Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

Китай и Вьетнам

Когда в 1949 году на путь социализма вступил Китай — страна с самым многочисленным в мире населением, казалось, что до претворения в жизнь идеалов, отраженных в учении коммунистов, уже рукой подать.

Старая колониальная система близилась к своему краху, и даже Британская империя, некогда столь великая, что солнце над ней никогда не заходило, чем дальше, тем больше сокращалась в размерах.

Оба центра самых больших социалистических стран, Москва и Пекин, шли поначалу рука об руку. Мао с уважением относился к Сталину, и в том, где находится столица мирового пролетариата, не существовало двух мнений. Крутой поворот в развитии произошел в 1956 году, после XX съезда.

Китайцы не сразу выступили против нас явно, однако борьба, носившая на первых порах скрытый характер, все больше давала о себе знать. Новое советское руководство осуждало Сталина, китайцы продолжали его почитать. Оценки личности Сталина и его идейного наследства все больше и все заметнее стали расходиться.

Пекинское руководство ошибочно определяло настроения советских людей. Ему представлялось, что критика Сталина — всего лишь каприз Хрущева и незначительной группы людей, а большинство советского народа, скорее, склоняется к позиции, подобной китайской. Это служило для китайского руководства опорой и побуждало к усиленному осуждению тех, кто выступал с критикой культа Сталина.

Мао и его политические последователи постепенно давали понять миру, что центр коммунистического и рабочего движения следовало бы переместить из Москвы в Пекин и что освободившееся после Сталина место лидера этого движения перешло к Мао. Это, понятно, рассердило Хрущева.

Однако я бы не сказал, что идеи Мао представляли для нашей идеологии слишком большую угрозу. Само его учение, которое он сам считал «великим», на деле не было ни достаточно систематизированным, ни достаточно логичным.

Еще при Сталине китайский руководитель начал публикацию своих теоретических трудов, но вскоре стало ясно: отдельные частные положения этого учения страдают отсутствием внутренней взаимосвязи и систематичности.

Сталин еще мог договариваться с Мао. Он послал в Пекин в качестве консультанта профессора Юдина, и тот помогал Мао формулировать его мысли, систематизировать их, даже писать. В результате появилось вступление профессора к сочинениям Мао. Позже Юдин стал нашим послом в Китае.

Однако сотрудничество с Мао из-за возникших неблагоприятных обстоятельств Юдин уже не смог довести до конца. Мао продолжил работу сам. У него было множество идей, однако некоторые из них порой очень далеко уходили за пределы марксистского понимания явлений. Различия, которых невозможно было не видеть, китайцы стали обосновывать специфическими китайскими условиями.

Размеры территории и многочисленность населения Китая гипнотизировали даже нас, привыкших к большим расстояниям и большим скоплениям людей.

Помню, когда в 1950 году мы приехали в Кантон с делегацией Международной федерации молодежи, китайцы извинялись, что нас на вокзале будут приветствовать на «небольшом» митинге. Мы ожидали увидеть пару сотен встречающих, а увидели более пятнадцати тысяч человек.

— Если это «небольшой митинг», — удивился я, — то каким же станет большой?

— Большой будет завтра — двести тысяч человек! — радостно ответили мне китайцы.

Тогда Китай отмечал первую годовщину провозглашения народной власти, и местные представители принимали нас сердечно и открыто.

Семь лет спустя, вскоре после XX съезда, я возглавлял советскую делегацию молодежи на съезде китайского комсомола. На сей раз встречали прохладно, а порой и с недоверием. Для нас оказались закрытыми некоторые заседания съезда. Хотя противоречия еще не приобрели открыто враждебного характера, но я уже чувствовал, к чему идет дело: в отеле кто-то старательно копался в моих вещах, а переводчики явно служили не только для перевода наших бесед, но и для контроля за нами.

Об изменениях в настроениях китайцев я по прибытии подробно информировал Центральный Комитет партии.

На переломе пятидесятых-шестидесятых годов положение настолько обострилось, что Хрущев решил открыто выступить против Пекина.

Из Китайской Народной Республики были отозваны все наши советники, а их на промышленных предприятиях, на стройках, в отдельных министерствах и в армии было несколько тысяч. Только в органах китайской безопасности не было наших советников, в отличие от других социалистических стран.

