Лучшая зарубежная научная фантастика

Чарльз Коулмен Финли^{17} ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ (Пер. Ольги Ратниковой)

Ради всеобщего удобства площадь для казней в столице планеты Иисусалим располагалась рядом с кладбищем. Кладбище было самым большим общественным садом в этой гигантской пустыне: семьи жертвовали часть выделяемой им почвы, чтобы посадить на могилах многолетники или цветущие вечнозеленые растения, а также выращивали на камнях петрушку и прочую зелень. Возвращаясь на планету, Максим Никомедес обычно испытывал при виде этого сада приятное чувство, даже если ему удавалось лишь мельком взглянуть на цветы из окна лимузина.

На этот раз все было иначе. На площади происходила казнь какого-то адарейца, и собравшаяся толпа загораживала вид на могилы. А кроме того, Макс сидел не в лимузине, а в бронированном фургоне для перевозки заключенных.

Он старался хоть что-нибудь разглядеть через тонированное стекло, но видел лишь свое отражение. На него смотрел невысокий человек примерно сорока лет, с угреватым лицом, бледным после долгих лет, проведенных на различных космических кораблях в качестве комиссара.[63] Из униформы в тех местах, с которых были содраны знаки отличия, торчали нитки. Он поднял руки, чтобы почесать нос, и в зеркале мелькнули блестящие серебристые наручники.

Он посмотрел сквозь свое отражение.

Люди, одетые в тускло-коричневые субботние одежды, толкались и кричали, напирая на алтарь. Солдаты из министерства юстиции оттеснили их назад, и толпа, хлынувшая на проезжую часть, загородила фургону дорогу. На алтаре священник, выполнявший обряд крещения, лил воду на лысую зеленую голову адарейца.

Зрители разразились бешеными воплями.

— Хотите, остановимся, посмотрим, как сворачивают шею этому свиночеловеку? — спросил Макса охранник.

Макс все это время делал вид, что не замечает охранника, сидевшего напротив него. Но на этот раз офицер с невозмутимым видом повернул к солдату голову и поднял скованные руки, давая понять, что сейчас у него другие заботы. Весьма вероятно, что скоро ему самому придется совершить официальный визит на эшафот. Ну, по крайней мере, тогда он сможет хорошенько разглядеть цветы на могилах.

Отвернувшись от окна, Макс ответил:

— Мне нет дела до того, умрет какой-то там адареец или будет жить.

Охранник, вытянув шею, принялся болтать с водителем.

— Вот я одного не понимаю, — сказал он, указывая прикладом в сторону эшафота. — Они же вроде как инопланетяне. Адарейцы — животные, души у них нет, так какой смысл крестить этих свинолюдей?

Водитель и охранник начали обсуждать плюсы и минусы крещения перед казнью, а Макс нахмурился. Свиночеловек. Странно, как иногда твое порождение начинает жить собственной жизнью. Макс вспомнил давно прошедшее время войны с Адаресом, когда он придумал этот пропагандистский термин. Люди его планеты, считавшие себя Избранными, эмигрировали с Земли в более чистое место, где собирались вести святую жизнь. Затем возник конфликт с жителями Адареса, якобы находившимися на следующей ступени эволюции, на которую они добровольно перешли с помощью достижений науки. Чтобы подвигнуть людей вступить в войну с противником, превосходящим их в военной силе, Макс выдвинул лозунг: «Нет эволюции, есть только скверна людская». Затем он покопался в древней истории Земли и выудил оттуда кое-какие факты относительно использования биоматериала свиней при пересадке сердца. Это был первый шаг к осквернению человеческого тела, превращения в нечто иное, чем образ и подобие Божие. Макс приписал подобные эксперименты адарейцам, существам с модифицированными телами, без разбора заимствовавшим гены у самых разных видов, и окрестил их «свинолюдьми». Это поспешно изобретенное слово давно прижилось и за годы войны стало привычным. Никому не было дела до того, что насыщенные хлорофиллом зеленые волосы и кожу адарейцы получили от растений, а вовсе не от свиней. Религиозные фанатики Иисусалима, считавшие свиней нечистыми животными, с готовностью взяли на вооружение это оскорбление.

Это было много лет назад, когда Макс был совсем другим человеком, с другим именем и другой биографией. Он был достаточно тщеславен, чтобы гордиться делом рук своих, но вместе с тем достаточно долго прожил на свете, чтобы стыдиться его. Но он любил свою родину и всегда старался служить ей наилучшим образом.

Палач закрепил стальной трос, обвивавший шею адарейца. Традиция требовала пеньковой веревки, но на планете, несмотря на многолетние усилия по ее освоению, все еще ощущался недостаток натуральных волокон, и всё, кроме одежды, изготовлялось из металла или камня. Священник начал читать покаянную молитву, а палач, человек могучего телосложения, заставил осужденного встать на колени и опустить голову. Толпа затихла, слушая молитву, и водителю удалось протиснуться сквозь нее.

Макс снова уставился в окно. Они катили по пыльным немощеным улицам, поднимая тучи песка и гравия. Наконец, водитель затормозил у ворот огромного бетонного здания, выстроенного в форме буквы П. Здание Департамента Политического Образования.

Охранник выскочил из машины, держа руку на кобуре, и открыл Максу дверь.

— Должно быть, приятно вернуться домой, а?

Макс оглядел его, пытаясь понять, действительно ли он настолько глуп. Простое, открытое лицо выражало искреннюю радость. Макс быстро поднялся и вместо ответа выставил вперед скованные руки.

— Да никто не верит этому обвинению в предательстве! — неопределенно махнул рукой солдат.

Услышав это слово, Макс вздрогнул. В былые дни даже подозрение в предательстве означало немедленную смерть. Он быстро пошел вперед, словно желая убежать от обвинения, пересек двор и оказался у дверей. Охранники в черных мундирах — к счастью, эти держали языки за зубами, — впустили его. В вестибюле коричневые скамьи окружали небольшой голубой ковер, словно оазис пальм у озера.

С одной из них вскочил бледно-зеленый адареец и преградил Максу путь.

— Прошу вас! — воскликнул он. — Я должен увидеть директора Мэллоува, пока казнь еще не совершилась.

Служба могла продолжаться несколько часов или несколько минут, так что, скорее всего, было уже поздно.

— Ничем не могу помочь, — сказал Макс, в третий раз демонстрируя свои наручники.

Охранник, стараясь держаться подальше от адарейца, повел Макса прочь. Когда дверь на лестничную площадку со скрипом закрылась за ними, солдат пробормотал:

— Зеленоволосые.

— Никогда не смогу привыкнуть к траве на голове, — ответил Макс. Он сомневался, что адарейцы получали много энергии из своих волос, несмотря на все разговоры о «потоках калорий».

Он начал подниматься по лестнице, и ноги у него заныли; он еще не привык к силе тяжести. На этой планете лифтами не пользовались; но чем старше становился Макс, тем меньше он верил в дьявольское происхождение новейших технологий. Во время посещения Земли он побывал в музее амишей,[64] секты, которая упрямо отвергала достижения современности, пока современность стремительно неслась мимо них. Гид подумал, что гость найдет религиозные параллели интересными. Но уже тогда Макс начал понимать жителей других галактик, которые считали его народ чем-то чудным, вроде этих амишей.

Очень жаль, что его соплеменники никогда не были пацифистами.

Они достигли верхнего этажа, и охранник провел Макса мимо секретаря, Анатолия, человека с глазами хищной птицы, который бесстрастно посмотрела на арестованного. Они оказались у дверей кабинета директора Департамента, Виллема Мэллоува. Босса Макса.

Одного из его боссов. Корни этой запутанной истории уходили в его прошлую жизнь. Для Макса это была одна из вещей, о которых «слишком опасно думать сейчас».

