Лоцман

А. Наркевич. «ЛОЦМАН» ФЕНИМОРА КУПЕРА

Веселый обед подходил к концу. Было провозглашено немало тостов. Когда гости, собравшиеся осенью 1822 года в гостеприимном доме богатого и образованного нью-йоркского негоцианта и книголюба Чарльза Уилкса, обсудили все литературные новинки, оживленная беседа коснулась едва ли не самой интересной для читателей того времени литературной загадки: кому принадлежат гремевшие на весь мир и выходившие без имени автора романы «Уэверли», «Роб Рой», «Айвенго», «Кенильворт», «Пират» и другие? Ведь тайна авторства Вальтера Скотта будет раскрыта только в 1827 году, а пока читатели двух континентов ломали себе голову в догадках о личности «Великого Неизвестного» и спорили, Вальтер Скотт или кто-нибудь другой создал эти многочисленные шедевры.

Среди гостей Уилкса были представители противоположных точек зрения. Противники теории авторства Вальтера Скотта доказывали, что для него, занятого ежедневно на службе в качестве секретаря Эдинбургского суда, вращающегося постоянно в обществе, выпустившего за короткий срок под своей редакцией многотомные издания Свифта и Драйдена, физически невозможно писать еще и романы. (За один 1822 год их вышло три: «Пивериль Пик», «Похождения Нигеля» и «Пират».) Кроме того, немыслимо, — говорили они, — для человека, проведшего всю жизнь в кабинете, светской гостиной и здании суда, проявить такое исключительное знание моря и всего связанного с ним, которым, на их взгляд, обладает автор «Пирата». Это было последним и для многих решающим доводом.

Скептически относился к этим аргументам один из гостей — друг Уилкса, тридцатитрехлетний мистер Фенимор Купер, последний роман которого (а он и всего-то написал пока только два романа) — «Шпион», опубликованный год назад, имел большой успех в Америке и Европе. Он был убежден, что «Великим Неизвестным» был Вальтер Скотт.

Что касается довода о морской эрудиции автора «Пирата», то, к удивлению присутствующих, Купер заявил, что автор этого романа вовсе не обладает глубоким знанием моря, его познания в морских вопросах могут поразить только сухопутных людей, совершенно чуждых морю и кораблям. Кроме того, собственно морские сцены занимают в «Пирате» сравнительно мало места.

В ответ посыпался новый град аргументов. Не поднимая больше вопроса о морских познаниях автора «Пирата», противники Купера стали утверждать, что именно в том, что в романе «Пират» морских сцен немного, сказался тонкий художественный вкус автора. Разве не ясно, что роман, всецело посвященный морю, был бы интересен только для морских волков, а подавляющая часть обыкновенных читателей заснула бы над этими страницами.

Напрасно оставшийся в одиночестве Купер пытался уверить собравшихся, что морской роман, действие которого будет происходить главным образом в море, герои которого будут моряки, роман, насыщенный морской терминологией, может быть не менее увлекателен, чем роман на любую другую тему. Присутствующие остались при своем мнении.

Оставался только один способ доказать свою правоту — написать интересный морской роман самому. Вернувшись домой, Купер сказал своей жене: «Я должен написать морской роман. Я покажу, чего может добиться в этом жанре моряк».

Так, по словам дочери Фенимора Купера, возник замысел «Лоцмана». Спор в застольной беседе привел к созданию первого морского романа в мировой литературе.

Как Купер стал писателем? Детство и воспитание вели к тому, чтобы из него получился помещик, юрист или моряк, но отнюдь не деятель литературы.

В огромном поместье на берегу озера Отсего стоял выстроенный в готическом стиле дом судьи Вильяма Купера. Пятнадцатого сентября 1789 года у него родился сын — будущий великий писатель.

Судья Купер говорил, что сорок тысяч человек живут на его земле. Со своими арендаторами судья обращался жестоко, угрожал им разорением, лишением участков, если те не будут на выборах голосовать за федералистов — партию крупных землевладельцев, торговой и промышленной буржуазии. Он считал, что управлять страной должны джентльмены, а простой народ должен выполнять их приказания. Демократию, по свидетельству его сына, он ненавидел так же страстно, как дьявола. Он энергично стремился участвовать в политической жизни страны и неоднократно выбирался в законодательные органы.

