Ловушка у Чилганьи

«Морда»

До вечера бродил по тайге и решил, что стоянку для косарей лучше всего устроить, где в Чилганью впадает небольшой ручей Хилгичан. Там к берегу выходит заросшая травой старая вырубка, да и в самой пойме можно набрать с десяток стогов неплохого сена. Правда, ставить их придется подальше от реки, иначе первое же половодье унесет стога прямиком в Охотское море, но зато при слиянии с Чилганьей ручей вымыл глубокий омут. Обычно в таких ямах останавливается скатывающаяся на зимовку рыба. Берег высокий, построю избушку и буду таскать хариусов прямо через окно.

В полной темноте возвратился к размытому мосту, поужинал и закопался в матрацы.

Проснувшись, какое-то время разглядываю свою постель и начинаю собираться в дорогу. Сегодня же поставлю палатку, как и решил, у устья Хилгичана, и начну строить избушку. Да не какую-нибудь, а с чердаком, коридором и дощатым полом. И еще нужна плита. В совхозе возле мастерских свалена груда жженого кирпича. Потребую от Шурыги, чтобы привез сотни две, и выложу настоящую плиту с лежанкой. А то с этими печками-бочками только колымского бога греть.

На дно рюкзака укладываю палатку, затем ватное одеяло, немного продуктов, топор, связанную кольцом пилу. За вторым заходом прихвачу матрац и одежду, а посудой запасусь у лесозаготовителей. Там ее сколько угодно, даже ополовник валяется.

Завтракаю кусочками поджаренного на костре сала, запиваю брусничным морсом и через полчаса готов в дорогу. Надел рюкзак, глянул, чем бы прикрыть оставшийся в котелке напиток, но в последний момент решаю забрать морс с собою. Буду идти и время от времени прихлебывать.

Возле реки тихо и уютно. Над водой кружат пушинки иван-чая, пахнет грибами и тальником. Омут у берега просвечивается до самого дна, и я вижу собравшихся там зеленоспинных остроносок. Килограммовые рыбины кажутся отсюда чуть ли не мальками.

Сегодня все делаю основательно. Жерди подобрал сухие, ровные, каждую затеску вырезаю аккуратно, несколько раз менял местами колышки, перевязывал растяжки, пока на палатке не осталось ни единой складочки, а натянутая парусина зазвенела, как кожа на барабане.

К полудню установил палатку, сварил обед, наколол целую гору дров и решил заняться рыбалкой, да вдруг вспомнил, что не оставил у сваленных возле дороги вещей записки. Чего бы проще черкнуть пару слов, что решил обосноваться у Хилгичана, и сиди здесь хоть неделю. Пока я восторгаюсь удачно выбранным местом под сенокосный участок, явится Шурыга, переправит наше добро к лесозаготовителям и все мои планы полетят вверх тормашками.

Выплескиваю в костер остатки чая и бегу к размытому мосту. У моста пусто, только трясогузка собирает плавающих в канаве комаров да где-то поскрипывает кедровка. Сооружаю большую треногу из досок, прикрепляю к ней записку, вторую записку накалываю на ветку рядом с вещами. Какую-нибудь да заметят.

На обратной дороге завернул к стоянке лесорубов и принялся заталкивать в рюкзак все, что может пригодиться в моем хозяйстве. Кружки, миски, ложки, дюралевый чайник, капроновая веревка, умывальник с крышкой, треснутое зеркало с подставкой для мыла, самодельный подсвечник, топор с ручкой из толстой трубы, кастрюля разнокалиберных гвоздей и еще целая гора всякого добра. Стою, загруженный так, что подгибаются ноги, и с сожалением поглядываю на вытесанное из лиственничного пня кресло со спинкой, подлокотниками и толстой войлочной подушкой.

Бросаю последний взгляд на заброшенный стан и, поправив лямки рюкзака, отправляюсь домой. Да-да! Теперь уже не к устью Хилгичана или как там по-другому, а домой!