Мэллоув сидел неподвижно, подперев подбородок ладонью, и смотрел в окно. У него было лицо актера, красивое, притягательное, с одним-единственным необходимым недостатком — небольшим шрамом, отчего верхняя губа постоянно была приподнята, словно в усмешке. Из-за своей внешности он даже решил когда-то сниматься в кино — это было много лет назад, еще до революции, когда он учился на Адаресе. Ходили слухи, что актерской карьере помешала присущая Мэллоуву лживость — адарейцы очень чувствительны к малейшим оттенкам эмоций.

Просторное помещение украшали драпировки, несколько антикварных деревянных стульев и знаменитый стол с витражом, изображавшим святых мучеников — наследство предшественников, сидевших за ним еще до революции.

— Можешь идти, Василий, — обратился Мэллоув к честному глупому охраннику, не отрывая подбородка от руки.

— Но сэр…

— Ты свободен.

Прекрасно — что бы сейчас ни произошло, Мэллоуву не нужны свидетели. Дверь, щелкнув, закрылась у Макса за спиной. Ему захотелось стать «вольно», руки за спиной — как и все правительственные учреждения, Департамент политического образования подчинялся военному министерству — но ему помешали наручники.

— Сэр, нельзя ли снять это? — Макс поднял скованные руки.

Мэллоув, скрипнув креслом, развернулся. Вместо ответа он открыл ящик стола, вытащил пистолет и прицелился Максу в голову.

— В Департаменте есть предатель, — сказал он. — Мне нужно знать одно: это ты, Макс?

Макс пристально взглянул в глаза Мэллоуву поверх дула пистолета.

— Сэр, если вы хотите, чтобы я стал предателем, я им стану.

Если намечается спектакль, решил Макс, то он сыграет свою роль.

Они некоторое время смотрели друг на друга, затем Мэллоув с преувеличенной небрежностью бросил на стол заряженный пистолет, все еще нацеленный на Макса, и откинулся на спинку кресла.

— Грядут большие перемены, Макс. И прежде чем они наступят, я должен выявить предателей…

Сердце Макса словно сжала ледяная рука страха, и волосы зашевелились у него на затылке.

— Дрожин мертв?

Мэллоув помолчал и нахмурился, недовольный тем, что его прервали.

— Генерала Дрожина считают человеком, который готов глотать кинжалы только ради того, чтобы убивать врагов, гадя на них. И все же он смертен, подобно всем нам.

— Поэтому я и спрашиваю. Он мертв?

Мэллоув скрестил руки и отвел взгляд.

— Нет. Пока нет.

У Макса перехватило дыхание. Дмитрий Дрожин был его вторым боссом. Дрожин, последний великий патриарх революции, директор Разведывательного упрравления, глава шпионов, сотрудников тайной полиции и наемных убийц. Макс у него на службе совмещал эти три роли, а также, действуя под глубоким прикрытием, шпионил за Мэллоувом. Последняя миссия Макса в космосе, на борту разведывательного корабля «Гефсимания», провалилась потому, что приказы Дрожина противоречили приказам Мэллоува.

И вот теперь он в наручниках. Весьма вероятно, что его, наконец, арестовали как двойного агента. Может быть, Мередит, на которой он женился давным-давно и под другим именем, скоро придется воспользоваться их порцией почвы, чтобы посадить цветы на его могиле.

— Очень плохо, — сказал он в ответ на новость о Дрожине.

Мэллоув наклонился вперед, положив руку на пистолет.

— Что произошло на «Гефсимании»? Я имею в виду Лукинова.

Намек был ясен — ему что-то известно. Отвечай правильно, или он пристрелит тебя. В первый раз Максу пришло в голову, что начальник не играет. Что можно сказать, не выдавая себя? Что знает Мэллоув и о чем лишь догадывается? Макс развел руками — металлические ободки врезались ему в запястья, цепь натянулась. Он ошибся: если он хочет жить, нужно говорить не то, что знает Мэллоув, а то, что он хочет услышать. Но что именно?

— По-видимому, — начал Макс, повторяя официальную версию, — Лукинов попытался повредить корабельный реактор и, потерпев неудачу, покончил с собой.

Мэллоув свободной рукой нарисовал в воздухе спираль, выражая свое мнение об официальной версии.

— Да, но что случилось там на самом деле?

На самом деле Макс застал Лукинова за шпионажем в пользу Мэллоува, удавил его и заглушил реактор, чтобы вернуться домой и сообщить результаты своему тайному боссу. Он помолчал мгновение, пытаясь сообразить, чего боится Мэллоув.

— Не думаю, что Лукинов продал нас адарейцам, что бы там ни говорили парни из разведки, — ответил он. — Скорее, это как-то связано с его страстью к азартным играм.

Изуродованная губа Мэллоува дернулась — хороший знак.

Азартные игры. Возможно, именно этим Мэллоув шантажировал Лукинова, чтобы его завербовать. А теперь боится, что его раскроют.

Макс решил ковать железо, пока горячо.

— Я сам видел, как Лукинов играл с капитаном, — продолжал он. — Саботаж имел целью скрыть какую-то тайну, но все сорвалось. Я уверен, что меня арестовали по сфабрикованному обвинению, чтобы помешать мне заняться капитаном. Если бы найти тех, с кем играл Лукинов здесь, прежде чем…

— Это не имеет значения, — прервал его Мэллоув. — Итак, его тело все еще плавает в космосе?

— Да. Его выбросило в безвоздушное пространство при разгерметизации, во время устранения последствий аварии.

— Ну что ж, можешь пока расслабиться. Я приказал выловить тело. Если на нем есть какие-нибудь улики, мы их найдем.

Например, отпечатки пальцев Макса на шее трупа? Тогда его версия рассыплется в прах.

— Превосходная новость, — произнес он.

Заскрежетали металлические бегунки; Мэллоув открыл второй стеклянный ящик, достал хрустальный графин с водкой и две рюмки. Наполнил одну и сделал глоток.

— Ты давно работаешь в Департаменте, Макс?

«Дольше тебя», — подумал тот. Он был рядом с Дрожиным, когда старик решил создать Департамент. Вместе они разработали для Макса легенду, и он поступил на службу в новое учреждение в качестве «крота».

— С самого начала. Это было моим первым назначением, когда я пришел на военную службу.

— И моим тоже. — Мэллоув постучал по стеклу. — Обвинения в измене смехотворны, Макс. Я уверен, Дрожин приказал арестовать тебя потому, что ты одна из ключевых фигур в Департаменте.

Вот именно: почему люди Дрожина схватили его, как только корабль сел? Макс все еще пытался разгадать эту загадку — официальные обвинения, выдвинутые капитаном, разумеется, были не в счет. Он был узником одного босса, теперь стал узником другого. Что там в Библии сказано насчет служения двум господам?[65]

Он позвенел наручниками.

— Если обвинения настолько смехотворны, может быть, стоит все-таки снять это?

И снова Мэллоув проигнорировал его просьбу.

— Поговорим откровенно. Дрожин стар, болен, он скоро умрет. Ему остались считанные дни. Без него в разведке наступит хаос.

«А его люди, вроде меня, — подумал Макс, — уже, можно сказать, покойники».

Мэллоув взялся за пистолет. Макс напрягся, ожидая выстрела.

Но Мэллоув, не обращая на него внимания, развернулся в кресле и прицелился из пистолета куда-то в окно.

— Дело вот в чем: как только старик умрет, разведке конец. Дрожин так и не подготовил себе замену. Значит, когда он отправится на тот свет, начнется борьба за власть.

Это уже походило на правду, и даже более того.

