Литературная Газета 6344 ( № 43 2011)

Проза Якутии

Проза Якутии

ПРОЗА ЯКУТИИ

Книга жизни

Владислав АВДЕЕВ

Деревушка Боровая, что выстроила избушки в ряд на крутом берегу реки, ничем особенным похвастаться не могла. Стоял, правда, возле клуба памятник. Семёну Китаеву. Командиру красного отряда, что храбро сражался против колчаковцев, но в наше время герои Гражданской войны как бы в опале, да и исчезли пионеры, что прежде в майские и ноябрьские праздники застывали возле памятника в почётном карауле. И потому самой заметной личностью, достопримечательностью села была перешагнувшая девяностолетний рубеж предсказательница и знахарка бабка Фаина. Вот она-то, когда на пригорках стаял снег и от нагретых солнцем домов запахло тем особым весенним запахом, сказала, сидя на лавочке, собравшимся бабам:

- Беда идёт на деревню, а с какой стороны - не ведаю. Но большая беда будет, ох большая[?] Пошто Господь не дал умереть раньше[?]

Бабы тут же разнесли её слова по деревне, но односельчане отнеслись к этой новости спокойно, никто не заохал, не стал гадать, откуда может беда нагрянуть, выслушали - и всё, хотя бабка Фаина славилась точностью предсказаний. Общее настроение, пожалуй, выразила Ульяна Хорошева:

- Да какая беда может навалиться? Хуже той, что принесла в деревню новая власть, уже не будет.

Действительно, до предсказаний ли было деревне, скоро пахать, сеять, а нет запчастей для ремонта тракторов, нет дизтоплива, кончились корма[?]

Вспомнили о бабкиных словах, когда в своём доме сгорели супруги Клепиковы, но это мог предсказать каждый - Клепиковы пили, не просыхая. Вспомнили и тут же забыли, не до этого было. Дождь, потушивший остатки клепиковского дома, останавливаться не собирался, а лил и лил. К вечеру вроде утихал, но за ночь ветер опять подгонял тучи, и всё начиналось снова[?]

Прошёл месяц, а дождь не переставал. В домах всё отсырело, хотя по разу в день топили печи. Огороды напоминали болото, а небольшое озерцо, что лежало в низине за деревней, стремительно увеличивалось в размерах и уже начало заливать усадьбы, что на задах полого спускались к низине. Окружило озеро и стоящее на взгорке кладбище. Завклубом Иван Копылов предложил рыть канал, чтобы спустить воду из озера в реку, - огород Копылова затопило почти полностью. Мужики послушали, прикинули. Говоров даже шагами измерил расстояние от озера до реки, и решили: без экскаватора канал не осилить. Но так как своего не было, а из райцентра не пригонишь - снесло мост через речку Татарку, - то разговоры о канале так и остались разговорами.

В деревне всё чаще вспоминали предсказание бабки Фаины, всё чаще говорили о голодной зиме, хотя оптимисты утверждали, что если дождь перестанет, то картошка ещё, может, и вырастет, но вскоре замолчали и они.

И вот когда отчаявшаяся деревня потеряла всякую надежду, дождь перестал, небо впервые обрадовало голубизной, солнце обрушило такое тепло, словно пыталось наверстать упущенное. И люди наконец-то уснули спокойно[?]

А ночью озеро столкнуло деревню в реку. Погибли все. Осталось деревенских только три человека: Григорий Дудкин, прозванный летописцем, так как много лет писал историю села (он в момент трагедии лечился в районной больнице), Алексей Бусоргин служил в армии, и в техникуме училась Лена Суханова.

Дудкин поселился в соседней деревне, а летом неизменно жил в небольшой избушке рядом с тем местом, где стояла Боровая. Алексей после службы уехал в город, в котором училась Лена, поступил работать на завод, а через год они поженились. Когда брали отпуск, обязательно приезжали к Дудкину, по словам старика, единственному родственнику, - для убедительности он клал руку на летопись, мол, все в деревне в той или иной мере были родственниками. Шли вместе с Дудкиным к большому деревянному кресту, воздвигнутому на берегу реки, а на нём поимённый перечень всех погибших[?]

- Никого не забыл, - говорил Дудкин, проводя рукой по фамилиям на кресте. - Настюшке-то нашей всего неделя была, день прошёл, как их с матерью Васятка из больницы на моторке привёз[?] Эх, жизнь! Виктор Заусаев Афганистан прошёл, дважды ранен[?]