И если различие в оценке личности Сталина было мотивом идеологическим, то шаг, предпринятый Хрущевым, стал поводом для фактического разрыва с небывалым международным резонансом: китайское руководство расценило действия Советского Союза как подрыв народного хозяйства страны и всего дела строительства социализма в Китае.

Взрывы взаимного гнева следовали один за другим и были столь сильными, что некоторые западные политики поначалу терялись в догадках, действительно ли отношения между нашими странами настолько испортились или все это подстроено, чтобы ввести их в заблуждение.

Китай даже на какое-то время забыл о своей резко антизападной позиции. Было уже недалеко до того, чтобы он начал искать контакты с американцами и их союзниками. В перечне китайских недругов, составленном внутренней пропагандой, мы «обогнали» западный мир и стали главным врагом.

Соединенные Штаты выжидали. То, что две гигантские страны с коммунистическими партиями во главе на глазах всего мира атакуют друг друга, их устраивало. Они не вмешивались открыто и слишком активно, как, впрочем, делали это не раз в других подобных случаях, наблюдая за событиями издалека и размышляя, какие выгоды для себя можно извлечь из конфликта.

Какие-либо намеки на потепление китайско-американских отношений мы тщательно фиксировали, изучали и были готовы к тому, чтобы, если это потребуется, помешать развитию этих связей.

Я бы сказал так: советское руководство понимало абсурдность ситуации намного лучше, чем правящая верхушка в Пекине, — оно не пошло на разрыв дипломатических отношений. Прежние главные противники — США и НАТО — оставались таковыми и далее.

Однако былого взаимопонимания уже не оставалось.

Все это внесло раскол в международное коммунистическое и рабочее движение. Сторонники и глашатаи позиции Китая прикладывали все силы, чтобы подбить на отход от Советского Союза хотя бы некоторые из социалистических стран. Во взаимные отношения были привнесены хаос и смятение. Китайцам удалось привлечь на свою сторону Албанию, какое-то время колебалась и Куба. Однако в итоге полный отход от нас главных союзников и их последующее присоединение к позиции Китая были невозможны. Тесные экономические связи и остальные взаимные контакты были главными козырями в наших руках.

Решение об отзыве советских советников было коллективным решением советского руководства. Однако утверждать, что столь же единодушно оно было принято и рядовым активом нашей партии, было бы не совсем правдиво. Критики Хрущева внутри страны не раз высказывали мнение, что не было нужды так поспешно предпринимать шаги против Китая и делать это столь жестко, что с нашей стороны не были использованы все возможности найти общий язык с китайскими коммунистами.

Анализируя тогдашние события с позиций сегодняшнего дня, можно не сомневаться: не будь отзыва советников, рано или поздно нашелся бы иной повод для обострения отношений с КНР, так как обстановка становилась все более напряженной и толкала на решительные действия.

Хрущев временами высказывался о Мао Цзэдуне весьма нелицеприятно. Многие из тех его слов, пожалуй, лучше не вспоминать теперь. Случалось, он переставал себя контролировать и позволял при своей импульсивности открыто выражать свою неприязнь. Он с пренебрежением осуждал даже те шаги Мао, которые ранее и весьма похожим образом предпринимал сам.

Например, стремясь улучшить положение в сельском хозяйстве, китайцы развернули кампанию по уничтожению воробьев. Обнаружив, что воробьи склевывают их столь многотрудно выращенное зерно, они сразу же решили: воробьев уничтожим и урожай сохраним.

Чтобы осуществить задуманное, они изобрели специальное технические приспособления, не позволявшие птице приземлиться и передохнуть. Проследили направления полетов воробьев и начали при помощи обыкновенных трещоток изгонять их с полей. Там, где воробей надеялся перевести дыхание, его снова ждал грохот трещоток. В результате от усталости и страха птицы гибли: не выдерживало сердце.

На первых порах экспериментаторы были полны гордости за свой метод. По телевидению показывали, как люди грузят на автомобили горы мертвых воробьев и увозят их с полей. Так что первая часть кампании была завершена на «отлично». А затем пришло великое разочарование: урожай спасти не удалось. Вместо воробьев его свели «на нет» черви и гусеницы, и не было никого, кто мог им помешать.