— Вы думаете, что это будет физическая борьба?

Мэллоув сделал вид, что стреляет из окна по идущим по улице людям, словно хотел этой самой физической борьбы.

— Солдат на улицах не будет, — ответил он. — Эти времена давно прошли. Да, многие потеряют доверие, многих уволят, высшие офицеры сядут в тюрьму. Но если я окружу себя достаточным числом верных людей, власть мне обеспечена.

Что означает катастрофу для планеты и крах всех попыток сделать ее лучше.

— Вы считаете, что в Департаменте есть предатель?

— Уверен в этом, их по крайней мере два. — Мэллоув развернулся на сто восемьдесят градусов, направив оружие на Макса.

На этот раз арестованный не подпрыгнул. Мэллоув помедлил мгновение, затем положил пистолет. Металл громко звякнул о кусок цветного стекла из витража, изображавшего убиение святого Порлука.

Мэллоув негромко хмыкнул.

— «Сэр, если вы хотите, чтобы я стал предателем, я им стану». Вот это преданность! Дрожин такого от своих людей не дождется. — Он нажал на кнопку интеркома. — Анатолий, принесите ключи.

У Макса вырвался вздох облегчения. В первый раз ему пришло в голову, что, он, возможно, выйдет отсюда живым.

Дверь бесшумно отворилась. Вошедший секретарь снял с Макса наручники. Анатолий был офицером современным, образованным, из тех, что создают планы кампаний не на картах, а в компьютерах. Взгляд его задержался на столе, на пистолете, освещенном лампочками под витражом «Разрушение Храма»,[66] и на пальце Мэллоува, с нарочитой небрежностью лежавшем на спусковом крючке.

Макс принялся растирать ноющие запястья, размышляя, какая часть этого представления предназначалась для него, а какая — для Анатолия. У Мэллоува каждое движение и слово было рассчитано.

— Что-нибудь еще, сэр? — спросил Анатолий.

— Мы еще не все обсудили, кое-что пока находится в подвешенном состоянии — как движущиеся мишени, — Мэллоув издал похожий на лай смешок и взмахнул оружием. — Закажите столик на троих в «Соляных Столпах».[67] В той кабинке, что напротив входа.

Со словами «есть, сэр» Анатолий сунул руку в карман за телефоном.

При мысли об обеде в «Соляных Столпах» у Макса потекли слюнки. В последний раз он ел там медальоны из баранины с кускусом[68] и шафраном — это было несколько лет назад, и с тех пор он не пробовал ничего подобного. Они были там с Мередит, отмечали годовщину свадьбы…

Он отбросил эти мысли. Его жизнь была строго поделена на фрагменты, и фрагменты эти были отгорожены друг от друга непроницаемыми переборками. Сейчас не время открывать двери.

Мэллоув закрыл бутылку и убрал ее в ящик вместе с пистолетом. Вторая рюмка, предназначавшаяся для Макса, осталась забытой на столе.

— Я хочу, чтобы ты помог мне в поисках предателя, Макс, — заявил Мэллоув. — Нужно выявить дрожинских кротов.

— Я именно тот, кто вам нужен, — ответил Макс без тени иронии. Возможно, ему удастся бросить подозрение на лучших людей Мэллоува и ослабить Департамент образования.

— Анатолий подготовил краткий список подозреваемых. Вы займетесь этим вместе.

Макс избегал встречаться взглядом с секретарем.

— Вы уверены, что у Анатолия найдется на это время — ведь у него столько обязанностей?

— Найдется, — отрезал Мэллоув. — Это самое важное в данный момент задание, а вы — двое лучших моих людей.

Именно этого Макс и боялся. Анатолий был умен, и Максу не хотелось рисковать, его вполне могли раскрыть. Секретарь смотрел на Макса поверх очков, словно пытаясь проникнуть в его мысли. Он не сводил с бывшего арестованного взгляда, пока стучал по клавиатуре, заказывая столик, и звонил водителю Мэллоува, чтобы тот подогнал машину. Он словно хотел сказать что-то. «Интересно, что именно», — подумал Макс.

Затем секретарь перевел взгляд на начальника.

— Кабинка готова, сэр. — Он протянул Максу руку. — Рад снова видеть тебя в строю, Ник.

Макс выдавил улыбку. Ник было сокращением от «Никомедес» — Анатолий всегда называл его «Старым Ником»,[69] говорил, что он уродлив, как Сатана, и вдвое хитрее его. Он крепко стиснул протянутую ладонь.

— Да, чертовски приятно вернуться домой, Анни.

Он знал, что секретарь терпеть не может, когда его называют бабским именем, но тот лишь ухмыльнулся. Первым делом, подумал Макс, надо будет избавиться от него.

Они втроем вышли из кабинета, стуча каблуками по бетонному полу, и спустились по главной лестнице, убогой и некрашеной. Архитектура на планете была непритязательна из моральных принципов, так и в практических целях. Обитатели Иисусалима называли себя простыми христианами; эти религиозные фундаменталисты двадцать первого века страшились научного прогресса и считали генную инженерию скверной. Ведь, в конце концов, если человек был создан по образу и подобию Бога, любые изменения в этом «образе» означают отречение от Творца. Движение зародилось в Соединенных Штатах, в Северной Америке, а позднее получило широкое распространение в Европе, особенно в бывшем Советском Союзе.

Как это ни смешно звучит, но именно новые технологии, которых так боялись простые христиане, позволили их движению выжить. Когда биокомпьютеры создали новый объединенный разум, сделавший возможным межпланетные путешествия, сектанты бросили все свои ресурсы на организацию эмиграции первой попавшейся, едва пригодной для заселения планеты, которая оказалась никому не нужна. Это был примитивный кусок камня с небольшим количеством поверхностной воды и минимумом растений, напоминавших морские водоросли и дававших какое-то количество кислорода. Кроме этого, на планете были только скалы, песок и борьба за существование — настоящая пустыня для праведников. Публично поселенцы утверждали, что их дома лишены роскоши из религиозных соображений; на самом деле освоение планеты шло с большим трудом, и простота была вынужденной.

Три офицера вышли с лестничной площадки и пересекли вестибюль; адареец вскочил со скамьи и подбежал к ним.

На сей раз Макс взглянул на него более внимательно. Адареец был очень высок, пропорции его были далеки от человеческих, и даже не разглядев зеленую кожу и волосы, можно было понять, что это чужак.

— Виллем, — окликнул адареец Мэллоува, подходя ближе, как будто они были старыми друзьями. Адарейцы ненавидели иерархию. — Я уже несколько дней пытаюсь к тебе пробиться.

— Ах, — ответил Мэллоув, и лицо его моментально приняло какое-то неопределенное выражение, словно он вспоминал сценарий, подходящий для этого случая. Затем улыбнулся — холодной, ледяной улыбкой, ослепительной, словно солнце или комета. — Как я рад снова видеть тебя, товарищ Терпение.

На секунду Макс подумал, что Терпение — это шутка; адарейцы, посещавшие Иисусалим, иногда называли себя в честь черт характера, которыми они восхищались, но Терпение?

Руки просителю Мэллоув не протянул.

— Я пришел выразить протест против актов насилия, направленных против невинных адарейцев, и попросить об отмене сегодняшней казни, хотя для этого, может быть, уже поздно, — обратился Терпение к Мэллоуву. Он был сильно взволнован и озирался по сторонам, словно ожидая услышать чьи-то голоса.

Теперь Мэллоув играл роль строгого судьи.

— Итак, зная историю противостояния наших планет и ожидающий вас риск, вы все же осмелились явиться на Иисусалим.

