Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

«Деза»

Тот факт, что страны Североатлантического пакта, и прежде всего Соединенные Штаты, не сумели в критические времена точно определить военную мощь Советского Союза, что они постоянно боялись нашей реакции, свидетельствует, кроме всего прочего, и о надежной защите наших главных секретов. Нашему успеху весьма содействовал также и другой фактор тайной войны: эффективная система создания и распространения фальшивых сведений, систематически путавших противника. Речь идет об искусстве дезинформации.

Безусловно, без солидного основания в виде военной промышленности и хотя бы нескольких видов оружия высшего качества мы никогда не сумели бы создать представление об общем равновесии сил, а значит, и не побудили бы противника из опасений нежелательных последствий действовать осторожно. Дезинформация может обмануть, но и она не в силах длительное время делать из карликов гигантов, а из гигантов карликов. Целью эффективной дезинформации было не только возбуждать страх и затушевывать недостатки в собственном вооружении, но и позаботиться о том, чтобы все необходимое нам обошлось как можно дешевле. Старательно разработанная и основательно продуманная дезинформация заводила противника в тупик. Она побуждала его ориентировать свои политические, экономические, военные и разведывательные усилия на ложные цели, а некоторые существенные взаимосвязи упускать.

Питательной средой для возникновения и развития дезинформации всегда бывает такое время, когда одна страна намеревается вести войну против другой. Война, вошедшая в историю под именем «холодной», не сопровождалась залпами орудий, а потому как никогда клокотала тайным соперничеством тайных служб. Дезинформация была одним из важнейших фронтов, и не миновал его, пожалуй, никто из тех, кто старался в тогдашней политике играть ведущую роль.

На разработку важнейшей дезинформации у разведок было более четырех десятилетий, а потому те или иные ложные по сути сведения, несомненно войдут в историю, словно на самом деле определенные события имели место и происходили именно так, а не иначе. Атак как выдумывали их группы опытных, образованных и умных людей, надежда стопроцентно разобраться в некоторых чрезвычайно специфических вопросах и отделить зерно от плевел, очевидно, по истечении определенного времени будет уже не в человеческих силах.

Чем сильнее партнер, тем увлекательнее становилась своеобразная «шахматная партия» дезинформации для всех, в нее игравших. И мы испытывали огромную радость, когда нам удавалось понять ход противника, а то и предвидеть его.

В дезинформации действовал тот же принцип, что и в отношении имен и положения агентов: чем меньше людей знает о подлинной сути дела, тем больший успех может ожидать в конце операции. Было вполне достаточно, чтобы, кроме высшего руководства страны, истинное положение вещей было известно председателю КГБ, начальнику разведки и людям, непосредственно участвующим в самом процессе как в рамках аналитического отделения и отделения дезинформации КГБ, так и в остальных министерствах, прежде всего в Министерстве обороны. Там, в Генеральном штабе при ГРУ, тоже существовал центр производства стратегической дезинформации.

В военной области, испокон века традиционно начиненной наибольшим числом ложных сведений, фантазия работала полным ходом. Возводились бутафорские дома, аэродромы, даже города, чтобы в случае нападения противник потратил время и силы именно на них и не смог сосредоточиться на объектах и целях, действительно значительных. Настоящие гигантские военные площадки скрывались под землей, под кронами деревьев, с использованием всех других возможностей, предоставляемых природой.

На поле информации главным маскировочным материалом были прежде всего слова и логические конструкции. В разведке это делалось для того, чтобы не выдать правду или подлинный источник достоверных сведений.

Если было нужно, фальсифицировались также сведения об экономическом развитии большей части государств или же об истинном положении в разработке стратегически важных полезных ископаемых. Здесь цель оправдывала средства.

Не всякую дезинформацию и выдумки на другой стороне тайного фронта принимали с одинаковой доверчивостью. Когда Хрущев в одном из выступлений стал утверждать, что в Советском Союзе производятся ракеты с ядерным зарядом в таком же темпе, как на сковороде пекутся блины, мы вскоре же почувствовали, что такой ход не слишком хорошо проработан. И маршал Малиновский не многого достиг, когда заявил, что мы создаем в подводных глубинах своеобразный «голубой пояс». Маршал не прибавил тогда ни слова больше, и недостаточная конкретизация ослабила узду фантазии: даже мы в КГБ какое-то время не знали, о чем речь.

Запад тоже не очень долго пребывал в неуверенности, но потом и там вое просчитали, хорошенько подумали и правильно поняли, что «план Малиновского» не более чем риторическое упражнение, а не реальность или серьезно задуманный шаг. Так что с точки зрения дезинформации «голубой пояс» сыграл ничтожно малую роль.

Однако не все наши старания высвечивались столь легко. Если кто-то отваживался утверждать, что ему известно, например, точное число наших ядерных ракет, то такие слова были не более чем бахвальством.

Значительная часть вооружений и ракет была бутафорией, а тогдашняя техника, даже если учесть возможности рассматривать нашу территорию из космоса, не позволяла определить, где настоящее оружие, а где нет. С ростом опасности более отчетливого распознавания объектов сверху соответственно развивались средства и изощренность маскировки, и так все катилось по кругу.

Было любопытно наблюдать, как изменялись американские данные о военной силе Советского Союза в течение весьма короткого времени. Такие цифры порой то увеличивались, то уменьшались в несколько раз, и это зависело от определенных обстоятельств. В тот момент, когда военно-промышленные круги выносили на обсуждение депутатов конгресса США проект нового военного бюджета, наша страна представлялась им фантастическим всемогущим гигантом, чудовищем, способным на все. Но стоило только одобрить огромные суммы на защиту от этого «жуткого колосса» официально, как наши возможности в интерпретации знающих американцев разом падали. И это была тоже своего рода дезинформация, предназначенная прежде всего собственным политикам и миллионам простых граждан, плативших за сознательное завышение потребностей обороны значительной частью собираемых налогов.

Мне были известны американские высказывания о КГБ и Советском Союзе. Было известно и подлинное положение дел. Поэтому я могу судить о преувеличениях и раздувании дезинформации со стороны противника и в процентном отношении.

Регулярно, примерно раз в два или три года, мы официально сообщали об освоении нового типа ракет. Вскоре после этого мы представляли их общественности во время военных парадов на Красной площади. По торжественным дням очередных годовщин Победы в Великой Отечественной войне 9 мая и Великой Октябрьской социалистической революции 7 ноября перед глазами собравшихся, теле- и фотокамерами всего мира по брусчатке проезжала военная техника.

В шестидесятые годы ракеты вызывали огромный интерес, и каждое новое упоминание о них, а тем более самый вид заставляли вглядываться в них, затаив дыхание.

Лишь очень небольшому кругу людей бывало известно, что некоторые из новых типов ракет— всего лишь бутафория, этакое подобие «потемкинских деревень», что они совершенно не способны взлетать. Просто модели на тягачах были не ракетами, а макетами.

Ничего не подозревавшие западные военные атташе и журналисты, собравшиеся на Красной площади, новую модель фотографировали. Их снимки сразу же отправлялись в редакции газет и в генеральные штабы. После парада машина с ракетой из центра направлялась к какому-нибудь из вокзалов. Там ее погружали на железнодорожную платформу.

Московские вокзалы названы именами других городов и мест, куда следуют поезда: Киевский, Ленинградский, Белорусский… Если ракета была отвезена к Ленинградскому вокзалу, определить хотя бы основное направление предполагаемого ее размещения специалисту было нетрудно. Точно также всем было известно, с какого вокзала везут «ракеты» в Сибирь или на Урал.

Маскируя платформу с новинкой и окружая тайной ее перевозку, мы к тому же еще допускали и малозаметные «погрешности», которые, разумеется, заранее были продуманы и запланированы.

Внимательные военные атташе регистрировали направление перевозки и реагировали по-своему. Слушая их телефонные разговоры, наблюдая за ними и фиксируя характер наскоро предпринятых служебных командировок вслед «за ракетой», мы могли определить, насколько успешным был весь наш замысел. И агентура из других стран давала нам знать, что удалось, а чего не вышло.

Было бы глупо утверждать, что нам всегда удавалось легко обмануть. Однако все, связанное с ракетами, было настолько важно, что никто не позволял себе легкомысленно отнестись к любому новому сведению. Атак мы по крайней мере «обеспечивали» работой целые штабы тех, кто при иных обстоятельствах мог бы тратить свои силы более эффективно.

Случалось также, что армейцы «пропускали» в эфир информацию о новых советских истребителях-бомбардировщиках, отличавшихся для своего времени необычно высокими параметрами. Особенно небывалой высотой полета. Противник, недооценив наши технические возможности, мучился сомнениями. А если вскоре после этого оказывалось, что подобный самолет был действительно создан и поступил на вооружение, новую дезинформацию западные специалисты принимали уже с большим доверием, хотя именно в этом случае реальных оснований уже не было.

Перед тем как дезинформация пускалась в действие, мы определяли, сколь долго ей жить — вечно, пять лет или всего несколько месяцев, — а также, кому она предназначена. Ложь искусно комбинировалась с правдой, однако разработчику должно было быть детально известно исходное состояние дела, чтобы вместо желаемого результата не вызвать хаотического смятения.

Таким же образом действовали все известные секретные службы с разницей, разумеется, в качестве и опытности. Как ни печально может это прозвучать, но раскрытие собственных карт и признание правды в большинстве случаев равнялось бы самоубийству.

Какова же этика подобных действий? Как и правда, ложь может быть святой, если она связана с благородными побуждениями и целями. Я и сегодня считаю, что, когда советские матери говорили своим детям, что их отцы сражаются на фронте, в то время как те находились в заключении в немецких концлагерях или пропали без вести, они лгали во имя добра.

И мы сначала обдумывали вопрос, во имя чего намерены дезинформировать. Этикой и моралью, если в политике вообще можно оперировать такими категориями, мы проверяли не только средства, но, главное, наши цели, а в их благородстве мы не сомневались.

Названные примеры я привел не для того, чтобы ими испугать. Я хотел бы только напомнить, что каждый суд в области большой политики, проводимый и преподносимый как суд окончательный, на самом деле весьма относителен…

Задумался ли кто-нибудь из вас, читатели, над западными сведениями о жертвах советской системы? Мне в последние тридцать лет приходилось встречаться с цифрами от одного до ста семидесяти миллионов. Кто что хотел, то и говорил, писал и пишет по сей день, в большинстве своем не заботясь о доказательствах, не сообщая, откуда у него эти цифры взялись, не беспокоясь, что за такие утверждения придется отвечать. Пока мало кто дал себе труд задуматься, откуда и от кого эти факты исходят и что вообще в них реального.

Захотим ли мы вообще со временем узнать всестороннюю правду о сути всего происшедшего в нашей стране?..