Слушая насмешки Хрущева в адрес Мао, наши люди не могли не вспомнить и кое-что из практики самого «насмешника». Именно в Китае Хрущев в 1949 году, еще в сталинские времена, обратил внимание на культуру, подобную просу, под названием чумиза. Это кормовое злаковое растение, у которого используется не только мелкое зерно, но и зеленый травянистый стебель. И Хрущев, тогда еще первый секретарь ЦК КП Украины, вернувшись в Киев, распорядился засеять чумизой гигантские площади. Тогдашнему украинскому министру сельского хозяйства В.В.Мацкевичу пришлось отправиться в Китай, чтобы приобрести там необходимый семенной материал, что тоже оказалось не так уж просто. Ему пришлось брать все, что попадалось под руку, несмотря на качество и сорт. Необозримые украинские поля должны были взрастить «кормовое чудо».

Хрущев вскоре перебрался в Москву, а тем, кто пришел после него — новому первому партийному секретарю Денису Григорьевичу Мельникову и незадолго перед тем назначенному председателю Совета Министров Украины Демьяну Сергеевичу Коротченко, ничего не оставалось, как просить у Сталина корм для украинского скота из всесоюзных закромов. Сталин страшно рассердился: как это так — украинцы ездят за кормами! Украина ведь считается житницей всей страны. К сожалению, лучшие земли отдали чумизе, а она дала мизерные урожаи.

Своим преемникам, особенно Мельникову, Хрущев не простил того, что они пожаловались самому Сталину. Он преследовал его до самой смерти, но о своих собственных ошибках не хотел вспоминать, когда высмеивал Мао.

Наибольшей остроты советско-китайский конфликт достиг в столкновении на границе двух стран длиной в несколько тысяч километров. Она тянулась по очень сложной местности, и, к сожалению, ее демаркация не была доведена до конца. И вот в тот момент, когда для подчеркивания различий между собой обе стороны выискивали любой предлог, и произошел взрыв взаимной неприязни на далеко не четко определенной линии взаимного соприкосновения.

Вскоре после того, как я возглавил КГБ, по нашему предложению были начаты переговоры о демаркации границы с Китаем. Однако китайцы стали невероятно раздувать свои пограничные претензии.

Нашу первую делегацию на переговорах по пограничным вопросам возглавлял тогдашний начальник пограничных войск генерал Зырянов.

Китайцы вели себя на переговорах очень хитро. Они не настаивали на передаче им некоторых районов советской территории, но требовали, чтобы мы признали недействительными ряд ранее заключенных договоров. По их мнению, царское правительство незаконно присвоило несколько сотен тысяч квадратных километров их земли. Соответствующий договор якобы им был навязан.

И дальше следовало предложение: признайте недействительность царских договоров, и мы начнем новые равноправные переговоры, в ходе которых не будем иметь к вам территориальных претензий… Ничего не могу сказать, кроме того, что это чисто восточный прием.

Уступи мы, и претензии делались бы все более напористыми. Все это было шито белыми нитками. Прежде подписанные документы мы никогда не аннулировали. Постепенно переговоры перешли в руки дипломатов, но они не завершены и по сей день.

Тогда китайцы решили: не хотят советские пограничники уступить по-доброму, попробуем их заставить это сделать силой. Самым уязвимым местом с нашей стороны оставался город Хабаровск. Тогдашние споры касались границы, проходившей по реке Амур и протоке Казакевича. Если бы пограничной рекой был признан Амур и граница проходила строго по его фарватеру, то тогда город с миллионным населением оказывался прямо на ней. Если же рубеж шел по протоке Казакевича, то Хабаровск оказывался бы все-таки в тылу.

Другим яблоком раздора были крупные острова, в том числе Даманский. Именно в этих местах в 1963 и в 1964 годах началась перестрелка уже не на словах, а настоящими патронами. Это стоило жизни нескольким нашим пограничникам. Но это не были настоящие сражения, так как авиация и тяжелое оружие применены не были. Пересеченность местности и труднодоступность большей части спорных участков мешали возможности использовать танки.

