Литературная Газета 6270 ( № 15 2010)

Одной судьбою

События и мнения

Одной судьбою

ОЧЕВИДЕЦ

Анатолий МАКАРОВ

В траурные дни ходил вокруг польского посольства. В желании наших сограждан положить возле ограды свой скромный букетик или зажечь поминальную свечу, постоять несколько минут в некартинном сосредоточенном молчании, в непоказной скорби ощущалось нечто по-настоящему благородное. Шевельнулась даже некая патриотическая струнка: не есть ли это та самая российская всечеловеческая отзывчивость, или, выражаясь проще, добрая русская душа?.. А внутреннее моё ухо было настроено на незабвенную песенку Булата Окуджавы: «Мы связаны, поляки, давно одной судьбою…» В ней все признаки этой связи поэтически воплощены.

Говорят, поляки были поражены тем искренним сочувствием, какое в дни их национальной скорби выразили им обыкновенные русские люди. Мне кажется, это потому, что любимую когда-то песню Окуджавы, посвящённую замечательному поэту Агнешке Осецкой, в нынешней Польше уже слегка подзабыли. И разговоры об «одной судьбе» сделались анахроничными.

Вполне понимаю, отчего это происходит. И фильм Анджея Вайды, дважды показанный по ведущим телеканалам, лично выстраданный, как всегда, метафорический, страстный, пронзительный и, к чести режиссёра, действительно не запятнанный мелкой мстительностью, многое в этом смысле объясняет.

Ничего более откровенного и страшного в художественном плане о катынской трагедии сказать нельзя. Но трудно представить и другой художественный акт, который бы столь категорично отвергал и всю последующую историю, и всю культуру «народной» Польши, и уж, само собою, упомянутую «одну судьбу».

И вот тут напрашиваются некоторые сомнения. Поставить картину о национальной трагедии, которая почти семьдесят лет саднила как свежая рана, – священное право художника. Но откуда бы взялся великий Вайда, если бы он в пятидесятые, шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые годы с тем же пылом, с тою же поэтической силой и к тому же с горькой иронией не исследовал художественными средствами вечный комплекс польского мученичества, заносчивой гордости и государственного бессилия? И откуда, если бы всё было так однозначно и просто, возникло бы в Советском Союзе, то есть в тогдашней России, восхищённое обожание того же Вайды и его коллег-сверстников, а в итоге и ощущение этой самой «одной судьбы»?

Принадлежу к поколению бывших советских людей, которые любили Польшу, восхищались поляками, в звуках их речи улавливали прельстительно вдохновенную ноту. Это происходило без нажима со стороны, само собою, наперекор традиции.

Этому феномену внезапно возникшей в СССР полонофилии есть конкретное объяснение. Проще всего оно укладывается в афоризм: «Все мы живём в одном лагере, но в нашем бараке – веселее». Чистая правда. В бедной, с трудом возрождавшейся Польше процветал непочтительный юмор, в других «братских» странах решительно невозможный, печатались ядовито-остроумные журналы, работали студенческие кабаре и джазовые клубы, выставлялись художники любых направлений, за столиками кавярен восседали и стар и млад, наперекор идеологическому ханжеству и перманентному дефициту ценилось умение жить по возможности красиво и светски. Приезжему из Москвы тотчас бросалась в глаза обаятельная польская «гжечность», соединяющая изысканную вежливость с романтическим рыцарством.

Однако, если вдуматься, всё было гораздо серьёзнее. О своей стороне нашей полной драматизма судьбы полякам удавалось говорить свободнее и откровеннее. Этим прежде всего и объяснялась взволнованная любовь советских зрителей к польскому кинематографу, к его заносчивым и обречённым героям, воплощённым такими интеллектуалами, как Збигнев Цыбульский. В послевоенных советских поколениях хватало молодых бунтарей, одержимых невыразимым идеалом «вечной свободы», но у нас не было ходу актёрам, которым было бы позволено его воплотить. Когда же такие актёры, поэты и барды стали у нас появляться, их, опять же против обыкновений и традиций, беззаветно полюбили в Польше.

Как ни парадоксально, легендарный герценовский лозунг «За вашу и нашу свободу!», смягчавший сердца самых непримиримых польских «непринимателей» России, наиболее полнокровно воплощался творческой интеллигенцией обеих стран в период проклинаемых ныне 50–80-х. И в житейской обыденности пресловутый антирусский синдром поляков сменялся ощущением, деликатно выражаясь, отчуждения-притяжения. Нельзя сказать, что советского гостя встречали с особым радушием. Вас неизменно прощупывали на предмет пресловутого российского великодержавия и всех русско-польских конфликтов. Утомлённый вежливой, но настойчивой инспекцией, я однажды напрямую заявил своим новым знакомым, что я – частный отдельный человек и за действия царя и Сталина ответственности нести не могу. К тому же имею представление и о том, что произошло в Катыни, и о том, где находилась Красная армия во время Варшавского восстания, о подготовке которого всё же неплохо было бы её командование предупредить. Прямота возымела эффект, случайное знакомство обернулось нескончаемой фиестой, чтобы не сказать загулом, с русскими романсами на ночном Новом Святе, с засыпанием в элегантном кафе на аллеях Уяздовских и пробуждением в рабочей пивной на Воле. Если это не повязанность общей судьбой, то что же ещё?

Зачем я всё это пишу? Из знакомого сожаления по поводу того, что совсем как в приватной жизни, сопротивление несвободе сближает людей, а достигнутая свобода зачастую разлучает. Увы. Можно было строить отношения на достигнутом притяжении, варшавские лидеры предпочли культивировать классическое отчуждение. Знаться с далёкими богатыми знакомыми оказалось не в пример престижнее, нежели с близкими соседями.

И понадобилось страшное, почти мистическое несчастье, чтобы об этом соседстве вспомнить. Чтобы вдруг догадаться, что самое честное понимание и самое искреннее сочувствие можно встретить среди людей близкого языка, похожих обычаев, сходных традиций. Короче, одной судьбы.

Я не очень надеюсь на то, что предрассудки поляков и русских по отношению друг к другу когда-нибудь совершенно исчезнут. Да этого и не надо, без них станет даже скучнее, общение утратит взаимную подкалывающую остроту. Однако надеюсь на возвращение того, быть может, не самого блаженного климата, когда барьер вековых предубеждений усилиями культуры преодолевался, а бескорыстный творческий порыв способствовал взаимному притяжению.

Можно соперничать, можно друг над другом иронизировать, даже заноситься друг перед другом – не такой уж смертельный грех. Во всяком случае, это лучше, чем бесконечно расчёсывать старые раны и лелеять исторические обиды, претворяя этот сладостный для самолюбия процесс в реальную политику.

Точка зрения авторов колонки может не совпадать с позицией редакции

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 2,4 Проголосовало: 9 чел. 12345

Комментарии: 22.04.2010 11:15:06 - Леонид Серафимович Татарин пишет:

&

Поганенькая статейка.

21.04.2010 16:33:57 - Валентин Иванович Колесов пишет:

Прочитал с большим и искренним отвращением. Отстаньте от меня со всеми вашими претензиями ко мне, русскому во всех поколениях.______________В траурный день я скорбел по 95 погибшим в катастрофе.