Литературная Газета 6254 ( № 50 2009)

Васильки в жару

Портфель "ЛГ"

Васильки в жару

ПРОЗА

Анастасия ЕРМАКОВА

Лучше не думать. Постараться ни о чём не думать. Ехать и всё. Смотреть вперёд. Главное – не слететь в овраг со скользкой дороги.

Врач заверил – после курса лечения она забеременеет. Обязательно. Но времени в обрез. Уже сорок один. Надо попытаться… Так они с мужем и пытаются, почти каждую ночь пытаются. Год за годом.

Кажется, здесь.

Трёхэтажное серое здание, огороженное металлическим забором. Вышла из тёплой машины – и сразу ветер, хлещущий мокро-серым снегом. Уже пожухший газон, вспыхивающий ярко лимонными кленовыми листьями. Забившаяся под скамейку худая рыжая кошка настороженно озиралась. Вдруг с громким мяуканьем кинулась Полине в ноги, принялась тереться, заурчала. Полина погладила её худые бока. Кошка благодарно боднула её в ладонь острой мордочкой.

Полина посмотрела на массивную дверь – похоже, сюда. Дверь была неестественного алого цвета. Прямо над ней болтался полуспущенный голубой шарик, чудом выживший после какого-то праздника.

– Вы к кому? – привстал толстопузый лысый охранник и зачем-то ехидно подмигнул.

– Я… Мне… – Полина с ужасом поняла, что не помнит имени, но вдруг, будто ей подсказал кто-то, а она послушно повторила: – К Ранниковой. Соне Ранниковой.

– А… Пройдите вон туда, – махнул рукой на стеклянную будку в конце коридора. – Там всё скажут.

По обеим стенам коридора – детские рисунки: солнце, цветы, кривые контуры деревьев и людей… Поразило, что одно солнце было тёмно-серым, а лучи – чёрными, волнистыми, как извивающиеся змеи.

Унылая дежурная в окошке без интереса взглянула на Полину.

– Я к Ранниковой Соне, – повторила уже уверенно.

– К Ранниковой? Та-ак, сейчас посмотрю. Идти знаете куда? Комната двадцать четыре, второй этаж. Проходите. Только сменку наденьте. Или вон бахилы возьмите у охранника.

Купила шурщащие синие бахилы, долго не могла нацепить их на каблуки – всё соскальзывали, наконец надела, поднялась, замирая от горького предчувствия, на второй этаж.

Подошла к двери.

Долго стояла.

Зазнобило, вспотели ладони, пересохло во рту.

Уйти?

Уже нельзя.

Вздохнула – надо утихомирить сердце, горячо стучащее сразу везде.

Толкнула дверь.

Вошла.

Просторная комната, несколько кроватей – от волнения никак не могла сосчитать, сколько. Убогая чистота. Казённый уют. Тошнотворный запах хлорки.

Девочки тут же окружили её, заулыбались, бормоча что-то неразборчивое, потянулись руками. Определить возраст было почти невозможно.

– Здравствуйте, девочки, – громко и отчётливо произнесла Полина. – Я к Соне. Соне Ранниковой.

Девочки всё так же бессмысленно улыбались, дотрагивались до её одежды, разглядывая.

Полина инстинктивно отшатнулась, повторила, срываясь на крик:

– Я к Соне. Кто из вас Соня?!

Одна из девочек захохотала, другие тут же подхватили, лица их задёргались, сморщились, поплыли у Полины перед глазами. И что теперь делать, Господи? Что ей делать? Зачем она вообще здесь?.. Повернуться и уйти? Сбежать? Или пойти к нянечке и попросить показать ей, Полине, её собственную дочь?..

Полина брезгливо морщилась, отступая.

Вошла воспитательница, улыбнулась.

– Ну, как – познакомились? Может, хотите забрать её ненадолго? Так это пожалуйста. Только поставьте меня в известность, хорошо?

– Как вас, простите…

– Тамара Алексеевна.

– Тамара Алексеевна, понимаете… Я ведь в первый раз. Как бы это сказать… Словом, я не могу понять… Не могу… Ну вы понимаете…

– Ах, вот оно что, – не удивилась воспитательница. – Так это естественно. Для нормальных людей они все на одно лицо. Мы-то привыкли, различаем. Соня, иди-ка сюда, к тебе мама приехала.

Вперёд робко шагнула плотная низкорослая девочка, опрятно одетая в светло-голубую блузку и синюю, до колен, плиссированную юбку. В волосах был крупный, как на первое сентября у первоклашек, белый бант. «Надо же, им даже банты тут завязывают», – подумалось с удивлением.

– Вот она, ваша Соня, – ободряюще сказала Тамара Алексеевна. – Ну не буду мешать. Потом зайдите ко мне, ладно? А хотите, – внезапно предложила она, – выбирайте себе другую дочку! Они у нас все такие хоро-о-ошенькие!..

Полине стало жутко. Дочь глядела на неё с отрешённым любопытством, без всяких эмоций. Маленькие тусклые глаза, крупный нос, неистребимая печать идиотизма.

Ну что ей сказать?..

Обняла, осторожно, будто боясь отпора, прижала к себе. Но отпора не было. Соня стояла, не шелохнувшись, с тем же выражением лица. Её подруги, словно поняв что-то, отступили и с внимательным недоумением глядели на них.

– Я твоя мама, Сонечка… Я твоя мама, – наконец трудно выговорила Полина, сама себе не веря. – Ты понимаешь – я твоя мама…

Как страшно было повторять это. С каждым разом всё страшнее. Горячее, саднящее, запретное слово.

– Гы, гы, гы, – тихонько засмеялась девочка, – гы, гы, гы…

Полина, плача, целовала дочь в щёки, в лоб, в нос, в губы. Поразил запах её волос – тонкой травянистой горечи, так пахнут васильки в жару. Соня, оглушённая внезапной лаской, обмякла, подалась к ней, прижалась всем телом. Обняла неумелыми тяжёлыми руками, потянулась не привыкшими к нежности шершавыми губами.

...Полина вскрикнула, вскочила на кровати и долго не могла унять просочившихся из мучительного сна слёз.

Её старшая сестра, которую она никогда не видела, родилась дауном, и Полинина мать оставила её прямо в роддоме. Потом много раз вспоминала об этом, страдая от невозможности выяснить, где находится ребёнок. Но зачем всё это приснилось теперь ей, Полине?.. И откуда эти имя и фамилия?.. Матери уже нет на свете. Сестры наверняка тоже – с такой болезнью, она слышала, долго не живут. Может, надо навести справки, разыскать?.. Узнать хотя бы, где она похоронена...

Легла, призывно прижалась к мужу.

Надо попробовать снова.