцев и сорвать атаку в тот день. Но зачем? Ждали ещё подкрепления? Вряд ли. Дозоры гонфалоньер всё-таки догадался разослать, и никакое войско незаметно подойти бы не смогло. Зачем ещё откладывать битву? Теперь-то понятно, зачем. Ночью, когда фирентийцы уже затушили все костры, кроме как у сторожевых постов, сиенцы напали. Бокка, только задремавший, услышал шум и крики: зло кричали нападавшие, в смертном ужасе визжали убиваемые, кто-то орал какие-то команды, кто-то сыпал проклятиями. Над всем этим истошно ржали лошади. Судя по шуму, это была не ложная атака и не просто беспокоящая вылазка: сиенцы напали крупными силами и рвались к кароччо. Войско Фиренцы быстро превращалось в бесполезную толпу. Никто не знал, что делать - ведь по ночам, как известно, добрые католики не воюют. Ночное нападение - неслыханное дело. Сиенцы, конечно, отродья дьявола, но даже от них такого не ожидал никто.

Бокка поднял свою полусотню в седло, успев ещё надавать древком копья по спинам неповоротливых сонных горожан, пеших гвардейцев, никак не могущих взять в толк, куда бежать. Капитан гвардии где-то затерялся, командовать было некому. Совсем неподалеку кипела схватка, сиенцы и фирентийцы продолжали яростно резать друг друга. Соваться на шум сражения было нельзя, место гвардии было у кароччо, хотя Бокка сдерживал себя с трудом. Шума и неразберихи в темноте, едва освещенной редкими кострами, было много, часто было непонятно, чьи мелькают тени между огнями - свои, или уже враги, но, тем не менее, каким-то чудом к кароччо сиенцам прорваться не удалось и вскоре бой затих. Сколько было нападавших никто не знал, говорили о целой тысяче, которую геройски отбили. Убитыми, однако, сиенцев нашлось лишь пара десятков. Фирентийцев полегло заметно больше, сотни две. Но это ещё и хорошо кончилось, поскольку казалось, что в такой сутолоке только затоптать должны были больше. Пока отбились, пока разобрались, кто где, пока командиры советовались, пока отделяли свои трупы от не своих, пока приводили лагерь в порядок, время перевалило далеко за полночь. Вскоре, однако, вновь поднялась суматоха: часовые обнаружили сиенцев готовящихся к новой атаке. Выслали дозоры, вроде бы нашли какие-то следы, но самого врага не нашлось. Побоялись, посуетились, побегали, покричали. Окончательно лагерь Фиренцы утихомирился только под утро, и перед рассветом, естественно, сиенцы напали опять. На этот раз они не очень старались и убрались едва организовалось сопротивление, оставив всего полсотни убитых фирентийцев, но и сами потеряли лишь несколько человек. Однако сна этой ночью они армию Фиренцы лишили.

Бокка тронул поводья, ведя свою полусотню на положенное место. Вокруг, в утреннем тумане и в дыму полузатухших костров, бродили усталые ополченцы, волоча по земле потяжелевшие копья, разыскивая свои потерянные ночью десятки и сотни, перекликались, переругивались, проклинали сиенцев, жаловались на скудный завтрак. Гамбезон под кольчугой промок от росы, рубаха неприятно липла к телу.

Что было решено на ночных советах у гонфалоньера Бокка не знал, Капитана гвардии он так и не видел со вчерашнего дня, но, по всей видимости, было решено атаковать: конница выдвигалась вперёд, арбалетчики на флангах конницы, за ними остальная пехота. Однако когда фирентийцы вышли на склон, оказалось, что армия Сиены уже стоит в полной готовности. На этот раз у них тоже впереди стояло несколько сот германских рыцарей и пехоты. За ними выстроились копейщики, а на севере, как и вчера, стояла тяжёлая конница. Сиенцы стояли в полной тишине, и опять где-то скрыв основную часть войска.

Командир гвардии из палатки пока не выходил. Полусотники, в его отсутствие, неуверенно построили своих людей и собрались вместе. Рядом с Боккой, конечно же, постоянно крутился Гано, но был услан следить за своим десятком.

- Дьявол разберёт, что творится, - прокомментировал Дзенато, командир второй полусотни. - Никто ничего не знает!

- После вчерашнего ещё не решили, чего именно ожидать, - философски заметил третий полусотник по имени Виорнато, которого Бокка раньше видел только мельком.

- Пока разберутся, сиенцы будут прямо у кароччо, - ухмыльнулся Дзенато. Виорнато пожал плечами. - Да и ладно. А нам-то что делать?

- Пока другой команды не было, встанем, как вчера, - решил Бокка. - Там видно будет.

- А эти? - Дзенато показал подбородком на десяток у палатки Капитана гвардии.

- Без них обойдёмся.