Китайцы начали вести себя в этих регионах так, словно они и на самом деле принадлежали им. Они собирали жителей прилегающих китайских деревень и посылали их на спорную территорию то косить траву, то сушить сено, то собирать хворост для топки.

Подчас нам казалось, что мы имеем дело не с деревенскими жителями, а с переодетыми китайскими пограничниками. А когда мы приняли меры для защиты государственной границы, китайцы сделали вид, что страшно удивлены.

Открытые столкновения на Даманском и в других местах становились все более жесткими.

Новая обстановка требовала быстрой реакции. Опасения заставили советскую сторону изменить свою военную доктрину. Возникла необходимость усилить оборону пограничной линии и укрепить второй рубеж в тылу.

Помощь была получена отчасти от соединений Советской Армии, которые были поближе подтянуты к границам.

Разумеется, нам приходилось думать и о том, чтобы подобные перемещения не ослабили наши западные рубежи. Поэтому проводившиеся перегруппировки не затрагивали подразделений, размещенных в ГДР и в других восточноевропейских странах, на самой западной границе СССР.

Новая дислокация не была простым делом. Кроме всего прочего, потребовалось построить несколько военных городков с жильем, складами и всем прочим. А для усиления охраны самой границы мы создали два новых пограничных округа, разместили там воинские подразделения.

Учитывая громадную протяженность границы с Китаем, потребовался и воздушный контроль за ней. Лучше всего подходили для этого вертолеты, но китайцы запросто их сбивали. Вертолеты не были защищены броней и не имели нужного вооружения. В одном из докладов Хрущеву я рассказал ему, что китайцы без большого труда простым огнестрельным оружием могут выводить из строя наши вертолеты.

— Разве они не бронированные? — удивился Никита Сергеевич. Мне ничего не оставалось, как подтвердить печальный факт:

— Бронированных у нас нет.

Он сразу позвонил министру обороны маршалу Малиновскому:

— Это правда, что мне говорит Семичастный?

— Да, Никита Сергеевич, — был ответ.

— Так почему об этом-молчите? — рассердился Хрущев.

Немедленно были отданы необходимы распоряжения.

Благодаря тому, что производство вертолетов в то время было хорошо развито, бронирование их «брюха» и монтаж дополнительного оборудования не заняли много времени. Наконец-то наши пилоты смогли отвечать на провокационные вылазки и при этом спокойно возвращаться на свои базы.

Составной частью всего процесса было и укрепление границы между КНР и Монголией. Сама монгольская пограничная охрана была довольно слабой, и наша помощь ей чем дальше, тем больше становилась все необходимей. Однако это потребовало от нас немалых и финансовых, и других материальных затрат.

Все эти новые наши шаги носили прежде всего символический характер и преследовали превентивные цели. Они предназначались для того, чтобы предостеречь Мао от нагнетания напряженности.

Несмотря на все обострения и резкие высказывания, мы тем не менее никогда не боялись, но и не желали настоящей войны с Китаем. Ни Центральный Комитет партии, ни министерства иностранных дел и обороны никогда не считали Китайскую Народную Республику явным врагом. Китай оставался соседом, который, правда, настроен враждебно, с которым надо держать ухо востро, но не более.

Большая часть китайского вооружения была родом из наших конструкторских бюро и наших заводов. Хорошо нам был известен и состав китайской армии. Наши советники длительное время вели работу по созданию и укреплению Красной Армии Китая. В то время в военном конфликте КНР не могла бы нас победить.

Положение не изменилось и после прошедшего в Китае позднее, в 1964 году, ядерного испытания. Нам было известно и раньше, на какой стадии развития находятся китайские исследования в этой области. Мы знали китайских ученых, работавших в рамках ядерной программы, не были тайной и их возможности.

Наконец, наш собственный опыт позволял судить, сколь долог путь от первого ядерного испытания до вооружения армии ядерными боеголовками. Первые взрывы вовсе не означают, что армия вооружена до зубов. Строительство сети специальных станций, приспосабливание армии под новое вооружение, определение наземных целей на территории противника — все это далеко не кратковременные дела.

Китайцы не были настолько глупы, чтобы всего этого не сознавать.

Это правда, что овладение атомом китайской стороной в определенной мере нарушило существовавшее до той поры равновесие между нашей страной и Соединенными Штатами.

