К ЧИТАТЕЛЮ
Окидывая взором свою жизнь с умопомрачительной, по понятиям среднестатистического землянина, высоты - 100 лет, я думаю: неисповедимы пути Господни! Если бы в день моего рождения, 25 августа 1916 года, родителям - Ивану Андреевичу и Анне Сергеевне Шараповым - сказали, что их сын, появившись на свет божий при царе, будет с оружием в руках защищать власть, свергнувшую его, займет в новом государстве один из важнейших постов, а затем, на склоне лет, станет свидетелем распада страны, наверное, они перекрестились бы и не поверили в такое пророчество. Но случилось все именно так.
Оставив в 1989 году государственную службу по состоянию здоровья, как и всякий пенсионер, я имел много свободного времени для воспоминаний и размышлений. Еще тогда впервые родилась мысль о мемуарах, но я отогнал ее прочь. Не считал себя фигурой исторического масштаба. К тому же прекрасно понимал, что занятие литературным творчеством - это тяжелый и ответственный труд, сомневался, что сумею осилить его.
С того времени прошло более четверти века. Выросло поколение, для которого аббревиатура «СССР» всего лишь историческая метка, политический архаизм. Усилиями, как западной пропаганды, так и недальновидных отечественных историков и политиков - я имею в виду тех, кто проживает на всем постсоветском пространстве - история нашего великого государства искажается, а его нравственные ценности опошляются. Мы искренне верили, что «советский народ» является уникальной общностью, считая себя самыми свободными в мире людьми. Они изобрели оскорбительный термин «совок» и утверждают, что «выдавливают из себя рабов», а выдавили из себя людей.
Переосмысление прошлого - веление Времени. Через него проходят все нации. Но оно должно быть объективным, основываться на реальных фактах, а не на придуманных в идеологических лабораториях мифологемах.
Мне обидно, когда о людях, без колебаний отдавших свои молодые жизни за свободу Отчизны, говорят с пренебрежением. Не осталось уже практически ни одного героя, которого из-за ложно понимаемой гласности не мазнули бы псевдодемократическим дегтем! Мне больно, когда ветеранам войны и труда, жертвовавшим всем во имя счастья и благополучия детей и внуков, бросают в лицо, что они напрасно прожили свою жизнь. Противно слышать и такое: «Победила бы Германия - пили бы сейчас немецкое пиво!» Это кощунство по отношению к старшим поколениям. Дожили уже до того, что даже учителя, которые во все времена считались хранителями истины и нравственности, не знают сегодня, как трактовать историю страны.
Нисколько не преувеличивая значимость своей скромной персоны, я осознаю, что в силу преклонного возраста являюсь в какой-то мере уникальным источником подлинной информации. Имею ли я право унести ее с собой? Думаю, нет. Это и подвигло меня после многолетних сомнений и колебаний на издание мемуаров.
Большую часть жизни я посвятил Минску, ему, прежде всего, обязан счастливой судьбой. И потому обязан отдать родному городу и моим землякам свой гражданский и человеческий долг. Прошло более сорока лет со дня моего ухода из городских структур. За это время произошли большие изменения в жизни горожан, в экономической и политической сферах города, но Минск выстоял в эпоху перемен, сохраняя свое лицо столичного города. Значительно расширил свои границы и вышел за пределы кольцевой дороги, которая превратилась в одну из его улиц. Самое главное: в соответствии с генеральным планом сохранились и получили дальнейшее развитие инженерное оборудование города и, несмотря на масштабное жилищное строительство, созданные ранее инфраструктуры, обеспечивающие жизнеспособность этих районов, городской транспорт, организация краткосрочного отдыха минчан, благоустройство городских улиц и магистралей. Все эти вопросы решают городские службы, во главе которых стоит городской совет и его исполнительный орган - исполком. Сегодня я не имею права не вспомнить добрым словом деятельность председателей Минского горисполкома, с которыми меня связывает не только общая работа, но и хорошие человеческие отношения. Большинство из них я знал лично и хотел бы напомнить читателям о том, кто возглавлял Минский исполком.
Считал, и считаю, что, независимо от политического устройства страны, должность Председателя Минского горисполкома является одной из самых сложных и ответственных. С одной стороны - высока ответственность за принимаемые решения перед минчанами, а с другой - необходимость выполнять указания вышестоящих органов, иногда принимаемых без достоверных знаний о насущных потребностях города. Я это очень хорошо знаю, потому что не раз оказывался, будто между молотом и наковальней, между амбициями руководства и реальной действительностью. Причем ответственность за неудачи всегда возлагалась на горисполком и его Председателя, независимо от того, от кого пришло распоряжение. Возможно, кому-то некоторые мои оценки покажутся чересчур жесткими. Не взыщите: истина превыше всего!..
Первым Председателем горисполкома, с которым я познакомился зимой 1945 года, был Константин Иванович Бударин. Он руководил городом еще до войны - с сентября 1940 года. В июне 1941 года эвакуировался в Москву. Вернулся в Минск в июле 1944 года и был назначен на прежнюю должность. Работая в горкоме, я встречался с ним достаточно часто и быстро понял, что решать вопросы нужно с его заместителями. Сам Константин Иванович ситуацией в городе владел слабо, решений старался не принимать, что, видимо, и привело к его быстрой отставке в мае 1945 года.
На этом посту К.И. Бударина сменил Иван Павлович Паромчик, активный участник партизанского движения. Работал зампредом СНК БССР. Будучи человеком, не имевшим опыта хозяйственной работы и по характеру безынициативным, занимался в основном решением личных вопросов. Проработал в должности Председателя исполкома меньше года, освобожден по собственной просьбе.
Настоящая работа по восстановлению Минска началась с приходом н исполком в марте 1946 года Константина Наумовича Длугошевского. Фронтовик, он прошел всю войну, дважды ранен, гвардии подполковник. Главным событием начала его работы было принятие генплана восстановления и реконструкции города. За пять лет жилищный фонд Минска увеличился почти в три раза. Вопреки мнению Москвы, организовал строительство 2-3-этажных домов с однокомнатными квартирами. Среди его главных заслуг - строительство ул. Советской (ныне проспект Независимости), который является визитной карточкой нашего города, а также строительство и пуск крупнейших производственных предприятий - автозавода, тракторного и других. По характеру - очень внимательный к людям, интеллигентный, можно сказать, даже добрый. Он умно и грамотно проводил сессии горсовета и заседания исполкома. Очень скромный, в отличие от многих руководителей. Скромной была и его семья, хорошо об этом знаю, т.к. работал с его женой в парткоме высшей партийной школы. Не любил и не мог дать отпор людям нагловатым и эгоистичным, да и заставить своих подчиненных качественно выполнять возложенные на них функции ему удавалось не всегда. Особенно это касалось содержания города, когда он практически был одной большой стройкой. В 1954 году ушел из горисполкома по собственному желанию. Я считаю, что основной причиной увольнения К. Н. Длугошевского стали его непростые отношения с В. И. Козловым. До 1968 года Константин Наумович руководил жилищно-коммунальным хозяйством республики.
18 июня 1954 года приступил к исполнению обязанностей Председателя Минского горисполкома я. О том, как мне работалось, за что приходилось воевать, кто мне в этом помогал, вы узнаете из книги. Работал я в этой должности почти 14 лет, но от руководства городом не отошел, был избран Первым секретарем горкома партии.
На пост руководителя горисполкома я рекомендовал Михаила Васильевича Ковалева. Партийное руководство дало согласие, и он приступил к работе в декабре 1967 года. Восемнадцатилетним юношей Ковалев мобилизован в армию после освобождения родной деревни. Дважды ранен, участвовал в освобождении Минска, войну закончил в Германии. В горисполком пришел с должности заместителя министра промышленного строительства - начальника Главного управления по строительству Минска. Основное внимание в своей деятельности Михаил Васильевич уделял развитию и централизации строительного комплекса города. В ту пору велось интенсивное жилищное строительство, развитие магистральной уличной сети, включая второе транспортное кольцо, строительство метро и многих других важный городских объектов. Несколько облегчило вхождение Ковалева в должность и то, что я еще пять лет работал в городе и на ковер нас часто вызывали вместе. Чувство локтя мы не утратили с Михаилом Васильевичем и в дальнейшей работе. Он ушел из горисполкома на повышение в 1977 году: сначала в Госплан, затем в Совмин. Последняя его должность - Председатель Совета Министров БССР.
Председатель Мингорисполкома Геннадий Георгиевич Бартошевич начал работу в январе 1977 года. В детстве он пережил оккупацию в Минске, работал диктором на радио, закончил Белорусский политехнический институт (БПИ), перешел на завод Октябрьской революции, где возглавлял партком. В 1969 году был направлен вторым секретарем во Фрунзенский райком партии. Естественно, я часто с ним встречался. Очень дипломатичный, молчаливый, выступал на собраниях только по приказу. Несколько лет работал первым секретарем горкома партии в Молодочно, затем первым во Фрунзенском райкоме, откуда переведен в Минский горисполком. Ничего не успел сделать, советской и хозяйственной работой не владел. Его быстро, через полгода, поревели в горком и поменяли местами с первым секретарем Минского горкома Лукашевичем, где Геннадий Георгиевич продолжил уже успешную партийную карьеру.
Со Станиславом Михайловичем Лукашевичем мы вместе работали в Минском горкоме партии, где он возглавлял отдел строительства и городского хозяйства. По профессии - строитель, окончил БПИ. В те годы у меня в багажнике машины всегда были две пары резиновых сапог, одна - моя, другая - Лукашевича, и мы постоянно лазили с ним по стройкам. У него было чутье на всевозможные просчеты в проектах и организации работ. Несколько лет спустя, после работы заведующим сектором ЦК КПБ, он был избран на должность первого секретаря Минского горкома. В должности Председателя Минского горисполкома работал с июня 1977 года. По характеру скромный, доброжелательный, порядочный и трудолюбивый человек. В 1980 году был назначен первым заместителем министра Минмонтажспецстроя БССР.
В январе 1980 года Председателем Мингорисполкома был избран Георгий Станиславович Таразевич. Познакомился я с ним в конце 1960-х годов. Его привел ко мне начальник оргинструкторского отдела горкома Ремизевич, представив, как молодого кандидата наук, возглавившего картографическое предприятие. Встречался с ним не часто, но все больше по каким-то нестандартным вопросам, умел он находить неприятности на свою голову. После моего ухода из горкома Таразевич работал в Советском райкоме и Минском горкоме КПБ вторым секретарем. Ему как раз досталась подготовка к олимпийским играм. Был утвержден новый генеральный план развития Минска до 2000 года. В августе 1983 года Г. С. Таразевнча избрали Первым секретарем Минского горкома.
Председатель Мингорисполкома - Валерий Андреевич Печенников работал в этой должности с августа 1983 года по декабрь 1985 года. Его трудовой путь начался с работы плотником, потом были служба в армии, учеба в радиотехнических техникуме и институте, затем - работа в комсомольских и партийных органах. Знал я его только по работе в качестве Первого секретаря Советского райкома комсомола. Что называется, «звезд с неба не хватал», ни с кем не конфликтовал, поэтому и продвинулся высоко по партийной линии. На работе в исполкоме запомнился пуском метро. Пробыл в должности председателя исполкома полтора года, затем ушел на должность Первого секретаря горкома КПБ.
Хочу сказать, что успехи промышленности города в 1980-е годы я больше связываю с руководством Республикой Первым секретарем ЦК Николаем Никитовичем Слюньковым, бравым промышленником, который буквально заставлял парторганы, особенно Минска, поднимать уровень и качество производства.
В эпоху гласности Минским исполкомом руководил коренной минчанин Владимир Иванович Михасев. К работе он приступил в декабре 1985 года. Пришел на эту должность, как и многие до него, в том числе и я, с должности второго секретаря горкома. До этого закончил БПИ, работал на МАЗе, инструктором и заведующим промышленно-транспортным отделом горкома партии. Меня с ним связывала совместная пятилетняя работа в горкоме. Хочу подчеркнуть, что это был ответственный, очень аккуратный и надежный работник. Ему не надо было два раза повторять, напоминать и тем более перепроверять порученное дело. Все делалось в срок и качественно. Он поддерживал в трудный годы перестройки темпы строительства жилья и промышленного производства, устранял проблемы в управлении городским хозяйством. На его долю пришлась Чернобыльская трагедии, когда Минск готовился к эвакуации, и не менее разрушительнaя антиалкогольная кампания. Чтобы избежать волнений, открыл дополнительные винно-водочные отделы, что не принесло ему славы в верхах. В условиях тотального дефицита открыл столы заказов на предприятиях, организовал обслуживание ветеранов войны и многодетных семей. В мае 1990 года Владимир Иванович был назначен заместителем председателя Госплана БССР.
С июня 1990 года Мингорисполком возглавил Александр Михайлович Герасименко. После окончания БПИ он работал на БелАЗе, затем на МT3. Здесь он встретился с Н. Н. Слюньковым, который уже не выпускал его из виду, даже спустя много лет. После - служба инженером в Группе советских войск в Германии. С 1977 года Александр Михайлович на партийной работе, в 1986 году - первый секретарь Партизанскою райкома партии, затем - второй секретарь горкома. В мае 1990 года на сессии горсовета из 11 претендентов на должность председателя горсовета победил А. М. Герасименко, председателем Мингорисполкома был избран М. А. Маринич. В середине апреля следующего года депутаты горсовета освободили его от этой должности, возложив обязанности на А. М. Герасименко. В апреле 1991 года была проведена денежная реформа, которая привела к резкому повышению цен. На улицы города вышли бастующие рабочие. Основная заслуга Александра Михайловича в том, что в этот сложный период нашей истории ему удалось сохранить производственную и строительную базу города. В 1995 году А. М. Герасименко перешел на дипломатическую работу. Работал в качестве посла в ряде стран и заместителя министра иностранных дел РБ.