Но заниматься активно политикой в США в те годы было небезопасным занятием. В 1809 году на одном предвыборном митинге судья Купер получил сокрушительный удар кулаком от своего политического противника и через несколько дней скончался.

Пробыв некоторое время в университете, а затем во флоте и получив после смерти отца свою долю наследства, делавшую его состоятельным человеком, Купер женился и жил с женой спокойной жизнью в своем поместье. Он занимался сельским хозяйством, разводил породистых овец-мериносов, был секретарем местного общества сельского хозяйства, совладельцем китобойного судна, по вечерам играл в шахматы с женой и читал вслух.

Однажды (ему было тогда тридцать лет) Купер читал своей жене только что полученный английский роман. Это было изделие очень модной тогда писательницы, с обязательным нравоучением и счастливым браком в конце. Купер не был противником подобного рода литературы, но на этот раз книга показалась ему невыносимой, и, в конце концов, он с раздражением швырнул ее на пол, заявив, что может сам написать гораздо лучше. Жена Купера выразила недоверие его беллетристическим способностям, но он рьяно принялся за работу, и приблизительно через год — 10 ноября 1820 года — был опубликован роман «Предосторожность», в стиле английского дамского творчества, с действием, происходившим в Англии.

Так, благодаря столь незначительному случаю началась литературная деятельность писателя, оставившего после себя более тридцати книг, многие из которых принадлежат к лучшим достижениям американской литературы.

Но если случай вложил перо в руки тридцатилетнего помещика и совладельца китобойного судна, то выдающимся писателем Купера сделали современная ему американская действительность, с ее бурными социальными конфликтами, и прошлое Америки, с его борьбой против Англии за независимость и против коренных жителей Американского континента — индейцев, вытесняемых и гибнущих в результате жестокого наступления белых пришельцев.

Лучшее создание Купера — бессмертная эпопея о Кожаном Чулке, состоящая из пяти романов: «Пионеры» (1823), «Последний из могикан» (1826), «Прерия» (1827), «Следопыт» (1840) и «Зверобой» (1841).

Купер был первым североамериканским писателем, достигшим всемирной славы. Уже в 20-х годах прошлого века каждый его новый роман был событием в мировой литературе. Во Франции, где он прожил семь лет (1826–1833), его встречали как мировую знаменитость. Бальзак «рычал от восторга», читая романы Купера. Друг Купера, американский художник и изобретатель, создатель электромагнитного телеграфа, Самюэл Морзе писал в 1833 году: «В каждом европейском городе, который я посетил, произведения Купера были расставлены в витринах каждой книжной лавки на видных местах. Они появляются в 34 различных местах Европы, как только автор их напишет».

В России творчество Купера было очень хорошо известно и любимо. Белинский причислял его «к немногому числу перворазрядных, великих художников» и с упоением восклицал: «Дивный, могучий, великий художник!» Лермонтов во время своей беседы с Белинским привел того в восторг своими словами, что в романах Купера «несравненно более поэзии, больше глубины и больше художественной ценности», чем в романах Вальтера Скотта.

Меж тем на родине Купера, завоевавшего своим творчеством молодой североамериканской литературе мировое признание, писателя окружала вражда и грубая, переходившая все границы, ругань. Причина была в том, что романист, бывший зорким и глубоким наблюдателем современной ему общественной жизни страны, еще в 30-х годах уловил в ее социальной эволюции грозные признаки. Все возраставшая власть денежных монополий, притеснявших народ и грозивших уничтожить демократические свободы в стране, разгул своекорыстия и стяжательства, обогащение немногих, обнищание масс, печать, на словах провозглашающая себя защитницей демократии, а на деле яростно охраняющая интересы богатеев — такой видел Купер реальность и перспективы американской действительности, и горечь все более и более проникала в его сердце. Уже в 1832 году он писал одному своему другу: «Одно очевидно. Я разошелся с моей страной. Пропасть между нами огромна. Кто кого опередил, покажет время».

Творчество Купера 30-х и 40-х годов содержит резкую критику социальных уродств США и грозное предостережение своим соотечественникам.

Удивительно ли, что позднее творчество Купера встречало непризнание и поношение! «Ни один из когда-либо рождавшихся в Америке писателей, — пишет один из биографов Купера, — не был так непопулярен, как Купер. В течение долгих лет над его головой бушевал шторм ругательств и оскорблений, который по неистовству и злобе не может сравниться ни с чем подобным в истории американской, а может быть, и мировой литературы».

