Литературная Газета, 6626 (№ 51-52/2017)

Тэмуджин

Тэмуджин

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Бурятии

Теги: Алексей Гатапов , проза Бурятии

Отрывок из 4-й книги романа

Алексей Гатапов

«ЛГ»-ДОСЬЕ

Родился в 1965 году в Бурятии. Член Союза писателей России. Окончил исторический факультет БГПИ, работал учителем истории в средней школе, преподавал на кафедре педагогики БГПИ. В 2001 году окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. В 2005–2007 гг. работал главным редактором литературно-художественного журнала «Байкал». Пишет прозу с 1995 года. Ведущая тема в творчестве – древняя история монголов. Автор книг «Рождение вождя», «Первый нукер Чингисхана», «Тэмуджин» (исторический роман об отроческих годах Чингисхана). Роман «Тэмуджин» в 2014 году переведён в Улан-Баторе на монгольский язык. В 2015 году вошёл в длинный список литературной премии «Ясная Поляна». В настоящее время в Китае идёт работа по экранизации романа. Перевёл на русский язык бурят-монгольский героический эпос «Шоно-Батор». В 2007-м подготовил к изданию «Монгольский исторический словарь», в 2015 году издал «Монгольскую историческую энциклопедию».

Живёт в Улан-Удэ.

…В самом конце месяца, при первых признаках настоящего потепления, дождавшись, когда южные склоны сопок наконец оголились и скот с жадностью набросился на них, утоляя многодневный голод, Тэмуджин возвратился в курень.

Поздней безлунной ночью в сопровождении Борчи с полусотней охраны он въехал в свой айл и слез с пошатывающегося от усталости коня. Он привязал поводья к коновязи, собираясь идти в большую юрту, как вдруг услышал оттуда пронзительный младенческий плач. Оторопев от неожиданности, с трудом осознавая, чей это голос (Бортэ в его отсутствие родила ребёнка), он чувствовал, что не может сделать в сторону своего дома ни шагу. Он вдруг ощутил во всем своём теле непосильную усталость, будто только сейчас на него навалилась вся тяжесть непрерывных трудов последнего времени, и – нежелание идти в юрту, туда, где теперь был меркитский ребёнок.

Он хотел присесть на корточки и передохнуть, опершись спиной о столб коновязи, но вовремя опомнился, оглянувшись на воинов охраны, не смевших без приказа сойти с лошадей.

– Вы идите к себе. Отдыхайте, – усталым, приглушённым голосом сказал он.

Те сошли с лошадей и гурьбой поспешили из айла, в сторону своих юрт. Рядом остался Борчи, но Тэмуджин сказал и ему:

– Ты тоже иди, а я немного побуду тут. Потом пойду.

Тот понимающе кивнул, наскоро привязал обоих коней и пошёл в юрту братьев.

Плач ребёнка в юрте стих, и тогда послышался говор Бортэ, она что-то приговаривала тоненьким голосом, утешая его. В голосе её Тэмуджину отчётливо слышались материнская ласка, жалость к ребёнку, и от этого вдруг разгорелись в нём неосознанная злоба, ревность.

С самой осени, с первых дней после её плена, когда он переболел душой и свыкся с беременностью жены, за все эти месяцы он не ощущал каких-то острых чувств, думая об этом. «Раз это случилось, значит, так тому и быть», – думал он, раз и навсегда решив смириться с неизбежным. Да и непрерывные заботы по улусу и войску, которыми он всё это время был занят, не давали ему раздумываться над этим.

Спокоен был он и недавно, когда увещевал Тэмугэ и говорил братьям, что примет ребёнка, и велел им отнестись к нему, как к своему. Однако сейчас, своими ушами услышав голос меркитского отпрыска, то, как громко кричит он в его юрте, Тэмуджин вдруг охватился чувством вражды, острой неприязни. Ему захотелось пойти и вырвать ребёнка из рук жены, бросить его собакам, чтобы не осталось в их айле следов её меркитского плена. Но ему тут же представилось лицо самой Бортэ при этом, её страдание, слёзы. Он знал, что жена не воспротивится ему, не скажет ни слова против, если он это сделает, не заплачет в голос, да и потом ничем не напомнит о случившемся. Но лишившись ребёнка, она будет страдать тайно, останется у неё боль на сердце, с которой будет жить дальше, а это было бы Тэмуджину невыносимо.

Вздохнув глубоко и зачем-то поглядев на звёзды, будто примечая время, он пошёл к юрте.