В 1995 году на пост Председателя Минского горисполкома назначили Владимира Васильевича Ермошина. Он пришел на эту работу с должности первого заместителя Председателя горисполкома и оставался на ней пять лет. В Минск Владимир Ермошин приехал в 1964 году, после окончания Новочеркасского политехнического института. Работал на заводе гражданской авиации. Прошел путь от инженера до заместителя директора. Строил базы для ремонта самолетов во Вьетнаме во время войны. Работал в Октябрьском райисполкоме; в Минском горисполкоме - с 1990 года. Главный принцип работы: из всех вариантов надо выбирать наиболее полезный человеку. Мои личные контакты с Владимиром Васильевичем состоялись в пору его работы на авиационном заводе. Без сомнения, это человек твердого характера, не амбициозный, совестливый, надежный. Ушел из горисполкома в 2000 году на повышение - был назначен Премьер-министром Республики Беларусь.
С марта 2000 года Минским горисполкомом руководил Михаил Яковлевич Павлов. Назначен на эту работу с должности Председателя Барановичского горисполкома Брестской области. После окончания Могилевского машиностроительного института работал главным инженером, директором Барановичского комбината сенажных башен, затем - генеральным директором ОАО «Торгмаш». Кандидат технических наук, заслуженный работник промышленности РБ. Трудился в горисполкоме больше девяти лет. Много внимания уделял не только строительству жилья, но и благоустройству города. Провел реконструкцию его центра. При нем построены футбольный манеж, вторая очередь железнодорожного вокзала, подземный ТРЦ «Столица», восстановлена ратуша, возведены Национальная библиотека и спортивный комплекс «Минск-Арена». Открылись пять станций Минского метро. В 2006 году за многолетнюю работу в органах управления города меня наградили Почетной грамотой Минского городского исполнительного комитета. В июне 2009 года в связи с тяжелой болезнью Михаил Яковлевич освобожден от занимаемой должности.
На посту руководителя столицы его сменил заместитель председателя исполкома Николай Александрович Ладутько. Коренной минчанин, строитель. Окончил БПИ, Академию управления при Президенте РБ. Работал мастером СУ Минского производственного объединения индустриального домостроения, там же - секретарем комитета комсомола, первым секретарем Фрунзенского райкома ЛКСМБ, начальником ПТО МПОИД, директором УКС Мингорисполкома, главой администрации Фрунзенского района. Утвержден в должности Председателя горисполкома в июне 2010 года. Интеллигентный, но требовательный руководитель, скромный, заботливый и доброжелательный человек. Честно выполнял свою работу. Мне приходилось встречаться с ним лично. В 2014 году мне было присвоено почетное звание «Минчанин года». Николай Александрович ушел из горисполкома и ноябре 2014 года и работал заместителем председателя Постоянной комиссии Совета Республики Национального собрания РБ, а затем направлен на должность генерального директора ОАО «Мотовело».
С ноября 2014 года на должность Председателя Мингорисполкома назначен Андрей Викторович Шорец. Пришел он с должности министра жилищно-коммунального хозяйства РБ. Окончил Витебский государственный технологический университет и Академию управления при Президенте РБ. Работал Первым секретарем БПСМ Октябрьского района г. Витебска, начальником областного управления жилищно-коммунального хозяйства, заместителем министра ЖКХ РБ. Проявил себя очень грамотным, напористым и способным руководителем, быстро вошел в курс дела, перестроил работу исполкома на максимальное внимание к нуждам горожан. Провел реформу ЖКХ, упразднил ненужные звенья. Повысил оперативность служб. Не забыл и бывших руководителей города, учредил Совет старейшин при председателе исполкома, в работе которого постоянно участвует. К моей большой радости, мне было присвоено звание Почетный гражданин города Минска.
Хотелось бы пожелать работникам горисполкома и депутатам горсовета трудовых и творческих успехов в их очень нелегком труде.
Особая благодарность моим коллегам - руководителям: горисполкома - А.В. Шорцу и горсовета - В.В. Панасюку.
...В заключение этого короткого вступительного слова хочу выразить большую благодарность журналисту И.Н. Осинскому, работникам редакционно-издательского отдела «Полиграфкомбината им. Я. Коласа» А.П. Костелецкой, А.С. Вацуро и моим близким: сыну Владимиру, невестке Валентине и внуку Ивану, вложившим много труда в подготовку материалов и своевременный выход этой книги.
«ЮНОСТЬ МОЯ - ТЫ ГОРИ, НЕ СГОРАЙ»
Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Сергей Есенин
«Молодые годы где-то далеко»
Натужно пыхтя, напрягаясь изо всех сил на небольших подъемах, паровоз медленно тащил за собой десяток вагонов-теплушек. Народу было не протолкнуться; в основном женщины с детьми да такие, как я, фронтовики, для кого война закончилась досрочно.
Не без труда устроившись на лавке у прохода, приладив у ног костыли, все мое имущество, попытался заснуть. Но ныла раненая нога, и я то впадал в тяжелую дрему, то просыпался от резких толчков паровоза.
- Отвоевался, болезный! - услышал чей-то участливый женский голос.
- Отвоевался, - подтвердила, судя по голосу, более молодая собеседница.- Без ноги, зато живой. А мой вот, как ушел на фронт в сорок первом, так ни одной весточки и не прислал После свадьбы и пожили-то всего один месяц. А теперь на всю оставшуюся жизнь соломенная вдова.
- Ну, так уж и на всю жизнь! - не согласилась с ней та, что была постарше. - Может, еще вернется твой-то. Сколько таких случаев. Похоронки получат, все глаза выплачут, а он жив. Товарищи видели, что упал во время атаки, среди раненых не значился, вот и отписали домой, что пропал без вести. А оказывается, его подобрали местные жители, выходили, переправили в партизанский отряд, как оттуда дашь о себе знать!
- Бывает и такое, - согласилась молодая женщина, ехавшая с ребенком.
Я заприметил ее сразу. Чем-то напоминала мою Анну, и слишком много боли было в ее больших серых глазах.
- …Да только, видать, не с моим счастьем.
- А ты, милая, верь. Без веры нельзя…
Чем закончился их разговор, я так и не узнал, впал в забытье. Усталость взяла свое, целый день провел на ногах, оформляя открепительные документы, к поезду успел, когда паровоз уже стоял под паром.
Во сне ли или в полубреду перебрал всю свою жизнь…
Впервые о том, кто я есть, из какого рода происхожу, задумался только будучи взрослым человеком и при не совсем обычных обстоятельствах. В марте 1938 года, проходя военную службу в железнодорожных войсках в Забайкалье, попался на глаза полковому комиссару. Ему нужен был помощник, и он решил, что я с моим средним образованием подхожу для этого наилучшим образом. В особом отделе полка потребовали биографию. Причем предупредили: в ней должны быть сведения обо всех дальних и близких родственниках. В то время классовое происхождение имело решающее влияние на судьбу человека. Задача оказалась для меня непосильной. По революционной социальной иерархии мы, крестьянские дети, относились к категории «Кто был ничем…» и потому никогда не задумывались о своих родовых корнях. Чтобы не попасть впросак, написал родственнику по отцовской линии, деду Сымону. Он хотя и имел за спиной всего три класса церковно-приходской школы, но хорошо разбирался в таких делах. С его помощью я и восстановил свою родословную…
Согласно семенным преданиям, мои далекие предки - родители, два сына, четыре дочери, жена старшего сына с детьми - занимались сельским хозяйством, жили в районе реки Друть, правого притока Днепра. Рядом была панская усадьба Белыннчи. Было это на рубеже 18-19 веков. Чем-то не угодили властям, грозило выселение в Сибирь. Причина этого достоверно не известна, существует несколько версий, поэтому что-то утверждать не могу. Так или иначе, не дожидаясь появления полиции, бежали всей семьей куда глаза глядят. Оказались вблизи нынешнего местечка Бобр Крупского района, на берегу небольшой речки, нашли охотничий домик в именин помещика Шарапова. Видимо, решив, что рабочие руки лишними в хозяйстве не бывают, он не стал разбираться во всей подноготной беглецов, и включил их в свой ревизский список. Так мои предки стали Шараповыми. Рядом с домиком был большой луг, который назвали соколиным полем. На этом месте сейчас стоит деревня Соколовичи.
У Григория родилось три сына, один из них, Андрей - мой дед. Вскоре Григория забрили в солдаты. Отец его мог откупиться, так делали многие, у кого водились кое-какие деньги, но оказался человеком прижимистым и променял сына на запрятанные в кубышке катеринки. Служил Григорий честно, воевал храбро, отличился в боях за Шипку, за что получил отпуск. Да не на месяц, как нынче, а с учетом малолетних детей на целых… восемь лет! Продолжил ли службу по истечении этого срока, одному Богу известно. Во всяком случае дед Сымон об этом не написал.
В семье деда Андрея было шестеро детей: сыновья Иван - мой отец, Федор и четыре дочери. И дед, и отец, по крестьянским меркам, принадлежали уже к людям состоятельным. Моя мать, Анна Сергеевна, выйдя замуж, получила в качестве приданого четыре гектара земли. Еще три гектара купил в Красновке отцу дед. Большую часть земли составляла пашня, остальную - неудобицы: лес, луг, болото. До кулаков, по меркам Советской власти, не дотягивали, но середняками были крепкими.
Во время Первой мировой войны отец служил в железнодорожном полку В конце 1915 года их часть, стоявшая в Литве, каким-то образом отличилась. И семейным солдатам разрешили пригласить на краткое свидание своих жен. Чтобы там ни говорили, а царские власти не всегда были душегубцами, как утверждала наша пропаганда. Благодаря этому счастливому обстоятельству я и появился на свет.
Мать родила восьмерых детей, четверо умерли в малолетнем возрасте. Можете себе представить, какой была в то время женская доля! Помимо ухода за детьми и мужем (накормить, обстирать), на ней держалось все домашнее хозяйство: корова, теленок, свиньи, овцы, мелкая живность. И с ним управлялась, и в колхозе трудилась.
Отец, отслужив в Красной Армии, был разнорабочим на станции Славное. В 1931 году его в качестве трудовой повинности направили на реконструкцию дороги Москва - Минск. Подвозил дорожникам песок на участке Бобр - деревня Малявка. А меня с согласия знакомого прораба определили к паровому катку. В мои обязанности входило подносить заготовленные заранее дрова. Работа была не очень обременительной. Мне нравилось наблюдать за тем, как одни рабочие дробили вручную булыжный камень, другие - сортировали полученный щебень и равномерно укладывали его на насыпи. Заметив мою любознательность, машинист катка разрешил вместе с ним укатывать трассу, рассказывая в процессе работы об устройстве и принципе действия диковинной немецкой машины. Спустя много лет после войны, будучи в Гамбурге, я увидел такой же каток, на котором постигал свои первые уроки дорожного ремесла, совершенно не подозревая, что однажды эта нехитрая наука очень пригодится мне. Хотел даже приобрести его для нашего дорожного музея, но музейные экспонаты не подлежали продаже.
В 1930-е годы в Бобре было две семилетние школы: школа колхозной молодежи для белорусов и школа, где преподавание велось на идиш. Дело в том, что 70 процентов населения поселка составляли евреи. Жили все в мире и согласии. Никаких конфликтов на национальной почве не было и в помине. Когда я слышу о том, что антисемитизм являлся чуть ли не государственной идеологией СССР, так и подмывает спросить: «Ну, откуда вы берете подобные факты?» Откуда угодно, только не из жизни! То же самое хочу сказать тем, кто утверждает принудительной русификации. В семилетке, которую я закончил в 1932 году, все предметы преподавались на белорусском языке, русский не изучался совсем.
В том же году я поступил в Оршанское железнодорожное училище на базе неполной средней школы, на отделение помощников машинистов. Поскольку русского языка я и другие мои земляки не знали, два месяца занимались на подготовительных курсах, после чего вместе со всеми начали изучать базовые и профильные дисциплины: конструкцию паровоза и его ремонт, путевое хозяйство и правила эксплуатации железных дорог, основы коммерции.
В училище нас обеспечивали общежитием и трехразовым питанием, форменной одежды не было, ходили в том, что кто имел. После окончания в 1934 году училища по специальности помощник машиниста и слесарь-ремонтник 4-го разряда, был распределен в Оршанское депо.
Однажды, демонтируя один из узлов паровоза, вес которого превышал двести килограммов, повредил себе руку; та рана до сих пор дает о себе знать, по ней я точнее любого барометра узнаю об изменениях погоды. Четыре месяца жил у родителей в деревне Красновка, что на 100-м километре дороги Минск - Москва. Отец был в это время председателем колхоза «Ударник».
Некоторое время я имел право выполнять только легкую работу, что меня совершенно не устраивало. Не без труда, но добился перевода в помощники машиниста. Сначала на маневровую «кукушку», затем водил грузовые и пассажирские поезда. Прошло столько времени, а помню номера всех паровозов, на которых работал.