Однако было достаточно много признаков и информации, дававших нам основание верить, что в случае ядерного конфликта между Востоком и Западом Китай останется на нашей стороне: мнение об империалистической политике Запада у китайцев не изменилось. Ни на международных конференциях, ни в Организации Объединенных Наций они не голосовали против нас.

Со своим тогдашним вооружением они могли противостоять лишь одному единственному противнику: или Западу или же нам.

Ударь гром, и нам пришлось бы, хотим мы или не хотим, забыть обо всех взаимных обидах. Поэтому мы, даже в самые тяжелые минуты, не переставали нашу ссору считать преходящей.

Китай — страна совершенно особенная, неповторимая, ее трудно измерять однозначным мерилом. С виду могло показаться, что одним из шагов, который мог привести к улучшению наших отношений, стало бы всевозможное содействие свержению Мао. Неприятие критики культа личности Сталина в СССР в определенной мере питалось его собственным страхом, что и с ним может случиться что-то подобное. Оппозиция существовала тогда и в китайском руководстве.

Вопрос, однако, не стоял столь примитивно, столь просто. Наши силы не в коем случае нельзя было считать настолько могучими, чтобы они оказывали какое-либо заметное воздействие на ход событий в этой стране. Но даже если бы было так, чего можно было бы ожидать в случае удачного свержения Мао? Что делать, если в стране начнется новая гражданская война? Как бы все это отразилось на обстановке в нашей собственной стране?

Размышляя об этом, мы тщательно взвешивали все «за» и «против», очень внимательно следили за всеми событиями в стране «большого соседа».

А происшествия следовали одно за другим. В шестидесятые годы началось в Китае движение «красных бригад», когда свирепствовали группы молодых людей, поддерживавших Мао и выступавших против тогдашних партийных и государственных деятелей. Борьба за власть в Пекине вспыхнула с новой силой, а на наших лицах разом прибавилось морщин.

Антисоветизм молодых людей достиг своей кульминации, когда, используя физическую силу, члены «красных бригад» блокировали наше посольство, а представительство авиакомпании «Аэрофлот» оставалось на осадном положении несколько недель. Полеты между Пекином и Москвой свелись к минимуму, равно как и служебные командировки. Неистовство толп было непредсказуемым. Казалось, достаточно спички, и все полетит в тартарары.

В Кремле и в других органах высшего советского руководства росло опасение, о котором никто не отваживался говорить вслух, но которое не давало спать спокойно ни одному достаточно хорошо информированному партийному работнику: а что, если бушующая толпа китайцев двинет пешком и без всякого вооружения на север, к нашим границам?.. Что, если масса безоружных людей попробует захватить желанные северные территории, не произведя при этом ни единого выстрела?..

Мы знали, как следует вести себя против угрозы атомного оружия. Но что можно предпринять против бушующей многотысячной фанатичной толпы, против людей, озлобленных и непредсказуемых? А собрать миллион человек, готовых предпринять подобный поход, не было в тогдашнем Китае слишком сложной проблемой.

От американцев нас защищал океан, а от китайцев — лишь река Амур и надежда, что поход на север никогда не состоится.

На эту тему среди наших людей ходило много анекдотов. В том духе, хватит ли на всех места в Сибири, что будет расти после того, как будет съедена тайга, и т. п. Высмеивание подобных проблем мешало трезвой оценке возможной угрозы. Однако люди, отвечающие за оборону своей страны, должны быть готовы к любой неожиданности.

Пришлось бы нам стрелять из автоматов по невооруженным беднягам с палками в руках? Сумели бы мы с ними обращаться на самом деле, как с людьми, отправленными на бойню?.. Все это были очень неприятные размышления.

В том, что соседство Китая — дело далеко не простое, убедила нас и война в другой азиатской стране — во Вьетнаме.

Одним из результатов советско-китайской распри стал фактический распад Коммунистической партии Индонезии.

Следствием негативных взаимных препирательств оказалось то, что две великие страны с коммунистами во главе очистили здесь пространство для прозападно ориентированных местных сил, а тем самым и для расширения влияния капиталистического мира. Классический пример того, как двое дерутся, а третий сметану ест.