Войдя, он заметил, как при свете очажного огня Бортэ испуганно взглянула на него, вздрогнув, и как будто теснее прижала ребёнка к себе – тот сосал её грудь.

Встав у двери, он смотрел на них – на свою жену и сосущего её грудь ребёнка. Младенец, обёрнутый в пышное, голубоватое беличье одеяло, лежал, закрыв глаза, засыпая, и посасывал, прижимаясь крохотным лицом к соску матери.

Он вновь почувствовал, как остро и горячо вспыхнула в нём злоба, вспомнил, как прошлым летом на их поляне в горной долине Бурги Эрги три меркитских нойона надругались над его Бортэ в этой же самой юрте, а теперь их отпрыск нежился здесь. Лютая ненависть заклокотала в нём, а правая рука без его воли потянулась к рукояти мадаги на поясе.

Бортэ подняла взгляд на него и посмотрела жалобно, чувствуя, что творится у него в душе. Глаза её медленно наливались слезами, две крупные капли стекли по щекам, но она, не мигая, смотрела на него, будто говоря: «Я честна перед тобой и готова принять всё, что ты решишь».

Тэмуджин быстро остыл от её взгляда, тронутый жалостью к ней самой, молча разделся, повесил оружие на западной стене, сел на хойморе.

Бортэ, повернувшись, отложила заснувшего ребёнка в сторону и встала. Родив ребёнка, она вновь стала стройной и выглядела сильно похудевшей. Она легко и быстро прошла к восточной стене, принесла и поставила на огонь высокую железную треногу, захваченную у меркит, подвесила заранее приготовленный котелок с варёным мясом.

За Бортэ давно все заметили способность угадывать время, когда Тэмуджин вернётся из поездки, будто она чувствовала его на расстоянии, и привычку на всякий случай оставлять на ночь приготовленную еду, чтобы он, прибыв, мог сразу же утолить голод. Угадала она и на этот раз, и Тэмуджин, всегда ценивший её за это, вновь ощутил в себе тёплое благодарное чувство к ней за то, что и сейчас она не забыла про него, и теперь понемногу оттаивал душой.

Он поглощал кусок за куском мягкие, разваренные спинные части медведя с жирными прожилками, с наслаждением насыщая истомившийся от голода желудок. В последний раз он ел только утром, перед выездом из куреня девятой тысячи, находящейся на самой южной грани земель улуса.

Бортэ налила в деревянную чашу горячий суп, приправленный сухими корнями горного лука.

Выпив подряд две чаши и окончательно насытившись, он отпустил ремень на рубахе, расслабленно облокотился на подушку.

– Парень или девочка? – спросил он уже почти равнодушно.

– Парень, – тихо сказала Бортэ.

– Когда родила?

– Позавчера.

– М-м...

Помолчали.

– А с последом что сделали?

– Собаке отдали.

– Какой?

– Чёрному псу.

– Джучи?

– Да.

– Он съел весь послед?

– Сказали, что весь.

– Это хорошо. Джучи хороший пёс, его никакой ада 1 не осилит. Значит, он и будет оберегать ребёнка от чертей.

Бортэ смущённо улыбнулась, промолчав, не зная, что ответить.

– Ну, что ж, теперь надо укладывать ребёнка в зыбку – положим его в нашу, родовую, в которой лежали все мы.

Бортэ с великой благодарностью и теплотой взглянула на него, схватила его руку и прижала к своей тёплой груди. Уронив голову, она впервые за долгое время заплакала в голос, обливая его руку горячими слезами.

Тэмуджин, освобождая от неё руку, досадливо проворчал:

– И что вы за народ – женщины. Когда плохо, плачете, когда хорошо, опять плачете. Давай уж как-нибудь обойдёмся без этого, не люблю... Да и пора уже спать, завтра, я думаю, будет хлопотный день.

Бортэ засмеялась, вытирая слёзы, встала легко и быстро начала стелить. Тэмуджин посмотрел на спящего младенца, тот спал, высунув тёмное, крохотное лицо из пелёнки. Он придвинулся к нему, потянулся и осторожно взял почти невесомое тельце, завёрнутое в одеяло, склонил над ним лицо. От него пахло мягким младенческим духом, густо смешанным с родным, молочным запахом Бортэ. И как-то разом, будто тёплым ветерком сдуло с его души остатки холода и враждебного чувства.