Как помощник машиниста я обязан был прийти на рабочее место за полтора часа до отправки в рейс. Смазывал все трущиеся детали - буксы, подшипники, валики. Проверял, вычищена ли топка. Следил за тем, чтобы тендер доверху загрузили углем. Кстати, уголь, который поступал к нам из Донбасса, был очень низкого качества. Топку приходилось чистить очень часто. Сбивать шлак - дело весьма нелегкое. Но труднее всего было поддерживать в топке равномерный огонь.
Экипаж паровоза состоял из трех человек: помимо машиниста и его помощника еще кочегар. Он перебрасывал уголь из тендера на специальный лоток, а я уже переправлял его непосредственно в топку. Представьте себе лопату весом восемь килограммов - и столько же угля на ней. И вот так машешь ею почти беспрерывно! За поездку от Орши до Борисова перелопачивал шесть тонн, столько же на обратном пути.
В начале 1935 года меня перевели в бригаду к Николаеву, машинисту еще царской школы, очень опытному, прекрасно знающему машину. Паровоз - грузовой Щ5043. Машинист был очень колоритный, одевался в тужурку, сохранившуюся еще с тех времен, носил золотые часы и обязательную цепочку к ним. Первое время он пристально следил за тем, что и как я делаю, а через несколько месяцев, когда уверился в моей надежности, мог себе позволить отдохнуть во время пути. Тогда я, преисполненный гордостью, становился на правое крыло к реверсу, а кочегар брался за топку. Появились новые рейсы, я увидел новые города.
Водили поезда на Минск, Смоленск, однажды совершили рейс на Столбцы, которые в то время находилось на польской территории.
На пассажирских поездах ходил вместе с машинистом Щадинским. Это был профессионал тоже еще старой закалки. Называл меня и кочегара только по имени, отчеству, обращался ко всем на «вы». В 1937 году его по чьему-то доносу репрессировали. Таких случаев тогда было много. Сажали ни за что. Помню, учителя математики в Бобрской семилетней школе забрали только за то, что он оказался однофамильцем одного московского профессора, обвиненного в нелояльности к Советской власти. Кстати, удивительное дело, но сталинские репрессии нашу семью не задели, хотя должность председателя колхоза была в группе особого риска. Может, оттого, что трудились не покладая рук и язык не распускали. Может, рядом с нами люди жили совестливые. А скорее всего, просто повезло. Так бывает иногда даже на фронте: один пройдет войну от звонка до звонка без единой царапины, а другого ранят или убьют в первом же бою…
Чтобы получить удостоверение машиниста, потребовалось пройти шестимесячные курсы в Вязьме. Закончил я их с отличием. Этот уникальный документ каким-то чудом сохранился и сейчас находится в семейном архиве.
В 1937 году меня призвали на воинскую службу. Тоже не совсем обычным образом. В СССР создавались железнодорожные войска. Специалистов не хватало. Был брошен клич «Молодежь - на бронепоезда!» В комсомольской организации Оршанского депо к этому отнеслись со всей серьезностью. Внимательно изучив характеристики, на открытом собрании выбрали для службы в армии девять машинистов. Этого почетного права вместе со мной удостоились Морозов, Петровский, Раковский, Лепешинский… Так что, можно сказать, в армию, а потом и на войну, я попал по «комсомольской путевке».
Мы были на седьмом небе от счастья. В 1935 году на экраны вышел художественный фильм «Три друга». Романтическую песню Исаака Дунаевского, написанную на слова Михаила Светлова, частенько распевали на вечеринках.
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Немало пришлось нам пройти.
Мы мирные люди, но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути!
Нашу группу направили в Вязьму, где формировался полк железнодорожных войск, оттуда - в Забайкалье. Добирались до места назначения больше месяца в «вагонах-теплушках» по шестнадцать человек, посреди вагона - печка. Ехали в гражданской одежде, кормили нас два раза в сутки. Работа машинистов в то время ценилась, зарплаты были высокими. Мы с Володей Морозовым часто питались не из общего котла, а отправлялись в привокзальный ресторан. Покупали и всяческую снедь, которую по российской традиции выносили местные жители к поезду. Интересно и то, что по приезде в часть выяснилось, что зарплата командира полка была ниже, чем у нас - молодых машинистов.
Володя Морозов погиб в первый день войны в Орше, будучи машинистом бронепоезда попал под бомбежку.
За время пути я воочию увидел, какая огромная наша страна и какая сложная у нее судьба.
В Иркутской области значительная часть железной дороги проходила по берегу озера Байкал. Узнал, что в здешних местах, в поселке Баргузин, отбывал свою пожизненную каторгу декабрист, друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер; в Чите руками его товарищей построена небольшая деревянная церковь, сохранившаяся до сих пор. Очевидно, Всевышний не услышал их мольбы, большая часть ссыльных декабристов нашла в этом суровом краю свой последний приют. В 1920-1930-е годы их судьбу разделили сотни тысяч узников ГУЛАГа, лагеря которого были разбросаны по всей Сибири…
7 ноября наш состав прибыл на 79-й разъезд, где и предстояло сосредоточиться. Полк разместился в голой степи. Жили в одноэтажных кирпичных казармах, начсостав вместе со своими семьями - в деревянных домиках. Начались нелегкие военные будни. Из оружия - трехлинейка Мосина, принятая на вооружение в царской армии в 1891 году, на каждую роту дополнительно два таких же устаревших пулемета «Максим». Не менее экзотично выглядело и обмундирование: гимнастерка, напоминавшая крестьянскую рубаху, носившаяся навыпуск, галифе, на ногах - ботинки с обмотками, правильно наматывать которые удавалось с первого раза не всем. Спустя какое-то время машинистам поездов стали выдавать кожаные тужурки, введенные по приказу народного комиссара путей сообщения СССР Лазаря Кагановича.
В 1938 году меня назначили заместителем политрука роты, политруком был потомственный железнодорожник Георгий Морозов.
Как раз в это время начались репрессии против комсостава, и мне довелось напрямую столкнуться с фактами массовых арестов.
Одним из первых взяли командира нашей роты Егорова. Солдатам объяснили, что он был связан с нацдемовщиной. Кто такие нацдемы и каким образом, находясь в глухом краю, за тысячи километров от вражеской организации, которая, по утверждению ОГПУ, готовила контрреволюционный переворот, Егоров мог вредить Советской власти, не уточнялось. Вскоре таким же образом, один за другим, стали исчезать командиры других рот. А затем арестовали командира полка.
Пользуясь доверием оперуполномоченного особого отдела, я однажды усомнился в том, что молодые офицеры, не успевшие после окончания военного училища прослужить и несколько месяцев, могли оказаться в числе «врагов народа». Помнится, он внимательно посмотрел на меня и, убедившись, что мною движут самые искренние чувства, сказал:
- Пойми: я такой же солдат, как и все вы, и обязан беспрекословно выполнять приказы. Мне спускают планы по разоблачению враждебных элементов, в том числе по их качественному составу. Будешь много болтать, стукнет кто-нибудь на тебя - тоже пойдешь по этапу!
В каждой роте у оперуполномоченного было по несколько информаторов, которые и помогали ему «выполнять план». Чтобы попасть к нему на заметку, достаточно было одной неосторожной фразы или глупой шутки.
В мае 1939 года начались бои на Халхин-Годе. В части царило необычайное побуждение. Все хотели попасть на фронт, наказать наглых самураев. Под влиянием патриотических настроений я вступил в ряды ВКП (б).
В обязанность железнодорожных войск входила доставка передовым частям вооружений и техники, в том числе в разобранном виде самолетов. Ветка обрывалась за шестьсот километров от места боев. Отсюда грузы перевозились к линии фронта на автомобилях, верблюдах, солдаты шли пешим маршем.
Как политработник я обязан был регулярно проводить политинформации о положении дел. Конечно, говорилось в основном об успехах наших войск, хотя поначалу они были весьма скромными. Переломить ситуацию удалось лишь после того, как командира корпуса Фекленко сменил Георгий Жуков. Его приезд ознаменовался наведением жесткого порядка. За малейшее нарушение воинской дисциплины следовал расстрел. Отчасти благодаря этим мерам и, безусловно, полководческому таланту Жукова, впервые ярко проявившемуся именно у реки Халхин-Гол, к концу августа японские войска были разгромлены…
Победа над японцами способствовала росту патриотизма. Вспоминается такой случай. В нашем полку составителем поездов служил могилевчанин Фурман. Так же, как и меня, его направили в железнодорожные войска по решению комсомольской организации. Сцепка проводилась вручную. И хотя составитель лишь координировал действия машиниста и сцепщика, однажды Фурман по каким-то причинам решил провести ее самостоятельно. Делал это впервые и из-за неосторожности угодил между буферами вагонов. Скончался на месте. Конечно, проявил элементарную халатность. Но на родину сообщили, что солдат погиб как герой. Из родственников у Фурмана был лишь младший брат Семен, учившийся в 9 классе. Под влиянием публикаций в прессе он написал письмо Ворошилову, в котором рассказал, что является сиротой: отец погиб во время Гражданской войны, теперь вот лишился единственного брата и хотел бы заменить его в строю. Почему Ворошилову, а не Сталину? В то время была очень популярной песня «Письмо Ворошилову». Последний куплет звучал так:
Товарищ Ворошилов, а если на войне
Погибнет брат мой милый - пиши скорее мне!
Нарком Ворошилов, я быстро подрасту
И встану вместо брата с винтовкой на посту.
Для Семена Фурмана эта песня стала подсказкой. Не могу утверждать, что письмо дошло до Климента Ефремовича, но в округ поступило распоряжение удовлетворить просьбу комсомольца. И в 1939 году младшего Фурмана встречали в полку. В торжественной обстановке, под звуки оркестра, вручили ему винтовку погибшего брата. Обычно в песнях отражаются реальные события, а тут все произошло наоборот - придуманная поэтом история стала фактом…
В 1939 году меня и Семена Фурмана направили на учебу в Читинское годичное военно-политическое училище. Уровень преподавания здесь был очень высоким.
Занятия вели профессора МГУ и других ведущих вузов, в частности, курс лекций по истории ВКП(б) читал известный философ Дмитрий Иванович Чесноков, впоследствии секретарь ЦК КПСС, член Политбюро.
В октябре 1940 года после окончания училища, меня направили заместителем политрука в 8-й железнодорожный полк, базировавшийся на станции Оловянная, которая находится в Читинской области, на пересечении реки Онон и Забайкальской железной дороги. В 1808 году здесь было обнаружено первое в России месторождение олова - отсюда и название станции.
В начале 1941 года полк перебазировался в Монголию. На станции Бойн Тумень для бригады железнодорожных войск строился специальный городок. Но поскольку работы там были еще в полном разгаре, разместились в глухой степи, в палатках. Кстати, несколькими годами ранее в этих местах командиром батальона служил Пантелеймон Пономаренко. Рассказывали, что он был очень внимателен к солдатам. Однажды одному из них грозил военный трибунал за неумышленную порчу палатки. Понимая, что за этот небольшой проступок солдат может попасть в штрафбат, Пономаренко спрятал его от приехавшей разбираться комиссии.
В апреле 1941 года происходила массовая передислокация войск из Забайкальского военного округа в центральную часть страны. Это объяснялось растущей угрозой войны и необходимостью укрепления государственной границы с Германией. По сведениям советской разведки, получив решительный отпор во время боев у реки Халхин-Гол, японцы рискнули бы вмешаться в военный конфликт лишь в случае решающих побед гитлеровской армии…
Как начиналась война
Даже мы, далекие от большой политики люди, чувствовали дыхание приближающейся войны…
Спустя семьдесят лет в Германии и других странах Запада делается все для того, чтобы извратить истинные причины начала мировой бойни, унесшей дизни 50 миллионов человек, виновников сделать жертвами, а жертвы превратить в виновников. Они во многом преуспели, хотя по историческим меркам прошло совсем немного времени. И в этом нет ничего удивительного. После окончания Первой мировой войны известного австрийского философа Освальда Шпенглера спросили - будет ли новая мировая война? «Разумеется, будет!» - ответил Шпенглер. «Как же так, откуда вам это известно, как такое вообще может быть и кто с кем будет воевать, если для этого нет никаких предпосылок?» - изумились его собеседники. На что Шпенглер ответил: «Для того, чтобы началась новая мировая война, должно родиться и вырасти поколение, которое не знает предыдущей мировой войны, для того чтобы такое поколение выросло, чтобы призывного контингента стало достаточно, необходимо примерно двадцать лет. Вот через двадцать лет и будет новая мировая война. Кто и с кем будет воевать, не знаю, но будет». Сегодня мы знаем, что зловещий прогноз Освальда Шпенглера на беду всего человечества оказался точным. Вторая мировая война началась ровно через двадцать лет - в сентябре 1939-го.
Народы Беларуси и России в меньшей мере, чем народы других стран, поражены беспамятством. И все же и у нас немало молодых людей, внуков и правнуков ветеранов, которые имеют весьма поверхностное представление о том, кто и почему разве зал вторую мировую войну. Отчасти способствуют этому и такие предатели, как бывший сотрудник легальной резидентуры Главного разведывательного управления СССР в Женеве Виктор Резун, сбежавший в 1978 году в Великобританию. Возомнив себя историком, он цинично присвоил себе в качестве литературного псевдонима фамилию великого русского полководца Суворова и выдает книгу за книгой, в которых утверждает, что Советский Союз готовился нанести превентивный удар по Германии, а Гитлер, мол, всего лишь перехитрил его. Надеюсь, что моя книга не будет пылиться на книжных полках, и потому для молодых читателей хочу сказать несколько слов о том, как все было на самом деле.