Вчерашние знакомые с базы отдыха рассказывали, что совсем недавно поднимались вверх по Чилганье километров на пятнадцать и не встретили ни одного человека. Может, тогда и на самом деле не было, а сейчас появились. Сначала по реке проплыли две пустые бутылки, обгорелая коряга, затем вода выбросила на отмель полутораметровый кол. Его, наверное, недавно заколачивали в землю, потому что один конец у него был расплющен, другой тщательно заострен. Следы топора совершенно свежие. Самое же невероятное, что кол вырублен из крепкого, как звон, бука. Это дерево растет только на «материке», и, как оно попало сюда, не представляю. Из бука получаются надежные клинья для кос, я обрадовался находке и теперь поглядывал на реку чаще обычного. Но там пока пусто. Только однажды пролетели два длинношеих крохаля да у противоположного берега время от времени плескались хариусы.

Я отыскал в лиственничнике невероятно длинную и тонкую жердь, притянул к палатке и начал ладить из нее мачту под антенну, когда на Чилганье показалась бочка. Выкрашенная в ярко-красный цвет бочка с надписью «песок», покачиваясь, неторопливо плыла по реке, пугая рыб и дремавших на берегу куликов. Она завернула в омут, покружила в нем, снова выбралась на течение и, наконец, засела на отмели, как раз в том месте, где я подобрал кол. Я отбуксовал бочку на берег, выбросил лежащие на ее дне камни.

Куда бы мне эту посудину приспособить? Пристроил ее на камни, набросал на дно веток кедрового стланика и залил водой. Внизу развел небольшой костер. Получилась чудесная одноместная купальня с видом на Чилганью. Смущало одно — как я буду влезать и выбираться из нее? Попробовал соорудить подставку из камней, но она слишком ненадежна. Чуть что — и загремишь прямо в костер. Пришлось брать в руки топор и ладить лестницу на четыре перекладины.

Перед тем как забраться в бочку, прогнал рассевшихся неподалеку рыжехвостых кукш. Вдруг какая-нибудь из любопытных птиц дама, а я в таком виде!

В это время на берегу показался Володя. Он очень удивился моему виду, когда же я, пристроив у костра очередной булыжник, полез в извергающую пар бочку — пришел в ужас.

Однако в конце концов мой гость тоже, после меня, забрался в бочку и принялся восторженно ухать на всю тайгу.

Явился он ко мне с любопытной новостью. Вот уже сутки, как их терроризирует медведь. Вчера он украл весь улов Константина Сергеевича. Старик ловил рыбу и бросал на гальку подальше от воды. Обернулся, а хариусов нет. Даже следов не осталось, только чуть в стороне, в песке, отпечатана преогромная медвежья лапа. Потом медведь съел вывешенную для просушки сумочку из-под рыбы, а сегодня утром до смерти напугал самого рыбака. Константин Сергеевич, с удочкой в одной руке и с десятком нанизанных на тонкую тальниковую веточку рыбок — в другой, шел себе и поглядывал на реку. И нужно же было напротив кустов наступить на сухую ветку. Она звонко треснула, и в тот же миг из тальника выметнулся медведь. Константин Сергеевич опустился на гальку и беспомощно уставился на зверя. А тот, подбежав, рявкнул еще раз и ушел в тайгу.

Мы с Володей съели банку свиной тушенки, выпили два котелка чая, затем сходили к лесорубам и принесли оттуда пень-кресло. Правда, нес его один Володя, на мою долю досталась крышка от стола и трехлитровая бутыль с соляркой. По пути Володя рассказал мне, что в прошлую ночь они совершенно случайно поймали топь. Огромную широкоспинную рыбину с желтыми губами. Получилось все совершенно неожиданно — оставили удочку в воде, утром сунулись, а на крючке она. Как выдержало хрупкое удилище — понять трудно.

Я подарил Володе уловистую мормышку, поделился свежеиспеченными лепешками, проводил его до самой излучины.

Возвратившись к палатке, достал коробку с крючками и принялся ладить закидушку на топь. Солнце давно ушло за горизонт, в тайге наступили сумерки, и вязать крючки пришлось уже при свете костра. На наживку использовал небольшого хариуса. Эта топь самая настоящая хищница, и короедом ее не соблазнишь.

Забросив снасть в омут, приготовил рядом с костром постель из лиственничных веток, укрылся меховой курткой и принялся считать спутники. Здесь совсем другое дело. Тепло, уютно, на палец намотан конец исчезающей в омуте лески, лежи, смотри себе вверх да ожидай поклевки.

Над головой разлеглась Большая Медведица, куда-то в неведомую даль мчит и мчит быстрый Лебедь, из-за сопки к ним подкрадывается осторожный Стрелец. Отсчитываю от крайних звезд Большой Медведицы пять расстояний и нахожу Полярную звезду. Она зависла над противоположным берегом Чилганьи, значит, река течет строго на восток.

Леска передает слабый толчок, за ним другой. Подсекаю и вытаскиваю налима. Небольшой, блестящий, словно хорошо смазанная плеть, он возится на берегу, собирая на себя траву и листья. Бросаю его в стоящую у палатки банку из-под томата-пасты. Налим чуть побренчал посудой и затих.

К полуночи насчитал двенадцать спутников и поймал шесть налимов. Все закончилось тем, что я привязал снасть к крайней растяжке, подцепил на нее гирлянду пустых консервных банок и, забравшись в палатку, наглухо застегнул полог. Если клюнет топь, обязательно наделает звону, а мелкие налимчики меня больше не интересуют. Тех, что поймал, хватит за глаза.

На этот раз уснул быстро. Часа в три ночи вдруг что-то рвануло леску с такой силой, что качнулась палатка. Тотчас отчаянно зазвенели банки, и совсем рядом послышалось кряхтение. Спросонья показалось, что заявились знакомые с базы отдыха, запутались в растяжках и никак не могут найти вход в мою палатку. Я поднял голову, чтобы окликнуть гостей, как вдруг рохнуло совсем по-звериному, снова лязгнули банки и все стихло.

Минут через двадцать осторожно отворачиваю полог и выглядываю наружу. Вокруг не так уж и темно. Я хорошо вижу поставленную на камни бочку, кресло-пень, разбросанную по столу посуду: горка мисок, ведро, чайник и трехлитровый бидон. Обуваюсь, из разорванного мешка лажу факел, обливаю соляркой и поджигаю. Темнота плотной стеной окружает стоянку, но с огнем сразу же стало намного уютней. Все вещи на месте, только вдоль тропы блестят разбросанные консервные банки да на веревочной растяжке покачиваются обрывки сплетенной вчетверо лески. Воткнул факел у самого обрыва и спустился к омуту помыть облитые соляркой руки. Еще днем вытесал на спуске широкие ступеньки и приладил перильце. Если живешь у реки, каждые полчаса приходится подходить к воде, поэтому дорожку к ней я всегда прокладываю тщательно.

Спустился на нижнюю ступеньку, как вдруг с реки донесся звонкий всплеск. Скоро он повторился. Казалось, кто-то бредет по перекату и мощными гребками рассекает воду. Вылетаю на берег, поднимаю над головой догорающий факел и во все глаза смотрю на воду. Как раз в том месте, где я поймал пожарную бочку, что-то темнеет. Вот оно продвинулось метра на два и заплескало снова.

Торопливо бросаю в кострище заготовленные с вечера дрова, поливаю соляркой и сую туда остатки факела. Яркое пламя освещает растущие вокруг моего стана лиственницы, палатку и изготовленный из медной проволоки ершик антенны. Но над рекой темень стала еще гуще. Наконец пламя костра прижухло, глаза снова привыкли к ночи, и я хорошо вижу, что оно на прежнем месте. Какое-то время сижу у костра и растерянно прислушиваюсь. Вокруг тишина, только слышно, как о прибрежные камни плещет вода да трещат в костре дрова. Кто же это мог быть? Медведь, лось или олень? А может, человек? Нет, только не человек. Он подал бы голос, да для человека оно слишком крупное. Лажу новый факел, беру топор и осторожно спускаюсь к воде. Кажется, это лось. Я различаю его рога. Необычайно широкие и ветвистые. Наверное, ранен или запутался в чьей-то сети. А может, их два? Сейчас осень, время лосиных свадеб, вот они и подрались, сцепились рогами и свалились в воду. Я часто слышал о таких случаях, но видеть не приходилось.

Сую топор за пояс, нащупываю под ногами небольшой камушек и бросаю. Камушек ударяется во что-то мягкое и падает в воду. Качнулось и ползет ко мне. Отступаю к берегу и решаю подождать до рассвета. Утром гляну, что и как, может, сбегаю за Володей и Александром. Втроем мы его вытянем запросто.

Напряжение спало, а может, я просто устал волноваться. Сначала медведь, потом лось, сколько же можно? Добавляю в костер пару толстых чурок, какое-то время стою на берегу и присматриваюсь к темнеющему среди реки пятну, затем отправляюсь в палатку.

Разбудило меня тихое позвякивание. За стенками палатки день. В лежащую у порога консервную банку забралась синичка и доедает остатки. Торопливо выскакиваю наружу и сразу к реке. У края отмели, выставив вверх рога-корни, лежит обыкновенная коряга, рядом с нею какой-то мешок. Натягиваю не успевшие просохнуть сапоги на босые ноги и спускаюсь с обрыва. Нет, это не мешок, а вентерь-«морда». Та браконьерская снасть, которой Константин Сергеевич, Володя и Александр ловили мальму и за которую они заплатили штраф. От вентеря в воду уходит длинная зеленая сеть. К ней привязан добрый десяток кольев. Прекрасных буковых кольев, которых так не хватает нашим косарям. Лиственничные клинья плохо держат косу, а вот такого дерева в сенокосную страду не достать ни за какие деньги.

Вентерь забит рыбой до того плотно, что, кажется, в нем не поместить больше и единой рыбешки. Штук пять мальмин застряло в сети между кольев. Эти еще шевелят жабрами и слабо покачивают хвостами. Снимаю сеть с коряги и только теперь замечаю на ее корнях следы топора. Совсем недавно кто-то укорачивал их, но не до основания, а с таким расчетом, чтобы остались приличные зацепы.

Браконьеры, значит, перегородили Чилганью сетью и насторожили в оставленном проходе вентерь, а кто-то взял да и пустил по течению эту корягу. Она влетела в снасти, сорвала их и вместе с кольями притащила сюда. А Володя говорил, что вверх по Чилганье километров на пятнадцать ни одного человека. Да здесь этих любителей икры и рыбьих балыков как на собаке блох.

В вентере добрая сотня рыб. Крепкие ячейки перемазаны беловатой клейкой слизью, везде гроздья икринок крупных, почти вызревших. Еще немного, и мальма выметала бы их в верховьях Чилганьи.

Прежде чем взяться за набитый рыбой вентерь, сталкиваю тяжелую корягу в воду. Она чуть покружила у отмели, затем выплыла на стремнину и, выставив рога-корни, понеслась как настоящая торпеда. Может, в низовьях Чилганьи стоит еще одна сеть-загородка, вот она в ней шороху и наделает.

Сразу за отмелью густая тайга. Затаскиваю вентерь под деревья, переправляю туда же сеть с кольями, заваливаю все травой, сухими ветками, кусками коры. Теперь нужно бежать к лесозаготовителям. Там есть соль, тазы и грохотка для обработки икры.

Странное дело, раньше услышу шум автомашины или увижу человека — рад до невозможности. Сейчас же молю бога, чтобы не принесло кого-нибудь в гости. И хотя эту рыбу не я ловил и, если бы оставил все как есть, она протухла бы, а все равно чувствую себя виноватым. Словно украл чего.

Пришлось провозиться до самого обеда. В вентере оказалось сто восемнадцать рыбин, и почти все икрянки. В моем распоряжении больше двух ведер чудесной икры, и я могу есть ее не только ложкой, но и половником. Но что-то не тянет. Мне бы борща. Самого обыкновенного борща со свежей капустой, помидорами и куском мяса. А на десерт чашку свежего молока!

Когда возвратился к палатке, наткнулся на перевернутую вверх дном банку из-под томатной пасты. Налимы расползлись по траве и уснули. Вид моей добычи довольно убогий. Вчера радовался этим рыбкам, мечтал об ароматной ухе из налимов и хариусов, а сегодня, после крупных мальмин, они кажутся жалкими, да и сама возня с закидушками никчемным занятием…

Я сидел на пне-кресле и ладил заплатку к сапогу, когда на дороге показалась машина. Думал, едет Шурыга, и погрозил в сторону кабины кулаком, но, оказывается, явился рыбинспектор Бобков с моими друзьями. Внутрь заполз холодок: нет ли чего, что может выдать меня? И икру, и рыбу я оставил на том берегу, там же спрятаны вентерь и грохотка. Но хорошо ли их замаскировал? Что, если Бобков примется искать? Там следы моих сапог, и вообще. Нужно было оставить приплывшую вместе с вентерем корягу. Все-таки алиби.

Подъехали, высыпали из машины, здороваются. Впереди Константин Сергеевич. Бобков — высокий сутулый мужик с кирпичным лицом и выгоревшими до белизны бровями. На нем форменная куртка и фуражка с кокардой. Перед тем как протянуть руку, он придирчиво окинул взглядом мою стоянку, споткнулся на разложенных в тени налимчиках, улыбнулся и крепко стиснул мою кисть.

Они гостили у меня всего с полчаса. В кузове машины около двадцати мешков изъятой у браконьеров рыбы, и Бобков торопился сдать ее в торгконтору. Я угостил их чаем и рассказал о медведе. Константин Сергеевич рассматривал оборванную ночным визитом леску и, возмущаясь, потрясал кулаками:

— Теперь сами видите, до чего наглая скотина! Чуть человеку на голову не наступил. А вы говорите, ничего страшного. Он что, слепой? Видит же черт рыжий — люди, ну и иди себе в тайгу, так нет же, путается под ногами.

Бобков серьезно посмотрел на Константина Сергеевича:

— Это вы у него под ногами путаетесь. А у медведя здесь дом. Он здесь живет. Я его знаю больше пяти лет, он дальше Дедушкиного плеса никогда не уходил. И летует, и зимует на Чилганье. — Подумал, улыбнулся своей мысли. — У него к вашему брату свой интерес. Как где «морду» пронюхает, обязательно на берег вытащит, разорвет в клочья, а мальму съест или закопает. И что любопытно — пустую или там с одной-двумя рыбами не трогает, сидит в кустах до тех пор, пока не набьется под самую завязку. Мне даже удивительно, почему он вокруг твоих налимчиков кружит? Может, тоже ждет, когда ты натаскаешь их целую кучу. А вообще-то, он зверь смирный. Сколько людей его видело, никого не тронул. Порычит, попугает и уйдет. Вроде напоминает, кто здесь хозяин, чтобы не очень-то зазнавались.

Потом они уехали. На прощанье мы с Володей обменялись сапогами, а Бобков подарил мне две больших мальмины. Я взял рыбу слишком поспешно и начал горячо благодарить, хотя обычно я от подобных подарков отказываюсь. Да и к чему они мне? Живу у реки, на уху-то поймаю всегда. Больше мне и не нужно. Здесь же чуть не оторвал с руками, словно никогда этой рыбы не видел в глаза. Бобкова такая суетливость несколько удивила. А может, это мне только показалось. Он и в самом деле нормальный мужик, даром что рыбинспектор.