Соперничать с Китаем за влияние в юго-восточных и восточных областях Азии не имело никакого смысла. Во всех странах этого региона существовали и по сей день существуют большие китайские колонии. Всем им и в отношении культуры, и в отношении религии, и во всем остальном Китай был намного ближе, чем мы. Во многих случаях китайцы, живущие за границей, не только с симпатией относились к родине своих предков, но и оказывали ей важные услуги, в том числе поддерживали ее столь необходимой твердой валютой.

Прямая и слишком амбициозная конкуренция в этих странах была бы поэтому одинаково и затруднительной, и бессмысленной. Хорошие отношения с азиатскими странами необходимо строить на совершенно иных принципах.

Мы старались проявлять по отношению к ним свое дружеское расположение, если надо, помогать и финансами, и материально, включая сюда как строительство электростанций, культурных и спортивных сооружений, так и продажу оружия. Все это Китай с учетом его тогдашнего экономического положения позволить себе еще не мог.

Для усиления пропаганды советской политической системы, для устранения недоверия или даже враждебности мы использовали также всевозможные общественные, культурные, спортивные и прочие контакты.

Нам удалось построить хорошие отношения с Индией, Афганистаном, Ираном. Если бы в шестидесятые годы против нас повернулась и вторая самая населенная страна мира — Индия, положение на наших южных границах разом бы весьма дестабилизировалось. Поэтому мы изо всех сил старались поддерживать добрососедские отношения с государствами этого per иона.

Что касается азиатского континента, то в центре внимания мировой общественности была тогда небольшая, разделенная на две части страна на самом его юге — Вьетнам.

Со второй половины XIX века Вьетнам был колонией Франции, и только в 1954 году народно-освободительная борьба в этой стране, после сражений в районе Дьенбьенфу, завершилась победой и провозглашением независимости.

Однако национальную целостность сохранить не удалось. На севере страны возникла социалистически ориентированная Вьетнамская Демократическая Республика со столицей в Ханое, а на юге— республика Вьетнам с центром в Сайгоне и антифранцузски ориентированным режимом императора Бао-Дая.

Согласно Женевским договоренностям 1954 года территории этих двух государств должны были быть объединены на основе свободных выборов. Однако ничего подобного не произошло. Южновьетнамская реакция, поддерживаемая Западом, зубами и когтями держалась за власть в Южном Вьетнаме. И хотя в 1955 году императорство Бао-Дая было ликвидировано, на его месте утвердился диктаторский режим рода Дьемов с проамериканским премьером Нго Динь Зьемом.

Национально-освободительное революционное движение в Южном Вьетнаме, выступавшее под названием Вьет-Конг, оказалось в сложном положении. Поначалу с поддержкой Ханоя оно предпринимало лишь акции индивидуального террора против представителей сайгонской диктатуры, но с ходом времени было сформировано несколько партизанских отрядов, и в конце концов 20 декабря 1962 года был основан Фронт национального освобождения Южного Вьетнама. Практически одновременно возникла и Народно-революционная партия Южного Вьетнама, начавшая тесно сотрудничать с северовьетнамской Партией трудящихся.

К началу шестидесятых годов освобожденные территории уже занимали примерно три четверти Республики Южный Вьетнам. Сайгонский режим еле-еле держался, его кризис становился все более явным. Вашингтонские политики не захотели оставаться пассивными наблюдателями его неотвратимого падения.

После того как в начале шестидесятых годов Соединенные Штаты стали все более вмешиваться в дела Южного Вьетнама, посылая туда и военные силы, интерес Советского Союза к этому региону мира многократно возрос. Однако и тогда наши отношения с вьетнамскими коммунистами из-за ссоры с Китаем были весьма сложными.

Одним из мотивов нашего повышенного интереса к событиям во Вьетнаме (кроме естественного желания помочь прогрессивным силам) была и вероятная возможность установить контакты с отдельными американцами. Когда появляются подобные возможности, разведки разных стран всегда предпринимают попытки завербовать представителей враждебной стороны в свои агенты. Например, во время корейской войны нам это блестяще удалось в случае с англичанином Джорджем Блейком. Блейк со своими информациями стал одним из ценнейших источников, имевшихся тогда у КГБ на Западе.