Бокка, подъехав к кароччо, приподнялся в стременах, вглядываясь в построение сиенцев.

- Беспокойная выдалась ночка, не так ли? - услышал он звонкий голос. - Мессер дельи Абати? Я не ошибаюсь?

Бокка обернулся. Голос принадлежал мужчине лет сорока, священнику, судя по выбритой макушке и одеяниям. Лицо его было спокойным, на губах - приветливая улыбка. Священник устроился на широких ступенях кароччо и безмятежно оглядывал Бокку.

- Ваше спокойствие, как я вижу, потревожено не было, - в том, что незнакомый священник или монах знал его имя ничего особо странного не было, к нему, как к командиру, часто обращались по имени, но тем не менее Бокке было неприятно. - Э-э?...

- Моё имя Бонуомо. Бонуомо Инфаньяти.

- Вы... монах? - осторожно поинтересовался Бокка.

- Не совсем. - Инфаньяти улыбнулся. - Я викарий.

- Вот как... - Бокка оглядел более чем скромные одежды собеседника, на что тот снова улыбнулся. - Рад видеть ваше высокопреподобие. Чем могу быть полезен? Прошу прощения, - он поклонился в седле. - Что не приветствую вас достойно вашего сана. Сами понимаете - война.

- Ну что вы, что вы! - тон викария был небрежным. - Не стоит. Отец Бонуомо, этого вполне достаточно.

- Польщён, отец Бонуомо.

- Я тоже весьма рад знакомству с вами, сын мой. Приятно видеть возвращение заблудших на путь истинный. Вы ведь не так давно были в стане богопротивных гибеллинов? Да, да... я знаю, знаю. Ну, что было, то прошло и свои былые ошибки вы вполне искупаете нынешней верностью праведному делу. Ваше рвение выше всяческих похвал и, несомненно, будет отмечено после победы. Более того: я бы сказал, оно будет высоко оценено.

- Но, - неожиданно смешался Бокка. - Я не понимаю, отец Бонуомо... о чём вы? Я всего лишь исполняю свой долг...

- И это верно. - согласился викарий, глянув по сторонам. - Вы - исполняете. И, кажется, только вы один. Я вот до сих пор не вижу мессера Буонконте, вашего командира, и это вы фактически командуете конной гвардией вместо него.

- Слишком громко сказано. Мы просто выполняем команды, которые получили ещё вчера.

- И это весьма мудро с вашей стороны... О! Смотрите-ка! Я узнаю этот вымпел. Это граф д"Альяно. Вот, кто, оказывается, стоит в авангарде гибеллинов.

- Не слышал этого имени.

- Вы редко бывали за пределами Фиренцы, сын мой. Имя это достаточно известно.

- Однако в вашем голосе не звучит одобрения.

- Ещё бы. Он ведь не на нашей стороне.

- Хорош как воин?

- И весьма. И как воин, и как командир. Не зря же Фарината доверил авангард именно ему. А вот основные силы, разумеется, Альдобрандино возглавит сам. Ну да, конечно, это имя вам тоже ничего не говорит, хотя вы и гибеллин... бывший. Это сам Альдобрандино Альдобрандески, фактический хозяин Сиены.

- Вы упомянули, что командовать авангардом графу д"Альяно доверил мессер Фарината, значит ли это...

- Ну да, да. Альдобрандино - хозяин Сиены, и командует основными силами, состоящими из сиенцев. Но командование всей армией отдали Фаринате, как наиболее опытному военачальнику. И вот что интересно, мессер Бокка, почему Фарината, столь опытный полководец, выбрал столь странную и проигрышную позицию для своего войска? К тому же уступающего числом?

- Почему же уступающему? Вчера мы убедились, что их силы вполне могут превосходить наши.

- Да бросьте, сын мой. Оставьте эти бредни дураку вроде Рангони, нашему самозванному гонфалоньеру.

- Почему самозванному? Мне кажется, его выбрали...

- Принимающие любой титул и должность без утверждения Святым Престолом являются самозванцами. Запомните это, сын мой. Не важно, где это происходит и каковы названия этих должностей. Не может он быть никем просто "выбран", ибо всякая власть от Бога, а наместник Его на Земле - Папа, и только он может назначить или утвердить какой-либо выбор. В данном случае никакого утверждения не было. И это печально, поскольку такое небрежение - путь к катастрофе.

- Но, получается, что все командиры тут - самозванцы? Я, например, тоже не получал должность от Его Святейшества.

- Это не страшно. Его Святейшество не может назначать каждого десятника или полусотнкика. Для этого у него есть мы, его слуги. Вы - не самозванец. С вашей кандидатурой я вполне согласен.

- Э-э... а в каком диоцезе вы служите, отец Бонуомо?

- Ни в каком. У меня нет диоцеза. Я - викарий. Вам знакомо изначальное значение этого слова?

- Разве это не замещение епископа?

