Литературная Газета 6259 ( № 55 2010)

Услышать переклички далёких миров

Литература

Услышать переклички далёких миров

ЮБИЛЯЦИЯ

Известный критик, литературовед, профессор МГУ Николай АНАСТАСЬЕВ до недавнего времени был известен главным образом как авторитетный специалист по литературе США ХХ века, автор книг о Фолкнере и Набокове, о ведущих направлениях в американской и западноевропейской прозе. Накануне своего 70-летия юбиляр ответил на вопросы «ЛГ».

– Николай Аркадьевич, во-первых, примите наши поздравления и пожелание новых интересных книг! Кстати, ваша новая книга «Зазеркалье» связана с литературой США?

– По причинам, о которых говорить здесь было бы скучно и не нужно, от американской литературы, которой занимался лет, наверное, сорок, я сейчас отдалился, не только профессионально, но даже просто читательски. Стыдно сказать, но оборвалась она для меня, за немногими исключениями, творчеством писателей, дебютировавших в 50-е годы минувшего столетия и сейчас один за другим сходящих со сцены – Джона Чивера и Джона Апдайка, Нормана Мейлера и Уильяма Стайрона, Курта Воннегута и Бернарда Маламуда… Ну ещё Джон Барт, Томас Пинчон, Джон Делилло – словом, те, кого называют постмодернистами. Так и им кому за семьдесят, а кому и ближе к восьмидесяти.

Иное дело, что отдалился – не значит вовсе утратил интерес, просто угол зрения сдвинулся. Если раньше занимало то, как сделаны, скажем, «Шум и ярость» или «Великий Гэтсби», то теперь – что общего между персонажами Готорна и Фолкнера, Мелвилла и Синклера Льюиса. Иными словами – то, что делает литературу США американской литературой, начавшейся задолго до образования Союза штатов.

Вот как раз недавно закончил некое сочинение, посвящённое этим предметам. Оно, конечно, про писателей и про книги, только последние предстают в своей композиции чем-то вроде кривозеркалья, или зазеркалья (как работа и озаглавлена) национальной истории и национальной метафизики. Остаётся лишь надеяться, что в результате этой небезопасной операции не пропала сама литература, то есть самодостаточный порядок слов.

Отчасти такой взгляд объясняется вышеупомянутым сдвигом общего интереса, но отчасти и причинами не вполне личного свойства.

Когда-то Америку у нас беспощадно разоблачали: дядя Сэм – очень плохой дядя, коварный враг и даже враг номер один. Потом – пропускаю десятилетия – наступили новые времена, утих шум пропагандистской канонады, и выяснилось, что от ненависти до любви действительно только один шаг. А любовь, тем более большая и беззаветная, не рассуждает.

Роман, впрочем, оказался недолговечен, вскоре всё вернулось примерно на круги своя. Америку снова дружно считают супостатом, мстительно возвращая ей слова, некогда брошенные Роналдом Рейганом в адрес Советского Союза, – «империя зла». Кто с пылающим взором и демуленовской страстью в речах повергает Америку в прах, кто с апокалиптическим угрюмством пророчит ей скорый конец. Вспоминается фрагмент из послания, с которым Джордж Вашингтон обратился к соотечественникам, оставляя президентский пост: «Страна, которая лелеет привычную враждебность или привычную влюблённость в другую страну, является в какой-то степени рабом – рабом собственной враждебности либо влюблённости».