Иным доводом для советского интереса к событиям во Вьетнаме было появление там американского оружия. Наши летчики и советники в начале конфликта принимали участие в весьма ограниченном числе военных операций на стороне се-веровьетнамцев и вынуждены были соблюдать особую осторожность. Переодетые во вьетнамскую униформу, они в разговорах пользовались только вьетнамским языком, а на русский переходили лишь в обстановке абсолютной безопасности. Несмотря на все их усилия, им не удавалось дать нам те сведения о вооружении неприятеля, в которых мы нуждались.

И кроме того, нам надо было знать, и как можно полнее, как о сильных, так и о слабых сторонах нашего собственного оружия, которым мы снабжали вьетнамцев.

Как бы цинично ни прозвучало для неинформированного человека и неспециалиста нижеследующее утверждение, но конфликты, подобные тем, что происходили в Корее или Вьетнаме, позволяли обеим сверхдержавам испытать свою военную технику в боевых условиях. Такие страны, как США и СССР, не могли себе позволить произвести оружие и отправить его на склад, не использовав хотя бы в минимальной мере.

И мы хотели воспользоваться возникшей ситуацией: в конце концов, не мы были зачинщиками во Вьетнаме и не мы были сторонниками вялотекущего продолжения боев.

Тем не менее мы свое участие, пусть и небольшое, во вьетнамских сражениях неизменно и упорно отрицали, как, впрочем, и американцы. Дело в том, что если бы вдруг раскрылось, что военные двух ведущих супердержав сражаются друг против друга во Вьетнаме, кому-нибудь показалось бы логичным нечто подобное испробовать и в иной части мира.

Мы с американцами, хотя и приблизительно, знали возможности друг друга и равно осознавали, что победа в глобальной атомной войне невозможна, а потому такой конфликт произойти не должен. Однако иная вещь — мироощущение малых стран. После нашего официального признания участия в военных действиях любой локальный конфликт в их восприятии мог представиться далеко выходящим за свои пределы. Что тогда сказать в оправдание?

Даже самые прогрессивно мыслящие вьетнамцы поначалу были далеко не в восторге от того, что их страна становится полигоном для испытания вооружения.

Но когда американцы начали поливать их страну напалмом, им ничего не оставалось, как искать более тесного сотрудничества с нами с целью обеспечить более эффективное сопротивление. Они были уже не в состоянии защитить себя собственными силами. Между силой и возможностями французских войск пятидесятых годов и боевой мощью американской армии шестидесятых была огромная разница.

Однако положение осложнялось тем, что все наши поставки вооружения, составы с продовольствием и другим грузом шли через территорию Китая, а китайское слово было во Вьетнаме последним. В момент принятия такого решения наши перспективы в Китае весьма осложнились, и этим широко и беззастенчиво пользовались китайцы. На составах, поставлявших советскую продукцию, они ставили свои надписи, и в результате выходило так, что вся помощь исходит от них. К тому же наши поставки они старались любым способом задержать, часто их ополовинивая.

Усилия нашей службы тоже наталкивались на определенные преграды. Мы послали во Вьетнам несколько чекистов с надеждой пообщаться с американцами и получить ценную информацию.

Время от времени им удавалось установить контакт: однажды вьетнамское руководство позволило им встретиться с высокопоставленным офицером, американским военнопленным. Разговор продолжался до полудня, однако, к великому нашему удивлению, в тот же день после обеда встреча уже не состоялась. И так повторялось несколько раз.

Есть люди, которые сегодня, выступая перед западными журналистами, без конца повторяют, что американские военнопленные из Вьетнама отправлялись в советские тюрьмы и там их уничтожали или они умерли естественной смертью. При этом утверждают о каких-то «московских допросах» американцев, сбитых во Вьетнаме.

Все подобное, применительно к тому периоду, когда я возглавлял КГБ, я категорически исключаю. В любом случае, если самолет с пленным летчиком коснулся посадочной полосы советского аэродрома или его нога опустилась на нашу землю— где угодно и какими угодно путями, я бы обо всем этом был немедленно информирован. Я уже не говорю о ситуации, если бы производился любой их допрос.