Разнузданность американской буржуазной прессы в ту эпоху не знала предела. Новые произведения Купера или совсем замалчивались, или встречали в печати такие оценки: «куча литературного мусора», «идиотская книга», «литературный вздор». Самого писателя на протяжении многих лет оскорбляли в газетах на все лады: «самодовольный глупец», «болван», «гадюка, которую мы согревали на своей груди, оскверняющая своим присутствием берега Америки», «абсолютная бездарность», «субъект, который должен быть пойман и посажен в клетку, ибо совершенно очевидно, что он взбесился», — вот далеко не полный перечень того, что пришлось прочесть о себе великому американскому писателю в прессе родной страны.

Издатели с трудом соглашались печатать Купера. Его книги, встречавшиеся или молчанием, или руганью, плохо раскупались. А его сограждане — жители Куперстауна — приняли даже постановление об изъятии книги «Дома» из местной библиотеки и оскорбляли писателя на улице.

Купер не поддавался травле, которая велась против него, но она окрасила в мрачные тона последние годы его жизни. Наделенный от природы крепким здоровьем, он стал много хворать и умер в Куперстауне 14 сентября 1851 года. Отношение к его творчеству в США и сейчас нередко поражает своим высокомерным пренебрежением и слепотой. «Интеллигентные читатели считают, что они больше не могут читать Купера», — было написано в одной недавно выпущенной в США истории американской литературы.

Есть ли возможность установить, когда происходит действие романа «Лоцман»? На этот вопрос можно дать ответ на основании некоторых косвенных указаний в тексте.

Упоминание полковника Говарда о графе Корнваллийском, сражающемся с мятежниками, позволяет судить, что речь идет о 1780 или 1781 годах, в течение которых этот английский вельможа командовал английскими силами на юге Соединенных Штатов. Сначала его действия проходили успешно и могли радовать верноподданническое сердце полковника (вспомним его восклицание: «Дела наши поправились!»), но впоследствии соединенные силы американских и сражавшихся с ними вместе французских войск заставили его вместе с семитысячной армией капитулировать в Йорктауне (19 октября 1781 года). Капитуляция графа Корнваллийского, по существу означавшая конец военных действий, привела к падению английского правительства.

Английский король Георг III, — сообщают историки, — написал было текст отречения от престола, но потом раздумал, пригласил к себе друга американцев, ненавистного ему лорда Рокингема и поручил ему возглавить новый кабинет и заключить мир. Переговоры о мире закончились мирным договором, подписанным в Париже 3 сентября 1783 года.

Кристофер Диллон упоминает о волнениях в Лондоне, в ходе которых было выдвинуто требование, «чтобы Министры его величества приняли необходимые меры предосторожности». Это антикатолические волнения, известные под названием «бунт лорда Гордона» и ярко описанные в романе Ч. Диккенса «Барнеби Радж». Они происходили в июне 1780 года. Таким образом, можно установить, что события, описанные в романе, относятся к завершающей стадии борьбы за независимость США.

Стремясь приурочить действие романа к определенному хронологическому отрезку, следует, однако, не забывать об особенности творческого метода Купера, не считавшего большим преступлением анахронизмы, нарушающие точную историческую достоверность, но обладающие, как писал Купер в предисловии к другому своему роману — «Лионель Линкольн», «гармонией поэтического колорита». В частности, к таким анахронизмам следует причислить употребление полковником Говардом по отношению к восставшим американцам слова «якобинец», так как это слово, примененное к лицам, сочувствовавшим французской революции, засвидетельствовано в английском языке впервые в 1793 году, когда «якобинец» стало для английских реакционеров бранной кличкой.

Действие романа с момента первого появления «Ариэля» и фрегата у английских берегов до того, когда маленькая шлюпка, уносившая с собой загадочного лоцмана, исчезает в волнах Северного моря, продолжается пять суток, но сколько бурных и стремительных событий происходит за этот короткий срок!

Было бы ошибкой считать «Лоцман» чисто приключенческим романом. Личное и общественное, семейное и государственное, приключенческое и историческое сливаются в романе в единое целое. В нем все время ощущается близость великих исторических событий.

