Литературная Газета, 6596 (№ 17-18/2017)

Яблоня

Яблоня Выпуск 4

Спецпроекты ЛГ / Литературный резерв / Рассказ

Теги: проза

Дарья Маликова

Мы рождены, чтобы рождались и другие.

Юрий Зарожный

Я просыпаюсь, когда листья ещё мокрые от ночной росы.

Во дворе ветер струится, обвивается вокруг крыльца, свеже взбивает волосы. Голова со сна тяжёлая. Солнце бьёт в грудь, на вытоптанной земле чернильная тень от крыши. Сую ноги в шлёпанцы, выхожу; трава щекочет босые ноги, рубашка пузырится на спине. За сараями зелёное поле распахивается вширь, пахнет мокрой землёй и зеленью. Картофельное поле блестит и ходит волнами, как море. От солнца режет глаза; прикладываю ладонь козырьком ко лбу.

– Ба?

Откуда-то из-за моря, как будто с высоты, несётся долгое, певучее, мелодичное «ау». Тугие, налитые картофельные стебли стелются по ногам, пока пробираюсь через море на зады. Припекает плечи. Под яблонями лежит узорчатая, как крючком вязанная, глубокая тень. Она покрывает треснутые от спелости, исходящие соком круглобокие яблоки, мои руки и бабушкину синюю панаму с солнцами.

– Ты ела?

Я качаю головой, зеваю, щурюсь. Наклоняюсь, беру с земли яблоко и сажусь тут же на качели – резиновый жгут, деревянное сиденье. От моего веса ветка наверху шелестит, пригибается, роняет листья и зелёные плоды.

– Ты чего как рано встала?

Говорить мне не хочется. Я улыбаюсь, кусаю яблоко, стираю с подбородка сок рукой. Где-то за забором слышны крики – долгие, позывные, нараспев – а тут, под тяжёлой, густо-зелёной кроной, прохладно и тихо.

Бабушка сидит на ворохе выдранной травы, прислонившись спиной к стволу. На траву сверху аккуратно положены перчатки с красными ладонями. Из-под панамы с солнцами щурятся глаза цвета василька, на подбородке кусочек яблока, на потном лбу следы земли. Шея и декольте от загара кирпично-красные, у полосатой дедушкиной рубашки закатаны рукава, а в подоле – ещё яблоки, жёлто-розовые, налитые, кое-где с коричневыми пятнами на боках. Бабушка стаскивает калоши и, поставив их тут же, рядышком, вытягивает босые ноги.

– Хорошо. По земле.

Вынимаю ногу из шлёпанца и тоже осторожно ставлю на землю. Прохладно, щекотно – засовываю обратно, а бабушка смеётся – что, не можешь? Тут только замечаю рядом с ней тоненькое деревце, метра полтора в длину, с корнями, завёрнутыми в пакет.

– Это чего?

– Яблоня. Яблоню сегодня сажать будем.

Завтракаем бутербродами с колбасой. Хлеб лежит на тарелке толстыми ломтями, крупно крошится, колбаса по-деревенски жирная. На чашке у меня маленький красный волк, у бабушки – синие сани с собаками. Из маленького окошка солнце разливается по стёртой клетчатой скатерти, по полу, по умывальнику в углу. Бабушка подпирает голову рукой с зажатой в пальцах конфетой «Буревестник» и чутко следит, как за окном, у бака, поливается капуста. Вода шуршит, как во время дождя, брызги долетают до стекла, и в водяном весёлом веере маленькая радуга движется, как живая.

– Пойду, переставлю, лишнего перельёт, – говорит бабушка и поднимается, заворачивая оставшуюся половинку конфеты в фантик. Смотрю, как она выходит, привычно склонив голову в дверном проёме, и фиолетовые цветы на коф­те темнеют от пота. Собираю со стола, долго вожусь с гремящим умывальником, тащу большое пластмассовое ведро и выливаю в бак, обрызгивая ноги.

Одевшись, выхожу, по дороге завязывая платок; руки машинально вяжут узел, шершавая ткань пахнет свежестиранным и гладит пальцы. На улице уже сильно печёт; притихло картофельное море, календулы у сарая, не мигая, смотрят в небо рыжими личиками. Слева тянутся к земле полные, высохшие маковые головки. Стою немножко, дышу, нащупываю в кармане рубашки какой-то свёрнутый листок и маленькую картофелину. Она по размеру как вишня и такая круглая, что хочется катать на ладонях. Бабушку вижу уже у забора; стоит, облокотившись на него локтями, и разговаривает – отсюда не видно, с кем; только панама с солнцами ярким синим пятном блестит под прямыми лучами.