- Это всего лишь название должности, причём современное. Двенадцать сотен лет назад викарием называли и... Впрочем, не будем об этом сейчас. Это очень интересная тема, но есть вещи более насущные и не менее интересные. Не так ли?

- Не уверен, что понимаю, о чём вы, отец Бонуомо.

- О расстановке сил. Как вы думаете, Фарината дельи Уберти - дурак?

- Не имел чести знать этого человека.

- Того, кто был для вас лидером, в вашу бытность гибеллином?

- Не думаете же вы, что все гибеллины состояли между собой в дружеских отношениях? Я никогда не разговаривал с мессером Фаринатой. Более того, я никогда не встречал его лично, и мне не довелось принимать участие в сражениях под его руководством. Так что я никоим образом не могу составить своего мнения относительно его ума.

- Да? Ну, допустим. А вот мне посчастливилось свести с сим мессером знакомство. И я вас уверяю, сын мой, что ум его ясен и остр, и он очень хорошо представляет, что делает. И я ни в коей мере не допускаю, что он может допустить столь грубые ошибки в том деле, кое знает лучше всего. И я задал себе вопрос: тогда что это?

От шатра гонфалоньера протрубили сигнал. Солнце потихоньку поднималось в небо, разгоняя туман. Становилось совсем светло. Мало-помалу, войско фиренцы организовывалось, ополченцы находили свои отряды и вставали в строй и сигнал к обороне застал построение на завершающем этапе. Войско начало спешно перестраиваться, готовясь отразить атаку врага, конница сместилась на фланг, но сиенцы по-прежнему не двигались с места.

- И как же вы на него ответили, отец Бонуомо? - поинтересовался Бокка, думая, что сейчас у сиенцев для атаки самый подходящий момент.

- А так, что есть кое-что, о чём Фарината знает, а мы нет. И он будет очень сильно рассчитывать в сражении на это кое-что. Вы, часом, не знаете, что бы это такое могло быть, сын мой?

Страх никогда не парализовывал Бокку, не заставлял его терять контроль; наоборот: он как будто сжимался перед прыжком и мысли его становились быстрыми и чёткими, он начинал замечать такие детали, которые ранее ускользали от его внимания, время замедлялось, и становилось возможным спокойно подумать, какой из возможных вариантов действий выбрать. Он не стал спрашивать в ответ, с чего бы викарий решил, что он, Бокка может что-то об этом знать. Вместо этого он ответил более нейтрально:

- Нет. Да и откуда? - он даже не повернул головы, пожав плечами и продолжая оглядывать будущее поле боя.

- А вы сами не задумывались об этом?

- Нет, - Бокка вынужденно повернул голову к собеседнику и снова пожал плечами. - Меня поставили полусотником, но, думаю, просто из-за недостатка хороших бойцов. Я неплох с мечом, но я не полководец, и даже это назначение может превысить мои способности.

- Жаль, - улыбка отца Бонуомо стала печальной, и Бокка поймал себя на мысли, что она весьма неестественна на скуластом лице викария с тонкими губами под нависающим костистым носом и холодными глазами, которое словно самой природой было создано для олицетворения суровости. Как неестественен был и молодой, звонкий голос, более подходящий только ставшему мужчиной юнцу.

- Жаль. А ведь ваше мнение, мнение человека, куда более опытного в воинских делах, чем скромный священник, могло быть весьма ценным. Неужели я ошибаюсь в том, что позиция Фаринаты невыгодна со всех сторон, сын мой?

- Пожалуй, нет.

- Может ли он этого не видеть?

- Вряд ли.

- Так, может, это мы вынудили его занять её?

- Не слышал о таком.

- Вы ведь, судя по тому, как напряжённо вы вглядывались, тоже подумали, что сейчас самое подходящее время для атаки? Так почему он не атаковал? Чего он ждёт? А ведь он ждёт чего-то, это совершенно очевидно...

Бонуомо перевёл взгляд с полусотника на строй сиенцев, и его взгляд и полуулыбка приняли мечтательное выражение, словно он наслаждался моментом, чьей изюминкой была нерешённая загадка, в скорой разгадке которой он не сомневался.

- Такие вопросы уместно задавать полководцам, например на советах. Почему бы вам не обсудить это с мессером Рангони?

- Я - не воин, а простой слуга Господа. Мне ли советовать в воинских делах? К тому же Святой Престол, как я уже заметил, не утверждал его назначения на должность гонфалоньера, и не будет вмешиваться иначе, как молитвой. Я думаю, что вчера сиенцы просто переодевались за холмом, будучи скрыты от наших глаз, а на самом деле нет у них никаких резервов и перед нами действительно всё их войско, всё, что у них есть. В совете Рангони не все глупцы, и понимают, что сиенцы могли просто попытаться нас запугать и запутать, но решили всё-таки не рисковать и подождать, пока дело не прояснится. Но смятение в умы они внесли, а ночью ещё и лишили отдыха. Урона особого не было, но почву они подготовили...

- Почву? Для чего?

- Вот и я говорю: для чего? Очевидно для того, на что втайне рассчитывает Фарината.

- И на что же?

- Или на что, или на кого.

- На кого?..

- Из двух вещей, доблести и предательства, на войне более всего воспевается доблесть, но, увы, чаще встречается предательство. Ведь измена остаётся изменой, в какие одежды её не ряди, верно, сын мой? Важно ли, из-за чего именно человек предаёт? И трусость можно понять, и ошибку можно объяснить, и веру, что он поступает, как лучше, можно принять. Вот только оправдать нельзя. Не будет оправдания. Вы согласны?

- Несомненно. Но почему вы говорите об этом со мной?

- А с кем же мне ещё говорить? - Бокка почувствовал, как под ласковым взглядом викария начинает неудержимо краснеть. - Ведь вы - командир одного из отборных, лично вами набранных отрядов гвардии кароччо, сердца нашего войска. Да ещё к тому же ближайшего к гонфалоньеру и к знамени.

- И... И что? Не думаете же вы...

- О, нет. Но когда... вернее, конечно, если... если настанет момент... Я думаю, от вас многое будет зависеть. И только вы сможете понять, что есть трусость; определить, что ошибочно, а что верно; разобраться, где доблесть, а где предательство, и решить, как лучше поступить.

***

Очередное перестроение многотысячного войска заняло почти час. Усталые лица невыспавшихся и изнурённых длительным ожиданием боя фирентийцев более не выражали ни предвкушения поживы, ни радостной уверенности в скорой и лёгкой победе. Бокка был рад, что он сейчас не в пешем строю или среди простых всадников, и что его место определено на всё время этой кампании; что ему не придётся после многочасового стояния, выполняя кажущиеся нелепыми команды, осуществлять непредсказуемые манёвры.

Отец Бонуомо, принявший торжественную позу, издалека видимый в кароччо в окружении четырёх священников, нескольких служек и восьмерых трубачей, был готов начать литургию. Бокка, не в силах удержаться, время от времени невольно бросал туда взгляды. Он понимал, что беспрестанными оглядываниями через плечо привлекает к себе внимание, и, может, даже усиливает подозрения викария, но ничего не мог с собой поделать. Викарий же, казалось, Бокку более не замечал. Полусотника такое показательное безразличие не успокаивало вовсе. Как-то всё неопределённо. Викарий всё знает и о заговоре, и о его, Бокки, в нём участии? Или только пока подозревает? Или, будучи необыкновенно проницательной личностью, действительно лишь догадывается о возможности и того, и другого? Уж лучше бы папский слуга сказал прямо, а так, намёками, так - непонятно. Непонятно, что делать. Вольно же ему, божьему человеку, рассуждать о предательстве, плести словеса в красивые кружева. Сам-то он в таком положении небось и не был никогда. А тут что ни сделай - всё будет подло, даже если не делать вообще ничего. Как же так получилось, что он, благородный Бокка, за всю жизнь не показавший никому страха, презиравший лжецов, трусов и предателей, сам вскоре неминуемо предаст? Вопрос только - кого. И тут викарий не прав, не будет у него никакого выбора из правильного или ложного, доблести или трусости, верности или предательства. Всё, всё подло, всё мерзко. Или словом своим поступиться, клятвой, воинской честью, или дружбой да любовью.

Вскоре, весь в пыли, прискакал посыльный, казавшийся (а может, и бывший) ещё более уставшим, чем строевые воины.

- Мессер Бокка, вас к сотнику.

Посмотрев направо, Бокка действительно обнаружил своего непосредственного командира на положенном ему месте, во главе его личного десятка.

- Гано, - он подозвал своего друга. - Принимай пока команду. Я к сотнику.

Гано глянул на посыльного, на Бокку, молча кивнул. Бокка тронул поводья и они с усталым посыльным двинулись бок-о-бок.

- Что-то стало известно? - обратился полусотник к молодому дворянину.

- Наоборот, - тот пожал плечами. - Всё ещё больше запутывается. Кажется, никто ничего не понимает. Битва ещё не началась, а уже идёт не так, как задумывалась.

- У них, - Бокка показал подбородком. - Обнаружились подкрепления?

- Вроде за Монсельволи и за Арбией видели какие-то отряды, но кто и сколько - неизвестно, - посыльный большего не знал и Бокка прекратил расспросы. Не стал и спрашивать о цели вызова: до сотника несколько шагов, сейчас сам узнает.