— «Противостояния наших планет»? — Адареец повысил голос до характерного странного дисканта, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине. — Что ты хочешь сказать? Планеты не воюют друг с другом — это дело людей. Ты же знаешь, что мы не имеем никакого отношения к тем адарейцам, что приходили сюда до нас. Это были совершенно другие люди.

Перед революцией на Иисусалим прилетела группа адарейцев, желавших присоединиться к церкви простых христиан. Затем началась война, патриархи церкви терпели поражение в городах, и несколько радикально настроенных инопланетян научили их собирать атомные бомбы из делящегося урана-235, в небольших количествах встречавшегося на поверхности молодой планеты. Церковники сбросили бомбу на Новый Назарет, оплот революции, и едва не изменили ход войны.

Выжившие лидеры восстания объявили Адаресу войну, хотя в то время они были не в состоянии вести ее. А население планеты — революционеры и их противники — объединилось в своей ненависти к нечистым, генетически модифицированным адарейцам. Свинолюдям. Осквернителям. У людей планеты появился новый, общий враг, и они забыли о противоречиях. Так вражда к чужакам спасла Иисусалим.

— Послушайте, — вступил Макс. — То, что произошло с вашим другом… здесь нет ничего личного. Это политика.

Мэллоув сделал драматический жест рукой.

— Вот именно. Это политика. Возможно, вам стоит обратиться с протестом в разведывательное управление.

— Я уже был там! — воскликнул Терпение, и волосы у него на голове зашевелились, словно трава на ветру. — Мне сказали, что не могут предотвратить казнь, сказали, что мне нужно Образование.

— Ну, вот вы его и получите, — сострил Мэллоув. — Можете считать сегодняшнюю казнь совершенной в образовательных целях.

Мэллоув направился к двери, Анатолий последовал за ним; охранники оттеснили адарейца прочь. Максу показалось, что в воздухе повеяло чем-то кислым — говорили, что адарейцы общаются между собой посредством обоняния, но доказательств ни у кого не было.

— Я просматривал твое досье, пока мы старались вызволить тебя из камеры, — говорил Мэллоув, когда Макс догнал его.

— Пытались решить, стоит ли игра свеч? — спросил Макс.

— Судя по всему, должна стоить, — ухмыльнулся Мэллоув. — Дрожин изо всех сил старался скрыть твой арест. К счастью, у меня есть свои источники. Изо всех моих высокопоставленных офицеров, Макс, ты меньше всего времени провел в штабе.

— Так точно, сэр, — ответил Макс. Охранник открыл дверь. Их встретила волна горячего воздуха, ворвавшаяся с улицы.

— Свыше двадцати лет ты с одного полевого задания отправляешься прямо на другое. Никакого сидения по кабинетам. Это совершенно нетипично.

Мэллоув требовал объяснений.

— Таким образом я мог более эффективно сражаться за революцию, — произнес Макс, зная, что именно этого ответа от него ждут, и в то же время более чем наполовину веря в него. — Чтобы изменить лицо планеты, нам необходимо постепенно изменять сознание людей, пока все не станут едины.

Цена освоения бесплодной планеты была слишком высока — оно требовало непосильных жертв. Людям, чтобы достичь цели, необходимо было искренне верить хоть во что-нибудь.

— До сих пор это неплохо работало, Макс, — покровительственно заметил босс. — Но сейчас наша борьба переходит на новый уровень, и мы нуждаемся в более широком видении проблемы.

Макс отметил про себя: Мэллоув повторяет свою метафору насчет битвы, он хочет остаться в истории в качестве генерала, хотя пришел в революцию поздно, когда борьба уже практически закончилась.

Быстро осмотрев двор, Макс напомнил себе, что борьба позади. Департамент политического образования располагался на мирной улице. Штаб-квартира занимала старое школьное здание — прозрачный намек на то, что Департамент близок к народу, что он совсем рядом, а не отгорожен от людей стенами и заборами, как тайная полиция или разведка. Его окружали старые, тесные домишки, с цветочными ящиками на окнах и яркими флагами, свисавшими с крыш.

К обочине подъехал лимузин.

Телохранитель Мэллоува подскочил к двери, чтобы открыть ее. Мэллоув замер, поднял глаза к небу и с улыбкой киношного генерала воскликнул:

— В бой!

В этот момент Макс заметил вооруженных людей — это явно были солдаты, спецназ, но в штатском, в неброских коричневых и серых тряпках, — они показались из нескольких боковых улочек и подъездов. Солдаты Департамента образования обычно делали картинные жесты, желая, чтобы их заметили и боялись. Эти же передвигались плавно, почти скользили, не выставляя напоказ оружие, но при виде их Макс похолодел.

Он схватил Анатолия за плечо — это был боевой рефлекс, и как товарищ товарищу прошипел: «Беги!»

Первый солдат поднял пистолет и выстрелил в затылок водителю; раздался приглушенный хлопок.

Макс поднял руки над головой, развернулся, опустил голову. «Смотрите, я не опасен, я вообще ничего не видел». Он направился к ближайшему повороту.

Еще один хлопок, затем крик: «На землю! На землю, мать твою!» Чей-то голос — может быть, Анатолия, а может, Мэллоува — выкрикнул его имя. Из-за угла выступил один из серых солдат и прицелился Максу прямо в лоб.

В этот момент из дверей Департамента высыпали солдаты, поливая нападающих огнем. Из верхних окон застрочили устаревшие пулеметы.

Серый человек на долю секунды поднял глаза наверх, чтобы взглянуть, откуда стреляют. Макс бросился на него, схватился за ствол пистолета и, развернув его в грудь солдата, нажал на курок. Тело содрогнулось от электрического разряда, и враг, извиваясь, повалился на тротуар. Рука Макса онемела до локтя.

Вокруг царил хаос — строчили пулеметы, свистели пули, люди разбегались в поисках укрытия. Все еще сжимая в руке оружие, Макс обшарил карманы солдата — немного денег, больше ничего. Он завернул за угол, добежал до следующего поворота, свернул снова. Лавочники и окрестные жители, услышавшие перестрелку, высыпали на улицу.

Итак, Мэллоув ошибся. Люди из Разведки планировали именно уличные бои. А Макс оказался в ловушке в тылу врага. В своей камере он был бы в большей безопасности.

Двигаясь перебежками, он забился в очередной проулок, рванул предательскую черную форменную рубашку; пуговицы полетели во все стороны. Футболка привлечет меньше внимания — ведь снайперы ищут людей в черном. Запихнув пистолет в карман брюк, он затесался в группу старух с кошелками, набитыми хлебом и овощами. Ссутулился, опустил голову и перешел улицу, прячась у них за спинами.

— Ну что — не успел одеться, ее муж пришел? — усмехнулась одна из женщин.

«Чтоб тебе пропасть, — хотел было сказать Макс. — У меня в кармане пистолет». У тротуара на противоположной стороне улицы он отошел от них.

Правительственная машина без опознавательных знаков — хотя черный цвет и тонированные стекла выдавали ее принадлежность — пронеслась по улице в сторону Департамента образования. Макс вжался в дверной проем, чтобы пропустить ее.

Пройдя квартал и оказавшись в бедном районе, он проскользнул в какой-то магазинчик и купил телефонную карту — скорее всего, выпущенную незаконно, потому что продавец взял наличные. Затем спрятался в углу у окна и осмотрел улицу. Набирая частный номер, принадлежавший привратнику Дрожина, который прочно запомнил и которым никогда не пользовался, Макс заметил на руке несколько царапин. Должно быть, его поранил солдат, когда они боролись за пистолет…

— Кто говорит? — раздался голос на другом конце провода еще прежде, чем закончился первый гудок.

— Мне нужен дядя Уиггли, — начал Макс. — У Питера Кролика неприят…

— Извините, вы ошиблись номером.

