Лоцман

ГЛАВА XX

Мануэль переводил недовольный и угрюмый взгляд с победителей на остатки своего отряда, покуда его солдатам, из осторожности, по указанию сержанта Дрилла и вязали руки. Увидев бледное и расстроенное лицо Гриффита, он дал волю своей досаде:

— Вот что значит пренебрегать правилами воинской дисциплины! Могу сказать не хвастая: мне довелось достаточно овладеть всей премудростью ведения боя, и, будь командование в моих руках, я расставил бы везде, где следовало, пикеты. Тогда нас не поймали бы, как кроликов в норе, откуда их выкуривают серой, и мы могли бы сражаться в открытом поле или, по крайней мере, продержаться не меньше двух часов в этих стенах против лучшего полка с нашивками короля Георга.

— Защищай передние укрепления, прежде чем укрыться в крепости! — подтвердил Борроуклиф. — Верно, такова военная наука. Но если бы вы как следует притаились в своей кроличьей норе, то и по сей час резвились бы на свободе. Нынче утром один деревенский пентюх, проходя этим лесом, увидел вооруженных солдат в незнакомой форме. Он побежал на скалы, намереваясь броситься в море — вот до чего иной раз доводит трусость! — Но, к счастью, повстречался со мной, и я из человеколюбия спас ему жизнь тем, что заставил его привести нас сюда. Наука — хорошая вещь, мой достойный собрат по оружию, но бывают случаи, когда безопаснее пренебречь ею.

— Ваша взяла, сэр, поэтому вам можно смеяться, — ответил Мануэль, с мрачным видом усаживаясь на камни развалин и устремляя грустный взгляд на безжизненные тела солдат, которые одно за другим выносили из подвала и клали у его ног. — Эти люди были моими детьми, и я не могу, простите, разделять вашу веселость. Ах, капитан Борроуклиф, вы солдат и умеете ценить воинскую доблесть! Я взял этих молодцов, которые теперь так спокойно спят здесь на камнях, из рук самой природы и сделал из них украшение нашего ремесла. Они перестали быть людьми, они стали храбрецами, которые ели и пили, поворачивались и маршировали, заряжали ружья и стреляли, смеялись и горевали, говорили и молчали только по моему приказу. Что касается души, то она у них была общая и целиком принадлежала мне!.. Можете стонать, дети мои, можете стонать, сколько вам хочется, — теперь незачем больше соблюдать тишину. Я видел однажды, как пуля мушкета срезала пуговицы с мундиров пяти солдат, стоявших в ряду, не причинив им ни единой царапины! Я всегда мог с точностью сосчитать, сколько таких солдат требовалось для всех обычных операций, но это проклятое разбойничье дело лишило меня лучших моих сокровищ! Стойте вольно теперь, дети мои, стойте, если это облегчит вашу боль!

Борроуклиф, по-видимому, до некоторой степени разделял чувства своего пленника, ибо сказал ему несколько утешительных слов, в то же время наблюдая за тем, как его люди готовились покинуть развалины. Наконец сержант доложил, что носилки для переноски раненых готовы, и спросил, не прикажет ли капитан возвращаться в казарму.

— Кто-нибудь видел кавалеристов? — спросил капитан Борроуклиф. — Куда они проследовали? Известно ли им, что найдена эта часть неприятельского отряда?

— Только не от нас, ваша честь, — ответил сержант. — Они отправились дальше по берегу еще до того, как мы покинули скалы, и говорили, что их офицер намерен обыскать берег на протяжении нескольких миль и везде поднять тревогу.

— Пускай себе! Только на это и годятся подобные красавцы! Нам, пехотинцам, Дрилл, так же трудно завоевать славу, как и получить повышение в чине. Мы всего лишь вырождающиеся потомки героев Пуатье[44]. Тебе понятно, сержант?

— Вы, кажется, изволите говорить о каком-то сражении между войсками его величества и французами, — ответил сержант, не совсем поняв выражение взгляда, брошенного на него офицером.

— Друг, ты отупел от победы! — воскликнул Борроуклиф. — Подойди сюда и выслушай мои распоряжения. Как ты думаешь, мистер Дрилл, не досталось ли нам в этой утренней забаве больше чести или добычи, чем мы с тобой можем унести?

— Не думаю, ваша честь, у нас обоих широкие плечи…

— Да, они не ослабеют от чрезмерного груза такого рода, — многозначительным тоном перебил его капитан. — Если мы допустим, чтобы нахальные драгуны пронюхали об этом деле, они бросятся на нас, разинув пасти, как стая голодных гончих, и утащат по крайней мере половину нашей славы и, уж конечно, всю добычу.