Мадиано Буонконте первым кивнул Бокке, который в ответ вежливо поклонился в седле. Сотнику было уже за пятьдесят, был он лыс и полноват, если не сказать грузен, но, по слухам, всё ещё силён и не дурак подраться. Верхом он держался уверенно и доспех на нём вовсе не выглядел нелепо, как на некоторых молодящихся престарелых рыцарях. Рядом с ним на приметном вороном жеребце в жёлтой попоне, выделяясь ярко-алым сюрко, гарцевал один из молодых Пацци, Якобо, который по жизни приходился ему зятем, а тут, на войне, знаменосцем. Именно к Пацци отошли земли дельи Абати в контадо Пульчедальо. Вполне возможно, что именно Якобо, женатый на старшей дочери Мадиано, получил виллу, где родился Винче. Винче... Кьяра с самого начала была уверена, что первенцем будет мальчик, и, когда они выбрали имя (вопреки обычаям - сами), говоря о будущем сыне называла его не иначе, как Винченцо дельи Абати. Как она гордилась сыном, обещавшим стать утончённым, благородным рыцарем. Лучшим из лучших. Самым прекрасным во всей Италии, разумеется. Поэтому и имя было так важно: имя зачастую предшествует человеку, и по нему составляют представление за глаза. Имя её сына должно было быть таким же совершенством, как и сам её сын. И оно им было. Винченцо дельи Абати. Кьяра была попросту влюблена в эти звуки...

Бокка улыбнулся и кивнул знаменосцу. Тот не был причастен к убийству Винче. Да и земли эти... какая разница, кто их получил? Не этот, так кто-то другой. Да, Кьяра, не знавшая в своей ненависти границ, не улыбнулась бы, не кивнула. Не сдержала бы ни обиды, ни гнева. Но она - женщина.

- О, а вот и мессер Бокка пожаловал, - Якобо преувеличенно широко растянул губы. - Говорят, вы тут неплохо покомандовали, пока мессер Мадиано был занят?

Бокка удивлённо покосился на него, не зная, как на такое реагировать. Устраивать ссору здесь и сейчас было бы совершенно неуместно, потому он лишь молча кивнул ещё раз и демонстративно развернул коня, скажем так, хвостом к знаменосцу.

- Вы желали меня видеть, мессер, - обратился Бокка к сотнику. - Я к вашим услугам.

- Не столько я, сколько капитан, - ровный тон сотника не выражал никаких эмоций.

- Капитан? - удивился Бокка. - Какая нужда может быть у капитана во мне?

- Ну, какая-то да есть. Поедемте, и узнаете. Якобо, смотри тут пока.

- Как прикажете, папа. Тем более, мессер Бокка изволят убыть и...

- Не зарывайся, - оборвал Мадиано зятя и, когда они уже отъехали, добавил негромко и так же равнодушно. - Не обращайте на него большого внимания.

Отвечать на это явно не требовалось, и, поскольку Бокка ехал слегка сзади и сотник, не подумавший при этом повернуть голову, его видеть не мог, даже кивать в ответ не пришлось. Сказано и сказано.

Капитану гвардии, Якопино Мональдески, был положен свой шатёр, поскольку, по фирентийским традициям, должность такого уровня уже не могла обходиться без нескольких помощников. Справедливости ради, не столько для помощи, сколько для лишнего присмотру. А то мало ли, что такому большому начальнику в голову взбредёт. Соответственно, решения без участия этих помощников, назначенных от Ближнего совета подеста, от его же Общего совета, от совета приоров, от консулов цехов и от представителей пополан, принимать было нельзя. А для принятия таких решений требовалось приличествующее место. Отсюда и шатёр. Полог шатра был откинут и небольшая группа мужчин в матово блестящих доспехах и чистых накидках обозревали поле предстоящего боя. Кроме самого Мональдески, Бокка никого тут прежде и в лицо не видел. Сам же Якопино Бокку не признал. Не удивительно: не по чину ему. Любезностей тоже не последовало. Короткий кивок на приветствие младшего, и Бокке поставили задачу: выслать разведку. Предполагалось, что за Рополе может скрываться резерв, да и за Арбией могут находиться какие угодно силы гибеллинов. Они, кажется, решили воевать не по правилам, так что всё может быть.

- Разве лазутчиков не посылали? - уточнил Бокка.

- Посылали, - капитан был недоволен, что его перебили. - Не вернулись. А те, что вернулись, вернулись ни с чем. Ослы.

- Тогда, прошу прощения, но что вы ожидаете от нас? Мы - не лазутчики. Наша задача охранять кароччо...

- Я сам без вас знаю, какая у вас задача! - рявкнул капитан. - И я буду решать, что и когда вам делать. А вы извольте исполнять приказы и не спорить. Ясно? - дождавшись поклона, он продолжил спокойнее. - Верхом вы сможете провести более глубокую разведку. Без неё мы не сможем решить, что делать, наступать, или обороняться. Выделите три отряда по пять человек. Один отправьте вокруг Рополе, но близко пусть не суются. Другие - вверх и вниз от моста через Арбию. От реки тоже пусть отойдут подальше: говорят, к гибеллинам присоединились сарацины, так что не исключены засады.