К войне с СССР Адольф Гитлер готовился с первых дней восхождение на олимп власти. В основе его внешней и внутренней политики лежала расовая теория, в соответствии с которой арийцы обладали запечатленном на генном уровне интеллектуальным превосходством над другими народами. Руководствуясь ею, фашисты развязали геноцид против евреев, которые рассматривались как полный антипод немцев. Им приписывалось потребительски-паразитическое существование. В программе НСДАП «25 пунктов» заявлялось, что «ни один еврей не может быть отнесен к немецкой нации, а также являться гражданином Германии» и то, что партия борется с «еврейско-материалистическим духом». Славян Гитлер называл «низкокачественным человеческим материалом», «смешанным народом на основе низшей расы с каплями нашей крови, не способным к поддержанию порядка и к самоуправлению». Не менее оскорбительно высказывались нацисты и о народах других европейских стран. Для каждого из них были бранные клички. Так, англичан нацистские идеологи называли «выродившимся племенем плутократов», французов - «негроидами», итальянцев - «людьми испорченной крови и отравленной души», румын, венгров и турок - «обезьянами».
Экспансионистские намерения Адольфа Гитлера, поставившего перед собой задачу поработить весь мир и осуществить всеобщую «расовую гигиену», для Запада не были секретом. Однако правительства США, Великобритании, Франции, также вынашивавшие тайные планы войны с СССР, заняли двуличную позицию, проводя политику умиротворения фашистской Германии и натравливая ее на Советский Союз. На Востоке алчно поглядывал в нашу сторону еще один матерый хищник - Япония. Реально распространению по планете «коричневой чумы» препятствовал лишь СССР.
Ничуть не оправдывая Сталина, если не по прямой указке которого, так при его попустительстве в стране была развязана кампания массовых репрессий, отрицательно сказавшаяся на боеготовности Красной Армии в начальный период войны, все же нельзя не учитывать того, в какой обстановке приходилось ему принимать свои решения. С высоты сегодняшнего времени многие из них кажутся ошибочными и даже преступными, хотя в те дни в них была совершенно очевидная логика.
Оказавшись в полном одиночестве и понимая неизбежность войны с гитлеровской Германией, Советское правительство использовало любые возможности для того, чтобы хотя бы на короткое время отодвинуть ее и укрепить государственные границы страны. Прежде всего с этой целью в 1939 году к СССР были присоединены Западная Белоруссия и Западная Украина, в 1940 году - республики Прибалтики. Объясняя причины войны с Финляндией (1939-1940), Сталин сказал, выступая на совещании начальствующего состава 17 апреля 1940 года:
«Правильно ли поступили Правительство и Партия, что объявили войну Финляндии? Этот вопрос специально касается Красной Армии. Нельзя ли было обойтись без войны? Мне кажется, что нельзя было. Невозможно было обойтись без войны. Война была необходима, так как мирные переговоры с Финляндией не дали результатов, а безопасность Ленинграда надо было обеспечить безусловно, ибо его безопасность есть безопасность нашего Отечества. Не только потому, что Ленинград представляет процентов 30-35 оборонной промышленности нашей страны и, стало быть, от целостности и сохранности Ленинграда зависит судьба нашей страны, но и потому, что Ленинград есть вторая столица нашей страны».
Много кривотолков и вокруг Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом, подписанным 23 августа 1939 года. Заключив его, утверждают сегодня некоторые историки, СССР лишь поощрил агрессора, что отрицательно сказалось на его международном авторитете. Торговля с фашистской Германией и вовсе оценивается ими как аморальная. При этом забывается, что в результате этого акта СССР вернул себе территории, ранее принадлежавшие Российской империи, расширив таким образом свои пределы; отложил на два года начало войны и избежал войны на два фронта; предотвратил создание враждебной ему коалиции между Германией, Англией и Францией.
Что касается советско-германского экономического сотрудничества в 1930-е годы, продолжавшегося вплоть до начала войны, то оно носило сугубо прагматический характер и, по убеждению экономистов, нашей стране было намного выгоднее. В Германии СССР получал на выгодных условиях кредиты, закупал современное промышленное оборудование, использовал немецкие технологии в производстве оружия, боеприпасов, в машиностроении, химической отрасли, металлургии. Приобретя партию самолетов «Хейнкель-100», «Юнкерс-88», «Дорнье-215», «Фокке-Вульф-55», «Юнкерс-207», «Мессершмитт-109, 110» и других моделей, получил полное представление о возможностях германской авиации и использовал их разработки в собственных целях. В Германию поставляли небольшое количество нефтепродуктов, платины, никеля, марганцевой и хромовой руды. Железная руда на экспорт шла настолько низко обогащенной, что немцы постоянно жаловались на ее качество. Кроме того, отправляли то, чем торговали еще во времена средних веков - пух, перо, рыбьи пузыри, пушнину, щетину, лен, хлопок, осиновое дерево для спичек, кормовое зерно. Общеизвестный факт: ранним утром 22 июня 1941 года в Брест пришел эшелон с немецкими станками, а из СССР в Германию проследовал эшелон с зерном…
Заключая этот короткий экскурс в историю, хочу еще раз подчеркнуть: Советский Союз предпринял максимум усилий для того, чтобы выиграть время и как можно лучше подготовиться к войне с фашистской Германией. Все ли было безупречным и безошибочным в его политике? Разумеется, нет. Несмотря на то, что из различных источников поступали разведданные о концентрации гитлеровских войск у западных границ СССР, а провокации немцев носили все более откровенный и наглый характер, избегая обвинений в свой адрес, Сталин до последних часов не соглашался с приведением частей Красной Армии в боевую готовность. Это стоило нам огромных потерь…
22 июня 1941 года я был дежурным по полку. Высший начсостав предпочел отправиться в этот воскресный день охотиться на диких коз, которые в изобилии водились в здешних местах и большими группами приходили на водопой. Прослушав утром по радио полуночные новости из Москвы, разница во времени составляла шесть часов, пребывал в благостном настроении, ничто не предвещало беды. О том, что началась война, мы узнали лишь ближе к вечеру. Довольствовались информацией, полученной по радио. По всей видимости, командование округа само было в неведении. Только на следующий день начали поступать первые распоряжения. Они касались приведения полка в полную боевую готовность.
Роль Забайкальского военного округа заключалась в сдерживании японской Квантунской армии, практически до конца года здесь было затишье. Мысль о том, что идет война, Белоруссия оккупирована и неизвестно, что сталось с моими родными, а я отсиживаюсь в тылу, не давала мне покоя. Молодости присущ авантюризм. Однажды сел и написал письмо… Сталину. Так, мол, и так, я - белорус, кадровый военный, политрук, занимаюсь обычными перевозками грузов, а моя Родина истекает кровью. Прошу направить на фронт. Адрес написал по примеру Ваньки Жукова из рассказа Чехова: «Москва, Кремль, Иосифу Виссарионовичу Сталину». Конечно, мое послание перехватили. Из округа оно перекочевало в полк.
Когда меня вызвали к командиру полка, по наивности думал, что получу направление на передовую, была свежа в памяти история с письмом Семена фурмана. Вместо этого мне устроили примерную порку.
- Политрук Шарапов, вы знакомы с воинским уставом?
- Так точно.
- На политзанятиях разъясняете его бойцам.
- Так точно.
- Знаете, что к вышестоящему командованию нужно обращаться в соответствии с субординацией?
- Знаю.
- Так почему не следуете уставу? Кто разрешил вам писать Главнокомандующему?.. В общем, готовьтесь ответить на этот вопрос перед военным трибуналом.
При этих словах у меня похолодело внутри. «Вот и отвоевался!» - промелькнула мысль. К счастью, все закончилось благополучно. За меня заступился полковой комиссар Черногуз. В наш полк он прибыл из госпиталя, где лечился после тяжелого ранения легких. Любил и берег солдат.
- Товарищ комполка, Шарапов - один из лучших политруков. Уверен: он больше не повторит такой ошибки.
В общем, влепили мне на первый раз выговор с занесением в личное дело. Чтобы неповадно было лезть в пекло поперед батьки.
Но письмо вождю в совокупности с моим железнодорожным образованием и принадлежностью к партии большевиков все-таки сыграло свою роль. В марте 1942 года пришла секретная директива Генерального штаба о срочном наборе 100 политруков для обучения на должность командира бронепоезда. Предпочтение политрукам отдавали не случайно. Было известно, что они не сдавались врагу, а если и попадали в плен, то немцы расстреливали их на месте. А из директивы следовало, что несколько бронепоездов даже не пытались навязать бой и сдались. Меня и еще четырех политруков полка направили в учебный центр Чугуевского бронетанкового училища по подготовке командиров бронепоездов. Размещался он в небольшом поселке Долматово Свердловской области. Шесть месяцев нас учили артиллерийской стрельбе по движущимся целям: в состоянии движения и стационарном, причем часто занятия проводились совместно на одном полигоне с группами танкистов, которые уже участвовали в боях. Их переучивали с танков Т-28 на новые танки Т-34. Затем меня отправили на фронт, в дивизион, который дислоцировался на станции Раздольная.
О бронепоездах стоит сказать особо. В годы Гражданской войны, когда преобладала кавалерия, они представляли собой грозную силу, с развитием авиации утратили былое значение, но продолжали находиться на вооружении. По состоянию на 22 июня 1941 года Красная Армия имела 53 бронепоезда, из них 34 относились к классу легких.
Бронепоезд состоял из боевой части и базы. Боевая часть предназначалась для ведения непосредственных боевых действий и включала в себя бронированный паровоз, две бронеплощадки и 2-4 платформы, которые присоединялись спереди и сзади и служили для перевозки материалов для ремонта железнодорожного полотна (рельсы, шпалы и т.д.) и для защиты от минно-взрывных заграждений. Экипаж боевой части состоял из командования, взвода управления, взводов броневагонов с башенными расчетами и отделениями бортовых пулеметов, взвода ПВО, взвода тяги и движения и взвода железнодорожных бронеавтомобилей, в котором имелось 2 легких и 3 средних бронемашины, приспособленных для движения по железнодорожному пути. Они применялись для ведения разведки на удалении 10-15 км и в составе охранения (дозора) на марше. Кроме того, на платформах прикрытия мог расположиться десант в составе до трех стрелковых взводов. На одной заправке топливом и водой бронепоезд преодолевал до 120 км с максимальной скоростью 45 км/ч. В качестве топлива использовались уголь (10 т) или мазут (6 т). Масса боевой части бронепоезда не превышала 400 т.
База бронепоезда (в обиходе черный паровоз), обеспечивала ему достаточно высокую автономность действий и состояла из вагона для командного состава, вагона-канцелярии, вагона-клуба, вагона-кухни и нескольких вагонов для размещения личного состава бронепоезда. Во время боя база следовала за боевой частью.
Бронеплощадки представляли собой бронированные вагоны с отвесными прямыми бортами и высокими прямыми клепаными башнями, в которых устанавливались короткоствольные 76,2-мм пушки. Каждая из них была вооружена двумя пушками и четырьмя станковыми пулеметами.
Несмотря на то, что в годы Великой Отечественной войны бронепоезда стали уязвимы перед авиацией, некоторые из них вписали славные страницы в летопись борьбы с врагом. Например, бронепоезд «Илья Муромец», построенный в 1942 году, прошел путь от Мурома до Франкфурта-на-Одере, не получив ни одной пробоины. За время войны он уничтожил 7 самолетов, 14 орудий и минометных батарей, 36 огневых точек противника, 875 солдат и офицеров. В 1971 году паровоз бронепоезда поставлен в Муроме на вечную стоянку.
Интересно, что этот бронепоезд я встретил во время подготовки к битве на Орловско-Курской дуге в 1943 году, когда служил уже в ракетных частях. Следует сказать, что бронепоезда стали прообразом для современных средств противовоздушной обороны и даже ракетных войск стратегического назначения, о чем писала российская пресса.
Далеко не у всех бронепоездов судьба складывалась столь счастливо, в чем я убедился очень скоро. Нас направили на помощь обороняющимся частям, для подавления танковой атаки. Фашистов поддерживала авиация. Мы успели произвести лишь один залп, как угодили под сильную бомбежку. Рельсы впереди и позади бронепоезда были повреждены, и он превратился в неподвижную мишень, на которую немцы обрушили шквальный огонь из орудий. Ударной волной меня выбросило через открытый люк.
К счастью, все ограничилось контузией и мелкими травмами. Я просил оставить меня на попечение санчасти, но меня отправили в госпиталь, оттуда - в Москву, в резерв Главпура. Здесь судьба снова свела меня с политруком Георгием Морозовым, у которого я когда-то был заместителем. С ним мы делили комнату в общежитии. После тяжелого ранения под Харьковом он находился в резерве уже четыре месяца и не сетовал на судьбу. Кстати говоря, так и остался там до конца войны.
В резерве была мастерская по ремонту оружия, пришедшего в негодность во время боевых действий, и нас, ждущих назначения, привлекали для работы в ней. Я с большой охотой занимался ремонтом, слесарил с удовольствием, что, собственно, любил делать всегда, все-таки это моя первая профессия.
Большинство же людей, находившихся в резерве Главпура, были гуманитариями и к такой работе склонности не имели. Начальник мастерской заметил мое рвение и, уходя на фронт, назвал мою фамилию в качестве своего преемника.
- Все, Вася, твоя война кончилась. Заведи бабу и живи себе спокойно, - советовал Морозов мне.