– Ну, что, парень, – улыбнувшись, сказал Тэмуджин, – раз тебя будет охранять наш пёс Джучи, значит, и имя твоё будет – Джучи. Тогда злые духи не отличат тебя от пса и побоятся нападать.

Бортэ, сидя на постели, счастливо улыбнулась:

– Джучи 2 – хорошее имя. Настоящее, мужское.

* * *

Рано утром Тэмуджин созвал семейный совет. Мать Оэлун сходила и позвала братьев в большую юрту. Те пришли, приодевшись, в новых лисьих и выдровых шапках, в ременных поясах, нацепив серебряные ножи и огнива.

Поклонившись онгонам, братья расселись на мужской стороне. Невыспавшиеся, они молча поглядывали на мать и старшего брата, с трудом подавляя зевоту, выжидали начала.

С женской стороны сели мать, Бортэ и Тэмулун. Меркитского Хучу после поклона онгонам Хоахчин увела в молочную юрту.

Тэмуджин, оглядев всех, коротко огласил:

– По обычаю мы должны свершить обряд уложения ребёнка в колыбель.

Хасар пожал плечами, щуря глаза на огонь:

– Так всегда и делается...

– Наверно, надо будет новую зыбку сделать, – подавляя зевоту, сказал Бэлгутэй. – А кто будет её делать?

Тэмуджин сказал:

– Не надо делать новую зыбку. Будем укладывать в нашу, родовую.

Братья подняли головы, недоумённо посмотрели на него. По их лицам было видно, что они этого не ожидали.

– Как это, в нашу?.. – растерянно подал голос Тэмугэ и замолчал, опустив взгляд.

– Ну, говорите, – Тэмуджин требовательно смотрел на Хасара.

Тот, только сейчас окончательно стряхнув с себя сонливость, выпрямился на месте. Словно услышав что-то нелепое, он коротко хохотнул.

– Разве нельзя обойтись без того, чтобы укладывать его в нашу зыбку? Почему бы ему другую, такую же не сделать?

Бэлгутэй поддержал его:

– Дед Тодоен ведь говорил нам, что эту зыбку сам Хабул-хан своими руками сделал. Сказал, что это святыня рода, мол, берегите её и гордитесь, что вашей семье досталась...

– Хабул-хан часто воевал с меркитами, – подхватил Хачиун. – А тут выходит, что в эту зыбку его же врагов станем укладывать?

Высказавшись, братья смолкли. Снова установилась тишина. Бортэ сидела, опустив голову, словно сейчас шёл суд над ней самой, держа на руках младенца и напряжённо ожидая решения. Мать с недовольным лицом смотрела на ближний камень очага, сложив руки на животе. Тэмугэ растерянно поглядывал на других.

Тэмуджин, ещё вчерашним вечером испытывавший такое же враждебное чувство к ребёнку, понимал братьев. Он решил разумными доводами переубедить их. Собравшись с мыслями, он мягко заговорил:

– Все знают, что Хабул-хан воевал с меркитами. Но он воевал не ради вражды, а только чтобы утихомирить их. Он никогда не стремился разжигать войны, а наоборот, старался гасить их, чтобы всем объединиться и зажить мирно, спокойно. Это одно. А другое: если посмотреть вокруг, то кто с кем не воевал раньше? Разве вы найдёте таких? Воевали, а потом мирились, да ещё сватались, пускали общее потомство. Потому и не нужно всё время держать вражду на сердце... Да вы на себя посмотрите, мы ведь сами этой осенью ходили с оружием на своих же сородичей – киятов, да и на Таргудая, своего соплеменника. Но разве для того мы это делали, чтобы распалить вражду между нами? Нет, только чтобы усмирить их и восстановить справедливость... А Хабул-хан часто устанавливал дружбу со старыми врагами, заключал с ними союзы, этим он и укреплял свой род. И он поймёт меня, потому что я делаю всё, чтобы укрепить нашу семью. А чтобы семья наша была крепкая, у нас все должны быть равны – чтобы в будущем не было повода для раздоров. Что это будет за семья, если одни лежали в одной зыбке, а другие – в другой? Это не годится, так у нас не будет мира. Поэтому, кто раз попал в нашу семью – даже этот меркитский Хучу – тот должен быть равным со всеми остальными. Только тогда будет у нас порядок, не будет споров и дрязг. Верно я говорю? – Тэмуджин посмотрел на Хасара.