Бокка сделал, что сказано и три пятёрки отправились искать неуловимые резервы сиенцев. Если бы он, Бокка, был гонфалоньером, то, конечно, поступил бы проще. Обстановку за Рополе разведать можно, тут ведь совсем рядом, а вот с рекой дело другое. Мост один, на мили в обе стороны - ни других мостов, ни бродов. Если там, за рекой, и есть скрытые силы, то гибеллины или уже охраняют мост, или находятся где-то совсем рядом с ним. Если охраняют, то вот вам и результат разведки. Если нет, то в любом случае достаточно сотни-другой опытных копейщиков, чтобы намертво блокировать переправу по мосту, а к другому способу перебраться на другой берег гибеллины вряд ли готовились. И атаковать, атаковать сиенцев не теряя времени. Не успеют они ввести в бой резервы из-за реки, даже если они там есть, уж час-то мост удержать можно такими силами, а за это время... Разогнать несколько тысяч бойцов вниз по склону и ударить слитной массой. Не удержат сиенцы удара, мало их на поле. А если и есть у них кто за холмом, то тоже ещё пусть успеет. Смять, обратить в бегство основное войско - и тогда никакие резервы не помогут. А вот если дождаться их атаки... Защищаться на холме от наступающих снизу тоже легче, кто спорит, но тут быстрой победы не будет, а будет затяжной, многочасовой, вязкий бой. И вот тогда и резервы могут успеть, и мост можно не удержать. Но сомневающийся в расстановке сил гонфалоньер всё тянул, теряя и преимущество первого удара, и уверенность бойцов в победе.

Разведка и в этот раз вернулась ни с чем. Глядя на весёлые лица разведчиков, Бокка подозревал, что видели и знают они больше, чем докладывают. Что и говорить - неудачное это было решение, отправлять на разведку именно его бойцов. Не получив никаких новостей, гонфалоньер Фиренцы так и не решился двинуть своё войско в бой. К концу первого часа сиенцы, не дождавшись атаки, стали изображать вылазки, явно провоцируя фирентийцев. Гонфалоньер и тут не поддался, думая, что на сегодня этим и ограничится. В поле сиенцев стояло гораздо меньше; весьма возможно, что они, рассчитывая только на оборону, могли этими силами лишь связать противника боем до введения резервов, для удара по смешавшемуся строю или во фланг. А вот нападение таким числом самоубийственно. В начале третьего часа, так ни на что не решившись, он дал команду на отход.

Развернуть и увести с холма тридцатипятитысячную массу народа одномоментно совершенно невозможно. Поэтому войско уходило по частям. Командиры отрядов сестьер послали гонцов, сотники уже проорали команды, и десятки, начиная с передовых, один за другим потянулись внутрь строя. Лиц с такого расстояния было особо не разобрать, но Бокка и так знал, что на лицах - смесь усталости, разочарования, и облегчения. Именно то, что испытывал он сам. Облегчение - от того, что не сегодня. Что бы ни случилось - не сегодня. Умереть ли, предать, потерять друга или любимую - не сегодня. Разочарование, как ни странно, от того же: ничего не случилось, а значит - и не кончилось. И всё длится и длится, разъедая душу, этот кошмар, в котором он не знает, что делать. Почему он вообще должен выбирать? Как так получилось, что он в такой ситуации? Он как марионетка в руках двух поссорившихся кукольников. Они тянут её каждый к себе, разрывая на части, отрывая руки, ноги, голову, даже не замечая этого; и даже в голову им не приходит спросить у куклы: а чего хочет она сама?

Начало движения сиенской конницы, разгоняющейся вслед уходящим фирентийским отрядам, он увидел сразу, но далеко не сразу понял, что происходит. Сегодня сражения уже не должно было быть: войско одного из противников покидало место будущей битвы, и все правила войны диктовали второму комбатанту поступить так же и либо вывести армию на поле завтра, либо прислать переговорщиков. Конная лава всё набирала ход, вот уже опустились копья, выцеливая спины жертв, а Бокка всё не верил, что сейчас случится то самое неизбежное, после чего уже ничего нельзя будет вернуть назад. Даже когда стало очевидно, что перешедшую в бешеный галоп слитную конную массу уже нельзя ни остановить, ни отвернуть, фирентийские отряды продолжали неторопливо уходить вверх по склону. И лишь когда до столкновения остались считанные удары взволнованного сердца, растерянные фирентийцы попытались выставить копья и щиты... Поздно. До самого кароччо донёсся жуткий глухой удар сотен копий, проламывающих щиты и доспехи и входящих в человеческую плоть, и тут же понёсся по полю крик. Кричали умирающие, нанизанные на лезвия, кричали ещё живые, но смертельно перепуганные видом грозного врага и близкой смерти, кричали и торжествующие враги; с лязгом встретились мечи, кони били в людей нагрудниками и давили падавших копытами, и все звуки слились в один рёв разгоревшейся битвы.