Постоянно тянущиеся спекуляции вокруг этого вопроса не утихают, и им нет числа. Причем конкретных доказательств нет, потому немедленно идут в ход фантазии об «уничтоженных документах, о высшей степени засекреченности» и еще бог знает о чем.

В архивах КГБ никто и никогда такие документы не уничтожил бы. Некоторые записи, как, например, об уже упоминавшихся фактах из прошлого Хрущева, исчезнуть, конечно, могли и исчезли, но уничтоженные документы касались лишь отдельных личностей, отдельных общественных деятелей.

Что же касается более широких операций, особенно тех, которые были связаны с международными событиями, то ликвидация записей была просто немыслима.

Кто утверждает обратное, тот деформирует логику целого периода отечественной истории. Наша коммунистическая партия не испытывала страха, подобного тому, который тревожил, скажем, республиканцев или демократов, лейбористов или консерваторов: они могли проиграть выборы, и тогда пришлось бы уйти, а к власти пришла бы оппозиция. Как у истинных коммунистов того времени, у нас не было сомнений на тот счет, что наша партия и наша общественная система останется навечно. Поэтому из архивов КГБ не должно было исчезнуть ничего из того, что могло бы скомпрометировать нашу партию в целом. Отсутствие письменных свидетельств о тайном содержании в нашей стране американских военных времен вьетнамской войны не означает, что архивы были «очищены» и документы уничтожены. Наоборот, является свидетельством того, что ничего подобного не происходило.

И по линии военного шпионажа положение было таким же. Мне как председателю КГБ полностью была подчинена военная контрразведка. ГРУ же занималось исключительно внешней разведывательной деятельностью и ко всякого рода пленным не имело никакого отношения. Любое отступление от этого было бы обязательно известно военным контрразведчикам.

И даже мои личные контакты с северовьетнамским министром внутренних дел не помогли создать возможностей для работы там наших разведчиков. Даже если взять в расчет то, что его дочь училась у нас в Москве и что при его посещении Советского Союза я не раз заводил речь на щекотливую тему, добиться ничего не удавалось. Я получил лишь пару вьетнамских сувениров, в том числе дюралевый гребешок, сделанный из обломка сбитого американского бомбардировщика.

У Возможность разобрать электронные блоки отдельных захваченных вьетнамцами самолетов, просмотреть новейшие технологические элементы американских машин, сбитых во время боев, нам могла представиться лишь в радужном сне.

Еще несколько слов о наших разведывательных возможностях на территории самого Китая. Они были весьма ограниченными. В нашем распоряжении, по сути, были лишь внешняя информация и пропаганда. От поисков иных путей мы после серии неудач предпочли отказаться.

В первый же период своей работы на высшем партийном посту Никита Сергеевич Хрущев хотел доказать Мао Цзэдуну свое дружеское отношение, продемонстрировать свою поддержку и поручил КГБ передать спецслужбам Китая имена агентов, которые сотрудничали с чекистами еще в годы китайской революции.

Эта сеть была не слишком многочисленной. Да к тому же Хрущев еще думал, что Мао по достоинству оценит вклад своих соотечественников в победу коммунистической идеи в самом Китае и на международной арене.

Однако правда оказалось иной. Когда мы, спустя длительное время, попытались найти хотя бы одного человека из этих лиц, нас ждало разочарование. Большинство наших бывших агентов исчезли бесследно.

Обеспечить почву для вербовки агента в период китайской самокритики, самоосуждения и самовоспитания было невыполнимой задачей.

Каждый наш работник, начиная от дипломата и кончая водителем автомашины, среди низкорослых китайцев выглядел белой вороной. Из человека с русскими чертами лица нельзя было подготовить и «нелегала»— попытка изменить способ мышления в данном случае была еще более сложной, чем изменение внешних данных.

Точно так же кончались наши попытки и в других азиатских странах. Не были более удачливыми и разведчики тогдашних социалистических стран.

Что же касается американских спецслужб, то у них возможностей было побольше. Прежде всего это объясняется тем, что в самих Соединенных Штатах были весьма многочисленные азиатские колонии. Кроме того, они использовали возможности, которые предоставлял Тайвань.

Но и китайская разведка в своей работе против нас в Москве и на всей советской территории выглядела не лучше нас.