Война за независимость, которую Ленин назвал «одной из тех великих, действительно освободительных, действительно революционных войн, которых было так немного среди громадной массы грабительских войн»[74] эта «война американского народа против разбойников англичан, угнетавших и державших в колониальном рабстве Америку»[75], хотя и не составляет в «Лоцмане» центра событий, как это мы видим в другом замечательном романе Купера — «Шпион», но именно она является той главной причиной, которая определяет собой все основные поступки и судьбы героев.

Война за независимость заставила полковника Говарда покинуть его заокеанские поместья и привела его вместе с Кэтрин и Сесилией под кровлю аббатства Святой Руфи; эта война направила «Ариэль» и фрегат к английским берегам; из-за нее появился загадочный лоцман на борту корабля, произошли морские сражения, погибли одни действующие лица и нашли свое счастье другие.

Итак, «Лоцман» — приключенческий и историко-патриотический роман. Но, кроме этого, он роман стихии — моря, как романы о Кожаном Чулке — романы леса.

Наряду с разнообразной вереницей героических и комических персонажей «Лоцмана» еще и другие персонажи — совсем другой природы — участвуют в романе. Они не совсем обычны в литературе, и, тем не менее, они бесспорно являются полноправными героями романа, и их участие намного увеличивает его своеобразие и оригинальность.

Эти герои, ранее почти неизвестные литературе, — бурное и полное опасностей море и несущийся по нему гордый красавец корабль. До появления «Лоцмана» казалось, что морской роман не может быть интересен. Мы уже приводили суждения об этом гостей Чарльза Уилкса. Сам Купер рассказывает, что во время работы над «Лоцманом» многие его знакомые предсказывали полный провал романа; дамы говорили, что книга о море будет пахнуть затхлой водой и вызывать у читателей морскую болезнь. Эти зловещие предсказания едва не заставили автора бросить работу, но воля и упорство пересилили, и 7 января 1824 года роман (помеченный 1823 годом) появился в свет.

Море, некогда только разобщавшее людей, бывшее главным препятствием их связям, покоряясь прогрессу техники, мало-помалу превратилось в один из главных путей сообщений. Великие океанские пути один за другим становились новыми маршрутами человеческой цивилизации. Уже приближалась эра парового флота — в 1807 году совершил свой первый рейс колесный пароход, но все еще основным средством морских сообщений и морских войн оставались гордые парусники, бороздившие моря. Власть человека над морем росла, но как часто во время бурь происходили кораблекрушения и шли ко дну корабли, наполненные людьми и ценным грузом!

Все возраставшее значение моря в человеческой жизни и культуре не могло не привлекать внимания художников, композиторов и писателей. Издавна поражавшее человека величие морской стихии властно требовало отражения в искусстве, но только с начала XIX века — с эпохи романтизма — морская тема стала полноправно входить в искусство и литературу. У Кулера были предшественники, но именно он впервые сделал в «Лоцмане» море и корабль настоящими участниками большого прозаического произведения.

Море в «Лоцмане» не пассивный фон происходящих событий, а могущественная стихия, равноправно действующая в романе со всей красотой, мощью, величием и грозной, разрушительной силой. В многочисленных прекрасных пейзажах Купер рисует море то полным зловещих признаков приближающейся бури, то беснующимся во мраке ночи, под свист и рев ветра в корабельных снастях и стремящим навстречу скалам и бурунам героически борющийся корабль, то лениво дремлющим на восходе солнца, льющего свой серебристый свет на безбрежную морскую гладь и четко вырисовывающийся на горизонте красавец фрегат.

Тесно связана с морем в «Лоцмане» и тема корабля. Корабли в романе играют не только служебную роль, а являются, в особенности «Ариэль», подлинными героями повествования. Читатель не забудет ярких и красноречивых описаний, посвященных красоте этих пенителей моря и проявляемому ими (а не только людьми, составляющими их экипаж!) героизму. Корабли в «Лоцмане» — нечто большее, чем сооружение, предназначенное для плавания на воде и перевозки людей и груза. Они наделяются Купером признаками, свойственными только живому существу. «Ариэль» скользит по волнам, как водяная птица в поисках места для ночлега; покачивается легко и спокойно, как спящая чайка; а фрегат в опасный момент величаво выпрямляется, как бы приветствуя поклоном могучего противника, с которым ему предстоит вступить в схватку. Неудивительно, что во время боя корабль дрожит как осиновый лист, а английский фрегат, оценив неравенство сил, в отчаянии направляется прямо на врага. В момент гибели «Ариэля» трепет, охвативший судно, напоминает агонию живого существа, и вполне естественно, что Том Коффин считает необходимым облегчить «Ариэлю» его смерть. Сам Том любит корабль, на котором он плавает, как самого себя, и погибает вместе с «самым прекрасным судном, которое когда-либо рассекало волны», как с любимым существом. Если юноша Мерри считает, что моряк любит свое судно так же, как отец любит своего ребенка, то Барнстейбл, соглашаясь с ним, в то же время поправляет его: «Да-да, и даже более».