– Но, видимо, на это также есть причины…

– Объясняются синдромы разными причинами, питаются из разных источников и укрепляются разными раздражителями. Иногда может быть просто невежество либо небезобидные фантазии. Скажем, Игорь Свинаренко в газете «Известия» в номере от 12 января текущего года объявил, что лично он Америку для себя закрывает. Ну, закрывает и закрывает, ничего страшного, хотя, для чего оповещать об этом сугубо частном обстоятельстве город и мир, не совсем понятно. Впрочем, причины закрытия некоторый интерес вызывают. Их опять-таки немало, вот одна: Игоря Свинаренко очень огорчило, что лекции на кафедре славистики университета Южной Калифорнии читают исключительно евреи. Судя по всему, национальную принадлежность журналист определил по звучанию имён, но вот беда: в Америке евреем считается только тот, кто ходит в синагогу. И потому оказаться таковым вполне может Джон Смит, и, напротив, протестантом-методистом, или протестантом-евангелистом, или католиком, или мусульманином вполне может предстать Айзек Розенблюм. Вопрос свободного конфессионального выбора. А до состава крови никому не должно быть дела.

Но демарши в таком роде – всё же большая редкость. В пределах статистической погрешности. Иное дело – мифы, складывающиеся на протяжении не одного столетия и творящиеся упорно, целеустремлённо, иногда изощрённо.

– Что вы имеете в виду?

– Например, что Америка влюблена в скорость и прогресс, а на традиции, историю, предание ей совершенно наплевать. Влюблена – это точно, но если наплевать, то откуда же тогда этот многообразно являющий себя комплекс исторической ущербности? И почему в финале «Великого Гэтсби», лучшего, как мне кажется, романа об американском феномене, написано, что стремимся-то мы вперёд, а течение сносит наши судёнышки обратно, в прошлое?

А главное, конечно, – страсть к обогащению и бездуховность. Насчёт обогащения, насчёт идола-доллара (которому, правда, как нам авторитетно объясняют, вот-вот наступит каюк) тоже, по-моему, всё не так просто, однако – положим. Пусть идол и пусть каюк. Но духовность? Верно, часть из той сотни пассажиров шлюпа «Мэйфлауэр», что отправился в 1620 году в своё опасное трансатлантическое плавание, шла в Америку ловить и выгодно продавать треску. Но другая-то часть собиралась построить на новых берегах Град на Холме или как минимум разбить делянку Бога. Как же тут без духа?

Вот как раз мифы и послужили некоторой побудительной причиной сочинения книги, о которой идёт речь. Разумеется, я не настолько самонадеян, чтобы хоть на мгновение допустить, будто мне удастся поколебать фобии, которые укрепляются в общественном сознании профессиональными патриотами. Более того, я даже не уверен, что она вообще будет прочитана, ибо для этого её надо как минимум выпустить. Издательство «Художественная литература» в лице своего директора Георгия Пряхина проявило было интерес, но потом от первоначального намерения отказалось. Ладно, посмотрим, как всё обернётся, да, честно говоря, издательские перспективы не так уж и волнуют. Ведь я не собираюсь никого просвещать и уж тем более разоблачать. Мне важно было самому разобраться в вопросе, хоть в какой-то степени разрешить антиномии и контраверзы.

Не удалось, конечно, и единственным утешением служит то, что, наверное, и не могло удастся, во всяком случае, умы, куда острее моего, упирались в ту же неразрешимость. «Попадая туда, обнаруживаешь, что там не существует никакого там», – писала об Америке, вдали от которой, впрочем, прожила большую часть жизни, Гертруда Стайн.

«Американец постоянно колеблется между динамо-машиной и Святой Девой», – так говорил Генри Адамс, а ведь это не только автор одной из главных, если так можно выразиться, американских книг – «Воспитание Генри Адамса» – и не только внук шестого и правнук второго президентов США, но и представитель той семьи, которую можно назвать родом-магистралью, тянущейся из полулегендарных времён Плимут-Рока. Такие высказывания и такие книги (к ним следует добавить, конечно, «О демократии в Америке» Алексиса де Токвиля) учат интеллектуальному смирению и предупреждают против бойкой риторики и тем более резких практических жестов. Иногда я думаю, что неплохо бы рьяным недоброжелателям (а равно рьяным апологетам) Америки читать-перечитывать их.

– В последнее время вы обратились к литературе страны, далёкой от Америки, выпустили об этом несколько книг… Как это произошло?