Короткие гудки.

Как и в первый раз, когда он звонил из дрожинской тюрьмы.

Внезапно, словно пуля снайпера, Макса пронзила мысль: а вдруг Дрожин уже умер? Хитрый старый сукин сын должен же был когда-то сыграть в ящик, и, подобно всем остальным своим поступкам, он сделал это тайно.

Если это так, Макс сейчас в глубокой заднице. Кому достанется Разведка? Номинальным заместителем Дрожина являлся Хьюберт, но у него не было никакой реальной власти. Костигана следовало опасаться, но Дрожин, скорее всего, оставил инструкцию убить его после своей смерти. Он доверял этому человеку только потому, что тот его боялся. Единственным, кого Макс знал лично, был Обермейер. Он многие годы был непосредственным руководителем и связником Макса и докладывал о результатах напрямую Дрожину. Ему наверняка поручалось прикончить Костигана, и тому вряд ли предстояло прожить больше суток.

Итак, если Дрожин мертв, а Мэллоува только что пристрелили, — судя по всему, дело обстояло именно так, — то Максу тоже не грозило дожить до утра. Если его не убьют по чьему-либо приказу, он погибнет случайно.

Продавец уставился на посетителя, разглядывая окровавленную руку и форменные брюки. По телевизору шел репортаж о путче. Если журналисты уже на месте, значит, все было заранее спланировано. Тогда Максу действительно крышка.

Он выдернул карту из щели, сунул ее парню и швырнул на прилавок деньги.

— Активируйте телефон еще раз.

Продавец, покачав головой, отодвинул деньги.

Макс выхватил из кармана пистолет и приставил его к виску продавца. Тот скосил глаза на его обручальное кольцо.

— Я хочу позвонить жене, предупредить, что ей грозит опасность. Потом я исчезну.

Избегая смотреть ему в лицо, продавец выбил чек и активировал телефон.

После нескольких длинных гудков включился автоответчик.

— Это дом… — она назвала другое имя, настоящее имя Макса. Голос у нее был немного хриплый — она шутила, что охрипла, крича на детей, но на самом деле она просто слишком много времени провела на суровой планете, дыша песком и пылью. — Сейчас он не может говорить с вами, но, если вы оставите сообщение, мы вам перезвоним.

Он помедлил.

— Дорогая, это я. Я в столице, но скоро, возможно, уеду. Не знаю, когда вернусь…

Мимо магазина пробежало несколько солдат в светло-коричневой форме пехоты разведывательного управления. Макс отступил за стойку с яблочными чипсами.

— Я… я, — он не смог заставить себя произнести слово «люблю», и вместо этого сказал фразу, понятную только им двоим, — хотел бы сейчас лежать с тобой на пляже. Береги себя.

Он повесил трубку и, подняв голову, увидел направленный на него электрошокер.

Макс выпустил из пальцев телефонную карту, и она со стуком упала на пол. Второй раз за полчаса он поднял руки, притворяясь, что сдается, а сам быстро отступил к двери.

Сунув пистолет в карман, он опрометью выбежал на улицу. Здесь, как это ни странно, было тихо и безлюдно, лишь из одного переулка доносились какие-то крики. Макс повернул в противоположном направлении, пронесся по улице, окруженной жилыми домами, перепрыгнул через стену и оказался в чьем-то саду. Пересек задний двор, оставив позади чьи-то удивленные лица и, наконец, оказался на угловом участке, занимаемом одной из старых Простых Церквей.

Это было длинное одноэтажное здание, которое могло сойти за бункер, если бы не окна.

Революционеры, оказавшись у власти, не стали уничтожать церкви. Священники, поддерживавшие новый режим, процветали; некоторые церкви, подобно этой, Святилищу Колеблющихся, служили «почтовыми ящиками», через которые шпионы Дрожина передавали информацию в Разведывательное Управление.

Макс вошел и, обогнув скамьи, приблизился к Алтарю Святого Духа, расположенному в боковом приделе. Шепча молитву, он наугад открыл древнюю засаленную Библию. Он не собирался читать ее — это был ритуал.

Он закрыл глаза, ткнул пальцем в страницу, затем взглянул на слова. Второзаконие, 14:2: «Ибо ты народ святой у Господа Бога твоего, и тебя избрал Господь, чтобы ты был собственным Его народом из всех народов, которые на земле».

Что значит эта фраза сейчас, когда они уже не на Земле? Макс никогда не был силен в теологии, так что этот вопрос его не особо волновал. Он взял огрызок карандаша и бумажку для молитвенных записочек и направился к стене, у которой стояли коленопреклоненные верующие. Выбрал место как можно дальше от двух женщин, очевидно, матери и дочери, закутанных в одинаковые алые шарфы, старательно, молча царапавших свои записочки. В углу висел телевизор; по нему повторяли старые записи проповедей Ренье Голден, Золотой Пророчицы, основательницы Простого Христианства.

«Судьба, определенная нам Господом, видна из испытаний, которые Он ниспосылает нам», — говорила Золотая Пророчица.

Макс узнал эту проповедь — она была произнесена на берегу реки в Ростове-на-Дону, на юге России. Голден была американкой, но она обратила в свою веру много людей во время двух продолжительных визитов в бывший Советский Союз, Болгарию, Сербию и Грецию. Сотни тысяч новообращенных последовали ее призыву покинуть планету. Она умерла, так и не успев улететь с Земли, но тем самым лишь уподобилась Моисею, которому не суждено было достичь земли обетованной. Ее последователи образовали многонациональное общество, которое держалось на одной только силе — вначале на силе ее личности, затем на трудностях, возникших при освоении Иисусалима, а затем, наконец, на силе патриархов и революции, самой могучей из всех.

Макс больше десяти лет не пользовался этим почтовым ящиком. Он сложил руки и принялся от всего сердца молиться богу шпионов и тех, кто оказался в тылу врага, чтобы получатель когда-нибудь наведался сюда.

Затем взял карандаш и начал писать, надеясь, что человек, которому предназначалось письмо, расшифрует старый код.

«Я обращаюсь к тем, кто слушает меня сейчас посредством спутников; я хочу, чтобы вы взялись за руки. Протяните руку и прикоснитесь к телеэкрану…»

Он писал медленно. Код основывался на словах, обозначавших членов семьи. «Тетя» означала одно, «дядя» — другое, а определенные слова придавали сообщению тайный смысл.

«Господь указал нам, как строить корабль, подобно тому, как Он дал Ною план ковчега. Только на этот раз мы отправимся прямо на небеса. Вознесите молитвы в сердце своем, и там, на небе, вы сможете повторить их перед лицом Бога…»

Макс сложил свою бумажку и опустил ее в ящик.

— Могу я вам помочь?

За спиной у него стоял молодой священник в традиционном костюме и галстуке. Один из этих сердитых молодых пасторов, поставивших себе целью вернуть церкви былое величие при светском режиме, если Макс правильно угадал.

«Господь не велит нам общаться с грешниками, но падший мир погряз в грехе. Нам остается лишь покинуть этот мир и вознестись…»

— Я просто писал молитвенную записку, — негромко ответил Макс и положил огрызок карандаша обратно в чашку.

— Я вас не знаю, вы не из наших прихожан.

— Церковь открыта для всех, — сказал Макс.

Священник мельком оглядел Макса, отметил отсутствие рубашки, взмокшую от пота футболку, окровавленную руку.

— Вы не находите это странным — те, кто преследует церковь, бегут прятаться в ней, когда им грозит опасность.

«Вы готовы к испытаниям? Вам предстоит сделать выбор: вы можете умереть среди грешников или обратить свой взор к небу и присоединиться к сонму ангелов…»

Старуха, молившаяся на другом конце стены, с помощью дочери поднялась на ноги и проворчала:

— Каждый человек может измениться. Иногда опасность — это способ дать нам понять, что нужно покаяться.