Старик мог говорить о погибших часами. Дни, проведённые у него в избушке, были заполнены воспоминаниями об односельчанах.

Однажды Алексей получил от Дудкина телеграмму с просьбой срочно приехать. Раздумывать не стал, Лена осталась дома одна с детьми, а он выехал в тот же день.

Дудкин лежал в больнице. Через силу улыбнулся вошедшему в палату Алексею: "Здравствуй, Лёша. Спасибо, что приехал. Умираю. Умер бы уже, да тебя ждал. Летопись передать надо". Говорил он тяжело, с перерывами, хватая воздух широко открытым беззубым ртом.

- Да что ты, дядя Гриша, тебе ещё жить да жить, - начал было Алексей, глядя на осунувшееся лицо старика, но тот перебил:

- Да отжил я своё, хотя ещё бы немножко не помешало. Давай о деле поговорим. Летопись в тумбочке лежит, возьми почитай. Приходи утром. Чую, не доживу до завтрашнего вечера. Апельсины забери, ничего нутро не принимает[?] Хотя ладно, оставь. Мужики придут, угощу. Целый день во дворе сидят, тёплая нынче осень[?]

Алексей достал из тумбочки большую, размером с гроссбух, толстенную книгу.

Как он мечтал в детстве заглянуть в неё, прочитать, что же там написал про деревню дядя Гриша! И вот летопись у него в руках.

- Утром буду. Может, всё же принести чего?

- Спасибо, Лёша. На этом свете мне уже ничего не надо. Ну а на том, что заслужил, то и получу. Иди, нечего меня караулить.

По дороге в гостиницу Алексей зашёл в столовую. Все с удивлением глянули на лежащую на краю стола огромную книгу. А Алексей, не замечая любопытных взглядов, думал о Дудкине. С его уходом у них с Леной не останется ни одного близкого человека. И ужасом наполнялась душа от этой мысли.

Гостиница была полупустая. Бусоргин один занимал двухместный номер, и ему никто не мешал. Хоть Дудкин и просил его прочитать последние страницы, всё равно Алексей начал с первой - не всё подряд, а так, перескакивая.

"20 сентября 1946 года. Вернулся с фронта Суханов Иван, добивал на Украине бандеровцев, имеет медали и два ордена Красной Звезды. Из двадцати ушедших на войну вернулось четверо, из них два инвалида[?]"

Алексей хорошо помнил Суханова - дядю Ваню, Ленкиного деда. Высокий, статный, он раз в год, в День Победы, надевал китель с наградами, и бабушка Алексея говорила:

- Вернулся Иван, бабы с ума по нему сходили, а женился на некрасивой Марье. Любовь зла, - и тяжело вздыхала. Долгое время Суханов был председателем колхоза.

"1967 год, октябрь. В деревне сразу две свадьбы. Николай Семёнов взял в жёны Нину Смольникову, гуляла вся деревня, драк не было. А вот на свадьбе Гены Бусоргина с Олей Китаевой братья Говорины напали на жениха. Не мог простить младший Говорин, Сашка, что Оля предпочла не его. Жених неделю ходил с синяком под глазом. Говориным досталось больше - постарались и сам жених, и Ольгины братья[?]"

Алексей с запоздалым раскаянием подумал, что никогда не спрашивал у матери и отца, как они поженились, как жили до этого, всё казалось простым и само собой разумеющимся, а тут такое[?]

Он читал о тех, кого знал уже постаревшими, и поражался их поступкам в юности. Дудкин никого не забыл, всем отвёл место в летописи, описывая как добрые дела, так и плохие, причём просто констатировал события, не давая им никаких оценок. Уже далеко за полночь Алексей перелистнул книгу поближе к концу.

"20 ноября вернулся после службы в десантных войсках Дмитрий Слепченко. Возмужал, раздался в плечах, на груди медаль "За отвагу". Полгода пробыл в Чечне. Счастлива будет та, кому он достанется[?]"

"Молодец, Митька", - невольно подумал Алексей, хотя уже понял: не мог Слепченко служить в десантных войсках, потому как погиб вместе со всей деревней, когда был ещё школьником. Алексей стал листать назад - да, вот написано о продолжительных дождях, о разлившемся озере, о затопленных огородах, обо всём подробно на нескольких страницах, но о гибели деревни ни слова. Вместо этого рассказано, как Копылов долго уговаривал односельчан рыть канал лопатами, как, не добившись их согласия, начал копать один, как мужики всё же поддержали его, прорыли канал и спустили воду из озера в реку[?] А дальше!