Кричали и наверху. Тут, на вершине, кричали те, кому пока не грозила немедленная гибель, но зрелище творящегося у подножия холма ада не могло оставить равнодушным никого.

Звонкий голос с кароччо несколько привёл в командиров в чувство. Завыли трубы, заглушая звуки боя. Отец Инфаньяти начал литургию, призывая помощь Господа верным сынам церкви, и обещая проклятия и вечные муки Его врагам и врагам Фиренцы.

Внизу была уже не битва - избиение. Конница Сиены смешала строй фирентийцев, безнаказанно вырезая передние ряды, в то время когда задние ничем не могли тем помочь, и уже разогналась для удара пешая рать гибеллинов. Несколько мгновений - и ещё один удар. В тело фирентийского войска первыми врубились тирренцы. Всего несколько сот, но сборная армия гвельфов ощутимо дрогнула, даже задние ряды подались, выгибаясь. Было ясно, что ещё немного и фирентийцы просто побегут, побросав оружие, несмотря на численный перевес. Бокка оглянулся, выискивая взглядом командиров. Сейчас надо непременно спешить туда, где кипит бой, где решается, будут ли фирентийцы биться или покажут врагу беззащитную спину. Надо показать ополченцам, что командиры тут, с ними, ведут в бой, армия стоит, надо только напрячься и постоять ещё немного - и враг будет разбит. Даже кондотьерам для стойкости перед лицом врага нужна вера в победу, что же говорить о еле обученных горожанах? Их надо воодушевлять постоянно. Но командиры не спешили в гущу битвы, столпившись вокруг гонфалоньера, что-то горячо обсуждая. Гонфалоньер, с пунцовым от бешенства лицом, орал на помощников и подчинённых, показывая куда-то руками. Бокка порадовался, что ему в той толпе не место. Не хотел бы он там оказаться в сей час.

Сорвались вестовые, помчались верхами.

Полусотня Бокки теснее сдвинула ряды. Гвардейцы то бросали взгляды на поле боя, то переглядывались, то косились на своего командира. Гано, задевая правое бедро Бокки своим, нервно грыз губу. Его волнение передалось коню, который беспокойно перебирал ногами, толкая крупом коня Бокки. Тот же думал, что если есть ещё возможность переломить ход сражения, то надо пускать её в ход сейчас, пока не поздно, иначе можно и не успеть.

По задним рядам (передним было не до того) фирентийцев прокатился радостный гул, когда с правого склона Монтаперти покатилась, обходя сиенцев с фланга, конница под красными лилиями. Успели, подумал Бокка. Численности гвельфской конницы вполне достаточно, чтобы сокрушить завязших в сече всадников Фаринаты. А там будет удар в тыл сиенской пехоте - и исход сражения решится простым превосходством в числе. И самому ему было непонятно, то ли радуется он этому, то ли наоборот. Такого раздрая в душе у него никогда не было. Фиренцей правили те, кто убил его сына, разорил его, и грозил смертью его жене и дочери, и все его друзья и любимая требовали от него жестокой мести... но как можно мстить не конкретным убийцам, а целому городу? Своему городу? Тем более во время войны. Если фирентийцы победят, ему уже обещано полное прощение и никакого поражения в правах как у гибеллина более не будет. Правда, он останется нобилем, со всеми вытекающими ограничениями перед законом, но это уже не так страшно, не надо будет платить залог за жизнь семьи. С другой стороны, если одолеют сиенцы уже не о послаблениях будет идти речь - полное восстановление всех прав и привилегий нобиля. Вернутся все земли и владения, в рабы пойдут те, кто сегодня помыкает его семьей. Только сына не вернуть...

- Ага! - возбужденный вскрик Гано вывел его из задумчивости. Из-за Рополе вынеслась засадная конница гибеллинов. Рыцарей тоже было заметно меньше, но они ударили во фланг атакующим фирентийцам, которые не могли перестроиться на ходу. Часть красно-белых всадников донеслась до пеших воинов Сиены, сминая их ряды, но смертельного натиска не получилось. Больше половины конницы оказалась связаной боем с кавалерией неприятеля. Вторая половина сумела-таки вгрызться в пехоту, но опрокидывающего натиска не получилось. Пошла вязкая рубка на износ. У сиенцев было преимущество первого удара, они в целом казались более умелыми воинами, они поверили в успех и дрались яростно. Фирентийцы были вымотаны, растеряны, обескуражены первыми кровавыми потерями, но у них всё ещё было превосходство в численности и более выгодное положение. Можно сказать, силы оказались равны и весы победы заколебались в нерешительности.

Трубы с кароччо голосили немилосердно, буквально оглушая всех, кто находился рядом. Зато их было слышно по всему полю битвы. Сквозь их вой Бокка едва услышал шум. У ставки капитана творилась непонятная суета, мелькали накидки с лилиями, люди бегали с обнажённым оружием, кто-то пытался взобраться на коня, держа в руках знамя, кто-то пытался то ли помочь, то ли помешать. Туда скакало несколько всадников от сотника. Между ставкой и кароччо в беспорядке носились латные копейщики, должные бы стоять в слитных каре. Ничего было не разобрать. Никто, похоже, не командовал и не пытался навести порядок. Бокка попытался найти вышестоящих командиров взглядом, но не преуспел. Один из его десятков вдруг сорвался куда-то вскачь.

- Дзенато! - Бокка быстро сообразил, кто десятник. - Куда?... Чёрт!

Было желание пришпорить своего скакуна вслед и догнать с оставшимися двумя десятками, но нельзя бросать кароччо без охраны. И одному тоже нельзя. Он только проследил глазами за скрывшимися в пыли всадниками, огибающими шатер сотника и явно направляющимися к ставке гонфалоньера.

- Чёрт!

- Бокка! - глаза Гано были бешеными, круглыми, на красном от возбуждения лице. - Сейчас!

От ставки сотника к кароччо галопом несся всадник, нещадно стегая круп коня плетью.

- Бокка!

Бокка повернул голову к кароччо.

- ... и покарает господь отступников и приблизит к себе верных...

Викарий ни на секунду не прекращал литургии, и голос его, казалось, заглушал неумолчно визжащие трубы, доносясь до самого отдалённого воина на поле, но глаза почему-то смотрели на него, на командира конной стражи.

- ... геенны огненной и на вечные муки...

Несмотря на три десятка шагов до кароччо, казалось, что священник смотрит на него в упор.

- Бокка! - Гано кричал, срывая горло, хотя мог дотянуться рукой. - Сейчас!! Ну же!!!

- ... утешит любящего правду, ибо милосерден он, утрёт слезу из глаза верного, но возненавидит отринувшего...

Бокка с трудом отвёл взгляд. Воной жеребец в жёлтой попоне, роняя пену, был несся прямо на них.

- Бокка! А черт! - Гано поднял коня на дыбы и помчался к кароччо. Виорнато, третий полусотник, с ожиданием смотрел на Бокку, положив ладонь на рукоятку меча. Десяток Гано, оставленный без присмотра, так же ждал решения полусотника. Вот он, подумал Бокка, тот самый момент.

- ... поддавшийся страху поддаётся Сатане, не бойтесь умереть верными, ибо верным открыты врата рая, но бойтесь поддаться врагу человеческому, ибо тем погубите душу свою. Верные слову - верны Господу, горе же отрекшимся...

- Нет, - шепнул Бокка отцу Бонуомо. - Даже Петр отрёкся от Господа... трижды. А я только раз. - и отвернулся от кароччо, от размахивающего оружием Гано, встречая налетевшего на него Якобо.

- А, мрази! - завопил тот, занося меч над головой. - Ты! Ты!!! Ублюдок!!!

- Как же хорошо, - улыбнулся Бокка отводя удар своим клинком. С души разом свалилась тяжесть. - Я так ждал этого мига! Как же я люблю тебя сейчас, Якобо!

Их схватку словно ждали. Оставшиеся два десятка его полусотни выхватили мечи и, ударив пятками в конские бока, устремились на копейщиков.

- ... отродье Сатаны!!! - завопил в этот миг викарий и вдруг смолк. Смолкли и трубы. Вдруг показалось, что наступила гробовая тишина. Но это было, конечно, не так.

Непонятно, кого замолчавший священник имел ввиду, скорее всего Гано, с коня рубившего древки вексиллиумов и всех на кароччо, кто пытался ему помешать. Там не было никого с оружием, ведь как раз он, гвардеец, и должен был быть тем самым, кто бы их охранял. Да, скорее всего, отец Бонуомо именно Гано в сердцах назвал отродьем Сатаны, но его услышал Бокка и улыбнулся, доставая клинок из живота падающего с коня Якобо.

- Нет, - он прищурился. - А если бы и так, то кто же не спас невинного и не утер слезу из глаза моего?

Тело в красном сюрко рухнуло под ноги скакуна.

Бокка обернулся. Кароччо Фиренцы было захвачено врагами... То есть ими. Вексиллиумы пали. Копейная гвардия пыталась сбить ряды, но командиров не было, а на них напирали всадники, к которым спешила подмога от шатра гонфалоньера, где, кстати, знамёна тоже пали. И копейщики побежали. Тишина со стороны кароччо Фиренцы не прошла незамеченной, обернувшиеся увидели бегущую с холма гвардию, и на этом собственно сражение закончилось.