Ловушка у Чилганьи

Встреча

Итак, у меня двести пятьдесят рублей, триста лежит на сберкнижке, и двести пятьдесят должны выдать в совхозе. Напишу Шурыге доверенность, пусть получит и привезет сюда, или, на крайний случай, сгоняю в совхоз сам. Остается семьсот.

За день поймал тридцать две мальмины, получилось почти две трехлитровых банки икры. Мамашкин говорил, что готов платить за каждую двадцать пять рублей. Значит, если постараюсь, буду иметь к концу месяца телевик.

Но я решил не рисковать. По закону разрешается за один день рыбалки ловить десять килограммов рыбы, это около двух десятков мальмин. Если держаться нормы — никто не придерется.

Первый улов принес на свой стан, извлек икру, очистил от пленок, отбил на грохотке и засолил. Рыбу засолил тоже, потом сообразил, что поступаю неосторожно. Выпотрошенную рыбу можно смело оставлять в тайге. Уже начались ночные заморозки, и ничего с ней не случится, да если и случится — не страшно, песцы-то с радостью съедят и такую.

Сначала мне показалось, что запросто заготовлю этой икры сколько угодно. До конца нереста еще далеко, стеклянных банок на лесозаготовительном участке много, соль есть. Но, оказывается, эта мальма не такая и дура. Вытащишь пять-шесть, из которых не больше двух икрянок, и все — осторожничают. Приходится долго ожидать, пока рыба успокоится, или отправляться на поиски другого плеса.

И вообще, я вдруг стал смотреть на все совершенно другими глазами.

Еще три дня назад я мог долго проторчать возле какого-нибудь ручейка, наблюдая за танцующими у подводных ключей песчинками или за ползающими по дну ручейниками. Теперь же меня интересует только то, из чего можно получить хороший снимок, да еще мальма.

Занявшись промыслом икры, я стал ходить другой дорогой. Прежде держался реки. У приплеска почти всегда есть полоска суши, где идти легче, чем по тайге. Теперь же я всячески избегаю берегов и тропинок, чтобы случайно не столкнуться с кем-нибудь, особенно избегаю Бобкова.

Я выбирал места, которые выбирают для своих потаек птицы и звери. Значит, во мне подспудно живут те же привычки, что и у них…

С вечера побрызгал небольшой дождь, потом поднялся ветер, и на землю полетели редкие снежинки. Я накрыл палатку полиэтиленовой пленкой, укрылся еще одним одеялом и уснул. Уже второй день обхожусь без приварка. Есть картошка, оставленное Мамашкиным лосиное мясо, но нет настроения возиться с кастрюлями. К тому же захолодало, в любой день по реке может пойти шуга, и вся рыбалка кончится.

Проснулся затемно, но пока раскладывал по банкам икру, пришивал пуговицы к куртке и вырезал новые стельки в резиновые сапоги, наступил рассвет. Снега выпало всего лишь чуть-чуть, и там, где земля голая, он сразу же растаял. Но и того, что остался, оказалось достаточно, чтобы рассмотреть цепочку протянувшихся рядом с моим станом крупных медвежьих следов. Значит, медведь был здесь и сегодня ночью, только в этот раз он не полез под веревку, а обогнул ее стороной.

Я прихватил спиннинг и отправился следом за медведем. Нам было по пути, к тому же хотелось узнать, куда это ходит мой сосед. Может, где-то неподалеку он устраивает себе берлогу.

Сначала я видел только медвежьи следы, но уже у первой излучины я узнал и какого медведь цвета. На припорошенной снегом валежине лежал комочек шерсти. Мой сосед был светло-светло-коричневым, или, скорее, желтым. Я вспомнил, как Константин Сергеевич обзывал напугавшего его медведя «рыжим чертом». Наверняка это тот самый зверь.

Снег просыпался узкой полосой, и уже у первой скалы его почти не было. А может, его успел слизнуть гуляющий здесь теплый ветер. Пропал снег, исчезли и следы. Пошел медведь дальше вдоль реки или свернул в сторону — я так и не узнал.