Но моя душа рвалась на фронт. Однажды узнал, что раз в неделю в резерве ведет прием представитель Главного политического управления армии. Попасть к нему можно было только по направлению руководства. Рассчитывать на это не приходилось. И тогда я второй раз в жизни решился нарушить воинский устав. Первая попытка оказалась неудачной. В комнате, где ожидали приема, находилось слишком много людей, и до меня очередь не дошла. Во второй раз повезло больше.
Переступив порог кабинета, где вел прием уполномоченный, я честно признался, что явился самовольно. То ли представитель Главпура оказался таким же отзывчивым, как и комиссар полка, то ли в глазах моих было столько отчаяния и мольбы, что он согласился выслушать меня. В результате этой беседы я получил направление в 24-ю бригаду новых ракетных комплексов, оборонявшую подступы к Москве…
Об истории создания ракетных войск Красной Армии стоит рассказать чуть подробнее. Она опровергает досужий вымысел некоторых историков, утверждающих, что мы недооценивали роль современных вооружений, что, как и в годы Гражданской войны, полагались на знания и опыт лихих кавалеристов Ворошилова и Буденного.
Из достоверных источников известно, что разработки нового оружия были начаты еще в конце 1920-х годов. О драматических событиях, связанных с этой сверхсекретной работой, мне рассказывали очевидцы, один из которых служил в нашей бригаде и испытывал такие установки в 1940 году, еще в финской войне. Я воссоздаю этот эпизод по воспоминаниям очевидцев.
В Реактивном научно-исследовательском институте, созданном по приказу начальника вооружений Красной Армии Михаила Тухачевского, трудились выдающиеся ученые: Клейменов, Королев, Глушко, Лангемак. После ареста маршала все они оказались под подозрением и были осуждены по обвинению в создании «антисоветской диверсионно-террористической организации и шпионаже» в пользу Германии. Клейменова и Лангемака расстреляли, Королев и Глушко оказались на долгие годы в тюрьме. Это приостановило работы по созданию реактивной артиллерии, хотя доводка предназначавшихся для нее ракетных снарядов РС-82 мм и PC-132 мм была уже практически завершена. Незадолго до начала войны их возобновили и вели в форсированном темпе…
Судя по записи лиц, принятых Сталиным в своем кабинете, которые делались в специальном журнале, 27 июня 1941 года Сталин потребовал отчета о создании ракетных войск. В ночном совещании, которое началось в 01.30, участвовали Лаврентий Берия, нарком обороны Семен Тимошенко, начальник Главного разведывательного управления РККА Филипп Голиков и второй секретарь Ленинградского обкома и горкома ВКП (б) Алексей Кузнецов. Статус последнего не соответствовал рангу приглашенных, но он являлся креатурой вождя и всегда присутствовал при обсуждении важнейших вопросов…
Сталин начал без предисловий:
- Товарищ Тимошенко, когда Красная Армия сможет получить на вооружение ракетные снаряды? И как обстоят с этим дела у немцев?
- Товарищ Сталин, работа по формированию Первой Отдельной экспериментальной батареи реактивной артиллерии практически завершена.
- Что значит практически? Когда она сможет вступить в бой?
- Личный и командный состав батареи, товарищ Сталин, уже подобран. На ее вооружении имеется семь установок реактивной артиллерии БМ-13 и около 3 тысяч снарядов. Требуется несколько дней на то, чтобы провести курс обучения бойцов. Выступить из Москвы батарея сможет в ночь на 3 июля. Первый залп предполагается произвести в районе Орши. Там, на железнодорожной станции, замечено большое скопление гитлеровских войск.
- Немцам известно о наших разработках?
- Никак нет. Для Гитлера это будет полнейшим сюрпризом.
- Вы тоже так считаете, товарищ Голиков?
- По данным нашей разведки, товарищ Сталин, гитлеровцы действительно не догадываются о том, что Красная Армия близка к использованию ракетного оружия. Сами немцы начали его разработку на несколько лет позже нас. Но уже имеют на вооружении шестизарядные пусковые реактивные установки «Небельверфер» и применили их впервые 22 июня. Правда, поскольку их ракеты тонкостенные, поражающий эффект от осколков весьма невелик, главным поражающим фактором является ударная волна.
- Товарищ Берия, а разве к фашистам в руки не попала наша секретная документация? Среди ее разработчиков был, кажется, немец.
- Да, товарищ Сталин, отец военинженера 1 ранга Георгия Лангемака, урожденный немец, его мать - швейцарка. Но еще в юности они приняли российское гражданство и православие. Сам Георгий окончил Петроградский университет и Военно-техническую академию РККА, работал в Реактивном научно-исследовательском институте. Должен сказать, что этот Лангемак - личность весьма противоречивая. Хорошо проявил себя во время подавления Кронштадтского мятежа. Поддерживал тесные связи с нашим отечественным светилом в ракетостроении Константином Циолковским. Но в 1922 году проявил политическую несознательность, обвенчавшись в церкви с гражданкой Еленой Камневой, за что был исключен из ВКП(б). С одной стороны, именно Лангемак внес решающий вклад в разработку реактивных снарядов РС-82 мм и PC-132 мм, которые будут использоваться в батарее.
С другой стороны, будучи арестованным по сигналу одного из ответственных работников этого института, он сознался во «вредительстве в области недопущения новых образцов на вооружение». Не человек, а настоящий флюгер! По решению выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда СССР 11 января 1938 года «враг народа» Георгий Эрихович Лангемак расстрелян.
- Тебе не кажется, Лаврентий, странным, что этот… Как его?
- Лангемак, товарищ Сталин.
- …Что этот Лангемак занимался вредительством, но секретную информацию своим соотечественникам не передал?
- Не успел, товарищ Сталин. Мы знали, что агенты абвера интересуются им, и наши органы проявили бдительность.
Несколько минут Сталин молча ходил по ковру кабинета, о чем-то раздумывая. Берия продолжал стоять навытяжку, ожидая дальнейших вопросов. Наконец Сталин остановился перед ним, долго смотрел ему в глаза немигающим взглядом, отчего у бесстрашного наркома поползли мурашки по телу, а затем неожиданно сказал:
- Как интересно получается! Сначала Ежов проявил бдительность и расстрелял разработчика секретного оружия, так необходимого Красной Армии. А затем Берия проявил бдительность и расстрелял самого Ежова… - И, снова помолчав, не меняя выражения глаз, спросил: - А ты не боишься, Лаврентий, что однажды найдется кто-нибудь, кто проявит такую же бдительность, и расстреляют тебя?
Лицо наркома покрылось испариной. Заметив это, Сталин похлопал его по плечу:
- Не пугайся, Лаврентий! Я пошутил.
Участники совещания дружно заулыбались. Но Берию эта ремарка вождя не успокоила. Кто-кто, а он хорошо знал, что подобные шутки «хозяина очень часто имели реальный подтекст.
Держа в руках набитую табаком трубку, Сталин сделал жест в сторон наркома обороны:
- Продолжайте, товарищ Тимошенко!.. Кто будет командовать батареей?
- Предлагаем, товарищ Сталин, утвердить командиром экспериментальной батареи ракетных установок капитана Ивана Андреевича Флерова. Это опытный офицер. Отличился в боях с финнами. Награжден орденом Красной Звезды. В настоящее время слушатель артиллерийской академии имени Дзержинского. С Лаврентием Павловичем эта кандидатура согласована.
- Не возражаю. Объясните капитану, что батарея должна проявлять чрезвычайную бдительность и осторожность. Секретное оружие не должно ни при каких обстоятельствах попасть в руки врага. Даже если для этого потребуется пожертвовать собственной жизнью.
- Слушаюсь, товарищ Сталин!
- О результатах использования ракетного оружия постоянно докладывайте мне.
- Будет исполнено!..
Уже в этот же день на территорию 1-го Московского Краснознаменного артиллерийского училища имени Л. Б. Красина, где проходило формирование экспериментальной батареи, в условиях строжайшей секретности доставили семь установок залпового огня.
БМ-13-16 (боевые машины с 16 ракетными снарядами калибра 132 мм на каждой). К ним добавлялись около 150 грузовиков сопровождения. Батарея получила 3000 реактивных снарядов, 100 снарядов для пристрелочной 122-мм гаубицы, три заправки горючего, радиостанции, телефонные аппараты и на неделю продовольствия. Личное вооружение составляли: у офицеров - пистолеты, у бойцов - полуавтоматические винтовки и у каждого по две гранаты. Кроме этого, на всю батарею имелся один пулемет Дегтярева.
Личный состав батареи насчитывал 170 человек. В него входили три огневых взвода, взводы управления, парковый, пристрелочный и различные хозяйственные подразделения.
Поскольку ни капитан Флеров, ни кто-либо другой из батареи не знали, как действуют ракетные установки, к ней были прикомандированы конструкторы секретного оружия - военинженер 2-го ранга Дмитрий Шатов и инженер-конструктор Алексей Попов.
В ночь с 1 на 2 июля растянувшаяся почти на километр колонна медленно, будто наощупь, ползла по Можайскому шоссе в направлении Западного фронта. Ее вид производил странное впечатление. В головной части шли семь машин, напоминавших собой какие-то фермы, тщательно укрытые огромными чехлами из темно-зеленого брезента. За ними двигались более полусотни «ЗИС-6» с длинными ящиками, так же тщательно укрытыми брезентом, бензовозы, машины с солдатами, полевой кухней и всяким хозяйственным имуществом. Замыкала колонну единственная гаубица, казавшаяся в ней совершенно лишней. Она требовалась для пристрелки с целью определения точных координат расположения противника.
К месту назначения добирались с большими предосторожностями, только по ночам. Не раз оказывались в смертельной опасности. Но сумели выйти на исходную позицию без потерь. Испытать оружие в бою предстояло 14 июля.
С наблюдательного пункта, устроенного на высотке, Флеров видел, как заполняются подходившими составами железнодорожные пути. Паровозы стояли уже под парами, готовые двинуть составы с войсками, боеприпасами и горючим дальше, к Смоленску.
Военные инженеры тщательно проверяли и перепроверяли исходные данные. У затаившихся на опушке леса машин волновались, ожидая приказа, командиры боевых расчетов.
Наконец по радиостанции последовала команда зарядить установки и занять огневую позицию в лощине. Уточнив результат пристрелки цели 122-мм гаубицей, Флеров взял у радиста микрофон. На часах 15.10.
- Снять колпачки!
- Установки к залпу готовы! - ответил по рации находившийся в окопчике за правофланговой машиной лейтенант Подгорный.
Флеров еще раз взглянул на часы: 15.15.
- Огонь!
В течение шести-семи секунд на фашистов обрушились 112 реактивных снарядов. Залп сопровождался страшным ревом и грохотом. Огромные черные клубы дыма и пыли заволокли небо. Ракеты взрывались в гуще вагонов с войсками, боевой техникой, боеприпасами, горючим, превращая все в море огня. Казалось, что пылает даже металл. Земля стонала и тряслась, как в лихорадке. Обезумевшие гитлеровцы, решив, что наступил конец света, панически метались между горевшими эшелонами, задыхались от дыма и раскаленного воздуха. Снявшись с позиции, с которой был нанесен первый удар, и, убедившись, что батарея находится в относительной безопасности, Флеров приказал радисту отбить в Москву радиограмму:
«14.7.1941 г. 15 часов 15 минут. Нанесли удар по фашистским эшелонам на железнодорожном узле Орша. Результаты отличные. Сплошное море огня. Капитан Флеров»…
Следующий удар был нанесен по переправе через реку Оршицу, протекавшую через Оршу. В Центр пошла новая радиограмма:
«14.7. 1941 г. 16 часов 45 минут. Залп по переправе фашистских войск через Оршицу. Большие потери врага в живой силе и боевой технике, паника. Все гитлеровцы, уцелевшие на восточном берегу, взяты нашими подразделениям в плен. Капитан Флеров»…
Сталин ежедневно справлялся о действиях экспериментальной батареи. На запрос Ставки об эффективности применения ракетного оружия командующий артиллерией Западного фронта генерал-лейтенант Н. А. Клич докладывал 2 августа:
«Внезапный огонь батареи «М-13» наносит большие потери противнику, обращает его в паническое бегство. Наши части, наступая после ее залпов, не встречают сопротивления врага; пленные показывают, что «пехота панически бежит не только с участков, по которым наносится удар, но и с соседних, на расстоянии в один-полтора километра от места залпа».
За батареей началась охота. При малейшем подозрении о месте ее нахождении территория подвергалась массированной бомбардировке. Теперь после каждого залпа приходилось не только в спешном порядке прятаться в лесу, но и в нем перемещаться по глухим, порою труднопроходимым заболоченным дорогам, постоянно меняя направление движения. Перед тем как сделать привал, тщательно прочесывали местность в радиусе нескольких километров. Флерова предупредили, что район боевых действий батареи наводнен диверсантами, переодетыми в красноармейскую форму и гражданскую одежду.
В конце концов врагу удалось заманить батарею в ловушку. В последней телеграмме Флеров радировал:
«7 октября 1941 г. 21 час. Попали в окружение у деревни Богатырь - 50 км от Вязьмы. Будем держаться до конца. Готовимся к самовзрыву. Прощайте товарищи!»
Из всей батареи удалось чудом спастись лишь нескольким бойцам. Но врагу достались лишь покореженные обломки секретного оружия.