Яблоня ждёт на задах, мелькает между листьями красный пакет на корнях. Прихожу первая и, сунув в рот вишню, копаю лунку лопатой. Земля поддаётся туго, жирная, тёмная. Бабушка что-то рассказывает о Романовых, снимает пакет, озабоченно рассматривает ветки. Закончив, я откладываю лопату и сажусь прямо на землю.

– Ну, ты чего села? Сажать-то будешь? – удивляется бабушка.

– Я? – переспрашиваю. – Я не умею же!

– Чего тут уметь-то, – она протягивает мне деревце. Тонкий ствол толщиной с детское запястье, шершавый на ощупь. Я осторожно опускаю его в лунку, как будто боюсь лишний раз надавить на крепкие корни.

– Заваливать?

– Заваливай, – бабушка держит ствол, а я осторожно, маленькими горстками, присыпаю землю. Думаю о том, как благодатно сейчас яблоневым корням. Прохладно. Темно.

Убедившись, что яблоня уже стоит сама, бабушка тоже опускается на колени рядом со мной и утрамбовывает землю. Она без перчаток, и крепкие, загорелые руки ласково прижимают землю ладонями. От земли они как будто ещё красивее, ещё живее, ещё мягче, эти руки. Вижу, как вживую, как они режут хрусткие, терпко пахнущие перья лука на деревянной доске, привязывают хрупкие, как трубочки, стебельки помидоров, лежат сложенные на древке лопаты, когда бабушка, остановившись передохнуть, кладёт на них подбородок и оглядывает, сколько выкопали. Чувствую, как в этих руках можно спрятаться, свернуться клубком, даже если уже не помещаются ноги.

И теперь тоже, рядом с этими руками своими пальцами я неуклюже прижимаю прохладные жирные комья.

– Всё, что ли?

– Да всё чай. Стоит, – бабушка трогает деревце, минутку они смотрят друг на друга. – Давай, воду неси. Там на баке ведро.

Воду выливаю медленно, узкой струйкой; блестящие чёрные брызги на калошах. Вода делает землю угольной, очерчивает пятно вокруг яблоневого ствола. Я мысленно желаю корням здоровья.

– Ну, пусть растёт, – улыбается бабушка.

Вечером, на закате, навалив на задах гору сушняка и выдранной травы, мы с бабушкой приходим проведать яблоню.

Она стоит ровненько, как солдатик, между капустой и луком. Веточки бодро смотрят в небо. Небо становится мутным, потом сизым – ни облачка. Позади, уже над соседским огородом, нависает ночь – черничная небесная глубь накатывается вперёд, занимает своё место. Над новоульяновской горой ещё совсем светло, и по полотну выгоревше-голубого цвета, помигивая, плывёт белая точка самолёта. Садимся на траву. Бабушка стягивает шляпу, вытирает ладонью лицо. На широком лбу от загара полоска у самых волос, волосы слип­лись от пота. Протягиваю руку пригладить хохолок на затылке – на ощупь как птичий пух.

– Ну вот. Будет яблоня у нас расти.

Я молчу. Так тихо, что слышно, как разговаривает кто-то из соседей, вступают сверчки, ночной ветер стелется по земле. На фоне темнеющего неба яблоневые веточки вычерчиваются, как тушью, ровные, высокие, ясные.

– Соседнюю, кстати, дедушка сажал, – вспоминает бабушка. – Ей уже надо ветки отпиливать сухие.

Киваю. Опускаю глаза на свои руки. Под ногтями ещё земля.

– Когда она вырастет?

– Да быстро, – бабушка отрывает какой-то стебелёк и мнёт его пальцами. Она уже думает о картошке, о том, что надо вырубить сушняк до отъезда, набрать груш на джем. – Яблони быстро растут. – И смеётся: Замуж выйдешь, уже будут яблоки.

Яблоки… Словно слыша бабушкины слова, яблоня дрогает веточками. Я вдруг отчётливо чувствую, что на её стволе – тепло моих рук. И бабушкиных.

– Нам ещё чеснок с тобой высадить надо. Чеснок будешь учиться сажать?

Я поднимаю на бабушку глаза: знакомый до каждой морщинки профиль, глаза цвета василька, фиолетовые цветы на кофте. Подбираюсь поближе и, уткнувшись лицом в пахнущую травой и потом подмышку, говорю тихо:

– Буду.

Наша маленькая яблоня покачивается на ветру и как будто кивает нам.