Тот пожал плечами и промолчал. Глаза его насторожённо, как у собаки, когда она увидит что-нибудь недоступное её разуму, бегали, переходя с одного предмета на другой. Было видно, что он раздумывает над его словами.

Тэмуджин посмотрел на остальных.

– Кто хочет сказать? Гово­рите.

Братья молчали.

– Вы согласны со мной? Или против?

Хасар, как было видно, так и не придя ни к какому твёрдому решению, неуверенно проговорил:

– Ну, ты всегда сам думал за нас. Ты и решай теперь...

Тэмуджин, недовольный его ответом, спросил:

– А вы разве не должны думать вместе со мной, заботиться о будущем семьи?

Тот снова пожал плечами. Помолчав, он сказал открыто:

– Я в таких делах не понимаю. Если спросишь, как поступить с каким-нибудь врагом, я знаю, что сказать. Здесь – не знаю. Может быть, и верно говоришь, но сделаю так, как ты решишь.

Остальные сидели, отрешённо насупившись, опустив головы.

Тишину прервала мать, она решительно сказала:

– Ты наш нойон, ты будешь отцом ребёнка, значит, главное слово за тобой, а уж мы во всём тебе подчинимся. Сейчас мы решили это дело в своей семье, но по обычаю нужно согласие и других сородичей. Поэтому на обряде должны присутствовать твои дядья и двоюродные братья, чтобы в будущем никто не мог сказать, что было какое-то нарушение, а потому, мол, незаконно.

– Мы их позовём, – сказал Тэмуджин.

– Позвать-то позовём, но приедут ли они? Однажды они нас приглашали к себе, когда мы летовали в ононских горах, но ты отказался идти к ним. Как бы они не припомнили нам это.

Тэмуджин задумался. Поразмыслив, он пожал плечами:

– Ну, тогда был другой случай. Они меня не на родовой обряд приглашали, а жить с ними. А я решил жить отдельно, и они знают, почему: потому что они бросили нас, предали нашего отца. А сейчас мы их приглашаем на обряд, и они обязаны приехать. Да у них теперь и повода нет отказаться. Вот и на этой облаве мы с ними вместе были, в одном крыле, даже вместе побрызгали нашим предкам. И живём теперь мирно, рядом, хоть и не в одном курене.

– Они нарочно могут не приехать. Чтобы потом очернить тебя перед соплеменниками, обвинить, что принимаешь в свой род чужих.

Тэмуджин снова задумался. То, что говорила мать, имело резон, в будущем это могло стать каким-то пятном на их семье. Но он махнул рукой, решительно сказал:

– Ну, если так, пусть не приезжают. Дело это касается нашей семьи, как мы сейчас решили, так и будут поступать наши потомки, ни у кого не будут спрашивать. Я их приглашу, а они пусть решают, приехать или отказаться. Но одного из них, для порядка, я смогу попросить приехать.

– Кого же это? – спросила мать.

– Унгура.

Та удивлённо посмотрела на него.

– Этот-то чем лучше других? Не он ли задирал нос, когда дядья хотели отобрать наше знамя?

– Я с ним разговаривал на облавной охоте. Видно было, что он не держит вражды на меня, да и по разговору видно, что поумнел за это время. Думаю, он приедет, если позову. Ещё я приглашу Кокэчу, он знает всех наших предков. Будут ближние нукеры отца, деда Бартана, они тоже будут за нас просить, и предки нам не откажут. Вот и будет всё по закону.

– Хорошо, – мать помолчала, раздумывая, и сказала: – Тут есть ещё одна сторона, и мы должны обговорить это сейчас.

Все посмотрели на неё.

– Просто усыновить ребёнка и растить его в семье – это одно, – мать внушительно смотрела на Тэмуджина. – Но иное – укладывать его в родовой зыбке: тогда он станет наследником, наравне с другими детьми...

– Знаю, – твёрдо сказал Тэмуджин. – Потому я сейчас выношу закон: если у меня потом будут другие дети, то этот ребёнок станет наследником наравне со всеми. Если других детей не будет, и я умру рано, то всем улусом будет править Хасар, а этому ребёнку должна достаться равная со всеми доля.

– Ты это окончательно решил? – строго переспросила мать, испытующе глядя на него.

– Да.

– Что ж, так мы и сделаем, если это случится... – она подала знак Бортэ и та принесла маленький кувшин с арзой. – Выпейте за свой закон, и чтобы потом я иного не слышала, если наступит пора исполнить его.