— Согласен, миссис Евенко, — ответил пастор.

Они разговорились, и Макс скользнул прочь. Делать здесь больше было нечего, оставалось лишь надеяться, что Обермейер или кто там еще получит его послание и расшифрует его. Он толкнул боковую дверь; солнце ослепительно сверкало на металлических крышах, и он заморгал.

В шею ему уперлось дуло пистолета.

— Как мне хочется тебя пристрелить, — произнес чей-то голос. — Только дай мне повод.

Макс в третий раз за сегодня поднял руки, и сейчас бежать было некуда.

— В этом нет необходимости.

Пистолет сильно ткнул его в голову, едва не сбив его с ног.

— Это я здесь решаю, в чем есть необходимость, а в чем нет. — Солдат сунул руку в карман Максу и извлек оружие. — А теперь иди к Кавалерийскому парку.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Макс, повинуясь. Он еще раз напомнил себе: эти люди на его стороне, они все служат Разведке, они все служат Иисусалиму. Он бы прямо сейчас сказал, кто он такой, если бы не возможность прихода к власти Костигана.

Макс шел, стараясь не раздражать солдата, не быстро, но и не медленно. Когда они достигли площади, он заметил, что туда сгоняют других людей, и не только мужчин. Какая-то женщина поправляла чепчик грудному ребенку. За ее юбку держался мальчик, стараясь не отставать. В этом районе жили сотрудники Департамента политического образования и их семьи. Значит, хватают всех, даже гражданских. Полная зачистка.

Солдат подталкивал дулом ружья двоих мужчин. Один из них был в футболке, как и Макс, на цепочке рядом с солдатскими жетонами болтался крест. Второй был майором из Департамента.

— Можешь взять у меня этого? — крикнул охранник Макса.

Солдат кивнул и махнул оружием, приказывая всем троим стать у глухой бетонной стены.

— Идите туда и стойте смирно — а ну пошли!

Прекрасная стена для расстрела, подумал Макс, прислоняясь к ней спиной. Полно места для отметин от пуль и кровавых пятен, чтобы напугать горожан и привести их к повиновению на много лет вперед. На Иисусалиме было много таких стен, но большая часть их была старыми.

Солдат принялся говорить с кем-то по рации, а новые пленники зашептались. Тот, что с крестом, зашипел, обращаясь к Максу:

— Эй, это я. Узнаете меня?

Звук этого голоса заставил Макса вздрогнуть. Это честный, но глупый охранник — как же его?

— Василий?

— Ага. Ну и дела. Что это такое творится?

У майора было на уме другое.

— Если мы трое разбежимся в разные стороны, он не сможет поймать нас всех.

Василий нервно потер крест.

— Ага, а что будет с тем, кого он поймает?

— Слушайте, — прошептал Макс, прикрывая рот рукой и делая вид, что чешет нос. — Этот солдат просто притворяется, что разговаривает. Он наблюдает за нами, ждет, что мы побежим.

Наверное, даже надеется на это. Тогда он сможет просто пристрелить их и пойти по своим делам. Вообще-то, он и так может их расстрелять, подумал Макс, и без попытки к бегству.

— Я побегу первым, налево, отвлеку его, — шептал майор. — А вы двое разбегайтесь по сторонам.

Максу было безразлично, прикончат этого идиота или нет, но сам он не хотел поймать шальную пулю. Когда майор пригнулся, готовясь сорваться с места, Макс швырнул его на стену.

— Стоять!

— Ты, сын свиньи!

— Только пошевелись, и я вас всех грохну! — заорал охранник, подбегая к ним с оружием наготове.

Макс взглянул ему прямо в глаза, поднял руки — это движение уже становилось привычным.

— Послушай, я ваш…

— Заткнись!

Охранник явно не знал, что делать. Ему, похоже, еще не приходилось убивать людей, может, даже и избивать не случалось. Возможно, Дрожин понял, что в этом состоит проблема с молодыми солдатами, и попытался дать им «боевое крещение». Это, конечно, если Дрожин еще жив. Такого от него вполне можно ожидать. Сейчас любая возможность могла оказаться реальностью, и это сводило Макса с ума. Ему нужно лишь продержаться, пока о нем не вспомнят и не освободят его.

Охранник прислушался к голосу у себя в наушнике, махнул ружьем.

— Туда. Автобусы стоят в Кавалерийском парке.

— Автобусы? — повторил майор. — Куда нас…

Удар прикладом помешал ему закончить, и он, захлебнувшись кровью, растянулся на мостовой.

— Я что, разрешал тебе говорить? — Охранник, на шее у которого билась жилка, отскочил от пленников и снова направил на них оружие. — Встать!

Макс напрягся. Этот человек пытается заставить себя убить жертву. Очевидно, трое пленных для него — слишком много. Он нервничает, он не уверен в себе.

Майор попытался подняться, но рука его соскользнула, и он снова упал. Охранник дернул ружьем, целясь во всех троих по очереди.

— Я сказал, встать!

— Да вставай ты! — прикрикнул Василий.

Макс продел руку под локоть майора и, кряхтя от натуги, рывком поставил его на ноги. Он подумывал о том, чтобы толкнуть майора на солдата и броситься бежать…

За углом завизжали тормоза, и военный фургон, направленный специально для перевозки пленных, остановился в двух шагах от Макса. Из него выпрыгнули двое солдат, и момент был упущен. Майор вырвал руку, шатаясь, поднялся. Ему тоже никогда не приходилось бывать в перестрелках, поэтому он и решил, что сможет сбежать.

— Что здесь, твою мать, происходит? — рявкнул один из солдат. Они казались Максу детьми, хотя были старше, чем он сам в начале революции.

— Я просто выполняю приказ, — ответил охранник.

— Да просто дерьмо какое-то творится, твою мать, — сказал новоприбывший. — Что, твою мать, нам теперь делать с этими, мать их…

— Отвезем их в Кавалерийский Парк, к остальным.

— Да пропади они все пропадом, мать их. Иисусе, Голден.

Трое мужчин, подталкиваемые ружьями, вскарабкались в машину. Новый солдат схватил майора за руку.

— Я только что вычистил здесь все, так что не вздумай заляпать сиденье кровью, твою мать.

— Рядовой, вы говорите со старшим по званию…

Его снова оборвали; раздался треск, от которого мороз пошел по коже, запахло озоном и паленым мясом. Майор сжал обожженное током плечо, но не вскрикнул.

— Еще есть вопросы, предатель? — крикнул новый солдат. — Нет? Отлично. — Он запихнул раненого в фургон и захлопнул дверь.

Ну что ж, боевое крещение совершено.

На единственном пассажире фургона была штатская одежда. Наклонившись вперед, он спросил:

— Это что, из ружья его так? Что произошло?

Василий сглотнул ком в горле и прижал к губам крест, а майор, мрачно стиснув зубы, уставился прямо перед собой. Макс тоже ничего не ответил, и грузовик поехал прочь. На повороте арестованные чуть не повалились друг на друга, и пустой желудок Макса подпрыгнул.

— Да что же это такое? — воскликнул Василий. — Ведь мы же все на одной стороне. Я ничего не понимаю.

— Я слышал, они убили Мэллоува, — негромко произнес майор. — Выстрелом в голову.

Макс размышлял, что это — просто ответ на вопрос или ловушка. Посмотрел на пол, посмотрел в окно.

— Нет, все произошло не так. Я был там, когда это случилось.

Всеобщее внимание сосредоточилось на нем, даже солдат, сидевший впереди, за решеткой, повернул голову.