Убедившись в высокой эффективности ракетных установок, Верховный Главнокомандующий отдал приказ об их серийном производстве. И уже к началу августа на Западном фронте, кроме экспериментальной батареи капитана И. А. Флерова, действовало еще несколько батарей реактивной артиллерии: лейтенанта А. М. Куна, лейтенанта Н. И. Денисенко, старшего лейтенанта Е. В. Черкасова, капитана В. А. Смирнова.
Легендарную «катюшу» знают все. А вот о том, что у нее был еще более грозный «младший брат» - ракетные установки залпового огня «лука», пишут мало. Он появился на свет в мае 1942 года. Группа офицеров Главного управления вооружений разработала снаряд М-30 (модификация М-31), в котором к ракетному двигателю от М-13 присоединялась мощная надкалиберная головная часть с максимальным диаметром 300 мм. После успешных полигонных испытаний, 8 июня 1942 года Государственный комитет обороны издал постановление о принятии М-30 и М-31 вооружение и начале их серийного производства. И уже к 10 июля 1943 года были созданы первые 20 гвардейских минометных дивизионов. Каждый из них имел в своем составе три батареи с двенадцатизарядными двухъярусными пусковыми установками. Дивизионный залп соответственно составлял 36 ракет.
595-й, а затем 593-й дивизионы, в которых мне довелось служить, были оснащены как раз такими установками. Мощность снарядов производила большое впечатление на противника. Ходила легенда, будто бы боевая часть ракеты начинена каким-то специальным, особо мощным, взрывчатым веществом, способным сжигать в районе разрыва все дотла. На самом деле в боеголовках применялись обычные взрывчатые вещества. Исключительный эффект достигался за счет того, что при одновременном или почти одновременном взрыве целой группы снарядов вступал в силу закон сложения импульсов от ударных волн.
Первые установки монтировались не на автомобилях, а на деревянных помостах, которые мы возили с собой. Дальность стрельбы была небольшая, поэтому, чтобы не ударить по своим, подготовку позиций для стрельбы мы вели на нейтральной полосе, перед передним краем нашей обороны, и попадали под перекрестный огонь и спереди, и сзади.
Снаряды М-30 имели фугасную, химическую и зажигательную начинку. Однако в основном применялась фугасная. Зажигательные снаряды мы применили только один раз при взятии Ельни. Снаряды с химической начинкой не использовали ни разу, хотя всегда их возили с собой в подразделении тылового обеспечения. Головка снаряда была выполнена в форме эллипсоида. За эту особенность кто-то из начитанных фронтовиков остроумно прозвал установку «лукой» - по имени героя написанной в 19 веке поэмы, прославляющей его сексуальные подвиги. По понятным причинам это прозвище, в отличие от «катюши», официальная пресса предпочитала не упоминать, его знали только сами фронтовики.
Бригада дислоцировалась в Калужской области, в районе поселков Сухиничи и Жиздра. Отсюда мы наносили сокрушительные удары по скоплению сил противника.
Один из первых моих боев в качестве заместителя командира третьей батареи проходил около Жиздры. Батарею развернули, как обычно, между передними краями обороны на безлесной пересеченной местности, поросшей кустарником. После нашего первого залпа по переднему краю противника в атаку пошел танковый корпус. Он обогнул нашу позицию с двух сторон и пошел вперед. Немцы их встретили шквальным огнем. Несколько танков загорелись. Вдруг из-за холма на нашу позицию выскочил танк Т-28, остановился рядом с нами, и из центральной башни выбрался раненый командир танка. Он был весь в крови и попросил медицинской помощи. Оказать мы ее не успели. В ту же минуту к нам на позицию буквально подлетел на танке командир корпуса, достал пистолет и, срываясь на крик, потребовал у раненого командира немедленно вернуться в боевые порядки. Раненый танкист пытался уговорить комкора дать ему возможность получить медпомощь, но тот, угрожая пистолетом, заставил повернуть танк и вернуться на поле боя. Все, что мы могли сделать в этой ситуации, - это установить новые ракеты и без разрешения командования дать залп и поддержать наших танкистов.
Все это время наши позиции подвергались интенсивному обстрелу, пули, что называется, свистели, и не только со стороны противника. В этом бою был убит заместитель командира 593-го дивизиона, и меня перевели на его место, в конце 1942 года мне было присвоено воинское звание «лейтенант» с направлением в ранге заместителя командира в 593-й дивизион. С ним я и прошел по фронтовым дорогам остаток своей армейской службы, дослужившись до капитана и начальника штаба дивизиона.
Для гитлеровского командования ракетное оружие Красной Армии было главным раздражителем, на нас велась настоящая охота. Во время одного из боев соседний дивизион был неожиданно накрыт вражеской авиацией и погиб почти в полном составе, нашему - с большим трудом удалось выбраться из окружения. Выручали грамотные действия командиров, которые к этому времени уже прошли сквозь огонь и воду, воинская смекалка и тесное взаимодействие, готовность, рискуя собой, прийти на помощь товарищам. В 593-м дивизионе было много белорусов, и это служило дополнительным фактором сплоченности. Впрочем, из-за него я во второй раз едва не угодил в штрафбат.
Чем ближе продвигались наши войска к границе с Белоруссией, тем чаще в кругу земляков мы мечтали о том дне, когда вступим на родную землю. Однажды я возьми да и брякни:
- Хорошо было бы создать отдельный белорусский дивизион!
Кто-то из информаторов донес об этом оперуполномоченному Особого отдела. Как назло, им был человек по характеру злопамятный, старавшийся любой ценой выслужиться перед начальством. Тот, расписав этот безобидный разговор как проявление националистических настроений, сообщил наверх. Меня вызвали в политотдел бригады. К счастью, его возглавлял Холодилов - умный, опытный командир, который хорошо знал меня. Если бы не он, не миновать штрафбата. В него попадали и за более мелкие проступки - за проявление пессимизма, за обнаруженную в вещмешке немецкую листовку…
1943 год, зима. Наша часть стоит около станции Гусино, недалеко от дороги Смоленск - Витебск. Командование бригады отправило шесть своих машин за ракетами на станционные склады. Две машины должны были привезти боеприпасы в наш дивизион. Загрузили ящики с ракетами, и колонна двинулась в обратный путь. Пересекли московское шоссе, но две последние машины не пошли в сторону Витебска, а повернули на Москву. На этом перекрестке стояла танковая часть, куда, видимо, по предварительному договору полуторки и заехали.
Танкистов переводили под Москву на переформирование и переобучение в учебный центр. Выгрузили ракеты, посадили личный состав и отправились в Москву. Свою роль, видимо, сыграло и то обстоятельство, что один из водителей был москвичом. Второй был родом с Украины.
Боеприпасов мы не дождались, сообщили об этом в штаб бригады. Там начался переполох - ракеты совершенно секретные, за каждый выстрел отчитываемся перед оперативной группой ракетных войск. Поступила команда немедленно начать поиски. Командир поручил мне взять несколько бойцов и выехать на поиски пропавших машин. Поехали в сторону станции и недалеко от перекрестка увидели на снегу знакомые ящики, сложенные в штабеля на стоянке у дороги. Все ракеты были на месте. Танкисты тыловики оставались в своей части и рассказали нам, что наши машины ушли в сторону Москвы.
Вернувшись в часть, я сообщил комбригу обстоятельства дела, что все ракеты целы, пропали две машины и два водителя. Он приказал мне срочно связаться с особистом бригады, изучить личные дела водителей, взять их данные и домашние адреса и выехать в Москву на поиски дезертиров. На следующий день, взяв с собой солдата - москвича Копылова, выехал в Москву. У Копылова были две старшие сестры, переговорив с ними, решили, что одна из них подойдет к жене водителя и попробует выяснить, где он находится. Наш план не сразу, но удался. Сестра Копылова выяснила, что один из водителей работает в танковом учебном центре под Москвой.
С полученными данными я поехал в опергруппу ракетных войск и через несколько часов ожидания туда под конвоем привезли пропавшего водителя. Выделили нам машину, и мы своим ходом вернулись в район станции Гусино, в штаб бригады. Интересно, что в это время в части проходил митинг, на котором выступал начальник политотдела Холодилов. В очень доступной форме он говорил бойцам, как нам необходима победа, и обещал им столько и того, что нынешнему российскому политику Жириновскому даже не снилось. По этическим причинам слова бывшего уральского рабочего Холодилова я здесь привести не могу.
Арестованного водителя мы сдали командиру бригады. Впоследствии дезертира судили и отправили в штрафбат. Второй водитель ушел с артиллерийской частью на фронт, и попытки найти его не увенчались успехом. Следы его терялись где-то у шоссе Ленинград - Гомель в наступающих частях в районе Хотимска. Мы попытались связаться с артиллеристами, но они, видимо, умышленно, ответа не дали, а наши попытки туда добраться успехом не увенчались из-за боевых действий.
Гроза миновала, было потеряно только две машины, секретные ракеты и люди нашлись. Все остались на своих местах, кроме командира нашего дивизиона, который за невыделение сопровождающих машины бойцов был понижен в должности и отправлен в часть реактивных минометов - катюш.
Много лет спустя командир той самой танковой части, который забрал наши машины, служил в Белорусском военном округе начальником танковых войск, и я случайно встретился с ним, сидя в президиуме торжественного собрания. Разговорившись, я понял, кто сидит рядом со мной, и напомнил ему об этом случае, не забыв дать оценку его поведению на языке фронтовиков.
«Жди меня, и я вернусь»
Бои за Белоруссию начались в первых числах октября 1943 года. Дивизиону, где я проходил службу в должности заместителя командира, была поставлена задача участвовать в масштабной артподготовке прорыва немецких укреплений на подступах к электростанции «Осинторф». Местность оказалась сильно заболоченной, и огневые позиции располагались прямо среди болот на островке под названием Новая земля. Подъезда к этому клочку земли не было, и нам вместе с выделенной в помощь саперной ротой пришлось в течение всей ночи прокладывать по топи дорогу протяженностью более километра. Вместе с солдатами мы, офицеры, рубили кустарник, таскали жерди, из разрушенной деревни - бревна и доски, а саперы мостили дорогу. Она получилась колейной, с односторонним движением. По ней прошли наши грузовики с нагрузкой 5-6 тонн на ось. Артиллерийские установки смонтировали вовремя, и к назначенному сроку была произведена артподготовка.
Кровопролитные бои под Оршей длились весь октябрь. Почти ежедневные артподготовка и атаки, следовавшие за ней, успеха не приносили, фронт продвинулся по территории Белоруссии только на 15 - 20 километров. Потеряв более 350 тысяч солдат и офицеров, 5 ноября 31 и 33-я армии перешли в оборону. А наше соединение 8 ноября получило приказ своим ходом перейти в подчинение 29-й армии, ведущей бои под Витебском. От станции Красное шли по проселочным дорогам вдоль линии фронта, соблюдая маскировку все темное время суток, и к утру достигли Лиозно. А уже оттуда до Витебска сохранилась в приличном состоянии асфальтированная дорога. Это позволило нам к вечеру занять удобные огневые позиции.
Бои за освобождение Витебска по принципу «два шага вперед - полтора шага назад» шли беспрерывно на протяжении ноября и декабря. В канун нового, 1944 года, так и не освободив Витебск, части Западного фронта заняли оборону, которая продлилась до июня.
В апреле 1944 года нас опять возвратили под Оршу. Огневые позиции располагались в 150 метрах от деревни Редьки, впоследствии здесь находился наблюдательный пункт командующего фронтом Черняховского.
Гитлеровцы все еще надеялись на то, что удастся добиться перелома в ходе войны и оказывали ожесточенное сопротивление. К сожалению, в больших потерях наших войск нередко был повинен и человеческий фактор. Один из эпизодов запомнился мне на всю жизнь.
Передовые части 33-й армии размещались на левом берегу мелководной речушки, на правом - были фашисты, укрывшиеся в прибрежном лесочке, отделенном от реки большим полем. Насколько я могу судить, командование имело весьма приблизительное представление об их численности. Прибыв на передовую на танке в изрядном подпитии, командующий армией, по мегафону, обильно сдабривая свою речь нецензурными выражениями, предъявил противнику ультиматум, дав на размышления 25 минут. Разумеется, сдаваться немцы и не думали. И тогда по его сигналу танки, а за ними пехота начали переправляться. Фашисты по-прежнему молчали. Могло сложиться впечатление, что, испугавшись гневной отповеди генерала, они попросту бежали. Но как только танки оказались в чистом поле, на них обрушился из леса шквальный артиллерийский огонь. Бронированные машины вспыхивали как спички. Судьбу танкистов разделила пехота. Увидев такие страшные потери, командующему впору было бы застрелиться. Но он, как ни в чем ни бывало, отбыл в штаб… Что скрывать, таких случаев на войне было немало…
23 июня 1944 года началась операция «Багратион», в ходе которой предстояло разгромить фашистскую группировку и выйти к границам Белоруссии с Польшей. Я вместе с двумя бойцами координировал действия нашей бригады. Фашистский снаряд угодил прямо в радиостанцию. Радист погиб на месте. Меня тяжело ранило в ногу. Рассчитывать на помощь санитаров не приходилось. И я, сняв с себя нательную рубашку и кое-как перевязав рану, пополз в сторону проходившего неподалеку шоссе Москва - Минск. Тут и подобрали меня бойцы дивизиона. Узнав о моем ранении, на своей «эмке» примчался начальник политотдела Холодилов. Он лично отвез меня в санитарную часть, располагавшуюся в деревне Щепки. На прощание сказал:
- Крепись, капитан! Мы еще повоюем! Знаешь, какие у нас врачи кудесники! Подштопают тебя в госпитале - и не задерживайся, возвращайся в часть. До Берлина, брат, еще топать да топать!