Тэмуджин отлил несколько капель на огонь, затем поднялся с кувшином и чашей в руках, подошёл к онгонам. Обращаясь к предкам поимённо, прося благословения, отлил перед каждым онгоном по нескольку капель. Вернувшись, он наполнил чаши на столе. Взяв свою чашу, он снова оглядел братьев.

– Все согласны с моим решением?

– Да, – сказал Хасар, и за ним повторили остальные.

– Кто не согласен?

Все промолчали.

– Тогда выпьем и будем держаться этого закона до конца.

Хасар и Бэлгутэй выпили одновременно с ним до дна, а младшие пригубили свои чаши и отдали Тэмуджину. Тэмуджин пригубил от каждой и передал матери. Та пригубила одну и отдала Бортэ, другую выпила сама. Бортэ пригубила и отдала Хасару. Тот выпил половину, остальное отдал Бэлгутэю. Закон в семье по новорождённому ребёнку был принят.

Затем стали обсуждать проведение обряда. С приглашением к сородичам решили отправить Хасара с Бэлгутэем.

– Поезжайте сейчас же, – сказал им Тэмуджин.

– А кому передать? – спросил Хасар. – Дяде Даритаю? Он ведь самый ближний.

– Нет, – Тэмуджин подумал. – Ему не надо.

– Почему?

– Потому что он, самый ближний нам человек, предавал нас наравне с другими. Сейчас там всеми заправляет Алтан, ему и передайте наше приглашение, скажите, что зовём всех. Если он не примет, заедете к Унгуру ночевать и скажете, что я хочу с ним встретиться. Пусть приедет вместе с вами или назовёт место и время встречи.

После утренней еды они под присмотром матери оделись в лучшие одежды и, взяв из своего подросткового отряда два десятка нукеров, выехали из куреня на восточную сторону.

* * *

Киятские нойоны, получив приглашение от семьи Тэмуджина, тоже собрались на свой совет.

Алтан принял послов с приличествующим уважением, не глядя на их юность и то, что они ему родные племянники, всего пять-шесть лет назад бегавшие по куреню сопливые и голопузые, вежливо выслушал их и велел накрыть для них стол. Поговорив немного, порасспрашивав о здоровье матери Оэлун, о других новостях в их семье, он оставил с ними Хучара с Тайчу, а сам вышел. Созвав в малую юрту братьев со старшими племянниками, он надолго уединился с ними.

О том, что жена Тэмуджина понесла от меркит, кияты были наслышаны ещё осенью, вскоре после меркитского похода. Обсудив такую новость между собой, они тогда пришли к мнению, что это, должно быть, наказание ему за чрезмерную гордость. Тогда же они предположили, что Тэмуджин отправит жену обратно в её род, откажется от неё. Но время проходило, тот не отправлял её никуда, а наоборот, поступали слухи, что он по-прежнему живёт с ней и, как будто, даже дружно. Удивляясь этому, они гадали между собой, как он в таком случае поступит с чужим ребёнком.

– Как-нибудь догадается, как избавиться от чужака, – уверенно говорил Даритай, когда в очередной раз у них заходил разговор об этом. – Тэмуджин, надо признать, парень не промах, найдёт какой-нибудь способ.

– Ещё не хватало, чтобы в нашем роду меркиты затесались, – возмущённо повторял Бури Бухэ. – Ясно, что он должен уничтожить такого приблудка.

Алтан проницательно выстраивал догадки:

– Убить-то не убьёт, он, как и отец его, постарается приличие соблюсти, да и Оэлун не такая, но выход они найдут.

Но теперь, узнав, что Тэмуджин не только не думает избавляться от ребёнка, но ещё собирается принимать его в семью, свершать родовой обряд, который полагался только кровным наследникам, все они были несказанно удивлены.

– Этому поверить нельзя! Что слышат мои уши? – Даритай первым выразил возмущение, выслушав Алтана. – Да он что, совсем голову потерял с этой своей хонгиратской сукой? Не-ет уж, хватит, хватит ему сумасбродничать, это не детские игры... Слышишь, Алтан, нельзя нам позволять такое, надо поехать к нему и заявить, что мы против... Вот до чего дошёл без родительского кнута, уж что-что, а этого Есугей не допустил бы. Ведь это же надо дойти до такого! Ладно, что знамя не хотел отдавать, но теперь-то... ясно, что никто из предков не одобрит такого.

С ним был полностью согласен Бури Бухэ.

– Да я давно вам говорил! – кричал он, покрывая другие голоса. – Ещё когда он отказался идти к нам из ононских гор, когда за ним охотился Таргудай, я первый сказал, что он сума­сшедший...

– Позор на всё племя! – злорадно улыбаясь и глядя на дядей, говорил Сача Беки. – Видно, так он жену свою ублажает, а та уж взяла его в свои руки. Верно сказано: хороший мужчина холит коня, а плохой – жену.

– Так и скажем, – повторил Даритай, – мол, в своём айле делай, что хочешь, а это дело всего рода касается, и мы не позволим.

– Поедем! – с готовностью кричал Бури Бухэ. – Я первый скажу. Хватит ему беситься, пора и за ум браться.

Лишь Унгур сидел, не проронив ни слова, искоса поглядывая на других, да Алтан, не слушая никого, всё думал о чём-то про себя. Наконец, придя к какому-то решению, он поднял руку, требуя тишины.

– Это ясно, что принимать в свой род вражеского отпрыска, да ещё от таких чертей, как меркиты, – это то же самое, что преступление. Но мы не будем ему препятствовать, пусть он это делает.

– Как это – пусть делает? Что ты говоришь? – удивился Бури Бухэ. – Да что это такое, ещё меркитского отродья среди нас не хватало...

Даритай и остальные выжидающе смотрели на Алтана.

– Я же не спорю с тобой, я тоже говорю, что это нехорошо, – тот с тонкой улыбкой смотрел на него. – Я тоже считаю, что это худшее, до чего можно дожить. Но мы не будем мешать ему, потому что этим он только себе делает плохо, а не нам. На него это пятно и ляжет. Сача Беки правильно сказал: это позор на всё племя. Так и есть, теперь к такому человеку не будет доверия у соплеменников, с таким никто не захочет знаться, а это нам на руку. Он сам себя ослабляет, себе же роет яму. Понимаете? При этом Джамуха усиливается, и мы будем при нём. Так что пусть Тэмуджин усыновляет того меркитского отпрыска. И мы, пожалуй, поедем к нему, раз он нас приглашает. Поехать надо, чтобы не разозлить его лишний раз, не настроить против себя. Кто знает, как в будущем жизнь повернётся, может быть, он ещё будет нам нужен, потому и не нужно ссориться с ним. Поедем, зато не дадим ему повода сказать, что мы в чём-то были против него. Посидим, посмотрим на всё и вернёмся, от этого с нас не убудет. Пусть он делает своё, а у нас будет ещё одна стрела против него – потом мы всегда сможем указать людям на этот его изъян... Но сейчас мы не будем препятствовать ему: пусть себе роет яму, а мы даже поможем ему. Ну, что, верно я говорю?

Даритай, уже при последних словах смотревший на него с улыбкой, хлопнул его по плечу.

– Очень хорошо ты придумал! Я ведь всегда говорю: ты настоящий мудрец. Так и сделаем, пусть он роет себе яму. Так даже лучше.

– Да делайте вы, как хотите! – махнул рукой Бури Бухэ. – Не понимаю ничего я в ваших хитростях. И я не поеду к нему... Архи у меня своего хватает, а у такого человека я пировать не буду.

– Я тоже не поеду, – сказал Сача Беки. – Я и видеть его не хочу.

– Правильно говоришь, Сача, да ты весь в меня пошёл! – вскрикнул Бури Бухэ, обрадованно глядя на него. – Пусть хитрят да договариваются другие, а мы с тобой не такие, верно? Мы можем только прямо говорить!..

Даритай испуганно оглянулся на них:

– Как это вы не поедете? Ехать, так всем!

Алтан, поразмыслив про себя, положил руку ему на плечо.

– Пусть не едут, может быть, это и хорошо. Пусть люди увидят, что мы не одобряем, а поехали только из приличия.

Даритай, оглядываясь то на Бури Бухэ, то вновь поворачиваясь к Алтану, раздумывая, под конец сказал:

– Да и я, пожалуй, не поеду... нет... а ну, уж, ладно, тоже съезжу. Зато потом он не сможет ни в чём нас обвинить.

Алтан насмешливо посмотрел на него:

– Вот и хорошо. А то я подумал было, что мне с одним Унгуром придётся ехать.

1 Ада – у монголов-язычников тип злого духа, часто нападает на младенцев.

2 Джучи, дзучи (монг.) – кусачий. Джучи – отец хана Батыя, основателя Золотой Орды.