— Мэллоув, его помощник, Анатолий, — начал Макс, — и еще один старший офицер выходили из здания. Да, там стреляли, но сначала их троих запихнули в машину и увезли.

Майор и охранник уставились на Макса.

— Как вы думаете, что бы это значило? — спросил штатский.

— Это значит, что Дрожин, скорее всего, мертв, — объяснил майор. — И Костиган, наконец, получил в свои руки Разведку. А те трое, которых запихали в машину… как только следователи закончат с ними, они тоже умрут.

Штатский нервно засмеялся.

— Дрожин — мертв? Да у него больше жизней, чем у Лазаря.[70] Мне кажется, он вообще никогда не умрет.

— Эй, вы там, заткнитесь, — прикрикнул охранник, и фургон остановился. Они с водителем вышли.

— Они удовольствуются тем, что расстреляют всех офицеров, — сказал майор, бросив унылый взгляд на свои знаки различия. — Максимум, что вам, низшим чинам, грозит — это допросы, пара недель в камере, затем новое назначение. Ничего страшного.

Заговорил штатский — скорее всего, какой-нибудь подрядчик, схваченный в здании Департамента.

— Так они нас везут в тюрьму? Мне сказали, что это срочная эвакуация. — Голос его прозвучал резко и хрипло.

— Не волнуйтесь, на всех камер не хватит, — сказал Макс. Майор пристально взглянул на него, словно пытаясь угадать, кто он такой.

— Послушайте, я вот чего не понимаю, — начал Василий. — Почему мы друг друга убиваем, сажаем в тюрьму? Нам же еще нужно освоить планету. Черт побери, да ведь вся галактика перед нами!

Да, вот в чем вопрос. Здесь трудились уже три поколения, а планета была суровой. Как и люди, она яростно сопротивлялась попыткам изменить себя.

Штатский ткнул в него пальцем.

— Да как вы можете сейчас говорить о планете…

Кто-то постучал кулаком в стенку фургона.

— Заткнитесь вы там, мать вашу.

Они смолкли. Макс сложил руки на коленях и откинулся назад, вдыхая запах антисептиков, смешанный с запахом пота. Эти парни пусть делают и говорят что хотят. Ему сейчас нужно лишь избегать всяких глупостей, выполнять приказы и остаться в живых до тех пор, пока кто-нибудь из людей Разведки не найдет его и не вытащит отсюда. Нужно лишь верить, что это случится.

Майор пошарил во рту языком и сплюнул кровь на пол.

— Эй ты, — прошипел Василий. — Не делай этого. Охранник сказал так не делать.

Майор размазал кровь ногой, испачкав весь пол. Он уже готовился сплюнуть еще раз, когда задняя дверь распахнулась.

— Вылезайте, — приказал солдат и ружьем подтолкнул их к большой толпе мужчин, шумевшей и толкавшейся внутри наспех сооруженного ограждения. Ворота, щелкнув, закрылись за ними. Снаружи, за натянутыми цепями, расхаживали нервные охранники в форме солдат Разведки и армии.

Макс обошел загородку по периметру; по его оценке, здесь было около ста тридцати пленных, большая часть из них — мелкие чиновники из Департамента или штабные вроде Василия. Только мужчины — следовательно, семьи отправлены в другое место. Он попытался сосчитать часовых, но их число постоянно менялось — одни уходили, другие приходили. Знакомых лиц не попадалось — хотя это неважно, его узнали бы только Дрожин или Обермейер. Он задавал окружающим вопросы, пытаясь выяснить, что им известно, но толку в этом не было: задав вопрос на одном краю толпы, он слышал, что через несколько минут его повторяли как подтвержденный факт на другом.

Когда он отправился по второму кругу, кто-то схватил его за локоть.

— Послушайте! — Это оказался штатский из фургона, от него еще пахло туалетной водой и мятными леденцами. — Ведь это вы видели, как Мэллоув спасся. Как вы думаете, он сейчас ведет переговоры о нашем освобождении? Что происходит?

Макс уставился на человека тяжелым взглядом и смотрел так до тех пор, пока тот не выпустил его руку.

— Думаю, сейчас Мэллоув делает все, что в его силах.

Пусть понимает это как хочет. Макс пошел прочь, а штатский, услышав какой-то шум у ворот, увязался за ним.

У входа появился лысый полковник в песочной форме регулярной армии; за ним следовала группка солдат и несколько медиков в зеленых костюмах из жесткой ткани. Он пинал цепь, загораживавшую вход, пока все не обернулись в его сторону. Затем поднес ко рту мегафон.

— Нам известно, что во время сегодняшней поспешной эвакуации некоторые из вас были ранены…

— Жаль, что среди вас мало раненых, — крикнул кто-то. Макс постарался отойти подальше от того места, откуда раздавался голос. Он хотел только одного — поменьше неприятностей; все остальное к дьяволу.

— …поэтому сейчас мы проведем быстрый медицинский осмотр, результаты которого будут отражены в ваших документах, а затем вывезем вас отсюда. Постарайтесь не задерживаться, содействуйте медикам, и все будет в порядке. Сейчас построиться в очередь, по одному, начало у ворот. Строй-ся!

Эта команда нашла отклик у молодых солдат, которые совсем недавно слышали нечто подобное в лагерях военной подготовки, и успокоила недалеких людей вроде Василия. Солдаты и чиновники, готовые подчиниться, принялись пробиваться в начало очереди. Макс нашел себе место примерно в середине хвоста, что давало ему возможность скрыть сильное волнение. Для медицинского осмотра раздеваться было не обязательно, но подчинение не слишком разумному приказу — это первый шаг к подчинению преступному приказу. Уж ему, как комиссару, это было прекрасно известно.

Пока люди, стоявшие впереди, перешучивались с солдатами и пытались выудить у них информацию насчет освобождения, Макс разделся, сложил одежду в стопку и поставил ботинки сверху.

В начале очереди послышалась какая-то возня, раздался протестующий возглас:

— Эй, вы чего? Там у меня никаких ран нет!

— Надо привыкать, — прокаркал кто-то за спиной Макса. — Разве ты не знаешь, что Разведка всегда была занозой у нас в заднице?

Очередь продвинулась вперед на шаг, вокруг раздались смешки. Макс постарался придать лицу скучающее выражение. Если лучшие люди Департамента Политического Образования в подобных обстоятельствах шутят и подчиняются, как овцы, то они либо не знают своей истории, либо полные идиоты. Или и то, и другое.

Когда подошла его очередь, он отдал солдатам вещи и зашел за складную ширму. Один охранник держал его на мушке, второй, с ружьем помощнее, сторожил очередь, третий обыскивал одежду. Он оторвал карманы, распорол швы, ища тайники. Форму Максу выдали в тюрьме, и потайных карманов там не было. Четвертый человек, в зеленом костюме медбрата, быстро ощупал его в поисках подкожных имплантатов и оружия.

— Нагнитесь, — велел он. — Ничего личного, это просто моя работа.

Макс закряхтел. Обыск был произведен быстро и профессионально, как осмотр простаты.

Ему вернули одежду, превратившуюся в лохмотья. Охранник бросил отпоротые карманы и петли для ремня на складной стол, к другим конфискованным вещам. Макс был очень худ, и одеваться оказалось непросто: из трусов выдернули резинку, и они все время сваливались, а брюки без ремня повисли на бедрах.

Неожиданно раздавшийся грохот заставил Макса резко обернуться. Около детской площадки, напротив загородки с арестованными, агрегат, оснащенный отбойным молотком, начал рыть канаву. Пока Макс пытался сообразить, для чего это делается, за ширмой у медработников началась какая-то суматоха.

— Нагнитесь!

— Нагнитесь вперед!