Купер-моряк сказался в подробных и увлекательных описаниях маневров, эволюций кораблей, а также в драматических и ярких рассказах о сражениях, ведущихся между этими (иначе не скажешь) одушевленными существами. В описаниях, насыщенных деталями и морской терминологией и все же читающихся с живейшим интересом, проявился личный опыт Купера, отразилось то, что он в семнадцатилетнем возрасте плавал в течениё года матросом на торговом судне, а потом был мичманом на галиоте «Везувий». Недаром Белинский писал о Купере: «Ему известно название каждой веревочки на корабле, он понимает, как самый опытный лоцман, каждое движение корабля, как искусный капитан — он умеет управлять им и нападая на неприятельское судно и убегая от него. На тесном пространстве палубы он умеет завязать самую многосложную и, в то же время, самую простую драму, и эта драма изумляет вас своею силою, глубиною, энергиею, величием».

Желая проверить точность своих описаний, Купер прочел большую часть рукописи одному старому, опытному моряку. Проба оказалась удачной. Суровый и требовательный слушатель с величайшим вниманием выслушал чтение и выражал свое одобрение кивками головы. Только один раз он не усидел на месте, поднялся и начал ходить по комнате с каким-то лихорадочным волнением. Наконец он прервал чтение Купера и с беспокойством сказал ему: «Все это хорошо, но поспешите же отдать паруса на фоке!»

Купер, довольный результатом опыта, согласился с замечанием своего критика и поспешил отдать лик-трос на большом фоке.

Поэт-декабрист В. Кюхельбекер, читавший «Лоцмана» в свеаборгской крепости, восхищался увлекательностью и драматизмом борьбы фрегата с бурей: «Глава 5-я первого тома, в которой изображен трудный, опасный проход фрегата между утесами ночью в бурю, должна быть удивительна, потому что даже меня, вовсе не знающего морского дела, заставила принять живейшее участие в описанных тут маневрах и движениях».

Но, разумеется, всей этой красотой, жизненностью и героизмом корабль обязан своему мужественному и самоотверженному экипажу. Тяжел был труд людей, служивших в парусном флоте, и много усилий и жертв требовали его своеобразная красота и военная доблесть. Роман Купера дает яркие, незабываемые образы моряков: от капитана до простого «труженика моря» — матроса, ведущего нелегкую жизнь, умеющего остро и крепко пошутить и нередко отдающего свою жизнь при кораблекрушении или в кровавом бою.

Но наиболее ярким — быть может, даже самым ярким — образом романа следует признать рулевого Тома Коффина — вообще одно из самых блестящих достижений в обширной портретной галерее, созданной Купером.

Неотделимый от морской стихии и кораблей, на одном из которых он родился, он встречает гибель вместе с «Ариэлем», так как без любимого судна не желает жить. Невозмутимо хладнокровный и героический, простодушный и доверчивый, он, чья прямая и честная душа неспособна на вероломство и предательство, не может допустить их даже у таких негодяев, как Диллон. Полный характерных для моряка тех времен суеверий, он живет жизнью моря и корабля и не питает симпатии к суше — этой, по его мнению, едва ли необходимой части нашей планеты. Если бы Тому довелось выступать в роли создателя Земли, он устроил бы ее совсем иначе.