– Случилось так, что лет десять назад меня неожиданно занесло с более или менее обжитого Запада на мало, в общем, знакомый Восток, а точнее говоря, – в казахскую степь. Всё началось с предисловия к дилогии старшего товарища (как всё же хорошо в столь зрелом, мягко говоря, возрасте иметь близких друзей, которых с полным на то основанием можно назвать старшими) Абдижамила Нурпеисова «Последний долг». Форма, ставшая за долгие годы литературной работы привычной, но по ходу дела вдруг обнаружились перекрёстки, на которых я оказаться не предполагал. Говорить о шолоховских уроках легко, сравнение с Фолкнером тоже, в общем, кажется естественным, но чтобы эпический по всем приметам роман был – целиком! – написан в технике внутреннего монолога и ассоциативного письма – это поразило. Смутно замаячила фигура Марселя Пруста, которого, как я заподозрил было, Нурпеисов даже не читал. Впоследствии это предположение не подтвердилось, хотя признать хоть какое-то родство Абдижамил отказался. Но меня это уже не интересовало. Когда-то Мелвилл обронил: гении всего мира образуют единый круг, по которому пробегает невидимая дрожь узнавания. Самое интересное в этой максиме, по-моему, слово «невидимая». И ещё одна оговорка – не только гении. Словом, из заурядного предисловия довольно быстро выросла книга о творчестве Абдижамила Нурпеисова, в которой я попытался нащупать не всегда очевидные сцепления с художественными мирами, созданными в совсем иное время и совсем в иной среде, нежели «Кровь и пот» и «Последний долг».

Кажется, в Казахстане эта книга вызвала некоторый интерес, во всяком случае, мне предложили написать для серии «Жизнь замечательных людей» жизнеописания сначала Мухтара Ауэзова, а затем Абая. Они с интервалом года в три увидели свет, хотя, конечно, никакие это не жизнеописания – не владею технологией жанра, – да и не очерки творчества – не владею ни языком, ни достаточным историческим знанием, которое позволяет серьёзно и глубоко проанализировать литературные тексты, тем более такого уровня. Но расслышать какие-то переклички всё в том же кругу общего литературного времени и единого литературного пространства, может быть, в какой-то степени удалось. Для меня эта работа была интересна и важна ещё и потому, что потребовала возвращения к давным-давно – что плохо – забытым мировым шедеврам – от «Пятерицы» Навои до «Западно-восточного дивана» Гёте, а также первоначального – что ещё хуже – обращения к таким вершинам, как «Хикметы» шейха Ахмеда Яссави и «Благодатное знание» Юсуфа Баласагунского.

Каким-то образом эти возвращения-обращения отозвались в только что законченном фильме «Трагедия триумфатора. Жизнь и судьба Мухтара Ауэзова», снятом по моему сценарию известным алма-атинским кинодокументалистом Александром Головинским.

– Не могу не спросить вас как автора книги о Набокове о недавней издательской сенсации, связанной с ним.

– Если бы «Лаура и её оригинал» был включён в академическое издание сочинений Владимира Набокова (каковое, надо надеяться, когда-нибудь увидит свет), это следовало бы только приветствовать. Впрочем, и нынешнюю публикацию зряшной не назовёшь, пусть даже она противоречит воле автора. В конце концов Макс Брод тоже издал «Процесс» и «Замок», не говоря уж о дневниках Кафки, не посчитавшись с завещанием своего доверителя. Единственное, что сильно смущает, так это атмосфера сенсации, которая упорно нагнетается вокруг этого события. Издали фрагменты незавершённого романа крупного писателя – хорошо. Пиротехнику-то зачем в ход пускать? Кажется, тут играют роль какие-то явно внелитературные, возможно, финансовые соображения. Литературу вытесняют кликушество и реклама. В прошумевшей (и, к счастью, отшумевшей, судя по всему) кампании слишком мало стиля и слишком много пошлости, которую, как известно, Набоков ненавидел более всего…

Беседу вёл Александр НЕВЕРОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии: