Ловушка у Чилганьи

Найда

Уехал Мамашкин и увез хорошую погоду. Буквально к вечеру задул сухой морозный ветер, сыпанул желтой хвоей, закружил багровым листом. Небо оставалось по-прежнему высоким, но и неторопливо плывущие у самого солнца тучи, и само солнце, казалось, дышали промозглым холодом. Снега не было, только колючие ледяные крупинки больно хлестали в лицо да на замерзших лужицах надуло белые гребешки.

В заводях появился первый лед. Он был неширок и до того тонкий, что от малейшего усилия прогибался и стрелял белыми лучиками, но сразу же под эту ненадежную с виду защиту устремились хариусовая молодь, форельки-икроеды и краснопузые гольянчики. Плавают туда-сюда и, хотя слышат шаги и даже хорошо видят меня, удирать не торопятся. Детский сад, да и только.

Мудрый и прозорливый Шурыга оказался неправ, предвещая, что мы споемся с Калипухом. Несмотря на обещанные двести восемьдесят, Федор не очень-то рвался к работе, а, главное, когда я напомнил, что в тайге мы должны заботиться друг о друге, он без всяких обиняков заявил:

— А зачем это? Что я, баба о тебе думать?

Однако приготовленное мною ел и внимательно следил, сколько я накладываю себе мяса или чего там другого.

В первый же день совместной жизни у нас произошла стычка. Утром я захватил инструмент и отправился к лесозаготовительному участку закрывать емкости с соляркой. Двоим там делать нечего, и я велел Федору оставаться на стане, рубить жерди для навесов.

Я провозился с горловинами часа два, потом обнаружил, что толь, которым прикрыт дизель, порвался, и принялся упаковывать все по-новому. Возвратился домой усталый, голодный, всю дорогу мечтал о кружке горячего чая, но еще издали заметил, что костер не горит и, по всем признакам, на стане никого нет. Я ускорил шаги, подумав, не случилось ли чего с Федором, а тот сидит на пороге вагончика и ладит пружину к большому ржавому капкану. Рядом валяется с десяток кое-как обрубленных жердей.

— Что случилось? — спрашиваю его.

— Ничего, а что? — с удивлением глядит на меня Федор.

— Ты обед сварил?

— Зачем? Я не хочу есть. Банку тушенки открыл, компотом запил, все нормально.

Я начал кипятиться, доказывать, что полдня был занят работой, а он обстрогал три жердочки и прохлаждается.

— Ты чего психуешь? — непонимающе глянул на меня Федор. — Я-то видел наряды, там о цистернах ничего не сказано. Ну, а если и обшил — твое дело. Каждый по-своему с ума сходит…

Самое же интересное, что буквально через полчаса он подошел ко мне и спокойнехонько, словно ничего не случилось, попросил помочь распустить трос. Сплетенный из тонких ниток стальной канат был до того гибок, что, казалось, сам переливался в руках. Калипух привез его из Магадана, и когда Мамашкин попросил отрезать метров пять на буксир, Федор сделал вид, что не слышит, и быстренько унес всю бухту в лиственничник.

Я мысленно досчитал до десяти, затем помог Федору распутать трос, приготовил обед, и мы до самого вечера ставили столбы под навес. Пока не замерзла земля, нужно торопиться с этой работой. Мы вкапывали столбы, трамбовали землю, приколачивали распорки. Наверняка Федору приходилось немало плотничать, хотя об этой его специальности Шурыга не упоминал. За каких-то полчаса Калипух развел и наточил ножовку, подправил топор и набил на лопату новый черенок. При этом он категорически запретил мне пользоваться его топором.

Топор в тайге наиглавнейший инструмент. А инструмент, жену и ружье дать взаймы может только круглый дурак. Если уж так нужно, попроси, я сам тебе отрублю, а вообще-то наведи свой и пользуйся.

Когда работы осталось минут на двадцать, я решил, что ее закончит Федор, а сам занялся ужином. Вымыл кастрюли, почистил рыбу, сунулся к навесу набрать щепок для костра, а Федора нет.