За какой-то час поймал четырнадцать мальмин и, решив не рисковать, понес их прятать. Наверняка я не первый, кто открыл здесь рыбное место и такой способ рыбалки, потому что метрах в трехстах от реки, в самой чаще, стоит маленькая, построенная из тонких жердей и толи избушка. В ней ни окон, ни печки. Широкие, заваленные сеном нары, узкая полка над головой да перевернутый вверх дном ящик — вот, пожалуй, и вся мебель. Под нарами мешок крупной сероватой соли и две закопченные кастрюли. Скорее всего, здесь скрывались не от холода, а от дождя и комаров. Рядом с избушкой сколоченный из тарных дощечек стол и узкая скамейка. Все запорошено лиственничными хвоинками, лежащие под столом газеты пожелтели и выгорели так, что я не смог прочитать двух слов.

Рядом с избушкой сочится еле приметный родничок. Вчера я оставил на его берегу десятка два выпотрошенных мальмин. Поднял мох и сложил рыбу прямо на кристаллики вечной мерзлоты. В этом месте рыба может храниться свежей сколько угодно времени.

Лишь только нырнул под деревья, как мое внимание привлек отчаянный крик кедровки. Я не видел птицы, но по тому, как она орет, догадался, что ей приходится несладко. Скоро ей отозвалась вторая кедровка, третья. Интересно, что случилось? Может, вернулись хозяева избушки?

Я прислонил спиннинг к лиственнице, положил рядом сумку с рыбой и стал потихоньку подбираться к избушке. Если эти рыбаки нашли мою мальму, то легко догадаются, чем я здесь занимаюсь, и могут быть неприятности.

Не-ет! Дверь по-прежнему закрыта, на столе пусто. Делаю еще несколько шагов и вижу медведя. Стоит себе и спокойно лакомится моей мальмой. Вот он наклонился, придавил рыбину лапой, оторвал кусок и жует. Медведь довольно крупный и чересчур толстый. Может, он и вправду превратился к осени в бурдюк с салом, а может, это мне только кажется.

В глаза бросается крутой горб и свисающая шерсть на шее и подбородке. Цвет шерсти у медведя необыкновенно светлый, особенно бока и шея. Казалось, мишку окунули в перекись водорода, но не додержали и в таком полуобработанном виде вытурили в тайгу.

Под деревьями ни ветерка, медведь не мог меня учуять, стоял, сосредоточенно так пережевывал мою мальму.

На склонившейся над родничком лиственнице дремали три кедровки. Они давно поняли, что всякая суета сейчас ни к чему, медведя от мальмы им не прогнать, нужно ждать, когда он уберется сам. Четвертая же, по-видимому самая молодая, не хотела терпеть такую несправедливость, она прыгала вокруг зверя и орала, словно ее режут. Откуда ни возьмись прилетела еще одна кедровка. По пути она заметила меня и сообщила об этом собравшимся вокруг медведя кедровкам. Медведь прекратил жевать и подозрительно уставился в мою сторону. Я стоял не шевелясь, из-за веток выглядывали только плечо и часть головы, но он негромко рявкнул, повернулся и исчез за деревьями.

Я тоже не стал искушать судьбу, подхватил свои вещи и заторопился домой.

Оказывается, у меня были гости. На столе появились четыре буханки хлеба, три больших луковицы и десяток батареек. Я сходил к дороге, нашел там свежие следы рыбинспекторского «Урала» и понял, что приезжал Бобков. Сначала я обрадовался, что не встретился с ним. Бобков верит мне и помогает, как может, а я браконьерничаю. В его присутствии мне неловко. Но уже через пять минут я пожалел о несостоявшемся свидании. Вот-вот на своем «Кальмаре» появится Мамашкин, и мне нужно бы знать, где в это время будет Бобков? Сварили бы ухи, посидели за бутылкой водки, глядишь, все стало бы ясно.

Обработку рыбы решил отложить на вечер. Теперь у меня есть батарейки, организую свет и спокойно приведу все в порядок, а может, к тому времени появятся Мамашкин с Федором.

Кое-как подогрел тушенку, вскипятил чай и снова к скалам. Сегодня мальма клюет как приговоренная. Уже отнес в тайгу три сумки, а она идет и идет. Особенно хорошо клюет у скал. Я облюбовал два уловистых плеса и носился от одного к другому, рискуя в любую минуту оказаться в воде. Вокруг скал обходить далеко, к тому же там полно бурелома, и я пробираюсь по карнизу. Он донельзя узкий и скошен в сторону Чилганьи, а здесь еще вчерашний снег. Ставишь ногу и не знаешь, задержится она на камне или поедет в воду? Правда, в двух местах карниз выходит на широкие площадки, и с них можно подняться на террасу, но рыбачить там опасно: напротив из воды выглядывают принесенные половодьем ивы, и я не хотел рисковать уловистыми блеснами…

Неожиданно через шум воды до меня донесся вертолетный гул. Сначала вертолет летел сравнительно высоко, затем скользнул вниз и поплыл над самыми деревьями.