— Но, ваша честь, ни один из них даже…

— Не в этом дело, Дрилл. Я знавал войска, которые одерживали победы, но были лишены законной доли добычи при помощи хорошо составленной депеши. Ты знаешь, любезный, что в дыму и сумятице боя человек может видеть только то, что происходит рядом с ним, и благоразумие требует, чтобы он упоминал в официальных донесениях только о том, что трудно опровергнуть. При таких обстоятельствах индейцы и все прочие союзники могут рассчитывать на награды не больше, чем на участие в параде. Я думаю, Дрилл, ты слыхал о битве при Бленхейме?[45]

— Господи! Эта битва — гордость британской армии, ваша честь, эта да Каллоденская[46]. Это там великий капрал Джон разбил французского короля со всей его знатью, хотя они и поставили под ружье половину населения Франции.

— Правильно, хотя сведения твои попахивают казарменным чтивом. А знаешь ли ты, сколько французских солдат вышло в поле в тот день?

— Я никогда не видел списков их полков, сэр! Но если судить по разнице в населении Англии и Франции, то надо полагать, несколько сот тысяч.

— А у нашего герцога, когда он выступил против такой армии, было в распоряжении всего лишь десять или двенадцать тысяч откормленных англичан! Что, чудно, сержант?

— Конечно, ваша честь, старому солдату трудно в это поверить. Один шальной снаряд мог бы смести столь малые силы.

— И все же сражение состоялось, и наш герцог одержал победу! Но в распоряжении герцога Мальборо был некий мистер Евгений с пятьюдесятью или шестьюдесятью тысячами немцев. Ты никогда не слышал о мистере Евгении?

— Ни слова, ваша честь. Я всегда думал, что капрал Джон…

— …был великий, отважный генерал. Ты думал правильно, мистер Дрилл. Таким был бы и некий джентльмен, если бы его величество соизволил подписать соответствующий патент. Однако и майорский чин дает надежду на командование полком, а положения полкового командира для человека уже вполне достаточно! Одним словом, мистер Дрилл, мы должны как можно тише довести наших пленников до аббатства, чтобы кавалеристы и дальше гарцевали по берегу и не перехватили нашей добычи. А вот в военном ведомстве нужно показать товар лицом, и тут уж ты можешь на меня положиться. Есть у меня на примете человек, который держит в руках перо не хуже, чем шпагу. Дрилл — имя не длинное, его легко вписать в донесение.

— Господи, ваша честь! — воскликнул благородный алебардщик. — Право, такая милость более… Я всегда к услугам вашей чести!

— Хорошо. На этот раз приказываю тебе молчать и заставить молчать наших солдат, пока не наступит время говорить, а тогда, даю тебе слово, мы наделаем немало шума. — Важно покачав головой, Борроуклиф продолжал: — Это был бой не на живот, а на смерть, сержант! Дремучий лес с обоих флангов, руины, а кругом убитые и раненые. Дай мне только чернила, и я распишу тебе это сражение так, что небесам жарко станет! Ступай, приятель, готовься выступать.

Осведомленный таким образом насчет скрытых замыслов командира, сержант отправился выполнять его приказ. Вскоре все было сделано. Тела убитых остались непогребенными, ибо Борроуклиф полагал, что уединенность развалин служит достаточной гарантией от опасности их обнаружения. Трупы можно будет унести, когда стемнеет, в соответствии с намерением капитана действовать тайно, чтобы присвоить себе всю славу. Раненых уложили на самодельные носилки, сооруженные из мушкетов и солдатских одеял, а затем победители и побежденные вышли из развалин, двигаясь сомкнутым строем так, что первые скрывали вторых от любопытных взоров случайных прохожих. Впрочем, опасаться было нечего, ибо тревога и страх, результат разнесшихся по всей окрестности слухов, исключали возможность появления людей в столь уединенном месте, как земли аббатства Святой Руфи.

Отряд уже выходил из леса, когда послышались треск веток и шуршание сухих листьев, возвестив, что навстречу кто-то идет.

— Уж не драгунский ли это разъезд? — с явным неудовольствием воскликнул Борроуклиф. — Топают, словно целый конный полк! Джентльмены, я прошу вас засвидетельствовать, что мы уже удалялись с поля битвы, когда явилось это подкрепление, если оно окажется таковым.

— Мы охотно подтвердим, сэр, что именно вы одержали над нами победу, — сказал Гриффит, тревожно поглядывая в ту сторону, откуда приближались звуки, и ожидая, что из чащи вместо неприятельского отряда покажется заблудившийся лоцман.

— Прокладывай дорогу, Цезарь! — крикнул кто-то неподалеку от них. — Руби, Помпей, этот проклятый плющ справа от меня! Спешите, молодцы, иначе мы даже не понюхаем порохового дыма.

— Хм! — усмехнулся капитан, снова приняв невозмутимый вид. — Должно быть, перед нами римский легион[47] проснувшийся после семнадцати веков сна, а это голос центуриона[48]. Остановимся, мистер Дрилл, и посмотрим, как маршируют древние!..

Не успел еще капитан договорить, как из лесной чащи на поляну, где Борроуклиф остановил свой отряд, вырвались запутавшиеся в кустах, обвешанные мушкетами два негра, а за ними — полковник Говард. Лишь после того, как старик оправил на себе платье и вытер с лица пот, выступивший от непривычных усилий, он заметил, что отряд капитана сильно возрос в числе.

— Мы услышали вашу стрельбу, — воскликнул полковник, усердно действуя платком, — и я решил выступить вам на подмогу! Вовремя сделанная вылазка снимала не одну осаду, хотя если бы Монкальм спокойно сидел в своем замке, равнины Абрагама[49] никогда не обагрились бы его кровью.

— Он поступил, как и подобало солдату, по всем правилам военного искусства, — заявил Мануэль. — И, если бы я сегодня последовал его примеру, дело, верно, приняло бы совсем иной оборот.

— Это кто такой? — удивился полковник. — В таком платье — и осмеливается судить о сражениях и осадах!

— Это dux incognitorum[50], мой достойный хозяин, — ответил Борроуклиф, — что на английском языке означает «капитан морской пехоты на службе у американского Конгресса».

— Как? Значит, вы встретились с неприятелем? И, клянусь славой бессмертного Вулфа, захватили врагов в плен! — вскричал обрадованный старик. — Я поспешил к вам на помощь с частью моего гарнизона, ибо видел, что вы пошли в том направлении, и даже слышал несколько выстрелов…

— Несколько? — прервал его победитель. — Я не знаю, что вы понимаете под «несколько», мой отважный старый друг. Возможно, во времена Вулфа, Эберкромби и Брэддока вы палили друг в друга по целым неделям, но мне тоже доводилось видеть добрую стрельбу, и я знаю толк в таких делах. В сражениях на Гудзоне трескотня мушкетов напоминала барабанный бой. Но это уже позади, теперь остались лишь воспоминания. А вот эта схватка была самой отчаянной из всех, в которых я когда-либо участвовал. Лес завален телами убитых, а мы, как вы можете убедиться своими глазами, взяли, с собой только нескольких тяжело раненных.

— Господи боже! — воскликнул удивленный старик. — На расстоянии выстрела от аббатства творятся такие дела, а я ничего не знаю! Эх, старость, старость! А ведь было время, когда первый же выстрел пробуждал меня от самого крепкого сна.

— От штыка шума не бывает, — ответил невозмутимый капитан, сделав выразительный жест. — Это оружие — гордость англичан, и опытный офицер знает, что один штыковой удар стоит огня целого взвода.

— Как? Вы ходили в штыки? — изумился полковник. — Клянусь богом, мой отважный молодой друг, я не пожалел бы двадцати мешков рису и двух здоровых негров, чтобы посмотреть на это сражение!

— Наблюдать такое зрелище бесспорно приятно, — подтвердил капитан, — и на сей раз для завоевания победы нам не потребовался Ахиллес. Я взял в плен всех оставшихся в живых — по крайней мере, всех, кто ступил на английскую землю.

— А королевский тендер расправился со шхуной! — добавил полковник Говард. — Да окончится так всякий бунт!.. Однако где Кит? Где мой родственник, мистер Кристофер Диллон? Мне бы хотелось спросить у него, чего законы нашей страны требуют в подобных случаях от верных подданных. Теперь будет чем заняться присяжным Миддлсекса, капитан Борроуклиф, если только это не входит в полномочия самого министра! Где мой родственник Кит? Послушный, рассудительный, верный Кристофер?

— Кацик non est[51], как говаривал судебный пристав об умных малых в нашем полку, когда их присутствие было особенно желательно, — ответил капитан. — Драгунский корнет дал мне понять, что его провинциальное лордство соизволило отправиться на тендер, дабы сообщить о местопребывании неприятеля, и осталось там, деля с моряками опасность и славу баталии.

— Да, это похоже на него! — воскликнул полковник, радостно потирая руки. — Это похоже на него! При звуке воинских труб он забыл о судебных делах, о своих мирных занятиях, забыл о том, что готовился стать государственным деятелем, и с горячностью и легкомыслием молодости бросился в бой!

— Кацик — человек осторожный, — сухо заметил Борроуклиф, — и, разумеется, вспомнит о своих обязанностях перед потомством и самим собой, когда встретится лицом к лицу с опасностью. Но я удивляюсь, что его до сих пор нет, потому что шхуна уже давно спустила флаг, — я видел это своими глазами.

— Извините меня, джентльмены, — сказал Гриффит, не в силах сдержать волнение, — но я невольно слышал вашу беседу и надеюсь, что вы не сочтете нужным скрыть правду от безоружного пленника. Вы говорите, что сегодня утром взята в плен какая-то шхуна?

— Совершенно верно, — ответил Борроуклиф с таким добродушием и деликатностью манер, которые делали честь его добросердечию, — но я воздержался сообщить вам об этом, ибо решил, что с вас хватит и ваших собственных огорчений. Мистер Гриффит, этот джентльмен — полковник, Говард, гостеприимством которого вам придется воспользоваться, прежде чем мы расстанемся.

— Гриффит! — с живостью подхватил полковник. — Гриффит! Какое зрелище представляется глазам моим! Сын почтенного, отважного, верного Хью Гриффита взят в плен с оружием в руках, поднятым им против своего короля! Ах, молодой человек, молодой человек! Что сказал бы твой честный отец, что сказал бы его лучший друг, мой бедный брат Гарри, если бы господь привел им дожить до этого дня и стать свидетелями такого жгучего позора, такого несмываемого пятна на чести твоей фамилии?

— Будь мой отец сейчас жив, он тоже боролся бы за независимость своей родины! — гордо возразил молодой человек. — Но я хотел бы отнестись с уважением даже к предрассудкам полковника Говарда и поэтому прошу его не заговаривать со мной о вопросах, в которых мы никогда не придем к согласию.

— Никогда, доколе ты будешь в рядах мятежников! — вскричал полковник. — О, юноша, как нежно любил бы я тебя, если бы умения и знания, приобретенные тобой на службе у короля, были отданы теперь защите его неотъемлемых прав! Я любил твоего отца, почтенного Хью, не меньше, чем своего родного брата Гарри…

— Сын его, должно быть, еще дорог вам, — перебил его Гриффит, взяв двумя руками руку полковника, которую тот нерешительно ему протянул.

— Ах, Эдуард, Эдуард! — смягчившись, продолжал старик. — Сколько славных надежд моих погибло от твоего своенравия! Как ни благоразумен и верен Кит, а все же едва ли я мог бы быть так же благосклонен к нему, как к тебе. Ты так похож лицом и улыбкой на отца, Нед, что, если бы не твоя измена, я отдал бы тебе все, чего бы ты ни пожелал… даже Сесилию, шаловливую и нежную, непокорную и ласковую, привязчивую и добрую Сесилию, которая навсегда стала бы соединительным звеном между нами!

Молодой человек взглянул на неторопливого Борроуклифа, который, поняв намек, мог бы последовать за солдатами, уносившими раненых в сторону аббатства, и ответил, давая выход своим чувствам:

— Да, сэр, пусть это будет концом наших разногласий! Ваша прекрасная племянница будет таким звеном, а вы сами станете для меня и для Сесилии тем, кем был бы ваш друг Хью, будь он жив.

— Юноша, юноша, — сказал старик, отворачиваясь, чтобы скрыть подергивание лица, — слова твои напрасны! Я уже дал слово моему родственнику Киту, и сейчас твои надежды неосуществимы.

— Нет ничего неосуществимого, сэр, для молодости и смелости, когда на помощь им приходят старость и опытность, — ответил Гриффит. — Эта война скоро окончится.

— Эта война? — вскричал полковник, вырывая свою руку. — Разве это война, молодой человек? Это гнусное покушение на права нашего всемилостивейшего монарха, это попытка посадить на королевский трон тиранов, взращенных в конурах! Затея возвысить злодеев за счет добрых людей! Попытка поощрить преступное честолюбие под маской священной свободы и под громкие крики о равенстве! Как будто свобода может существовать вне порядка! Как будто мыслимо равенство прав там, где привилегии государя не столь же священны, как и права народа!