- Обязательно вернусь, товарищ полковник!
Но хирург, осмотрев на операционной мою ногу, охладил мой боевой пыл:
- Хреновы дела твои, парень! Слишком долго тебя к нам доставляли. Началась гангрена. Ногу придется ампутировать. Единственное, что могу сделать - созранить часть коленного сустава, гораздо проще будет ходить с протезом. Но об армии можешь забыть.
Я хотел возразить. Вспомнил командира одной из бригад, который, потеряв ногу, вернулся в строй. Но наркоз начал действовать и, как рассказала мне потом медицинская сестричка, ассистировавшая хирургу, вместо ответа я крыл всех на чем свет стоит забористым матом. Очнувшись через несколько часов, увидел ее склоненное надо мной лицо.
- Миленький, родненький, поторпи немножко! - умоляла она, заливаясь от жалости слезами...
Санитарным поездом вместе с другими тяжело раненными меня отправили в тыл. В Смоленске попали под бомбежку. Горели склады с горючим, огонь перекинулся на состав. Все, кто мог ходить, выбежали на улицу, в вагоне осталось лишь несколько лежачих. Промелькнула мысль: «Этo конец!» Стало до слез обидно. Лучше бы уж там, на поле боя, погиб, чем заживо сгореть в вагоне!
Но неожиданно поезд тронулся и стал набирать ход, увозя нас подальше от пылающей станции. Остановились километров через восемнадцать, на запасном пути, где находилась медсанчасть. Нашим спасителем, не растерявшимся во время бомбежки, оказался мой земляк - машинист, с которым мы учились когда-то в железнодорожном училище. Встреча была трогательной. Я. попросил его сообщить родным о моем ранении…
Лечился в Ульяновске, затем в Куйбышеве. Рана дала осложнения, пришлось делать повторную операцию.
С волнением слушал по радио каждую сводку Советского информбюро. Было обидно, что, уцелев в тяжелейший период отступления, выбыл из строя тогда, когда наша армия уже била фашистов и в хвост, и в гриву на родной земле.
За шесть месяцев нахождения в госпиталях стал свидетелем многих жизненных драм - ни один самый талантливый писатель не смог бы придумать такие сюжеты.
Страдания тяжело раненных, даже их смерть не производили столь тягостного впечатления, к ним мы привыкли на фронте, как предательство близких людей. Самым лучшим лекарством для бойца была весточка из дома, особенно от жены или невесты.
Стихотворение Константина Симонова «Жди меня» знали все наизусть. Как заклинание повторяли строчки: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди!» И каждый надеялся, что придет день, когда он сможет прочесть своей любимой заключительную строфу этого потрясающего по эмоциональному воздействию стихотворения:
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Увы, в жизни так случалось не всегда. В нашей палате лежал офицер, которому ампутировали две ноги, оставив лишь небольшие обрубки. О том, что ранен, написал жене; о том, что остался без ног, умолчал. Скорее всего, потому, что сомневался в мужестве своей любимой, но очень хотел увидеть ее хотя бы в последний раз. Успокаивая себя, рассказывал нам, какая это замечательная женщина, как она верна ему. Когда узнал, что приедет навестить его, не находил себе места. И она приехала. Красивая. Ухоженная. С порога бросилась к мужу. И остановилась, будто споткнувшисьо незримую преграду. В ее глазах был ужас. Потрясенная увиденным, несколько минут стояла у кровати, лишившись дара речи. Кто-то из раненых услужливо поставил табуретку. Она присела и залилась слезами. Надо было видеть в этот момент лицо солдата! В его глазах отчаяние смешалось с надеждой. Так продолжалось довольно долго: она плакала, он молчал. Наконец, собравшись с силами, произнесла едва слышным шепотом:
- Надеюсь, ты меня поймешь… Прости!..
Он все понял. Взглянув в последний раз помутневшими от слез глазами, неуклюже опираясь на руки, перебросил остатки своего тела к стене, отвернулся и замер.
Понимая, что морально добивает его, она пыталась как-то оправдаться. Но чем дольше говорила, тем спокойнее становился ее голос, тем менее убедительны слова. Так и не дождавшись от мужа ответа, встала, инстинктивно поправила на голове косынку и быстрым шагом, будто опасаясь, что он остановит ее, вышла из палаты.
Под впечатлением этой картины я в тот же день написал письмо Анне… С этой девушкой я познакомился в один из тех редких вечеров, когда на фронте бывает затишье. Играла гармошка. Несколько пар кружились в вальсе. Девушек было мало. И когда она - маленькая, стройная, хрупкая, за что я прозвал ее Кнопкой, - подошла ко мне, видел, какой завистью светились глаза рядом стоящих бойцов.
После танцев проводил ее. Познакомились. Анна честно призналась, что перед самой войной была обручена со своим одноклассником. Готовились к свадьбе. Но завод, где они работали, эвакуировали. Жених уехал вместе с ним. А она осталась. Потому что не могла бросить на произвол судьбы больную мать с малолетними братьями. Потом оказалась на фронте. За все это время не получила от своего возлюбленного ни одной весточки. И не сожалеет об этом. Любовь, если она и была, не прошла проверку временем.
После того вечера наши фронтовые дороги разошлись. А однажды, по воле судьбы и удачи, снова случайно встретились. И мы оба поняли, что хотели бы быть вместе всегда. Переписывались. Письма Анны, к сожалению, затерялись во время скитаний по госпиталям. А она сохранила мои послания все до единого, И теперь, спустя целую вечность, сидя в одиночестве грустными вечерами, понимая, что ее уже никогда не будет рядом, и достаю пожелтевшие от времени листки, и милый образ Кнопки встает передо мной, словно живой...
Не верьте тому, кто говорит, что на войне не до любви. Близость смерти, которая ходит за солдатом буквально по пятам, наоборот, обостряет чувства, бывают такие минуты, когда кажется, за один поцелуй любимой готов отдать даже жизнь...
После ранении я долго не решался написать Анне. Понимая, что в моей судьбе произошел трагический поворот, не находил нужных слов. И вот теперь, убедившись, что не каждая женщина способна на самоотверженный поступок, решил, что не имею морального права привязывать ее к себе, инвалиду. Написал обо всем, как есть. Что тяжело ранен. Что со мной нелегко будет в мирной жизни. И потому я освобождаю ее от клятвы в верности.
Написал. А сам втайне надеялся: если любит - не бросит! И ждал, ждал ответа!..
Надежду на лучший для меня исход давала и еще одна драма, разыгравшаяся на моих глазах, в которой я принял даже некоторое участие.
Рядом со мной лежал тяжелораненый боец, фельдшер пехотной роты, родом из Харькова, Миша Горелик. Он в составе десанта участвовал в танковой атаке. Получил ранения во все конечности, можно сказать, оказался фактически без рук, без ног. В нашу палату часто приходили шефы, среди них была одна женщина, работник облсельхозуправления, которая часто и помногу беседовала с Мишей. Свершилось чудо - вспыхнула любовь, и они решили пожениться. Вы бы видели, каким счастливым вы глядел солдат, когда девушка предложила ему зарегистрировать брак! Но воспротивилось ее начальство. Не знаю, то ли из жалости к ней, желая предостеречь против безрассудного поступка, то ли еще по каким-то причинам, но согласия на брак не дали, мотивируя отказ военным временем. Узнав об этом, я возмутился. Через работника обкома партии, который приходил к нам, попросился на прием к Первому секретарю обкома Жимерину, который, кстати, после войны работал министром электростанций СССР. Он назначил нам встречу, и мы с Мишей - два «героя» на костылях, приехали к нему. Выслушав нас, Жимерин поднял трубку и не только дал нагоняй руководству сельхозуправлеиия, но и распорядился зарегистрировать брак и оказать помощь молодой семье в переезде в Харьков.
Под впечатлением этой романтичной истории я тоже верил в чудо. Когда получил долгожданную весточку, долго не мог разорвать трясущимися руками конверт. В ответ на мое послание Анна написала мне гневное письмо. Я даже не ожидал, что моя Кнопка способна на такую резкую отповедь. «Как мог ты подумать, что я променяю любовь на мещанское счастье?!» - примерно таким был смысл ее ответа. А еще через день пришло письмо от начальника эвакоприемника, в котором Анна работала бухгалтером. Рассказал о том, как обидело ее мое предложение расстаться. И в конце остроумно добавил: «Капитан, подозреваю, что у тебя вырезали далеко не все, что делает женщину счастливой, и потому не дури!»
В начале января 1945 года врачебно-экспертная комиссия установила мне 2-ю группу инвалидности и 2-ю группу годности для прохождения военной службы. С этими документами я отправился в отдел кадров Приволжского военного округа.
Будучи уверенным, что решу свой вопрос оперативно, чтобы легче было передвигаться на костылях, оставил свой вещевой мешок со всеми пожитками под присмотром знакомого сослуживца, которому предстояло на вокзале несколько часов ждать отправления поезда. Оказалось, что армия тоже не лишена бюрократии, и я вернулся на вокзал лишь поздним вечером. Узнал, что поезд с товарищем и, соответственно, с моими пожитками уже отбыл. Единственное, что осталось у меня - продовольственный аттестат на трое суток…
Спустя более чем полвека я все же встретил своего сослуживца, с которым расстался на вокзале…
17 апреля 1995 года неожиданно получил приглашение от Комитета ветеранов Великой Отечественной войны и мэрии Москвы принять участие в праздновании 50-летия Победы над фашистской Германией.
8 мая был в Москве.
В гостинице «Россия», где разместили всех гостей, мне вручили три пакета с приглашениями: на торжественное собрание, которое состоялось в этот же день вечером; на парад ветеранов войны 9 мая на Красной Площади и на открытие мемориала на Поклонной горе. Часа за полтора до начала торжественного собрания я отправился в Кремль, чтобы еще раз, может быть, последний, полюбоваться историей великого государства, талантом зодчих и мастерством простого люда, воплотившего их замысел. И хотя бывал здесь не один раз, впечатления остались неизгладимые.
Торжественное собрание прошло необычно. Не было традиционного президиума. Выступили Президент Российской Федерации Борис Ельцин и депутат Государственной Думы, председатель Комитета по делам ветеранов, маршал Виктор Куликов. Затем состоялся концерт мастеров искусств.
9 мая мы отправились на Красную Площадь. До начала парада оставался час, и я решил поискать знакомых. Мои ожидания оправдались. На гостевых трибунах встретил человека, с которым расстался более полувека назад. Это был Владимир Орехов, командир саперной роты, строивший знаменитый наблюдательный пункт командующего 3-м Белорусским фронтом Ивана Даниловича Черняховского. С ним мы по-братски делили окоп на двоих в канун операции «Багратион». С ним пробыли долгие шесть месяцев в госпитале Самары. В один и тот же день, 4 января 1945 года, комиссовались. Он «по чистой», а я - с ограничением 2-й степени. За получением направления в Минский облвоенкомат должен был зайти в штаб Приволжского военного округа. Будучи уверенным, что успею к отходу поезда, я оставил Орехову свой вещмешок. Оказалось, что потребовалось пройти еще одну комиссию. Вернувшись на вокзал, своего товарища не застал, о чем уже упоминал ранее.
В вещевом мешке, кроме вещей личного обихода, находились фронтовые заметки, письма и адреса фронтовых друзей, в том числе и Орехова. Я помнил лишь то, что он уезжал к родным в подмосковный поселок Абрамцево. Не имел и он моего адреса, в то время его попросту не было. И вдруг неожиданная встреча!..
Весь день 9 мая мы провели вместе. Прощаясь, Орехов возвратил мне фронтовые заметки и письма, которые бережно хранил все это время.
Среди записок был блокнот, в котором я, находясь на койке фронтового госпиталя, записал рассказ молодого солдата Андрея. Он был тяжело ранен, говорил с трудом, постоянно открывалось кровотечение. Поэтому рассказ растянулся на три дня. А в ночь на 6 июля 1944 года Андрея не стало. Его похоронили на госпитальном кладбище, в деревушке.
Воспроизвожу рассказ Андрея в память о нем.
Рассказ Андрея
«Детство мое прошло на железнодорожной станции Новоельня, между Барановичами и Слонимом. Семья наша имела свою хату и небольшой участок земли. От станции до Новогрудка была проложена узкоколейная железная дорога. Отец работал на ней машинистом. И иногда брал меня, школьника, с собой в рейс. Я помогал ему смазывать паровозные дышла и буксы, подбрасывал в топку уголь. Это были счастливые дни.
Все оборвалось в один из февральских дней 1938 года. Отец не вернулся из поездки. Его помощник рассказал, что сразу после прибытия в Новогрудок к паровозу подошли двое польских полицейских в штатском и, показав какую-то бумагу, увели его с собой. А ночью у нас в доме был обыск. Взламывали половые доски, вспарывали матрацы и подушки. Что-то искали. Дня через три ксендз Адольф объявил в классе, что мой отец - государственный преступник. Я нагрубил ему, за что был исключен из школы.
Для семьи наступили трудные дни. Не за что было купить даже хлеба, соли, спичек. Спасала корова. Почти все молоко шло на продажу, на вырученные деньги покупали хлеб. Вестей от отца не было.
Недалеко от города Лида, на хуторе, жил мой дед по отцовской линии. Он уговорил мать отправить меня к нему. Сестра Аленка осталась с матерью, к этому времени с помощью друзей отца ей удалось устроиться сторожем железнодорожного переезда.
