Ловушка у Чилганьи

Такса

«…Через неделю Октябрьские праздники. Так что жди, таежник, гостей. У меня четыре отгула, приеду пораньше, а потом явятся и Константин Сергеевич с Алексеем. Поможем тебе строиться, порыбачим, главное, поживем в тайге вместе с тобою.

Как там наш медведь? Если увидишь, передавай ему привет от Константина Сергеевича. Хотя нет, он давно лежит в берлоге и сосет лапу. А вот Бобков, тот, конечно, не дремлет. Ты с ним подружись, он мужик нормальный. Алексей достал для него новый карбюратор и топливный насос. А то в прошлый раз мы совсем замучились…»

Я дочитал письмо от Володи и долго бездумно смотрел перед собой. И эти о Рыжем! Бог ты мой! А ведь и на самом деле до той памятной ночи, когда коряга принесла к Хилгичану набитую мальмой «морду», я жил так, как пишет Володя. Теперь же изворачиваюсь и не успеваю нанизывать одну ложь на другую.

Только что от меня ушли Шурыга и участковый милиционер. Они расспрашивали меня, как все случилось, и напирали на то, что к Чилганье нужно срочно вывезти охотников, чтобы убить медведя. Пришлось сочинить, что в том месте, где медведь напал на Федора, кто-то из браконьеров спрятал кучу выпотрошенной мальмы и я, мол, сам несколько раз видел там медведей, но после случая с Федором тщательно обследовал каждый кустик и всю рыбу выбросил в реку. Так что от мальмы не осталось и следа, а медведи давно забрались в свои берлоги. В этом году лето богатое на ягоды, медведи сытые и никаких шатунов не будет.

Я не желаю появления лишних людей у Чилганьи, потому что там осталось еще одиннадцать ловушек. Вчера был у Федора в больнице, он рассказал мне, где поставил их, и нарисовал план. Охотники, без всякого сомнения, наткнутся на ловушки, а может, даже найдут то место, где Федор поймал медведя, и тогда начнется такое, что трудно вообразить. Нужно немедленно ехать на Чилганью и уничтожить все следы. Сегодня воскресенье. Я звонил в Карамкен геологам, те пообещали заскочить за мною прямо в совхоз, только чтобы был готов в любую минуту.

Теперь сижу и не представляю, что же делать? Основная моя забота не эти ловушки, а Рыжий. Я несколько раз заводил в гараже и на ферме осторожные разговоры, снимет ли медведь петлю, если убежит вместе с нею? Большинство говорили, что запросто. Мол, если медведь швыряется палками, ловит рыбу и даже ездит на мотоцикле, то снять с себя петлю как-нибудь сообразит. Другие склонялись к тому, что петля сама свалится с медведя. Зацепится за сук или толстую ветку и сползет.

А вот старый бродяга и охотник Кадацкий, лет сорок промышлявший медведя, сказал, что все зависит только от петли. Есть такие, что теряются, не успеет медведь отбежать от ловушки и десяти шагов, но он знает петлю, какую не сможет развязать даже человек. Называется она «косой штык», а выдумали ее английские моряки на чайных клиперах лет двести назад. Кадацкий показал мне эту петлю, научил ее вязать.

Вчера в больнице я попросил Федора показать, какую петлю он насторожил у ловушки, в которую попал медведь. Федор выдернул из больничного халата пояс и в несколько движений сделал петлю. Это был «косой штык».

Значит, в эту минуту Рыжий бродит неподалеку от Хилгичана и настроение у него самое отвратительное. Может, взять ружье у Мамашкина? Он дважды приходил ко мне в гости, но в первый раз не застал дома, а во второй я увидел его в окно и не открыл дверь. Он минут десять стоял в коридоре, время от времени звонил и даже потихоньку стучался, потом ушел. Я выглянул в коридор и увидел под дверью большой сверток. В свертке лежало килограмма три копченой свинины, коробка рыболовных крючков и лесок. В душе шевельнулось что-то доброе к Мамашкину, но тут же я вспомнил, что он довольно заботливо относился в свое время и к Федору, называл его другом и обещал золотые горы. Стоило же тому попасть в беду, как он определил ему таксу — бутылка бормотухи.

Интересно, какая такса мне? Мамашкин знает, что к выпивке я почти безразличен, и, наверное, установил ее в деньгах. Так, рублей двести, не больше. Стало очень обидно, может, швырнуть Мамашкину в морду его сверток? Вот уж он запетляет вокруг меня. Я на миг представил слащавую его улыбку, сплюнул и… положил его подношение в рюкзак. Слишком много чести бегать за этим жирняком, а свинина пригодится угостить геологов. Уж что-что, а коптить окорока Мамашкин умеет…

Геологи не обманули, заехали за мною в совхоз и к обеду высадили у развилки, где еще валялись припорошенные снегом сучья, из которых я сооружал треногу. Здесь же лежала картонка с просьбой о помощи. Я запустил ее в кусты. Вот уж ночка была, муторно вспомнить. Когда писал эту записку, руки дрожали.

Иду по дороге, проваливаюсь в снег чуть ли не по колени, и внимательно рассматриваю следы на снегу. Их много. Я даже не представлял, что около Чилганьи держится столько зверья. Заячьи малики, лисьи строчки, аккуратные двухчетки соболей и горностаев, беличьи перепрыжки и даже похожие на крупные георгины отпечатки росомашьих лап.

Следов людей на дороге не видно. Это хорошо. В тот раз из-за паники с Федором я забыл в палатке деньги. Все тысячу триста рублей. Как положил в боковой кармашек, так и оставил. Долго ли найти? Да и вообще, пока не прояснится, как обстоят дела с Рыжим, никому возле Хилгичана появляться не стоит. Может, еще сам побегу в совхоз за охотниками.

Наконец ущелье. Оно сейчас уютное и по-особому нарядное. Снег припорошил скалы, солнце высветило их, и полоски сбегающих вниз ерников придают ущелью праздничный вид.

Западня, в которой Федор приспособил на приманку свою Найду, совсем близко. Я хотел было завернуть к ней, но передумал. Прежде всего нужно удостовериться, нет ли где следов Рыжего? К тому же протаптывать тропу от дороги к ловушке не стоит. Кто-нибудь заметит мои следы, пройдется и наскочит на Федино сооружение.

Последний поворот — и передо мною Хилгичан. Здесь уже настоящий таежный поселочек. Палатка, вагончик, навес, сруб под столовую. До чего же удачное я выбрал под него место! Это тебе не лесорубская стоянка на болоте. Начальство у нас совершенно не понимает: если хочешь, чтобы хорошо работалось, создай людям условия для настоящего отдыха. А для этого нужны и рыбалка, и журчание ручья, и вообще вся эта красота: ивы, лиственницы, скалы.

В вагончике сейчас холоднее, чем на улице. Растапливаю печку и принимаюсь хозяйничать. В первую очередь выбрасываю в реку капканы, затем перебираюсь на другой берег Чилганьи, раскапываю из-под листьев спрятанную там «морду» и тоже отправляю в воду.

Капканы с ходу нырнули на дно, только брызги в стороны, а вот «морда» тонуть не хотела. Соря по воде приставшими к ней листьями, она несколько раз перевернулась, затем в последний раз выставила обтянутый зеленой сеткой бок и ушла под лед. С минуту было слышно, как она громыхает.

Вот теперь, кажется, все. Нет, не все. А мальма? В моем «холодильнике» десятка три мальмин. Этих в реку выбрасывать нельзя. Согласно давней примете — выросшее в реке не нужно отдавать ей. Чуть-чуть, самую крошку, еще можно, а много — никак нельзя. Снимаю крышку с выдолбленной в вечной мерзлоте ямы, выбираю оттуда всю мальму, разрубаю на мелкие куски и бросаю под навес. Там постоянно крутится стая кукш и кедровок, а последнее время заглядывает и ворон. Пусть едят.

Только успел помыть руки, как заявился гость. Пришел Виталий. Завтра они снимают палатку и закрывают свой «дом отдыха» до самой весны. Алексей Петрович встретил моих вездеходчиков, они сказали, что подвозили меня до развилки, и Виталий решил заглянуть в гости. Вернее, ему все еще хочется убить глухаря, и он соединил приятное с полезным.

Я обрадовался Виталию и сразу же подарил ему две «нанайки». Это самодельные блесны-мормышки, на какие клюют даже самые привередливые хариусы. Делать их меня научил старый эвен дед Нутаймин из совхоза «Рассвет Севера».

Виталий поблагодарил за подарок, но, по всему видно, он не очень верит, что на этот почти бесформенный комок свинца и меди польстится хариус. Яма напротив моего стана давно покрылась льдом, я пробил лунку и предложил Виталию самому испытать снасть.

Лишь только «нанайка» исчезла в воде, как конец удочки резко согнулся, и скоро на льду заплясал светлый и узкий, словно нож из нержавеющей стали, хариус-селедочник. За ним второй, третий. Потом клев прекратился. Наверное, стая рыб отошла в сторону. Мы пробили еще одну лунку, на этот раз почти у самого берега, и выудили из нее налима, настоящего великана, килограмма в четыре весом.

Виталий уложил налима на стол, вырезал тальниковый прут и стал обхаживать бедную рыбину с таким усердием, как это делали дьячки со школярами в приходских школах. По мнению Виталия, от подобного массажа печень налима увеличится. И правда, мы нажарили ее чуть не полсковороды. И это из одного-единственного налима! На вкус печень ароматная, нежная, тает во рту. Скоро мой гость засобирался к себе.

Я проводил Виталия до вырубки, взял с него слово не забывать дороги ко мне, и мы распрощались.

Возвратившись, вымыл в вагончике пол, поставил на стол букетик из веточек кедрового стланика. Здорово все-таки вот так. Всем рад, и все рады мне. Не нужно юлить, прятаться, что-то там сочинять. Сейчас возьму топор и уничтожу все Калипуховы ловушки. Чтобы и следа не осталось. Пусть звери гуляют, где им вздумается и когда вздумается.

Первую ловушку нашел очень легко. Да ее и искать-то не пришлось. Прошелся вдоль Чилганьи до первого ручья, чуть отвернул и увидел Федино сооружение. Здесь он насторожил две петли. Одну на входе в ловушку, другую — на выходе. У меня с собою лом и топор. Прежде всего вырываю скобы, которыми петли прикреплены к деревьям, и забрасываю все далеко в кусты. Затем начинаю крушить сами ловушки. Лом в этом деле даже удобнее. Раз! Раз! И только щепки в стороны. В пять минут от Фединого сооружения осталась куча дров.

Когда крушил вторую ловушку, откуда-то прилетел дятел-желна. Он услышал стук, подумал, что в его угодьях появился конкурент, и решил выяснить отношения. Я мяукнул кошкой. Дятел насторожился. Хотя я больше чем уверен, он никогда не видел и не слышал кошек, но все же какая-то информация относительно этого хищника в дятле была заложена отроду. Я мяукнул еще раз. Дятел сорвался с лиственницы и с криком «Клить-клить-клить!» унесся в чащу.

С третьим сооружением пришлось повозиться. Это такой же домик-западня, в котором Федор повесил в качестве приманки Найду. Западня срублена из сырых лиственничных чурок, обтянута тросом и скреплена скобами. Даже ломом с ней справиться было трудно. Сухое дерево неподалеку от западни подсказало решение. Зачем ломать, если можно сжечь? Быстро свалил сушину, нарубил дров и развел в ловушке костер. Пламя долго не хотело пробиваться через бревенчатые стенки, но вот два-три несмелых языка все же выглянули наружу, и скоро все сооружение схватилось огнем.

К ловушке, в которой висит Найда, подходил уже ночью. Лучше было бы отложить все до завтра, но очень уж хотелось лечь спать с совершенно чистой совестью.

Если бы не снег, наверное, в тайге была бы сплошная темень, а так даже без фонарика вижу темнеющую под лиственницей ловушку. До нее метров пятьдесят, но заслонка, кажется, закрыта.

Включаю фонарик и вдруг замечаю, что на крыше ловушки совершенно нет снега. Это уже серьезно. Сторожок мог сработать даже от кедровки, а вот сгрести снег мог только человек да еще медведь.

Делаю несколько шагов в сторону ловушки, и тут до меня доносится топот. Впечатление такое, что там, за ловушкой, бежит кто-то очень громоздкий и гул от его шагов рассыпается по тайге.

Кадацкий рассказывал, как ведут себя попавшие в капканы и петли звери. Лиса или росомаха лежит, смотрит на приближающегося охотника и даже не шевелится. Заяц, белка и соболь вырываются из последних сил, и нередко бывает, что в этот момент отламывают обмороженную лапу и убегают от охотника на трех. А вот попавший в петлю медведь затаивается и, только когда охотник подходит к нему совсем близко, с ревом бросается в атаку. Он крутит лапами трос, брызжет пеной, хватает зубами растущие поблизости кусты и деревья.

И еще Кадацкий говорил, что медведь роет яму, чтобы охотник не видел его и зверю можно было бы напасть совершенно внезапно. Если же медведь не успевает вырыть яму, то, заслышав человека, старается спрятать хотя бы голову за куст, ствол дерева.

Здесь только топот, глухие удары. С обратной стороны в Федоровом сооружении маленькое окошко-бойница. Через него Калипух планировал стрелять в зверя. Обхожу ловушку стороной, не забывая время от времени светить себе под ноги, и замечаю темнеющее в бревенчатой стенке отверстие. Топот стих, ничего не видно. Лампочка в фонарике несколько раз подозрительно мигнула. Останавливаюсь, на ощупь сворачиваю колпачок, вытряхиваю батарейки в горсть и протираю их подолом рубахи, собираю их и нажимаю кнопку. Свет белым пучком ударил в бойницу, и тотчас оттуда донесся рев и показалась медвежья морда. Я не успел разглядеть ее хорошо, потому что смотрел на медведя миг. Увидел только ряд блеснувших на свету зубов, большие черные ноздри и свисающую на глаза косматую шерсть. В следующее мгновенье я выключил фонарик и метнулся за ближайшую лиственницу.

А в ловушке непрекращающийся рев, треск дерева, топот тяжелых лап. На мгновение возникла мысль подойти к ловушке и узнать, что же за медведь оказался в ней? Но тут же я отбросил ее и, укрываясь за деревьями, побежал к дороге. Там немного отдышался и направился к Хилгичану. Дождусь рассвета, а с солнцем посмотрю, что и как.

Возвратился в вагончик, приготовил ужин, но есть ни капельки не хочется. Мечусь туда-сюда, не нахожу себе места.

Смотрю на часы. Без четверти одиннадцать. До утра еще часов восемь. Теперь нужно ждать рассвета. А там привяжу к заслонке канат, взберусь на лиственницу и — беги куда хочешь, мишка.

И вообще, с какой стати я так шустро удрал? Не разломал же медведь ловушку в первый день. Так тогда он был с воли, а сейчас у него здоровья поубавилось. Разыскиваю фонарик Федора, меняю в нем батарейки. Нужно на всякий случай взять оба, мой что-то начал подозрительно помигивать.

Теперь к ловушке подхожу смелее, хотя медведь начал бесноваться, когда я был еще далеко. Свечу в два фонарика, стараясь разглядеть, не произошло ли за время моего отсутствия каких перемен. Как будто все по-прежнему. Вход в ловушку плотно закрыт, ничьих следов, кроме моих, не видно. Бойница расположена слишком высоко, и разглядеть оттуда что-нибудь трудно, да к тому же заглядывать туда страшно. Даже отсюда слышу, как медведь грызет бревна, пытаясь расширить окошко, чтобы просунуть хоть голову.

В боковой стенке одно бревно чуть искривлено, рядом с ним темнеет длинная щель. Прикладываю к ней фонарик и заглядываю. Навстречу сверкнули глаза зверя, тяжелая лапа громыхнула в стенку так, что показалось — ловушка развалится на части. Я невольно отпрянул, потом собрался с духом и снова припал к щели. Теперь зверь боком ко мне. Наверное, в эту минуту он снова нацелился на бойницу, считая, что основное нападение нужно ждать оттуда. Я только глянул на зверя, и мое сердце упало куда-то вниз. В ловушке сидел Рыжий. Самое же страшное, что на боку у него змеился трос. Калипух говорил, что трос захлестнул медведя поперек туловища и узел оказался у него за спиной. Будь Рыжий каким ловким, а «косой штык» ему не развязать.

Медведь снова бросился к щели, из которой пробивался свет от моего фонарика, и ударил лапой по переборке, реванув при этом так, что я сжался от страха.

Нет, сейчас мне по-настоящему ничего не разглядеть. Только зря буду беспокоить зверя. Подожду утра и попробую что-нибудь сообразить…

На этот раз я уснул сразу же, как коснулся головой подушки, и проспал до утра. Вагончик совсем остыл, вода в ведре схватилась ледяной коркой, в углу выступил иней. Нужно было растопить печку, но я не стал возиться с нею, торопливо оделся и вышел из вагончика.

Опустил в карман кусачки, проверил, с собою ли нож, взял в одну руку свернутую кольцом веревку, в другую — багор. Можно отправляться.

Правду говорят, утро вечера мудренее. Вчера я был в полной растерянности, а сейчас совершенно точно знаю, что мне делать с медведем. Попытаюсь зацепить Рыжего за петлю и подтяну к стенке. А потом кусачками по одной-две жилки перекушу трос. Если багор не пролезет, расширю дырку топором. А то, что медведь будет прыгать и реветь, — не так, собственно говоря, и страшно. Свою силу он давно поистратил. Сколько дней без еды и питья, к тому же все время пытался вырваться на волю.

В этот раз Рыжий отнесся ко мне более терпимо. И рычал не так громко, и бил в стенки потише. Может, сумел разглядеть меня и узнал, а может, просто как-то там понял, что я желаю ему добра. Не зря же его считают самым умным зверем в тайге. Правда, я не подходил к бойнице, а осторожно заглянул в щель у кривого бревна. Рыжий стоял спиной ко мне. По-прежнему на его боку змеился длинный трос, сама же петля утонула в густой шерсти. Меня встревожило и напугало другое. Рыжий стоял на трех лапах. Четвертая от самого плеча была залита кровью и висела словно бревно. Кровью были забрызганы и щепки на полу ловушки. Отпускать в таком виде на волю медведя нельзя. Он ни за что не ляжет в берлогу и станет шатуном. А как известно, еще ни один шатун не дожил до лета. Его убьют охотники, или разорвут волки, или он сам погибнет от голода и холода. К тому же шатун очень опасен и может погубить не одного человека. Придется зиму продержать его здесь, а чтобы не замерз, построить рядом крепкую берлогу из бревен, завалив для тепла ветками и снегом. Кормить буду рыбой. Сейчас отправлюсь к Алексею Петровичу и попрошу продать всю его мальму. У меня есть тысяча триста рублей, хватит не на одну тонну, а потом Мамашкин привезет с фермы какой-нибудь падеж. Подключу Шурыгу, объясню, что и как, тот обязательно выпросит для Рыжего дохлую корову. Уж в чем, а в этом бригадир у нас надежный.

Но сегодня главное — застать Алексея Петровича у проток, а то уедут, и придется бежать за ними к лесозаготовительному участку. Рыжий пусть потерпит. Он припас жиру на целую зиму, пять-шесть дней без еды не страшны даже для человека. Вот попить бы ему не мешало. Наверняка у него от ран поднялась температура. Обхожу ловушку и принимаюсь бросать комки снега прямо в бойницу. Рыжий рычит, грызет бревно, но я его не боюсь и даже пытаюсь разговаривать с ним…

На стане не задержался. Сунул в один карман завернутые в газету деньги, в другой — кусок приготовленного Мамашкиным копченого сала, хлеб, спички и отправился.

Иду и проклинаю всех подряд. Калипуха — что насторожил ловушки; Шурыгу — что подобрал такую «кадру»; Мамашкина — что подговорил Калипуха заготавливать медведей, Алексея Петровича — что прикормил Рыжего и отучил бояться людей, Бобкова — что не выловил вовремя всех браконьеров, в том числе и меня.

В этот раз я шел Виталиевым следом, пока впереди не замаячила палатка. У моих соседей дым коромыслом. Еще издали слышу музыку, веселые голоса, звон посуды. Ни трактора, ни тележки не видно.

В палатке Алексей Петрович, Виталий и еще четверо мужчин. Среди них я узнаю того усатого, что стоял на берегу с ружьем, когда его напарник очищал сеть из ивовых листьев. Все расположились вокруг заставленного бутылками и едой стола. Один Виталий лежит на топчане, положив обутые в белые шерстяные носки ноги на его спинку, и крутит регулятор транзистора.

Меня встретили восторженно. Особенно радовался Алексей Петрович. Он бросился ко мне так шустро, что перевернул стоящее у порога ведро. Вода с шумом пролилась на пол, но Алексей Петрович, не обращая на это никакого внимания, облапил меня и принялся целовать.

Виталий подхватился с топчана, сует мне кружку с вином и требует подтвердить, какого налима мы выудили на «нанайку». По-видимому, здесь долго шел спор относительно этого налима, потому что все примолкли и с любопытством поглядывали то на меня, то на Виталия. Я быстро вник в ситуацию и показал размеры налима, на всякий случай завысив их раза в полтора. Наверняка попал в точку, потому что Виталий заулыбался и победно стиснул мне руку.

Скоро я сидел в общем кругу и принимал участие в прощальном обеде по случаю закрытия рыболовного сезона. С минуты на минуту придет трактор, и Бобков может спокойно спать до следующего сезона. Вчера им отвели новую лесосеку, там леса кубов три — три с половиной тысячи, и до распутицы его нужно не только спилить, но и вывезти хотя бы к трассе.

Я пил, закусывал вместе со всеми, смеялся над чужими шутками и что-то рассказывал, но мысли вертелись вокруг Рыжего. Как он там? Наверное, пора бы рассказать, зачем я пришел сюда, но как начать — не представляю.

Мое состояние заметил Алексей Петрович. Он взял со стола начатую бутылку с вином, два стакана и сказал:

— Погуляйте-ка, мужики, без нас. Мне с человеком поговорить нужно, — кивнул мне и вышел из палатки.

У самого обрыва дымится шашлычница. Рядом четыре перевернутых вверх дном ящика. Мы сели на ящики, Алексей Петрович разлил вино, поднял свой стакан, посмотрел на солнце через него:

— Чистый мускат! Я вино люблю, оно мне виноград напоминает. — Затем все тем же тоном спросил: — Ну, что там у тебя стряслось? Снова что-то с Федором?

— Нет, с Калипухом все нормально. А вот с Рыжим очень даже паршиво.

— Не понял, — посмотрел на меня Алексей Петрович.

— Что здесь непонятного? — с досадой проговорил я. — Сидит Рыжий в Федоровой ловушке с перерезанной лапой, да еще и с тросом через всю талию.

— Рыжий? — привстал Алексей Петрович. — Медведь, да? Чего он там оказался?

Я рассказал Алексею Петровичу, как Федор настроил здесь ловушек, как хотел заколоть пикой, а затем придавить лиственницей попавшего в петлю Рыжего и что из этого вышло.

Алексей Петрович помассировал переносицу, внимательно посмотрел на меня:

— Ну и что ты будешь с ним делать?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Нужно сначала трос снять и кормить, пока лапа не заживет или уже до самой весны. Я к вам вот почему, мне рыба нужна. Вы в прошлый раз говорили, что можете продать тонны две. Так я куплю. У меня деньги с собой.

Алексей Петрович прикрыл глаза, снова открыл их и, растягивая слова, удивленно переспросил:

— Две тонны мальмы? А ты хоть представляешь, сколько это стоит, две тонны?

Я снова двинул плечами:

— Бог его знает. Наверное, рублей восемьсот, может, тысячу.

— Нет, братец ты мой, подороже. Мы в торгконтору ее по рубль тридцать сдаем. Так что считай теперь сам.

Я прикинул и удивился. Две шестьсот. Нет, таких денег мне не собрать. А без рыбы его не прокормить.

Алексей Петрович наклонился над жаровней, бросил в нее несколько щепок.

— Тебе денег в самом деле не жалко?

Я полез в карман, достал сверток, протянул Алексею Петровичу:

— Здесь тысяча триста. Можете сразу взять. Честное слово, ни капельки не жалею, даже наоборот. Что, не верите?

Алексей Петрович замахал руками:

— Да верю-верю. Только спрячь их. Ты что, думаешь всю зиму здесь просидеть?

— А что здесь такого? Я три года в Лиственничном прожил, считай, безвыездно. Наледь дорогу перекроет, — и месяца два ко мне никто и я ни к кому. Чистый тебе Робинзон. Если бы не радио, можно прозевать все на свете.

— Давай так, — решил Алексей Петрович. — Через час-другой явится бригадир. Он на тракторе уехал деляну смотреть. Тогда все и обмозгуем. Одно прошу, пока об этом не распространяйся. Виталию можешь сказать, а с остальными позволь мне. Соображаешь?

Я улыбнулся:

— Спасибо! Я как чувствовал, что все будет хорошо.

Алексей Петрович хлопнул меня по плечу:

— Не торопись благодарить. Но что-нибудь, конечно, придумаем. Пошли к мужикам, а то они без нас совсем заскучали…

Выехали только на следующий день. Пока ожидали бригадира, грузили рыбу — наступили сумерки. Я хотел идти к Хилгичану один, но Алексей Петрович рассоветовал:

— Что там сейчас делать? Только лишний раз Рыжего беспокоить. Утром всем аулом и двинем. Попробуем его стреножить и посмотрим, что у него с лапой.

— Рыжего? Связать?

Алексей Петрович рассмеялся:

— Ну и что здесь военного? Люди тигров как котят вяжут, а уж с медведем-то как-нибудь справимся.

Рыбы погрузили около сорока ящиков, и все обошлось мне в шестьсот рублей. Алексей Петрович и Виталий уступили свою долю за так, да еще усатый рыбак подарил мне три ящика форелек-икроедов. Он встретил этих рыбок целый косяк в небольшой протоке и в один мах зачерпнул всех до единой. Так что пара месяцев безбедной жизни Рыжему обеспечена. Усатый рыбак, оказывается, помнит меня еще по Лиственничному. Вечером мы с ним поговорили, он пообещал достать пару тонн морзверя. Это намного дешевле мальмы, а для Рыжего еще лучше. Я сразу же отдал Кожухову триста рублей и заверил, что, если морзверя будет больше, заплачу и за излишек.

Прихватили веревки, топоры, пилы. Как только снимем с Рыжего трос и посмотрим лапу, сразу же начнем строить для него настоящую берлогу, Алексей Петрович уверен, если ее сделать теплой, то Рыжий, как только заживут раны, сразу же ударится в сон, и тогда никаких продуктов ему будет не нужно.

Ехали весело, с вином, песнями, анекдотами. Я сидел в тележке рядом с Кожуховым, Алексеем Петровичем и Виталием. Виталию повезло. Не успели отъехать и километра, как вспугнули большой табун куропаток. Птицы взлетели с дороги и опустились на болото недалеко от нас. Виталий подкрался и сбил трех куропаток. Так что сегодня мы с бульоном.

Мы пересекли голубичное болото, начали подниматься на террасу, как вдруг сидевший впереди меня Виталий поднялся с ящика и замахал трактористу, чтобы тот остановился. Он показал в сторону темнеющего в километре густого лиственничника. Туда вела наша дорога, и там стояла бортовая машина. Дверца со стороны водителя была открыта, солнечный луч падал на стекло и отражался прямо на нас. Рядом с машиной прохаживались два человека. По-видимому, они ожидали нас.

Алексей Петрович заволновался, вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами. Из кабины трактора высунулся бригадир лесозаготовителей, явно интересуясь, как поступать в этой ситуации — ехать дальше или заворачивать назад.

Алексей Петрович чуть подумал, почесал переносицу и махнул бригадиру, чтобы тот катил вперед, без всяких там остановок.

Когда обогнули ольховник и выехали на открытое место, я сразу узнал машину, а возле нее стояли Бобков и Володя. Без сомнения, они направлялись в гости ко мне, заметили трактор и решили посмотреть, кто это едет?

Не дожидаясь, когда трактор подъедет ближе, я спрыгнул с тележки и бегом направился к своим гостям. Володя узнал меня, приветливо вскинул руки, заулыбался. Я подбежал, обнялся с Володей, затем повернулся к Бобкову и, виновато кривя губы, зачастил:

— Вы только, пожалуйста, их не трогайте. Они здесь ни при чем. Это я виноват. Понимаете, Рыжий попал в ловушку, лапа у него рассечена. Я к ним побежал, теперь вот едем. Это все для него. Они не хотели, но я упросил. В случае чего, я штраф уплачу прямо сейчас. У меня деньги с собой. Понимаете…

— Обожди! — остановил меня рыбинспектор. — Какая ловушка? Какой Рыжий? Что-то тараторишь, я ничего не пойму.

Я растерянно оглянулся. Трактор уже рядом с нами. Алексей Петрович, Виталий и Кожухов спрыгнули на землю, но к нам не торопятся. По-видимому, надеются, что сам все улажу, а может, понимая, в какое сложное положение я попал, щадят мое самолюбие.

Володя положил руку мне на плечо, стиснул его, поощрительно улыбнулся:

— Что случилось? Ты расскажи толком, а то на самом деле…

Я развел руками:

— Да шут его знает, как об этом толком скажешь? Понимаешь, здесь на Чилганье вместе со мною один мужик работал. Калипух Федор, может, слышал? Он уже после вас приехал. Худой такой, и половины уха нет. Так вот, он настроил здесь ловушек и поймал в петлю Рыжего. Того самого медведя, что встретился Константину Сергеевичу, а потом съел у вас сумочку из-под рыбы. Он никуда и не уходил, все время здесь вертелся. Его вот так петлей захлестнуло. Узел есть такой специальный «косой штык», ни за что не развяжешь. А ружье я разбил, он знает, — кивнул я в сторону Бобкова. — Ну вот он, Федор, значит, сделал пику и давай медведя колоть. Медведь крутится, никак его не достать, чтобы намертво. Тогда Федор начал рубить ближние лиственницы, думал медведя придавить. А лиственница пошла в сторону, вырвала скобу вместе с тросом, медведя освободила, тот на Федора и бросился. Ну мы Федора в больницу отвезли, вчера возвращаюсь, а Рыжий опять в ловушке. Лапа висит, все в крови, и петля на нем. Я и побежал к ним. Выпускать-то его нельзя в таком виде. Они мне рыбы дали, чтобы кормить Рыжего, теперь едем. Нужно лапу посмотреть, трос снять, и вообще мы думаем сделать ему настоящую берлогу.

— Ну так чего ты волнуешься? — удивленно и вместе с тем с обидой спросил Володя. — Рассказал бы все спокойно, не дураки же.

Неожиданно для себя я проговорил:

— Вот и волнуюсь. Если бы сам не ловил мальмы да не продавал ее одному местному бизнесмену, то ничего этого и не было бы. Я ведь давно знал, что Федор здесь промысел устроил, а запретить ему не мог. Сам-то почти такой же. Теперь вот их, — я показал в сторону моих соседей, — в неприятность втянул. Рыба-то в тележке без всякой лицензии, инспектор возьмет и оштрафует Алексея Петровича и всех. Получается, людей подвел.

Бобков, что до этой минуты стоял и внимательно слушал, о чем я говорил с Володей, вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.

— Здорово же тебя завинтило. А то все и я не я и хата не моя. Давно бы так. А я все думаю, с какой это стати он Калипуха покрывает? Вся вывеска в синяках, чуть не пострелялись, а он мне басни сочиняет: «Медведь напал! Медведь напал!» Нападешь, если тебя живьем резать будут. Не трону я твоего Вайцеховского. Может, он первый раз в жизни на доброе дело решился, а я его под самый дых. Это далеко отсюда?

— Да нет, — облегченно и радостно сказал я. — Сразу в ущелье. Помните, там штабель у дороги? Вот от него метров сто, не больше.

— Ну ладненько. Сейчас поздороваюсь со своим крестником, — улыбнулся Бобков, — и, пожалуй, поедем. А то у него от встречи со мной вибрация по всей фигуре. Ну и выжига ты, братец! Как с Вайцеховским сдружился, чуть ли не каждый день мне встречу с ним устраиваешь. Я бы на его месте давно тебя поколотил…

Опять, как и неделю тому назад, сижу в кабине инспекторской машины, Бобков вертит баранку и чему-то беспрестанно улыбается. Я молчу, не зная, куда он повернет разговор, если вдруг что скажу. Наконец Бобков искоса зыркнул в мою сторону:

— Ну и много ты за мальму наторговал?

Я скривил губы:

— Не очень, но вообще-то прилично. Хотел фотоаппарат купить, чтобы природу фотографировать. Фотоаппарат дорогой, полторы тысячи стоит. Вот такую птичку на полкилометра берет. «Кенон», фирма такая в Японии их делает. Только денег у меня, считай, уже нет. Алексей Петрович и Виталий свою рыбу так отдали, а остальным я заплатил. Да еще Кожухову триста дал. Он морзверя, нерп там, или чего, две тонны обещал достать.

Бобков присвистнул:

— Молодец! Развернул ты здесь фирму. А кому, если уж так откровенно, продавал мальму?

Я пожал плечами:

— Есть здесь один. Они с Калипухом лося убили, а я прикрыл. Знаете, в тайге заявлять как-то не принято. Вот и выручаешь на свою голову.

— Это потому выручаешь, что они не твоего собственного лося убили, а государственного. Вот если бы они у тебя рублевую тряпку украли, ты бы на весь мир караул кричал. А у государства хоть миллион бери — выручишь! — вдруг зло сказал Бобков. Минуту молчал, потом уже спокойным голосом добавил: — Да знаю я твоего друга, только никак не определю, в каком месте он мимо Ледникового прорывается, а то давно бы отбил охоту на Чилганье появляться.

Наконец впереди показался штабель, у которого я с Мамашкиным и Федором обмывали успешную охоту на лося. Прошу Бобкова остановиться, вылезаю из кабины и вдруг замечаю следы широких колес. Они пересекают дорогу, огибают штабель и направляются в сторону ловушки.

Недавно здесь прошел «Кальмар». Он смял кусты, вырвал с корнями несколько молодых лиственничек, разбрызгал притаившуюся под снегом болотную жижу. Пробую след каблуком. Он успел крепко схватиться морозом, значит, трактор ехал здесь еще вчера.

Володя выбрался из кузова, догнал меня и вопросительно глянул в лицо:

— Снова что-то не так?

Я показал ему на оставленные в снегу следы колес.

— Вчера утром отсюда уходил, ничего этого не было. Мамашкин проехал, больше некому. Это тот самый, что надоумил Калипуха поставить здесь ловушки, теперь тот в больнице, а он проверяет. Понимаешь, как раз в этом месте лося убили, ну на потроха ловушку и насторожили, а Рыжий в нее попался. Пошли, здесь рядом.

Еще издали вижу поднятую заслонку, рядом желтеют изломами две довольно толстые лиственницы. Они лежат у входа в ловушку и никак не дают рассмотреть, что же там случилось?

Наконец подошли совсем близко. Все вокруг смято, разворочено. Ловушка пустая. Но ни крови, ни потрохов возле ловушки не видно. Если бы кто убил Рыжего, то обязательно разделывал бы его прямо на месте и, конечно же, наследил. Может, это не Мамашкин? Мамашкин сразу же разрядил бы в Рыжего оба ствола. А этот, наверное, подъехал, выпустил медведя и укатил. С «Кальмара»-то выдернуть заслонку нетрудно.

Объясняю это подошедшим Бобкову, Алексею Петровичу, Виталию и Кожухову. Те заглядывают в ловушку, осматривают погрызанную бойницу, удивляются несообразительности Рыжего. Дело в том, что он чуть ли не в половину толщины изгрыз углы ловушки, пол и бойницу. Стенок же почти не тронул. Если бы он всю свою энергию затратил на одну стенку, то от нее давно остались бы одни щепки. Алексей Петрович начал доказывать мне, что, будь Рыжий очень уж сильно ранен, он ни за что не натворил бы такого в ловушке. Не иначе, мне с перепугу показалось, что лапа Рыжего висит как бревно. И вообще напрасно я затеял все это с рыбой. Можно было просто спеленать Рыжего, снять трос, и пусть бежит на все четыре стороны. И никуда бы он не делся. Побродил бы и забрался в берлогу.

— Бывают случаи, когда эти друзья гуляют по тайге чуть ли не до декабря и ничего страшного с ними не случается.

Я оправдывался как мог, заверяя, что ничего не напутал, хотя в душе поселилось сомнение. Может, и на самом деле я перегнул палку?

Виталия не столько тревожил медведь, сколько оставленные в тракторной тележке куропатки. Кожухов шепнул ему, что в этом году охота на них запрещена, и Виталий переживал, что Бобков обнаружит его добычу.

Бобков попробовал, крепко ли держится ловушка, постучал по ней каблуком, как это делают шоферы, проверяя, туго ли накачаны шины, и молча присел на поваленную лиственницу.

Наконец я сообразил пройти по следу «Кальмара» и увидел, что тот направился к Хилгичану. Возвращаюсь, говорю об этом собравшимся у ловушки и предлагаю ехать туда же. Может, Мамашкин на «Кальмаре» ожидает меня в вагончике, а мы здесь не знаем, что и подумать.

Бобков долго смотрит на меня, вздыхает и отправляется к своей машине. Он сам несколько растерян. И верит мне, и не верит. Разобраться, что же случилось здесь на самом деле, — не может.

Теперь едем молча. Мне и вправду нечего сказать Бобкову. Гляжу на оставленную «Кальмаром» широкую колею и думаю, кто же это мог быть? Мамашкин или какой-нибудь случайный человек? Ехал, увидел проторенную мной тропинку, я-то бегал туда-сюда раз десять, и завернул посмотреть.

Наконец и Хилгичан. Нигде никого. Дверь вагончика плотно закрыта, дым из трубы не идет, и вообще никаких признаков живого человека. Молча выбираемся из кабины и вместе поднимаемся на крыльцо. В вагончике полный порядок. Вчера второпях я не успел застелить кровать и убрать со стола. Сейчас же на столе горка чистой посуды, постель аккуратно заправлена, на одеяле белеет взбитая пирамидкой подушка.

Осматриваю стол, окна, заглядываю на полки — может, мой гость оставил какую записку? Но ничего не нахожу и в растерянности сажусь на кровать. Та прогибается под моим весом, подушка падает, и открывается спрятанный под ней пакет из толстой серой бумаги. Пробую развернуть его, но он сложен каким-то хитрым способом, и у меня ничего не получается. А может, это от волнения?

В нетерпении поддеваю ногтем бумагу, та с треском лопается, и на пол с шорохом сыпятся бледно-розовые десятки. Их много. Залетающий в приоткрытую дверь сквозняк достает до них, и деньги шевелятся как живые.

Но я не смотрю туда. Мое внимание привлек вырванный из тетрадки в клеточку листок, что выглянул из пакета следом за деньгами. Выдергиваю его и читаю написанные красным фломастером аккуратные строчки:

«Извини, что не мог дождаться. К утру нужно быть в совхозе. За медведя благодарю. Деньги, как всегда, согласно таксе. Молодец! С Федором я все уладил, так что не переживай. Давай, медвежатник, действуй. Н. Мамашкин».

Я еще раз перечитал записку, передал ее Бобкову и вышел, ступая прямо на расползшиеся по всему полу деньги. На крыльце встретил Володю, посторонившись, пропустил его в вагончик, а сам направился к Чилганье. Она почти вся схватилась льдом, только на стрежне темнеет узкая промоина. Вода клокочет и бугрится там, раз за разом выплескиваясь на ледяную кромку.

У навесов все еще ругаются кедровки, пищат кукши и о чем-то обиженно гундосит ворон. Скоро птичий гам перекрывает рокот тракторного двигателя. Это подъехали мои соседи. Они спрыгивают на землю, разминаются и заходят в вагончик. Нужно идти и мне.

Что я им сейчас скажу?