— Вы слишком сурово судите нас, полковник Говард… — сказал Гриффит.

— Я не сужу вас! — перебил его старый воин, который к этому времени решил, что юноша ничуть не напоминает его друга Хью. — Не моя это обязанность. А не то… Но этот час еще наступит, этот час наступит! Я человек терпеливый и умею ждать. Да-да, возраст охлаждает кровь, и мы умеем сдерживать страсти и нетерпение юных лет. Но если правительству будет угодно учредить в колониях судебную комиссию и ввести в ее состав старого Джорджа Говарда, то будь я проклят, если через год в живых останется хоть один мятежник!.. Сэр, — сурово обратился он к Борроуклифу, — в таком случае, я мог бы стать настоящим римлянином и повесить… да, повесить, сэр, даже моего родственника мистера Кристофера Диллона!

— Зачем раньше времени так возносить кацика? — мрачно усмехнулся капитан. — Смотрите, — продолжал он, указывая в сторону леса, — вот более подходящий кандидат на виселицу!.. Мистер Гриффит, этот человек ваш товарищ?

Полковник Говард и Гриффит взглянули туда, куда указывал пальцем капитан, и молодой моряк увидел лоцмана. Скрестив на груди руки, он стоял на опушке леса и, по-видимому, старался понять, в каком положении оказались его друзья.

— Этот человек… — смущенно ответил Гриффит, не решаясь высказать даже напрашивавшуюся неполную правду, — этот человек не принадлежит к экипажу нашего корабля.

— Но он был с вами, — недоверчиво возразил Борроуклиф. — Вчера на допросе он говорил от лица всех троих… Полковник Говард, этот человек, несомненно, командует арьергардом мятежников.

— Правильно! — воскликнул полковник. — Помпей! Цезарь! Взять на прицел! Огонь!

Негры вздрогнули, услышав внезапный приказ хозяина, перед которым они трепетали. Прицелившись, но отвернув головы и зажмурив глаза, они выстрелили.

— Вперед! — закричал полковник, размахивая старинным мечом, которым он был вооружен, и бросаясь вперед со всей прытью, какую допускал недавний приступ подагры. — Вперед! Поднимем этих собак на штыки! Вперед, Помпей! Равняйся, ребята!

— Если ваш приятель устоит против этой атаки, — с тем же непоколебимым спокойствием сказал Борроуклиф Гриффиту, не двигаясь с места, — значит, у него железные нервы. Такая атака, да еще когда в рядах армии находится Помпей, опрокинула бы колдстримцев[52].

— Надеюсь, бог надоумит его пощадить слабость полковника Говарда, — ответил Гриффит. — Однако он достал пистолет.

— Но он не выстрелит. Римляне сочли за благо остановиться… Ей-богу, они отступают!.. Эй, полковник Говард, мой почтенный хозяин, отступите-ка к вашим резервам! В лесу полно мятежников, но им от нас не уйти. Я жду только кавалерию, и тогда мы отрежем им отступление.

Старик, который подошел было совсем близко к человеку, спокойно ожидавшему нападения, при этих словах остановился. Взглянув вправо и влево, он увидел, что остался один. Поверив словам Борроуклифа, он начал медленно отступать, мужественно глядя в лицо неприятелю, и повернулся к нему спиной лишь тогда, когда оказался подле капитана.

— Соберите ваших солдат, Борроуклиф! — воскликнул он. — Нужно осмотреть лес. Негодяи-мятежники не устоят перед войсками его величества! Что же касается негров, то я покажу им, как бросать своего господина в такую минуту! Говорят, что страх бледен, — это вранье, Борроуклиф. Я утверждаю, что у него черная кожа.

— Я видел его всех цветов: черным, белым, синим и даже пестрым, — ответил капитан. — Однако предоставьте командование в этом деле мне, мой почтенный хозяин. Вернемся в аббатство! Будьте уверены, никто из мятежников не уйдет из моих рук.

Полковник Говард с большой неохотой согласился, и они все вместе медленным шагом, приноровленным к слабым силам полковника, направились к своей штаб-квартире. Внезапная атака и воинственные мысли изгнали все мягкие чувства из груди старика. Он вступил в аббатство с твердым намерением передать Гриффита и его товарищей в руки правосудия, хотя бы это привело их к подножию виселицы.

Лоцман провожал их взглядом, пока они не скрылись в чаще кустарника. А затем, спрятав пистолет, который до сих пор был у него в руке, он с мрачным и задумчивым видом вновь медленно углубился в лес.