В 1939 году после освобождения Красной Армией Западной Белоруссии из тюрем стали возвращаться политзаключенные. Но отца мы так и не дождались. Товарищ, который находился вместе с ним в лагере недалеко от Познани, рассказал, что освободиться удалось очень немногим. Захватив лагерь, немцы часть заключенных расстреляли, остальных отправили в каменоломни. Как сложилась судьба отца, он не знал.
В 1940 году я окончил школу и поступил в Барановичское железнодорожное училище на отделение помощников машинистов. Там же вступил в комсомол.
20 июня 1941 года приехал к деду на каникулы. А в ночь на 22-е немцы бомбили Лидский аэродром. Так я оказался в оккупации. Училище в Барановичах закрыли. Чтобы избежать отправки в Германию, устроился в бригаду по ремонту железнодорожных путей на станцию Скрыбовцы.
Где-то в марте 1942 года сюда прибыл из Гродно новый начальник дистанции пути пан Жимерский. Среди рабочих прошел слух, что он фольксдойч. И потому я сторонился его. Но однажды он пригласил меня к себе, вызвал на откровенный разговор, интересовался отцом, дедом. Вскоре после этого появился на нашем хуторе. За бутылкой самогонки долго о чем-то разговаривал с дедом. После этого стал заглядывать к нам частенько. Позже дед по большому секрету рассказал мне, что пан Жимерский связан с партизанами, и что мы должны помогать ему. По его поручению я стал носить записки леснику, жившему на хуторе километрах в пятнадцати от нас.
В конце марта 1944 года наша авиаци ябомбила лидский железнодорожный узел. Одновременно был выброшен наш десант. Гитлеровцы обнаружили его. Завязался бой. Четверо десантников, в том числе радистка, погибли. Остальным красноармейцам удалось скрыться. На их поимку были брошены все имеющиеся в наличии у фашистов силы. Жимерский попросил меня срочно предупредить об этом лесника. Я имел постоянный пропуск, но все же старался обходить деревни стороной. К исходу дня был на подходе к лесничовке, оставалось каких-нибудь две сотни метров. В это время началась стрельба. Шальная пуля задела меня в плечо. Уходя вглубь леса, натолкнулся на раненого десантника. Идти самостоятельно он не мог. С моей помощью кое-как проковылял сотню метров и обессиленный остановился. Бросить его я не мог. Мы укрылись в небольшой ямке, под корнями вывернутого бурей дерева. Вскоре появились немцы и полицаи. Они шли по лесу густой цепью. Лишь благодаря чуду не заметили нас. Когда все утихло, мы выбрались из-под ели, кое-как перевязали свои раны и попытались идти дальше. С огромным трудом передвигаясь по лесу, набрели на два стожка сена, один из них был наполовину разобран. Укрылись в том, который стоял нетронутым. Перешептываясь, я узнал, что десантника зовут Костей, что он родом из Сибири. Не спалось. Проговорили почти всю ночь, рассказывая друг другу о себе…»
Что рассказал Андрею Константин
«Мои детство и юность прошли в поселке Тайга Томской области. В ноябре 1942 года шестеро мальчишек, учеников 10 класса, обратились в военкомат с просьбой направить нас на фронт, на защиту Сталинграда. Просьбу удовлетворили, в армию зачислили, но вместо Сталинграда направили в запасной полк, в школу младших командиров. Через три месяца учебы я получил звание младшего сержанта и направление на Воронежский фронт. В полку, куда я прибыл, меня зачислили в разведку. В июле принял участие в битве на Орловско-Курской дуге. Был ранен. Лечился в госпитале в городе Мичуринске. После выписки попал в отряд десантников. Прошел подготовку для заброски в тыл противника. Я был в группе капитана Глазунова, которая насчитывала двенадцать человек Здесь сдружился с радисткой Машей.
Поздней осенью 1943 года нас привезли на подмосковный аэродром. Сообщили, что будем десантироваться западнее города Лида. О задании знал лишь командир. С наступлением темноты транспортный самолет Ли-2 поднялся в воздух и взял направление к линии фронта. Пересекли ее спокойно. Пилот сообщил, что прыгать будем двумя группами. Маша шла шестой, я за ней. Замыкал группу капитан. Когда подошла моя очередь, дверь закрыли, и самолет ушел на второй заход. Не успели сделать разворот, как по самолету открыли пулеметную стрельбу. Пилота, стоявшего около дверей, ранило. Прыгать пришлось лишь после того, как ушли из зоны обстрела.
Несмотря на резкий, порывистый ветер, группа приземлилась довольно кучно. Я упал в кустарник. Погасил парашют, оглянулся, прислушался. Все вокруг было тихо. Подождал минут пять и решил идти. Но куда? Где искать остальных? На карте мы тщательно изучили квадрат выброски. Но десантировались совершенно в другом месте. Ориентируясь по звездам, пошел на запад. И вскоре услышал негромкий крик совы. Это был условный знак сбора. Подавал его капитан. Метров через двести мы встретились.
Вместе с капитаном был уже подрывник Грач. Еще через какое-то время к нам присоединились остальные три десантника.
Первые вопросы: «Где мы находимся? Далеко ли до места высадки первой группы и до места сбора?» Капитан по карте пытался определиться. Но безуспешно. Тогда приказал мне и еще троим десантникам прощупать местность, разойдясь по направлению на восток, запад, север и юг.
Минут через пятнадцать я вышел на опушку мелколесья. Начинался рассвет. Передо мной раскинулось большое поле, оголенное от снега. Его пересекала дорога, ведущая к деревушке, расположившейся на пригорке в двух-трех километрах. Вдоль шоссе стояли столбы телефонной линии. Возвратившись, доложил обо всем капитану. Вскоре появился Грач, Сообщил, что вышел к железной дороге, откуда открывался вид на поселок. Возможно, на железнодорожную станцию.
Изучив карту, подсвечивая ее фонариком, капитан сказал, что первая группа высадилась неудачно и находится от нас на расстоянии около 25 километров. На то, чтобы разыскать ее, времени нет. К тому же можно в любой момент нарваться на немцев. Капитан решил выходить на запасную точку встречи.
На рассвете, обойдя какую-то деревню, вошли в густой старый лес. Здесь решили сделать привал и попытаться более точно определить свое местонахождение. В нашей группе был белорус Стас Барановский - небольшой, худенький паренек. Капитан приказал ему переодеться и провести разведку. Сообщение Стаса нас не порадовало. Ему удалось переговорить с крестьянином из деревни Голодная. Тот сообщил, что несколько часов назад в село нагрянули на двух машинах немцы. Обыскали каждую хату. Перед отъездом предупредили, что, если кто-либо из жителей окажет помощь парашютистам, будут расстреляны все жители. Со слов троих полицейских, которые остались в селе, было известно, что высадившийся около деревни Мыто русский десант угодил прямо в расположение немецкой танковой колонны. Все шестеро, в том числе девушка, пойманы.
Сообщение Стаса меняло наши планы. По рассказу капитана, целью заброски было обосноваться в Скрыбовцах, устроившись на разные работы, для ведения длительной разведки. Не имея связи с центром для уточнения задачи в изменившейся обстановке, он принял решение идти на запасную базу под названием «лесник». От места, где мы находились, до хутора лесника было километров 25. Шесть часов ходу. Идти пришлось лесом, обходя населенные пункты, с максимальными мерами предосторожности.
Часам к семи вечера подошли к хутору лесника. Укрылись в молодом ельнике и стали наблюдать за домом. Прошло более получаса, стало темнеть, ничего подозрительного не заметили. Несколько раз моложавая женщина зачем-то выходила во двор, оглядывалась по сторонам и быстро возвращалась в хату.
Пароль к леснику знал только капитан. Он распорядился мне и Грачу идти вместе с ним в дом. Остальные оставались на месте и в случае необходимости должны были прикрыть наш отход огнем. Взяв наизготовку автоматы, подошли к дому. В этот момент из него во двор выскочил мальчик лет десяти и крикнул: «Немцы!» С чердака хаты, из окон и дверей на нас полился свинцовый дождь. Отстреливаясь, стали отходить к опушке леса, из дома выскочило около десяти немцев и полицаев. Разделившись на две группы, они попытались взять нас в кольцо. В этот момент открыли огонь наши товарищи. Уже у самой кромки леса пуля догнала меня. Сгоряча, не чувствуя боли, я сумел пробежать метров пятьдесят и упал, сраженный второй пулей. Признаюсь, поначалу посчитал тебя полицаем…
Наутро послышался скрип колес. К стожкам приближалась подвода. Наблюдая из своего укрытия, как мужчина лет пятидесяти набирает сено, мы размышляли, как себя вести. «Рискни, - сказал Костя. - Может быть, он наш человек и поможет нам. Но обо мне не говори!» Увидев меня, мужчина удивился. Я сбивчиво рассказал, что по поручению деда шел к его родственнику-леснику попросить немножко сала. Случайно оказался под обстрелом. Ранен. И боюсь попасться на глаза немцам, которые могут принять меня за партизана. Попросил: «Помогите известить деда!» «А как зовут твоего деда?» - спросил мужчина. Я назвал. Хуторянин хитро улыбнулся. «Я знаю твоего деда. Лесник никакой вам не родственник. Он русский и поселился здесь перед самой войной. Вчера его расстреляли вместе со всей семьей». Сказав это, мужчина хлестнул коня кнутом и уехал, никак не отреагировав на мою просьбу.
Мы с Костей гадали, чего можно ожидать от незнакомца, уходить отсюда обессиленные были не в состоянии. Увидели, что телега хуторянина снова приближается к стожкам. Подъехав к нашему укрытию, мужчина передал крынку молока и увесистую краюху хлеба. Предупредил: «Сидите здесь тихо, как мыши, и ждите меня!» Прошло еще несколько часов. Мы съели весь хлеб, выпили молоко. Косте становилось все хуже, его мучил кашель. Наконец, возле хутора, за которым мы могли наблюдать из своего укрытия, остановились две подводы. Одна из них через несколько минут направилась в нашу сторону. Еще издали я узнал своего деда.
Нас с Костей уложили в телегу, сверху укрыли сеном. Ехали долго. Уже в ночи сделали остановку. Дед куда-то отлучился и вернулся с мужиком лет сорока. Назвал его Стефаном и сказал, что дальше мы поедем с ним.
На рассвете подъехали к какому-то поселку. Чуть в стороне от него располагалась усадьба, окруженная вековыми липами. Нас сняли с телеги, отнесли в баню. Вскоре появился фельдшер, обработал наши раны, сделал хорошие перевязки. Стефану сказал, что Косте нужна операция.
Следующей ночью снова отправились в путь. Двое суток добирались до партизанского аэродрома, еще двое - ждали прилета самолета. Всех раненых, в том числе и нас, доставили на «Большую Землю». Здесь нас с Костей разлучили. Я оказался в госпитале в городе Ступино. Рана зажила быстро. После выписки меня определили в маршевую роту и отправили на фронт…»
***
Я пересказал историю умирающего восемнадцатилетнего паренька о двух красноармейцах Андрее и Константине, в память о нем, для того, чтобы подчеркнуть: когда враг пришел на нашу землю, эти молодые люди не задумывались о собственном благополучии, без колебаний ушли защищать Родину. И таких, как они, было подавляющее большинство. Благодаря им мы не превратились в рабов, живем в свободной стране и должны быть достойными их.
***
…Через двое суток, с пересадками, проведя немало времени в ожидании поезда на промежуточных станциях, полуголодный, я прибыл в Москву. Добравшись до Белорусского вокзала, оформил проездной билет на утренний поезд на Минск.
«ВЕРНУЛСЯ Я НА РОДИНУ…»
Инструктор Минского горкома партии
Почти сутки, всю дорогу из Москвы в Минск я не спал. За окном поезда медленно проплывали едва угадываемые в темноте полустанки. Большинство из них были разрушены во время бомбардировок и артобстрелов. На месте многих деревень виднелись лишь пожарища да обгоревшие комины, сиротливо выглядывавшие из-за дичающих без людей садов. Торчащие из-под снега останки разбитых автомашин, покореженные орудия напоминали о том, что еще совсем недавно здесь проходили ожесточенные бои.
В то, что война откатилась далеко на запад, верилось с трудом. Кажется, еще вчера враг стоял под Москвой, и все помыслы были обращены лишь на то, как выстоять. А сегодня на большей части территории страны уже совершенно иные заботы: как накормить и расселить возвращающихся в родные места беженцев, запустить заводы и фабрики, провести сев, наладить выпечку хлеба, организовать медицинское обслуживание, возобновить занятия в школах… Подумалось: «Скоро всем этим придется заниматься и мне». От продолжения службы в тыловых частях армии, что позволяла мне вторая группа инвалидности, решил отказаться.
Чем ближе к Минску, тем тревожнее становилось на душе. Слышал о том, что город сильно разрушен. Говорили даже, что, возможно, его придется строить на совершенно новом месте. И это казалось кощунством, равным предательству. Вспомнились предвоенные поездки в столицу…
Впервые в Минске я побывал в июле 1935 года, работая помощником машиниста, и видел его, можно сказать, только из будки паровоза. В распоряжении было всего два с половиной часа. Успел осмотреть вокзал и Привокзальную площадь. Обратил внимание, что на фронтоне построенного в конце XIX века здания название станции было на четырех языках: белорусском, русском, польском и еврейском. Это к сведению тех, кто любит злословить по поводу национальной политики СССР.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги