Лист

Как свечи белые, мигала тишина.

Из крана капала и капала луна.

Такая маленькая, капала теперь.

Из крана капала и таяла в трубе.

Как свечи белые, маячили в ночи

так называемые лунные лучи.

А та луна, а та небесная была

в кружочках цифр, как телефонный циферблат.

Совсем иные, иноземные миры,

висели звезды, как бильярдные шары.

В бубновых окнах лица женщин и мужчин

чуть-чуть прозрачнее, чем пламя у свечи.

Я был в неясном состоянье перед сном.

Я был один. И был один старик со мной.

Но был он в зеркале, таинственный старик:

в шампанских бакенбардах современный лик.

Он делал пальцами, как делает немой.

Как свечи белые, мигали у него

немые пальцы.

Этот мученик зеркал

на фортепьяно что-то странное играл.

Мою чайковскую луну и облака,

как Дебюсси, он в си бемоли облекал,

то патетические солнца и латынь,—

он мне, слепцу, мой музыкальный поводырь.

Еще старик играл такое попурри:

— Все это было — твой Парнас и твой Париж.

Но ты не жил и не желал.

Увы и ах!

Существованье музыканта — в зеркалах.

Лишь в зеркалах твои сожженные мосты,

молитвы мутные, минутные мечты.

Я тварь земная, но нисколько не творю,

я лишь доигрываю музыку твою.

Мы — Муки творчества. Нас ждет великий суд.

У нас, у Муков, уши длинные растут.

Но наши уши постепенно отцвели:

спасает души повседневный оптимизм.

Я презираю мой му-чительный талант…

А за окном ходили белые тела.

Как свечи белые, маячили в ночи

тела одетых женщин и мужчин.

Играл орган в необитаемых церквах.

Его озвучивали Гендель или Бах.

Фонарик в небе трепетал, как пульс виска.

И в небе с ним необъяснимая тоска.

О музыкант! Какую ни бери бемоль,

минорный кран твой есть, как мания, немой.

Взойдет ли солнце, очи выела роса:

как водяные знаки бедные глаза.

О музыкант! Меня ты не уговорил,

ты улыбнулся и на улицу уплыл.

Такты уплыл. Но я нисколько не скорблю:

большое плаванье большому кораблю.