Литературная Газета 6254 ( № 50 2009)

Истерика в двух часах

Искусство

Истерика в двух часах

ОТЗВУКИ

«Воццек» Берга–Курентзиса–Чернякова в Большом театре

Честное слово, отправляясь на просмотр нового спектакля Дмитрия Чернякова, я искренне надеялся похвалить наконец режиссёра. Не удалось – постановка оперы Альбана Берга оказалась откровенно слабой. Но и бранить этого сравнительно молодого возмутителя сценического спокойствия я тоже не стану. Мне интересны причины, по которым он в очередной раз не удовлетворил мои ожидания.

Чернякова ругают за смелость. Чернякова хвалят за смелость. Однако так ли он бесстрашен, как кажется невзыскательному зрителю? Утверждаю: нет. Более того: в «Воццеке» постановщик продемонстрировал откровенную интеллектуальную и эстетическую трусость. Как это произошло?

ПОСМОТРИМ

Основным приёмом Дмитрия Чернякова является анахронизм, против которого я ничего не имею. Одна беда: режиссёр с удивительным упорством умеет не угадать исторический контекст, в который переносит действие своего спектакля. Он следует своим построениям, совершенно не замечая реальности мира «здесь и сейчас». Получается плохо.

Попытаемся разобраться, что такое история Иоганна Христиана Войцека, убийцы, казнённого в Лейпциге в 1824 году.

В 1808 году Иоганн Готлиб Фихте издаёт свои «Речи к немецкой нации».

В 1813 году происходит сражение под Лейпцигом, в котором войска России, Пруссии, Австрии и Швеции наносят поражение армии Наполеона.

В 1867 году Отто фон Бисмарк объединяет Германию в Северо-Германский союз.

Воццек (будем называть прототип его сценическим именем) – ветеран победоносной войны. Вся немецкая нация находится на подъёме. Частный случай деклассированного неудачника вряд ли в это время можно было обобщить на всё общество.

Судя по всему, не делает это Бюхнер, которого история убийства интересует исключительно (осторожно: предположение!) с психиатрической точки зрения развития болезни отдельного человека. Впрочем, доподлинно мы этого никогда не узнаем: умерший в 1837 году драматург оставил лишь наброски пьесы. Однако общие закономерности развития этносов позволяют рассматривать моё предположение серьёзно.

Примерно через сто лет после казни Воццека свою оперу на материале Бюхнера пишет Альбан Берг. Кажется, параллелей с прошлым много, но! Место победы в немецком духе занимает военное поражение. Психологический климат диаметрально противоположен тому, который сложился после Наполеоновских войн. Количество деклассированных элементов просто зашкаливает. Берг, придавленный ситуацией, переносит современную ему тревогу Германии на сто лет назад. Ошибочно? Намеренно? Не знаю.

Знаю лишь то, что все: историю «маленького человека» Берг обобщает до вселенских масштабов, утверждая – такое может быть с каждым.

Это становится отправной точкой построений Чернякова. Он точно следует композитору, но нужна ли такая сервильность в данном случае?

Режиссёр переносит действие в наше время, ещё более подчёркивая универсальность мысли Альбана Берга. Но так уж она универсальна, как кажется?

Бюхнер не стал менять профессию и статус протагониста пьесы. Его Воццек – именно «не каждый», он уникален. Клинический случай не выдаётся за типический. Немудрено – Бюхнер видит наяву расцвет прусского юнкерского духа!

А аристократы свои проблемы решают культурно.

Аристократ аморален, но его аморальность имеет иную природу, нежели аморальность простолюдина. Дворянин – потомок рыцарей, воинов, свирепых и безжалостных хищников. Которые, дабы не поубивать друг друга, ввели сложнейший церемониал взаимоотношений.

Конрад Лоренц пишет, что внутривидовое убийство существует лишь в среде животных-вегетарианцев. Производителей биомассы, кормовой базы хищников.

Значит, на аристократию распространять случай Воццека некорректно.

Черняков и не распространяет. В его спектакле действует «офисный планктон», ибо крупный капитал решает сексуальные вопросы с помощью денег и киллеров. Одна беда: «офисный планктон» не есть всё общество, а роль «белых воротничков» в истории лишь кажется значительной из-за аберрации близости.

Но ведь и Альбан Берг потребовал выдать часть за целое!

