Лоцман

ГЛАВА IV

Читателю уже известно, что небо и море вокруг наших героев были насыщены всеми тревожными признаками, способными зародить дурные предчувствия в груди моряка. Посреди бухты ночь казалась не такой тревожной, как в тени утесов, однако видимость оставалась плохой, хотя в восточной части горизонта над угрюмым морем появилась полоса зловещего света, которая позволяла отчетливо различать вздыбленную поверхность высоких волн, с каждым мгновением приобретавших все более грозный вид. Над кораблем, почти касаясь его высоких мачт, нависли черные тучи, и лишь в полосе света на краю небосклона чахлыми огоньками мерцали редкие звезды. Время от времени над бухтой пролетал легкий ветерок, донося свежие запахи суши, но сама неравномерность подобных порывов доказывала, что это было предсмертное дыхание берегового бриза. Рокот прибоя, набегавшего на берега залива, порождал тупой, монотонный шум, который превращался в глухой рев, когда более мощная волна с силой разбивалась в расселинах скал. Словом, все объединилось, чтобы сделать окружающую картину мрачной и зловещей, не вызывая, однако, непосредственного чувства страха, ибо корабль продолжал легко подниматься и опускаться на длинных волнах, даже не натягивая при этом тяжелого якорного каната.

Офицеры собрались у шпиля, обсуждая серьезность положения и возможные перспективы, в то время как некоторые матросы, старые служаки, пользовавшиеся особым расположением начальства, осмеливались лишь приблизиться к священным пределам шканцев, чтобы подслушать высказывания старших. И офицеры и рядовые матросы то и дело бросали тревожные взгляды на капитана и лоцмана, которые, стоя поодаль, продолжали свою таинственную беседу. Но, когда один из юных гардемаринов, движимый неудержимым любопытством и легкомыслием, свойственным его возрасту, подошел к ним поближе, капитан сурово отчитал его, и сконфуженный юноша был вынужден скрыть свое смущение в кругу товарищей. Этот выговор старшие офицеры поняли как намек, что совещанию, которое они наблюдали, никоим образом нельзя мешать. И, хотя они вполголоса продолжали выражать свое нетерпение, тем не менее никто уже не решался прерывать беседу, которая, по общему мнению, на этот раз неразумно затянулась.

— Не время сейчас вести разговоры о пеленгах или дистанциях, — заметил офицер, следующий по старшинству за Гриффитом. — Следовало бы свистать всех наверх и пытаться верповать фрегат, покуда шлюпки еще могут держаться на воде.

— Тяжело, да и, пожалуй, бесполезно верповать корабль против встречной волны на целые мили, — возразил первый лейтенант. — Но вот береговой ветер еще не совсем стих, и если поставить верхние паруса, то с помощью отлива нам бы удалось уйти от берега…

— Окликните марсовых, Гриффит, — посоветовал второй лейтенант, — спросите их, есть ли наверху ветер. Может быть, ваши слова заставят старика и этого неповоротливого лоцмана сдвинуться с места.

Гриффит, рассмеявшись, согласился выполнить просьбу и, когда в ответ на обращение услышал привычное «Есть, сэр!» — громко спросил:

— Каково направление ветра поверху?

Слабые порывы ветра с берега, сэр! — ответил старший из марсовых. — Однако марсели висят на гитовых без движения.

Капитан Мансон и его собеседник, прекратив разговор, внимательно выслушали вопрос Гриффита и ответ матроса, но затем с прежним пылом как ни в чем не бывало возобновили беседу.

— Да хоть бы движение и было, все равно наш намек не произвел бы никакого впечатления на начальство, — сказал командир морской пехоты. Незнание им морского дела увеличивало в его глазах опасность, но, оставаясь поневоле праздным, он острил чаще кого-либо другого на судне. — Уши этого лоцмана нечувствительны к тонким намекам, мистер Гриффит, — не подергать ли вам его за нос?

— Мы еще в катере немного повздорили, — ответил первый лейтенант, — и я убедился, что он не из тех людей, которые легко проглатывают подобные шутки. Хотя он на вид такой тихий и скромный, однако я сомневаюсь, чтобы он уделял много внимания книге Иова[11].

— А зачем это ему? — воскликнул корабельный священник, который трусил не меньше, чем командир морской пехоты, и поэтому пребывал в большом унынии. — Надеюсь, он не тратил времени попусту, когда существует столько карт побережья и наставлений для плавания в этих морях, которые он обязан был изучить.

Эти слова, встреченные громким смехом, казалось, произвели давно желанное действие: таинственный разговор между капитаном и лоцманом закончился. Капитан подошел к поджидавшим его офицерам и со свойственными ему сдержанностью и степенностью сказал:

— Мистер Гриффит, велите приступить к подъему якоря и поставить паруса! Пора выходить в море!

Едва успел молодой лейтенант радостно ответить: «Есть, сэр!» — как послышались крики гардемаринов, призывавших боцмана и его помощников к выполнению их обязанностей.

Среди людей, столпившихся у грот-мачты, на реях и на трапах, произошло движение, хотя привычка к дисциплине заставила их еще миг оставаться в неподвижности. Тишина была нарушена свистом боцманской дудки, за которым раздался крик: «Все наверх! С якоря сниматься!» Первый звук вырос в ночном воздухе от низких густых нот до пронзительной резкости и постепенно замер в волнах, а второй прогрохотал в каждом отсеке фрегата, как глухой раскат отдаленного грома.

Перемена, вызванная этими привычными сигналами, казалась поистине волшебной. Матросы появлялись из-за пушек, выскакивали из люков, с неустрашимой беспечностью бросались вниз по вантам и с такой поспешностью сбегались со всех сторон, что через мгновение палуба фрегата запестрила людьми. Глубокая тишина, которую до сих пор нарушали только тихие переговоры офицеров, теперь уступила место шумным приготовлениям и всеобщей суете, среди которой все же отчетливо были слышны суровые приказания лейтенантов со вторившими им резкими выкриками гардемаринов да хриплая команда боцмана и его помощников.

Только капитан и лоцман не принимали участия в общих напряженных усилиях. Зато на сей раз опасность заставила шевелиться тех офицеров, которые по роду своей службы не были обязаны принимать участие в подобных работах, за что их обычно называли «лодырями». И, хотя более опытные их товарищи не раз повторяли им, что они скорее мешают, чем помогают, их усердие от этого не уменьшалось. Однако мало-помалу суматоха улеглась, и через несколько минут на судне снова воцарилась полная тишина.

— Все готово, сэр! — доложил Гриффит, держа в одной руке небольшой рупор, а другой ухватившись за ванты, чтобы удержаться на пушке, куда он влез, наблюдая за происходящим.

— Пошел шпиль, сэр, — раздался спокойный ответ.

— Пошел шпиль! — громко повторил Гриффит.

— Пошел шпиль! — тотчас отозвался десяток нетерпеливых голосов, и снова громкие звуки дудки, разрезая окружающий мрак, огласили воздух.

Шпиль тотчас был приведен в движение, и послышалась мерная поступь ходивших вокруг него матросов. Несколько минут слышны были лишь эти звуки да голос офицера, время от времени подбадривавшего матросов, а затем объявили, что «канат подобран», или, другими словами, что фрегат находится почти над самым якорем.

— Взять шпиль на пал! — крикнул Гриффит, когда вслед за пронзительным свистом дудки снова наступила тишина. — Что теперь прикажете делать, сэр? — продолжал лейтенант. — Отделять ли якорь от грунта? В воздухе нет ни малейшего ветерка, а отлив так слаб, что, боюсь, не выкинет ли нас море на берег…

Это предположение показалось столь правдоподобным, что взоры всех присутствующих обратились к морю, тщетно пытаясь проникнуть сквозь тьму и прочесть в волнах судьбу, казалось, обреченного корабля.

— Я передаю все на усмотрение лоцмана, — сказал капитан. Стоя рядом с Гриффитом, старик уже несколько минут с тревогой всматривался в небо и море. — Что вы скажете, мистер Грэй?

Человек, впервые названный по имени, стоял, опираясь на фальшборт и устремив взгляд в том же направлении, что и остальные. Услышав вопрос, он обернулся к капитану, и свет палубных фонарей упал на его спокойное лицо. Невозмутимость лоцмана, учитывая его положение и лежавшую на нем ответственность, казалась почти сверхъестественной.

— Сильный накат очень опасен для нас, — ответил он с таким же хладнокровием, какое проявлял и раньше. — Однако значительно более серьезную угрозу представит надвигающийся с востока шторм, если он застанет нас на этой незащищенной стоянке. Любой канат из самой лучшей пеньки быстро перетрется об эти скалы и не удержит корабль и часа при таком яростном норд-осте. Если это в человеческих силах, мы должны немедленно выйти в море.

— Все это, сэр, прекрасно знает каждый юнга, — заметил Гриффит. — Ага! Вот идет шхуна!

И действительно, теперь уже отчетливо слышался плеск весел, и во мгле, медленно подвигаясь вперед, показался маленький «Ариэль». Когда он проходил под кормой фрегата, раздался бодрый голос Барнстейбла.

— В такую ночь, капитан Мансон, нужны очки, чтобы что-нибудь разглядеть! — крикнул он. — Но мне казалось, что я слышал дудку вашего боцмана, сэр! Надеюсь, вы не собираетесь стоять здесь до утра?

— Мне эта стоянка нравится не больше, чем вам, мистер Барнстейбл, — спокойно ответил старый моряк, но чувствовалось, что его все больше охватывает тревога. — Мы уже подобрали канат, но боимся оторвать якорь от грунта — нас может выкинуть на берег. Каков, по-вашему, ветер?

— Ветер? — повторил Барнстейбл. — Да таков, что не шевельнет и женского локона. Если вы намерены ждать, покуда береговой ветер наполнит ваши паруса, сэр, вам придется стоять здесь целый месяц. Свою скорлупу я уже вывел из этого скопища рифов, но как это мне удалось в темноте, я и сам не мог бы объяснить.

— Получите дальнейшие указания от лоцмана, мистер Барнстейбл, — отозвался капитан, — и выполняйте их точнейшим образом.

После этого приказания на обоих судах воцарилась мертвая тишина, ибо все с волнением ждали слов человека, от которого, как они чувствовали, зависит их спасение. И вскоре раздался тихий, как и раньше, но отчетливый голос лоцмана:

— Весла ваши вскоре станут бесполезны. Однако под парусами, в помощь веслам, вы сумеете выбраться отсюда. Вам следует идти на ост-тень-норд; держите так, пока не откроется огонь на северном мысу, а затем ложитесь в дрейф и дайте выстрел из пушки. Но, если, паче чаяния, вас отнесет назад до появления огня, тогда при следовании левым галсом положитесь на лот, но ни при каких условиях не уклоняйтесь к зюйду, ибо тогда никакой лот вам не поможет.

— Над одним и тем же местом все равно как ходить: левым или правым галсом, — ответил Барнстейбл, — да и галсы можно делать равной длины.

— Нет, — возразил лоцман. — Если вы хоть на один румб отклонитесь вправо от курса ост-тень-норд, то, следуя дальше, выскочите на скалы и мели. Остерегайтесь, говорю я вам, долго идти правым галсом!

— Но чем же я должен руководствоваться? Ведь вы не позволяете доверять ни времени, ни лоту, ни лагу.

— Вы должны доверять зоркому глазу и твердой руке. Буруны предупредят вас об опасности, если вы не сможете ориентироваться по пеленгам береговых предметов. Лавируйте своевременно, сэр, да почаще пользуйтесь лотом.

— Есть, сэр! — пробормотал Барнстейбл. — Это называется плыть «на авось», и я не вижу, как это нам поможет! Не вижу! Черт возьми, глаза здесь так же полезны, как нос для чтения библии…

— Тише, тише, мистер Барнстейбл, — прервал его капитан. Ибо такая тревожная тишина стояла на обоих судах, что слышался даже скрип снастей качавшейся на волнах шхуны. — Дело, на которое послал нас Конгресс, должно быть выполнено, если даже нам придется расстаться с жизнью.

— Я готов отдать свою жизнь, капитан Мансон, — ответил Барнстейбл, — но как можно было завести судно в такое место? Впрочем, сейчас время действовать, а не болтать. Но, если проход здесь настолько опасен для судна с малой осадкой, что же станется с фрегатом? Может быть, мне пойти вперед и разведать для вас проход?

— Благодарю вас, — ответил лоцман, — ваше предложение весьма великодушно, но для нас бесполезно. К счастью, я хорошо знаю грунт в этих местах и должен довериться своей памяти и милости божьей. Ставьте паруса, ставьте паруса, сэр, и если вам улыбнется удача, то и мы рискнем сняться с якоря!

Тотчас приступили к выполнению команды, и вскоре над «Ариэлем» взвились паруса. Хотя на палубах фрегата не чувствовалось ни дуновения ветра, маленькой шхуне, удивительно легкой, удалось с помощью еще заметного отлива преодолеть вздымавшиеся навстречу волны, и через несколько минут ее низкий корпус уже едва был заметен на фоне светлой полосы над горизонтом. Еще немного, и темные силуэты парусов с их причудливыми верхушками потерялись в черноте туч.

Гриффит, как и все остальные младшие офицеры, слушал этот разговор молча, но, как только «Ариэль» скрылся из виду, он спрыгнул с пушки на палубу и воскликнул:

— Он пошел так же легко, как судно сходит со стапелей! Должен ли я приступить к подъему якоря, сэр, и последовать примеру шхуны?

— У нас нет другого выбора, — ответил капитан. — Вы слышали вопрос, мистер Грэй? Должны ли мы освободить якорь?

— Ничего другого не остается, капитан Мансон. Но на таком слабом отливе трудно нам будет уйти от опасности, — ответил лоцман. — Я отдал бы пять лет жизни, которая, я знаю, и так будет короткой, чтобы фрегат стоял хоть на милю ближе к открытому морю.

Это замечание услышал только командир фрегата, который снова подошел к лоцману, после чего они возобновили свою таинственную беседу. Но, как только согласие было получено, Гриффит поднес ко рту рупор и подал команду: «Поднять якорь». Снова послышались свистки дудки и топот матросских ног у шпиля. Одновременно были отданы паруса, и, свисая с рей, они как бы приглашали береговой бриз надуть их. В продолжение этих маневров первый лейтенант отдавал в рупор приказания, исполнявшиеся с быстротой мысли. Люди — расплывчатые пятна в лившемся с неба туманном свете — виднелись повсюду: они облепили реи, висели на вантах, как в воздухе, и со всех сторон, с каждой снасти, неслись странные крики. «Фор-бом-брамсель готов!» — кричал пронзительный голос словно из облаков. «Фока-рей готов!» — ревел хриплый голос пониже. «На корме все в порядке, сэр!» — кричал третий. Через несколько минут было отдано приказание: «Вступить под паруса!»

Тусклый свет неба теперь был скрыт свисавшей сверху парусиной, и на палубах судна стало еще темнее, отчего фонари как будто загорелись ярче, а за бортом все приобрело еще более зловещий вид.

Теперь все, кроме командира и лоцмана, были заняты тем, чтобы быстрее привести корабль в движение. Возглас: «Пошел! Пошел!» — подхваченный ревом пятидесяти глоток, и быстрые повороты шпиля свидетельствовали о том, что якорь отделился от грунта и поднимается. Визг и скрип блоков при выборке снастей смешивались с резкими выкриками боцмана и его помощников, и, хотя человеку, незнакомому с морской службой, все это, наверное, показалось бы только суматохой и спешкой, в действительности, благодаря многолетней практике и строгой дисциплине, экипаж поставил все паруса от палубы до клотиков быстрее, чем мы об этом рассказали.

Первые несколько минут офицеры были довольны результатами этих маневров, ибо хотя тяжелые нижние паруса и продолжали лениво хлопать по мачтам, зато верхние, более легкие, надулись, уловив ветер, и корабль заметно начал поддаваться их воздействию.

— Идет! Идет! — радостно воскликнул Гриффит. — Экий плут! Он любит сушу не больше, чем любая рыба! Значит, наверху все же дует легкий ветерок…

— Это лишь его предсмертное дыхание, — раздался рядом тихий, спокойный голос лоцмана, но слова его были так неожиданны, что Гриффит вздрогнул. — Забудем, молодой человек, все, кроме людей, чья жизнь в эту ночь зависит от вашего усердия и моих знаний.

— Если вы хоть наполовину готовы исполнить свои обязанности так, как я жажду исполнить свои, дело пойдет на славу, — тоже тихо ответил лейтенант. — Каковы бы ни были ваши чувства, помните, что мы находимся у вражеского берега, который любим не настолько, чтобы сложить здесь свои головы.

После этого короткого объяснения они расстались, ибо маневры судна требовали со стороны лейтенанта постоянного и тщательного внимания.

Радость, пробужденная первым движением фрегата по волнам, была непродолжительной, так как ветер, который, казалось, оживил корабль, заставив его пройти с четверть мили, еще несколько минут порхал среди верхних парусов, а затем окончательно стих. Унтер-офицер, обязанный присматривать за рулевыми, вскоре известил, что теряет управление, так как судно не слушается руля. Гриффит тотчас передал капитану эту неприятную весть и предложил снова отдать якорь.

— Обратитесь к мистеру Грэю, сэр, — ответил капитан. — Он лоцман и от него зависит безопасность судна.

— Лоцманы не всегда спасают корабли, сэр, — возразил Гриффит. — Иногда они губят их. Капитан Мансон, хорошо ли вы знаете человека, от которого зависит наша жизнь и который держится так равнодушно, будто ему и дела мало до нашего спасения?

— Я знаю его, мистер Гриффит. Мне известно, что он весьма опытный и честный человек. Я говорю вам это, чтобы вас успокоить. Больше вы ни о чем не спрашивайте… Что это? Как будто с этой стороны подул ветер…

— Упаси господь! — воскликнул лейтенант. — Если на мелях нас застигнет норд-ост, наше положение поистине будет отчаянным!

Фрегат тяжело закачался, паруса его то надувались, то так же быстро сникали, и даже самые опытные моряки не могли сказать, в каком направлении движутся потоки воздуха и не было ли вызвано это движение колебанием самой парусины. Однако нос корабля заметно покатился в сторону берега, и вскоре, несмотря на темноту, всем стало ясно, что судно сносит на скалы.

В эти минуты тягостной неизвестности Гриффит, подчиняясь одной из тех внезапных смен настроения, которые часто сочетают совершенно противоположные чувства, утратил было охватившее его воодушевление и впал в тупую апатию, как это иногда бывало с ним в самые критические моменты испытаний и опасности. Он стоял, облокотившись на шпиль и отвернувшись от света висевшего поблизости боевого фонаря, когда почувствовал легкое пожатие руки. Он очнулся от задумчивости и, бросив ласковый, хотя все еще рассеянный взгляд на стоявшего рядом юношу, сказал:

— Печальная музыка, мистер Мерри!

— Такая печальная, сэр, что даже танцевать под нее не хочется, — ответил гардемарин. — На всем фрегате, наверное, не найдется человека, который не предпочел бы послушать «Я милую мою покинул» вместо этих отвратительных звуков.

— Каких звуков, юноша? На судне так же тихо, как, бывало, на собрании джерсейских квакеров, пока ваш почтенный дед не разрушал чары молчания своим звонким голосом.

— А! Смейтесь, если вам угодно, над моей миролюбивой кровью, мистер Гриффит, — сказал лукавый юноша, — но помните: примесь ее можно найти в жилах всех людей. Хотелось бы мне послушать сейчас псалмы старика, сэр! Я засыпал под них, как чайка под звуки прибоя. Но кто заснет под сегодняшнюю колыбельную, будет спать недолго.

— Колыбельную? Я не слышу ничего, кроме хлопанья парусов. Даже лоцману, который прохаживается по шканцам с важностью адмирала, нечего сказать.

— А к шуму прибоя разве не должен прислушиваться каждый моряк?

— Да, действительно, прибой могуч, но тяжко нам слушать его. Вы уже научились различать шум прибоя, юноша?

— Даже очень хорошо, мистер Гриффит, и не хочу уметь лучше… Как быстро нас относит к берегу, сэр?

— Я думаю, что мы почти удерживаем свое положение, — выпрямляясь, ответил Гриффит, — хотя лучше бы нам стать на якорь… Эй, приятель, — обратился он к рулевому, — держи круче! Не видишь, нас развернуло бортом к волне?

Рулевой повторил, что фрегат не слушается руля, и добавил, что судно, видимо, «намерено пойти назад».

— Подберите нижние паруса, мистер Гриффит, — сказал капитан Мансон, — и проверьте, каков ветер.

Послышался скрип блоков, и огромные полотнища парусов, растянутых на нижних реях, были мгновенно взяты на гитовы. Пока производился этот маневр, весь экипаж стоял молча и, затаив дыхание, ждал, словно от этой минуты зависела судьба фрегата. Лишь несколько офицеров рискнули высказать свои весьма разноречивые мнения. Наконец Гриффит вскочил на пушку и высоко поднял в воздух свечу, взятую им из фонаря. Сначала маленькое пламя заколебалось, изгибаясь то в ту, то в другую сторону, а затем выпрямилось. Гриффит собирался было опустить руку, но, ощутив вдруг легкую прохладу, помедлил, и огонек, медленно наклонившись в сторону от суши, ярко вспыхнул, дрогнул и оторвался от фитиля.

— Не теряйте ни минуты, мистер Гриффит! — громко крикнул лоцман. — Возьмите на гитовы и уберите все паруса, кроме ваших трех марселей, да возьмите на них по два рифа! Пришла пора исполнить ваше обещание!

Услышав столь звучный и твердый голос незнакомца, молодой человек на миг остолбенел от удивления, но, окинув взглядом море, соскочил на палубу и приступил к исполнению приказания с такой поспешностью, словно за ним гналась смерть.