Дальше погибшие люди в летописи Дудкина продолжали жить полноценной жизнью, влюблялись, женились, рожали детей и умирали, работали и справляли праздники, дрались, встречали и провожали близких[?]

Алексей прочитал всё это на одном дыхании и перевернул последнюю страницу, когда уже начало светать. Долго сидел, думал, а как бы на самом деле сложилась жизнь у его родителей, у других погибших, останься они в живых. Хотя знал, что теперь невольно будет представлять жизнь деревни так, как она описана в летописи Дудкина.

Утром, прихватив летопись, забежал в столовую, а уже оттуда в больницу. Дудкин в палате был один, лицо у него ещё больше осунулось, но спросил бодро:

- Прочитал?

- Знаешь, дядя Гриша, - замямлил Алексей, не желая обижать старика, - это ведь не выдуманные герои, а настоящие люди, и они[?] умерли. Ты же сам поставил крест с их именами. И потом, возможно, выдумывая несостоявшуюся жизнь, мы делаем по отношению к умершим что-то нехорошее[?]

- Крест поставил - это точно. Для живых поставил, чтоб остановились, помянули, задумались. А насчёт того, что я написал - плохо это или хорошо, - тут с какой стороны посмотреть. В жизни как: иной живёт, а никому не нужен, такой уж уродился, с поганой душой, никто про него доброго слова не скажет, - Дудкин помолчал, похватал воздух, и продолжил: - Такой уже при жизни мертвец, и неважно, кем работает, какую должность занимает, пусть хоть президент. А другой и после смерти жив, потому как по-доброму помнят. И мы свою деревню, односельчан помним, и, пока я о ней пишу, пока помню, деревня живёт, - старик устало закрыл глаза.

Алексею показалось, что Дудкин не дышит. Он осторожно коснулся его высохшей руки.

- Да живой я ещё, - успокоил старик, - устал только. Ты говори.

- Хорошо, а вот почему ты написал, что Серёга Орлов перевернулся с трактором и погиб? Может, он лет до семидесяти бы дожил, а то и более, дед-то у него почти до девяноста лет в колхозе работал.

- Почему? Да потому, что он перед нашей Танькой форсил, всё норовил мимо дома на "Беларуське" промчаться, и почти всегда пьяный, а там такой склон, нормальные-то мужики в объезд обходили, помнишь? Я лишнего ничего не писал, сказочную страну не выдумывал[?] Так что забирай книгу, у тебя дети растут, нельзя, чтоб они без малой родины были, вырастут, прочитают и уже не так одиноки будут, вон сколько за ними[?] Вроде как опора в жизни. Теперь о другом. Деньги на похороны в тумбочке, сейчас сразу и возьмёшь, гроб я заказал, недалеко от столовки столярка, скажешь, для Дудкина[?]

- Да ты, дядя Гриша, ещё поживёшь, ребятишек своих привезу показать[?]

- Не увижу я их, хотя страсть как хотелось. Ведь наши, деревенские. Я, Лёша, умру сегодня. Как солнышко закатится, так умру.

Давно пора к Ольге да ребятам, как их не стало, вроде и не жил так, занимал место. Уф-ф, сил говорить больше нету[?] Ты, если не торопишься, побудь со мной. Всё не чужой, вроде как среди родных помру[?] Страшно жить без близких людей, а умирать в одиночестве - страшнее.

Дудкин, как и говорил, умер сразу же после заката солнца. Сжал на мгновение окрепшими пальцами руку Алексея и ушёл.

Вернувшись после похорон в город, Алексей вручил книгу Лене, и она каждый день после работы садилась читать, не отрываясь, до полуночи. И разговоров у Бусоргиных о родной деревне было много. Но постепенно повседневные заботы, болезнь сына отодвинули летопись на задний план.

Где-то под Новый год Алексей достал книгу, долго сидел, положив на неё ладонь, потом открыл на той странице, на которой закончил писать Дудкин, и, чуть отступив, вывел:

"Хоронила Дудкина Григория Ивановича вся деревня, от мала до велика. На поминках Завьялов напился и начал петь песни[?]"

Деревня продолжала жить.