«Рыбнадзор, — подумал я, — куда затаиться?» У меня почти полная сумка рыбы, да и остальная спрятана не очень. Оставляю все на берегу, в несколько прыжков огибаю скальный выступ и торопливо карабкаюсь наверх. Метрах в тридцати надо мной нависли толстые лиственницы, под ними можно спрятаться.

Вертолет вильнул в сторону и принялся описывать там круги. Покружившись, он направился к скалам. Я уже влез наверх, спрятался за лиственничный ствол и, чуть высунув голову, следил за вертолетом. А тот наплыл на меня, огромный, тяжелый, утопил в своем грохоте и, казалось, коснулся гонимым от винтов ветром. Я хорошо разглядел лица за стеклами кабины. Вертолет неторопливо сместился к другому берегу Чилганьи и завис. Тотчас дверца открылась, в проеме показался человек и исчез, дверца стала на свое место, но уже наполовину укороченная. В проеме забелели лица, вертолет качнулся и поплыл над растущими по ту сторону Чилганьи тальниками. Он шел все быстрее, и вдруг на белеющую вдоль реки галечную косу выскочил лось, промчался по приплеску и исчез в кустарнике.

Без всякого сомнения — шла охота. Вертолет то проваливался вниз, то снова взмывал над деревьями, то летел, прижимаясь к вершинам. В последний раз он вынырнул уже километрах в трех от скал. Под его округлым брюхом покачивался какой-то предмет. Присмотревшись, я понял, что это прицепленный к внешней подвеске лось. Вертолет пересек долину, сделал круг над сопкой с тригонометрическим знаком и сел.

Я спустился, забрал сумку с рыбой, спиннинг и направился домой. До вечера можно было неплохо порыбачить, но у меня вдруг пропало настроение. Все время казалось, что это был тот самый знакомый лось с травинками на рогах. Как же он не ушел? Переплыл бы реку и под скалы. А может, мне не нужно было прятаться, они бы его не тронули.

Первый карниз я прошел сравнительно легко, уже появился опыт лазания по скалам, да и сами скалы успели просохнуть, и подошвы сапог словно прикипали к камню. Второй карниз был шире первого и всего лишь чуть наклонен к воде, я шел по нему и поглядывал в сторону сопки, на которой сидел вертолет. Конечно, на вертолете был номер, я мог его запомнить, когда тот кружил над головой, но как-то не удосужился. Помню только, что среди цифр был нуль и, кажется, единица. Может, вертолет, возвращаясь, снова полетит в мою сторону и я смогу разглядеть все получше.

Раздавшееся впереди негромкое рычание сыпануло мне за спину горсть мурашек и сделало ватными ноги. В каких-то пяти шагах от меня, под скалой, за которой начиналась вторая площадка, стоял знакомый мне медведь и недобро глядел в мою сторону. Я откачнулся и инстинктивно выставил спиннинг перед собой. Это движение рассердило медведя, он рявкнул громче, царапнул гранитный выступ и поднялся на задние лапы. Хорошо вижу стекающие с его рта слюни, вымазанное грязью плечо и потертость под мышками. Рот у медведя открыт, над вывернутой нижней губой желтые, покрытые черными пятнами зубы, нос сердито сморщен.

Справа от меня скала, слева бурлит зажатая гранитом Чилганья. Ни развернуться, ни отступить в сторону, хоть прыгай в воду. Нельзя и стоять, ожидая нападения зверя.

Медведь рычит все громче. Наверное, его злит сверкающий металлическими кольцами спиннинг. Рискуя свалиться в Чилганью, делаю шаг назад, как можно осторожнее опускаю руку со спиннингом и пытаюсь прислонить его к скале, но мой спиннинг, царапнув проволочными кольцами по камням, скользнул в воду. Наверное, в обычных условиях я успел бы подхватить его, сейчас же медведь сторожит каждое мое движение, и мне остается только проводить снасть взглядом.

Медведь, порыкивая, опустился на четвереньки, чуть отступил назад и оказался на площадке. Там рявкнул в последний раз и, поминутно оглядываясь, полез вверх по крутому склону.