Сначала я очень разозлился, потом остыл. Чего это я в самом деле? Он же и вправду не требует от меня никаких ухаживаний. Сварю — съест, а на нет — и суда нет. Пожует тушенки и сыт. К тому же наверняка Федор догадался, что мы с Мамашкиным поймали отнюдь не два десятка мальмин, а ведь он тоже переживал за нас, и Мамашкин обязан был выделить ему какую-то долю. Кстати, у меня уже восемьсот рублей. Двести Мамашкин заплатил за икру и триста пятьдесят за вчерашнюю рыбалку. Если добавить то, что привезет Шурыга, получится тысяча триста. Еще месяц работы, и «Кенон» у меня в руках.

Федор появился уже в сумерках. Посидел в кресле, заглянул в кастрюлю и минут через десять поинтересовался насчет еды. Мне вдруг стало противно, и я принялся раздраженно выговаривать, что поварихи у нас нет, жены он с собою не прихватил и все такое. К моему удивлению, Федор не спорил. Ушел в вагончик, как был в сапогах и куртке, завалился на кровать, натянул на голову одеяло и уснул. Я покормил Найду и тоже лег спать.

Утром Калипух как ни в чем не бывало хлебал суп и рассказывал, что вчера у реки он видел медвежьи следы. Наверняка медведь бродил рядом, потому что Найда всю дорогу рычала и поджимала хвост. По мнению Калипуха, этого медведя нужно немедленно убить.

— Мы здесь бревна как папы карлы ворочаем, и хорошо, если по червонцу в день выколачиваем, а там гора мяса, шкура и желчи на двести рублей по кустам шарашится.

В этот день мы снова строили навес, и опять Федор обгонял меня по всем статьям. Он высчитал, на какую высоту нужно поднять скат, чтобы легче было счищать снег, потом научил раскатывать толь на крыше, чтобы она не затекала и не лохматилась, а когда я, не дотянувшись до верхней перекладины, принялся ладить козлы, он со скорбной улыбкой кивнул в сторону стоящей неподалеку тележки без скатов. Мы вдвоем легко подкатили ее под навес, и работать стало куда удобнее.

Трудился Федор старательно и по-особому красиво. Безошибочно определял, на какую длину нужно отрезать доску, в несколько ударов вгонял гвозди. И я простил Федору и жадность, и неумение думать о других. Мы даже немного подружились, и я в порыве откровенности рассказал, как тошно жилось здесь одному, но уже через час поругался с Федором. Виновата Найда.

С самого начала Найда мне не очень-то глянулась. Вихлявая, тонконогая, и все у нее наоборот — хвост почти голый, а морда обросла — не видно глаз.

Теперь ни продукты, ни посуду где попало не бросишь — обязательно сунется своей волосатой мордой. Федор постелил под своей кроватью старую куртку, Найда послушно легла на нее, но стоило выйти из вагончика, как она перебралась на мою постель и преспокойно уснула. Перед этим она несколько раз ныряла в Чилганью, Федор любил демонстрировать, как она достает из воды палку, естественно, мои одеяло и матрац промокли насквозь. Я вышвырнул собаку на улицу и устроил Федору скандал…

Жизнь на нашем стане понемногу выровнялась. Часов до трех мы занимались строительством, затем я брал удочку и уходил рыбачить. Федор с Найдой исчезали в тайге. Что они там делали, можно было только догадываться. Я как-то попытался пойти вместе с ними, но Федор без обиняков заявил, что мне там нечего делать. У меня, говорит, уже был один такой любопытный, а потом лису вместе с капканом уволок.

Я больше не приставал к Федору. Ходил себе вдоль реки и дергал хариусов или наблюдал за собравшимися под забереми рыбами. Однажды я застукал подо льдом восемь огромных налимов. Они прибились к самому берегу, улеглись рядышком, словно селедки в бочке, и спокойнехонько уснули. Я громыхнул по льду камнем и, пока они не пришли в себя, вытащил через проломленную во льду дырку всех восьмерых на берег.

А однажды вечером у нас случилось событие — Федор принес двух соболей. Крупных темно-каштановых котов, с пушистыми хвостами и толстыми мордами. На радостях он еще в километре от стана принялся палить в воздух и орать. Я выскочил из вагончика. Впереди Федора бежит Найда и до того старательно виляет длинным хвостом, что, кажется, он у нее вот-вот отвалится.

Наверное, я должен был устроить скандал, затем сообщить куда следует и все такое. До открытия промыслового сезона осталось двадцать дней, к тому же Федор не имел никакого права устраивать здесь охоту. Ни лицензии, ни договора у него нет, да и, насколько мне известно, сдавать этих соболей он не собирается. Но хотел бы я посмотреть на человека, который побежит заявлять на одного-единственного соседа, к тому же еще и напарника по работе.

С песнями, пальбой в воздух, под кабачковую икру и икру из рыбы мальмы, под жареных и вяленых хариусов, под грузинский чай и колымскую воду мы опорожнили обе бутылки и решили сегодня же выловить налима, чтобы наконец-то отведать налимьей печени — максы. С налимом у нас ничего не вышло, Федор занозил крючок в указательный палец и отправился в вагончик спать, а я зарядил ружье и побрел через перекат искать Рыжего. Сегодня я видел там его следы.

Когда я возвратился в вагончик, уже стемнело. Федор лежал на полу, раскинув руки. Рядом сидела Найда. Свалившись с кровати, Федор разбил нос и оцарапал щеку. Найда тщательно вылизывала хозяину лицо, а когда я захотел перенести Федора на кровать, принялась рычать. Я показал собаке кулак, набросил на Федора ватное одеяло и тоже завалился спать.

Утром встал с больной головой. Федора увидел на берегу Хилгичана. Обычно ручьи замерзают гораздо позднее рек, но на Чилганье только появились первые забереги, а ручей уже почти начисто спрятался под лед. Лишь против нашего стана темнела небольшая промоина. Федор сидел у этой промоины, глядел на воду и ласкал Найду. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка водки.

Федор пьяно хихикнул, отхлебнул из горлышка, поднял валявшуюся неподалеку ветку и кинул в промоину. В то же мгновенье Найда бултыхнулась в воду и скоро положила ветку рядом с Федором.

Я крикнул, что сейчас очень холодно и можно угробить собаку, но Калипух снова хихикнул, сунул Найде кусочек сахара, схватил бутылку с водкой и с криком «Апорт!» запустил в ручей. Бутылка плюхнулась в промоину, какое-то время покачалась на поверхности, затем наклонилась и нырнула. В то же мгновенье нырнула и Найда. Наверное, собака слишком устала, а может, никак не могла захватить зубами скользкое стекло, но ее подхватило течением, снесло вниз, и когда Найда попыталась всплыть, ее голова была уже подо льдом. Лед в ручье был тонкий и прозрачный как стекло, собака, извиваясь, отчаянно мельтешила лапами, билась головой о ледяную крышу, а ее волокло в сторону Чилганьи.

— В воду! Прыгай в воду! — крикнул я Федору, но тот лишь бестолково суетился по берегу, не зная, что предпринять. Добежав до места, где плыла Найда, я плюхнулся на лед, пробил его, но схватить собаку не сумел. Поднявшаяся волна отбросила ее от моих ног, и Найда снова заскользила подо льдом. Теперь и Федор бултыхнулся в ручей, но поскользнулся и чуть сам не ушел под лед. Я торопливо выбрался на берег, обогнул и Федора, и Найду, разломал лед и, как только собака показалась в проруби, схватил ее за шерсть.

Найда еще поводила лапами и несколько раз зевнула, но когда мы принесли ее в вагончик, она была мертва. Молча переоделись, какое-то время посидели каждый на своей кровати, затем я собрал разбросанную по полу мокрую одежду и вынес развешивать. Минут через десять из вагончика показался Федор. Чуть постоял на крыльце, затем подошел к палатке, сдернул с растяжки пустой мешок и снова скрылся за дверью. Я не стал смотреть, что он будет делать с Найдой, и ушел.

В этот день мы не работали. Федор пропадал в тайге, а я то бродил у реки, то валялся в вагончике. Ни рыбачить, ни читать не хотелось, в глазах все время стояла одна и та же картина: тонкий как стекло лед и беспомощно барахтающаяся под ним Найда.

А вечером приехал Мамашкин. Он привез гору мешков с удобрениями, новый спиннинг с набором блесен, два ящика «материковской» картошки, флягу молока и переданные Шурыгой деньги. Он выслушал о случившемся с Найдой, какое-то время молча глядел на Федора, потом перевел глаза на меня и, наконец, непонятно по отношению к кому, сказал:

— Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Да, накрутили вы, братцы, ничего не скажешь. — Затем достал из тележки невод и предложил мне попробовать порыбачить.

Провозились часа два и почти ничего не поймали. Шуга забила невод, да и рыбы на плесах осталось совсем мало.

На другой день Мамашкин перетянул к нашему стану четыре связки почти совершенно свежих бревен, загрузил дровами тележку и укатил домой. Я отдал ему всю пойманную рыбу, он предлагал за нее деньги, но я отказался, попросив, чтобы он поторопился с «Кеноном». Через какой-то месяц у меня будет ровно полторы тысячи и можно будет заняться фотографией.

Затем он долго шептался с Федором. Сколько заплатил Мамашкин моему напарнику за соболей, я не знаю, а то, что Калипухова добыча вскорости перекочевала в «Кальмар» Мамашкина, — видел сам. Наверное, соболи обошлись нашему трактористу рублей по сто пятьдесят, потому что Федор весь вечер толковал мне о вырученной всего за один день месячной зарплате.

Я прокатился с Мамашкиным до медвежьего плеса, затем отправился на поиски Чуританджинских озер. Лесозаготовители рассказывали, что где-то выше этого плеса в Чилганью впадает ручей Чуританджа, по которому икроеды отправляются на зимовку в озера. Там четыре словно нанизанных на ручей маленьких озера. По-эвенски Чуританджа так и будет — низка бус.

По перекату перешел на другой берег Чилганьи и отправился вдоль нее по запорошенной желтой хвоей тропинке. Скоро она вывела меня на старую вырубку. Как раз посередине вырубки желтым хохолком возвышалось десятка два вековалых лиственниц. На их ветках то там, то сям темнели шапки беличьих гнезд-гайн. Наверное, лесорубы пожалели зверушек и не тронули деревьев.

Белок я не увидел, зато нашел настороженную Федором петлю на медведя. Между двух лиственниц сооружен треугольный загончик с узким проходом. В загончике лежали скрюченный дохлый поросенок, мальмина и разорванная пополам кедровка. На проходе висела петля из знакомого мне мягкого белого троса.

Я отыскал ветку и отвернул петлю в сторону. Теперь никакой медведь в нее не попадет. На пожухлой, чуть тронутой снегом траве хорошо видна оставленная Калипухом дорожка. Мне интересно, сколько таких загородок настроил Федор, подходил ли к ним медведь, и я отправляюсь по следу.

Минут через пятнадцать выхожу на новую загородку, и опять в ней на приманку положены поросенок и мальма. Петля на этой загородке уже сбита. Может, виноват ветер, а может, и вправду навредили кедровки.

Дальше гребень из высокоствольных лиственниц разделяется надвое. Один ряд спускается к реке, другой поворачивает к тому ущелью, где Мамашкин с Калипухом убили лося. Высматриваю новую загородку и вдруг замечаю небольшое бревенчатое строение. Нет, это не избушка. Для избушки строение маловато, да и окон не видно. Вместо них в противоположной от входа стене небольшая отдушина. С виду оно больше походит на поставленный на землю лабаз, у которого вместо двери высоко поднятый бревенчатый щит.

Внутри лабаза что-то темнеет. Уже вечер, со всех сторон нависли высокие лиственницы, и разглядеть, что там такое, трудно. Огибаю строение, заглядываю в широкий проход и не верю своим глазам.

Передо мною крепко сколоченная и обтянутая тросом медвежья ловушка, а в ней, на конце длинной, идущей от самого порога насторожки висит Найда.