Черняков выполнил задание композитора на пять баллов, ничуть не наморщив лоб, ни разу не поставив под сомнение Берга. И небесспорную мысль «Все вы такие!» выкрикнул в финале целых двенадцать раз.

И после этого кто-то скажет об интеллектуальной смелости? Истерика, как и было сказано!

Среда, в которой казус Воццека наиболее вероятен, всегда одна: деклассированная публика, подонки. Клерк, скорее, отойдёт от неверной женщины, чем замахнётся на неё ножом. Голуби «своих» забивают стаей, а нынешний европейский служащий разобщён. Нет, это не означает, что подобное убийство в данной среде невозможно, просто оно маловероятно.

Честный и смелый художник при переносе действия оперы в наши дни обратился бы, скорее, к социуму неевропейских гастарбайтеров, чем даже к рабочим мигрантам из Европы (Макс Вебер в своей «Протестантской этике и духе капитализма» отмечает, что польские рабочие, приезжая в Германию, «подтягиваются» до уровня отношений принимающей стороны).

Но присмотреться к условным туркам «не велит» не только политкорректность, это не позволяет сделать сам Альбан Берг, предрассудкам которого рабски следует Черняков.

Это горе искусства, это трагедия режиссёра, но он был посредственным всегда.

Гораздо интереснее разобрать, как звучала музыка. Чтобы это понять...

ПОСЛУШАЕМ

Что предложил нам Курентзис?

Начнём издалека. Кажется, дирижёр предельно сузил понятие, скрывающееся за термином «экспрессия». В его арсенале при исполнении «Воццека» осталось две краски: «громко» и «очень громко».

Но и греческого маэстро я не поспешу обругать. Конечно, наиболее выразительными (экспрессивными) являются армейские команды, которые принято произносить чётко и громко, но без излишних эмоций.

Выразительно и родное для раба Божия Теодора православное богослужение, которое предписывает предельную сухость в произнесении слов, монотонность в речи и запрет на артистизм. Отметим, что Божественная Литургия воздействует сильнее, чем приказ, – подтверждений этому в истории христианства более чем достаточно.

Значит, «громко» не всегда «эмоционально», «выразительно» и «правильно». Тем более что я слышал, как Курентзис умеет играть тихо.

Мог ли Теодор сыграть «Воццека» как-то по-иному? Боюсь, что нет. Курентзис тоже следовал Альбану Бергу. Концепции последнего о всеобщем помешательстве. Личные особенности дирижёра (к которому я отношусь вполне уважительно) не позволили, похоже, отстраниться от материала. Курентзис гиперэмоционален, но не всегда это уместно.

Не знаю, как можно было исполнить музыку Берга. Допускаю, что большая сдержанность и чёткость привели бы к потрясающему эффекту, но это всё – из области предположений. Вышло как вышло.

Увлечённость и (к сожалению!) эмоциональная торопливость Курентзиса породила некоторую «кашеобразность» музыки. Отдельные «слова» переставали иметь смысл, расшифровывать нужно было послание в целом.

Оказалось, что это нелегко.

Так бывает, когда вас пытается вовлечь во взаимодействие истеричная женщина. Она начинает говорить быстрее, громче, в её голосе появляются визгливые интонации. Мужчина, если может, убегает. Если нет, то, даже удержав себя от рукоприкладства, день или два ходит раздражённый.

Но... не есть ли это замысел Курентзиса? А что? Больной Берг показывает больное общество, дирижёр исполняет музыку так, что здоровый зритель уходит больным, а больной укрепляется в своём душевном недуге.

Правда, вспоминаю, что моё прошлое знакомство с музыкой Альбана Берга не порождало протеста, значит, клинически больным композитора можно признать только после существенных оговорок и соответствующей экспертизы.

К тому же относительно «больного общества» тоже есть сомнения. Но об этом я уже писал в параграфе «Посмотрим».

А вот в чём нет сомнений никаких, так это в робости режиссёра, дирижёра, зрителя. Той робости, которая не позволяет встать и громко, со всей возможной смелостью объявить о своём здоровье.

Так вот, я здоров. Поэтому заявляю: опыт постановки ценен, задача решена адекватно, произведение искусства дегенеративно.

Что никак не отменяет его право на существование. Лучше всего – под грифом «для служебного пользования».

Евгений МАЛИКОВ