Характеристика незабываемого образа Тома Коффина была бы не полна, если не сказать о важнейшей его черте — демократичности, народности образа старого рулевого. Он беден: все многочисленные плавания и исключительное морское мастерство Тома не принесли ему хотя бы скромной обеспеченности. «Денег у бедного Тома Коффина, — говорит он, — тогда было не больше, чем сейчас, и не больше, чем будет». Приводя эту фразу, Купер дает представление о социальной пропасти, разделяющей Тома, уходящего в морскую могилу таким же бедняком, каким он родился, и наследника большого состояния — Гриффита, который может построить целый фрегат и вооружить его на свои собственные средства, не прибегая ни к чьей помощи, а также Барнстейбла, получающего поместье после смерти отца. Романист не подчеркивает это имущественное неравенство и не морализирует по поводу него. Да и сам он — сын богатого помещика, получивший по наследству крупное состояние, — считал нормальным и естественным, что Гриффиту достается вместе с рукой Сесилии крупное состояние в виде не конфискованных американской революцией обширных поместий полковника Говарда. Но как настоящий честный и зоркий художник он не забывает отметить эту важную черту.

По сравнению с исключительной убеждающей силой образов Тома Коффина, полковника Говарда, а также Болтропа и некоторых других персонажей, быть может, несколько меркнет по своей художественной выразительности центральный герой романа — таинственный лоцман.

Образ лоцмана недаром сопоставляли с некоторыми байроновскими героями — например, с Конрадом из «Корсара». Мощное воздействие английского поэта, пользовавшегося в годы появления «Лоцмана» всемирной славой, действительно ощущается в образе героя куперовского романа. Как и байроновские герои, он внезапно и несколько театрально появляется из мрака и исчезает в неопределенной, загадочной дали, среди штормовых просторов Северного моря. Его прошлое неизвестно и освещается лишь немногочисленными неясными намеками, его будущее скрыто, и только известие о его смерти, не освобождающее от обязанности хранить его имя в тайне, дает представление о его судьбе. Его подлинное имя скрыто от читателя, и только нарочито скромная кличка «мистер Грэй» («серый»), так не вяжущаяся с его незаурядностью и исключительностью, дана ему на страницах романа.

Конечно, он по-своему ярок. Недаром Белинский причислял его к куперовским образам, «исполненным оригинальности и интереса». Невозмутимый и непостижимый, хладнокровный и отважный, всемогущий и неуязвимый, выступающий всегда в решающие моменты, а до того держащийся в тени, изумительный мастер вождения корабля, не снимающий с себя маски холодной сдержанности, неизменно хранящий мрачное и безнадежное спокойствие, он парадоксально соединяет в себе любовь к свободе и ненависть к деспотизму с разочарованностью в людях, неутоленным честолюбием и тщеславием, стремлением к почестям и гордостью знаками внимания, которыми его осыпали французский король и королева.

В какой мере оправдано это странное на первый взгляд соединение столь противоречивых черт? Но здесь следует сказать о человеке, послужившем прототипом образа лоцмана.

Во время войны за американскую независимость всеобщее внимание привлекали к себе отважные подвиги находившегося на американской службе капитана Поля Джонса.

Сын садовника, он родился в Шотландии в 1747 году и носил имя Джон-Поль. Джоном-Полем Джонсом он стал называть себя с двадцатишестилетнего возраста. Двенадцатилетним мальчиком он переселился в Америку, где был матросом, затем старшим помощником капитана, а впоследствии капитаном на невольничьем судне «Два друга».

После начала освободительной войны за американскую независимость он предложил свои услуги восставшим и в 1775 году был назначен лейтенантом на корабль «Альфред».

После этого его имя быстро приобрело известность. Им был захвачен ряд «призов» — купеческих кораблей под флагом противника. В 1778 году, командуя восемнадцатипушечным корветом «Ренджер», на котором впервые развевался незадолго до того учрежденный решением североамериканского Конгресса современный флаг Соединенных Штатов — «Stars and Stripes» («Звезды и Полосы»)[76], он высадился на английском берегу и предпринял попытку захватить в виде заложника лорда Селкирка.

Попытка эта не увенчалась успехом, так как Селкирка не оказалось в замке, куда нагрянул Поль Джонс со своим отрядом. Ввиду отсутствия лорда добыча отряда выразилась в большой коллекции фамильных серебряных блюд, стоимость которых потом пришлось вернуть супруге лорда Селкирка вместе с красноречиво написанным письмом. Именно этот исторический эпизод с попыткой захвата заложников, но совершенно измененный, послужил основой для завязки «Лоцмана».

В 1779 году Поль Джонс на корабле «Простак Ричард», во главе небольшой эскадры, крейсировал вдоль английских и шотландских берегов и захватил немало ценных «призов». Его имя наводило ужас на прибрежное население.

Вальтер Скотт, бывший тогда ребенком, впоследствии вспоминал, как его мать вооружалась барабаном, чтобы бить тревогу в случае высадки Поля Джонса.

Двадцать третьего сентября 1779 года под Флэмборо-Хед отряд Поля Джонса встретил караван английских купеческих судов, шедших из Балтийского моря под конвоем сорокачетырехпушечного фрегата «Серапис». Произошедший ожесточенный морской бой принадлежит к самым знаменитым в истории парусного флота. Поль Джонс атаковал англичан и заставил их сдаться, в полной мере проявив свою смелость, присутствие духа и исключительное искусство. О сражении при Флэмборо-Хед упоминает капитан Борроуклиф в разговоре с Диллоном.

После этой победы имя Поля Джонса, ставшее полулегендарным, гремело по обе стороны Атлантики. Русские газеты давали подробные описания боев «Павла Ионеса» (то есть Поля Джонса). Французский король Людовик XVI (Франция, враждовавшая в то время с Англией, была союзником США в их борьбе за независимость) наградил Джонса золотой шпагой и орденом за военные заслуги. Читатели «Лоцмана» обнаружат упоминание о королевских подарках Джонсу в главе XIV, в которой Элис Данскомб проявляет, по воле автора, большую историческую прозорливость и предугадывает судьбу французской королевы Марии-Антуанетты.

В том же 1779 году, командуя кораблем, носившим уже знакомое читателям «Лоцмана» название «Ариэль», Джонс заставил сдаться английский двадцатипушечный корабль «Триумф». Заключение в 1783 году мира между Англией и США лишило Поля Джонса возможности продолжать свои подвиги. Он был недоволен недостаточностью в оценке его заслуг Соединенными Штатами и, предложив свои услуги русскому правительству, был назначен в 1788 году контр-адмиралом русского флота. Флаг его был поднят на фрегате «Владимир», но в русско-турецкой войне Полю Джонсу не удалось повторить свои прежние блестящие победы. Интриги врагов заставили его уже в 1789 году покинуть Россию, и, получив двухгодичный отпуск, после которого он уже не вернулся на русскую службу, Поль Джонс уехал во Францию.

Восемнадцатого июля 1792 года он умер в Париже от водянки. По некоторым источникам, за неделю до смерти ему было предложено стать адмиралом французского флота.

Этот замечательный моряк неоднократно заявлял о своей ненависти к тирании, любви к свободе, готовности бескорыстно обнажить свою шпагу в славной борьбе за права человека и отдать свою жизнь, если бы такая жертва привела к восстановлению мира между народами.

С другой стороны, все писавшие о Поле Джонсе единодушно отмечают его высокомерие, тщеславие, обидчивость, стремление к знакам отличия от коронованных особ. Герой американской революции уживался в нем с авантюристом.

Таков был человек, послуживший прототипом куперовского лоцмана. Купер не ставил своей целью точно воспроизводить факты из биографии Поля Джонса, но характер его в романе изображен правильно, и в заключающих книгу словах Гриффита о таинственном лоцмане Северного моря заключена верная оценка противоречивых качеств этого незаурядного и сложного человека.

Можно добавить, что после выхода «Лоцмана» романтическая фигура Поля Джонса пленила воображение ряда крупных писателей: А. Дюма-отца, Германа Мелвилла и некоторых других, сделавших его героем своих произведений.

Сам Купер касался знаменитого моряка не только как романист в «Лоцмане», но и как морской историк в «Истории флота Соединенных Штатов» и в «Жизнеописаниях выдающихся американских морских офицеров», где он отмечал и незаурядные достоинства Поля Джонса, и его непомерное честолюбие, и стремление к почестям.

Атмосферу романа, его душевный строй характеризует соединение комического и трагического, что можно сказать почти о всем творчестве Купера. Комическое мастерство Купера часто несправедливо недооценивали даже дружески расположенные к нему критики и писатели. Например, Бальзак, считавший Купера великим художником, в то же время отказывал ему в даре комизма. Но едва ли эта точка зрения правильна.

Для Купера мир — в сочетании комического и трагического, веселого и мрачного, патетического и вызывающего улыбку и смех. Действительность куперовских романов не одноцветна, она переливает если и не всеми цветами радуги (за пределами творчества Купера все-таки остаются важные стороны и грани действительности), то радует читателя многообразием своих оттенков и переходов.

Комическое в «Лоцмане» представлено в первую очередь «морским» восприятием мира Томом Коффином и образами капитана Борроуклифа и его противника и друга капитана Мануэля. Постоянные поединки с мадерой капитана Борроуклифа привели даже в конце концов к преждевременной смерти этого достойного представителя сухопутных войск. Но в то же время капитан Борроуклиф не предмет для осмеяния, подобно специально комическим персонажам старой комедии. Он храбр, умен, зорок и проницателен. Именно он разоблачил маскарад Мерри и проник в тайные планы Кэтрин и Барнстейбла.

Но комическое в «Лоцмане» неразрывно слито с трагическим. Гибнут Том Коффин, штурман Болтроп, капитан Мансон, полковник Говард, погибает и негодяй Диллон. Смерть подводит неумолимый итог их существованию, ставит последнюю и окончательную оценку всему, что составляет основное в человеке, — его мыслям, чувствам, убеждениям и поступкам.

Вот полковник Говард. Он прожил жизнь благородным джентльменом, честным, доверчивым человеком и в то же время убежденным монархистом, противником «предательских мятежей», врагом республиканцев. Мы видим, как ожесточенный фанатизм реакционера приводит этого по существу доброго и гуманного человека к изуверским высказываниям: «…если правительству будет угодно учредить в колониях судебную комиссию и ввести в ее состав старого Джорджа Говарда, то будь я проклят, если через год в живых останется хоть один мятежник!» Он даже сам готов превратиться в палача, когда будет приводиться в исполнение смертный приговор, который ждет всех изменников, — так велика его ненависть к мятежам.

Но вот наступает его конец. Перед смертью ему приходится испытать самое тяжелое из разочарований, какие могут выпасть на долю человека: понять в последнюю минуту тщетность и недостижимость всего самого дорогого и задушевного для него — своих политических идеалов. «После того, что мне пришлось увидеть сегодня, — говорит умирающий полковник, — я верю, что небу угодно даровать вам победу в этой борьбе!.. Возможно, я неправильно понимал и свой долг перед Америкой…» И старый роялист уходит из жизни с горьким сознанием краха своих убеждений, которые он уже не может изменить.

Если в «Лоцмане» и ощущается порой некоторая архаичность и условность хотя бы в размеренных периодах Элис Данскомб, не свободных от налета книжной риторики, и в длинных, красноречивых диалогах, которыми обмениваются действующие лица в моменты самой острой опасности, то в целом все-таки преобладает впечатление свежести, ясности, чистоты, благородства и уважения к мужеству и героизму простого трудового человека.

Действительность «Лоцмана» серьезна, героям угрожают опасности, от которых может спасти только крайнее напряжение сил. Но, несмотря на патетические и трогательные картины гибели хороших и достойных людей, атмосфера романа до конца остается светлой. Виден оптимизм автора, знающего, что достижение великих целей требует больших жертв. Взор писателя еще не омрачен разладом с родиной, тяжелыми картинами настоящего и будущего родной страны. Он верит, что жертвы не напрасны. Он еще считает, что американская революция — день рождения американской нации — была эрой, когда «разум и здравый смысл начали вытеснять обычаи и пережитки феодализма в управлении судьбами народов».

Роман «Лоцман» подводит нас к преддверию морского романа. С него начался весь многообразный расцвет этого распространенного и популярного особенно в английской и американской литературах жанра.

Марриэт и Э. Сю, Майн Рид и Р. Л. Стивенсон, Г. Мелвил, Дж. Конрад, Дж. Лондон и другие творцы многочисленных произведений о морских приключениях и романтике моря — все они в той или иной степени следуют за Фенимором Купером. Тайна увлекательности морской стихии, людей моря и жизни корабля открыта Купером — в этом крупнейшая историческая заслуга «Лоцмана». «Лоцман» начал собой и серию морских романов самого Купера.

Этот роман о парусном флоте живет полноценной жизнью в наше время, потому что в нем дышит поэзия стихии, впервые получившей голос в литературе, и живет неумирающая сила героизма, любви к родине и трудового мастерства простых людей далекого прошлого.