Свободные охранники ринулись туда, прижали сопротивлявшегося человека к земле, затем угрозами и пинками заставили смолкнуть тех, кто, как им показалось, собрался протестовать. Макс, придерживая спадавшие брюки, подобрался к столу с конфискованными предметами. К бритве и перочинному ножу он не притронулся, а вместо этого схватил два батончика растительного белка, единственную замеченную им пищу. Рванул обертку и запихнул один из них в рот, а второй спрятал в складках брюк на поясе.

— Эй, ты! Пошевеливайся!

Макс прекратил жевать, покорно кивнул охраннику и прошел мимо упрямца, которого придавили к земле трое солдат. Поскольку шнурки у арестантов тоже отбирали, ботинки постоянно сваливались с ног.

Прошедшие осмотр арестованные толпились у ограждения; большинство, подобно Максу, держалось за штаны. Они присмирели, были напуганы и в то же время разозлены; внимание их было сосредоточено на механизме, работавшем в саду. Отбойный молоток выдолбил широкую яму в породе, скрытой под тонким слоем почвы. Перед этим дерн аккуратно разрезали на полосы и сняли, чтобы его можно было положить обратно.

— Неплохая могила получится, — заметил кто-то.

— Ничего себе, «неплохая», — откликнулся другой арестованный, но Василий, покачав головой, возразил:

— Это наверняка для уборных.

— Идиот! — крикнул кто-то, — если бы они собирались поставить уборные, то привезли бы биотуалеты.

— А может, биотуалетов не хватает, — настаивал Василий.

Его наивность и способность находить всему разумные объяснения были очаровательны. Макс старался держаться от него подальше. Офицер с мегафоном, суетившийся за забором, взмахом руки приказал рабочим остановить молоток и спустился в яму. Из нее торчали только его плечи и лысая голова. Он прокричал что-то, указал нужную глубину и выкарабкался наверх.

Большинство людей склонялось к мысли, что это могила, но в такую яму не могли поместиться десятки тел. Макс, стараясь слиться с толпой, пробрался подальше от ограды.

— Эй, осторожнее, вы мне на ногу наступили, — воскликнул кто-то.

— Простите.

— Вам еще повезло — отняли только шнурки, — продолжал человек. — А у меня ботинки отобрали. Похоже, боятся, как бы мы не покончили с собой.

— Худший способ покончить с собой, который я только видел, — ответил Макс. — Сто человек одновременно выстрелили себе в спину и улеглись в могилу.

Несколько человек поблизости хмыкнули. К ограждению подъехал фургон — Макс подумал, что это, наверное, тот самый, в котором его привезли, с пятнами крови на полу. Машина медленно перебралась через кучи желтого камня и остановилась около ямы. Из дверей вытолкали полдюжины адарейцев. Среди них оказался Терпение, который сегодня утром ждал Мэллоува в вестибюле. Максу казалось, что с того момента прошло уже много лет.

Отбойный молоток продолжал визжать, и лучи заходящего солнца образовывали радугу в облаке пыли. С противоположной стороны к яме подъехал экскаватор и в перерывах начал вычерпывать ковшом обломки породы. Адарейцы топтались у края; их зеленоватая кожа выглядела болезненно-бледной. В это время осмотр арестованных закончился, и все столпились у ограды. Макса сдавили холодные, липкие тела людей, пытавшихся разглядеть, что происходит снаружи.

— Зеленоволосые! — крикнул один.

— Убирайтесь отсюда, свиньи! — подхватил другой.

— Осквернители!

Через несколько секунд переполнявшие людей страх, гнев и желчь обратились против адарейцев. Голоса становились все громче, цепь, натянутая между столбами, угрожающе зазвенела.

Адарейцы теснее сбились в кучу. Даже на таком расстоянии Максу показалось, что от них исходит какой-то острый запах. Если бы сейчас солдаты открыли загородку и запихнули этих шестерых в толпу, началась бы кровавая свалка.

Вместо этого офицер с мегафоном, наступая на адарейцев, отрывисто выкрикнул какие-то приказания — очевидно, велел им спуститься в яму. Они медлили, полковник взмахом руки подозвал солдат, и те столкнули инопланетян вниз.

Но адарейцы были высокого роста, и головы их торчали над землей.

— Надо поглубже выкопать! — крикнул кто-то из зрителей.

— Пристрелите их, и все влезут, — посоветовал другой, и по толпе прокатился смех. Люди, окружавшие Макса, молчали.

У ямы возникли солдаты с лопатами и начали торопливо сбрасывать вниз осколки камня, извлеченные экскаватором. Адарейцы закричали, попробовали выбраться наверх, но охранники пихали их обратно. Вскоре груды камней сдавили несчастных, и наконец, их тела полностью скрылись под землей, остались лишь покрытые пылью, кровоточащие головы.

Постепенно все люди, стоявшие у ограждения, смолкли, лишь кое-где раздавались подавленные смешки.

— Они что, собираются их так оставить? — прошептал кто-то.

Нет, подумал Макс, так они их не оставят.

Это был очередной спектакль, подобный тому, что Макс видел в офисе Мэллоува. Он напомнил ему о том, что они, партизаны, делали во время революции с пойманными адарейцами. Однако это не обязательно означало, что Дрожин жив и решил возродить старые традиции — возможно, Костиган все-таки оказался наверху и возобновил их.

Люди с лопатами утрамбовали камни и гравий вокруг голов адарейцев. Длинные, похожие на траву волосы чужаков покрывал слой пыли. Один из них начал рыдать, тяжело дыша между всхлипами. Двое потеряли сознание.

— Наверное, они хотят их посадить, чтобы посмотреть, вырастут ли они, — сказал какой-то юнец.

— Какого черта, что они творят?

Преподают нам урок, подумал Макс.

Бригада рабочих отступила в сторону; один из них направился к навесу, под которым стояло оборудование, и вывел косилку.

Пока косилка преодолевала короткое расстояние до ямы, Макс отвернулся и выбрался из толпы. Он прислонился к забору с противоположной стороны загона и опустил голову. Когда раздался первый пронзительный вопль, он крепко зажмурил глаза и открыл их только после того, как лезвия снова заскрежетали по камням.

Несколько арестованных встретили казнь радостными криками; остальные нервно смеялись, пытаясь заставить всех разделить это веселье. Кого-то вырвало. Большинство хранили молчание, несколько человек отошли назад, к Максу.

Полковник с мегафоном подошел к загону с арестованными.

— Слушайте меня, — выкрикнул он. — Вы все — враги Иисусалима. Вам прекрасно известно, в чем заключаются ваши преступления, так что нам нет нужды объяснять вам это.

Из него получился бы превосходный комиссар, подумал Макс.

— Мы считаем, — продолжал реветь мегафон, — что, в отличие от этих инопланетных животных, вы способны раскаяться в содеянном! — «Интересно, — подумал Макс, — светское правительство пользуется теми же терминами, что и его церковные предшественники», — и снова стать полноценными членами нашего общества. Мы знаем, что вас увлек на неправедный путь этот негодяй Мэллоув. Отрекитесь от него, и вы сможете вернуться к нормальной жизни.

К ограждению хлынул поток людей, готовых раскаяться в любых грехах и отречься от чего угодно в обмен на немедленное освобождение.

— Я невиновен! — вопил гражданский подрядчик, протискиваясь к воротам. — Я этого Мэллоува в глаза не видел!

Полковник отдал приказ. Охранники открыли ворота, удерживая рвущихся наружу людей с помощью шипящих шоковых ружей; один из солдат выдернул из толпы подрядчика и снова закрыл ворота. Люди запротестовали и закричали, что они тоже невиновны. Командир вытащил из кармана пистолет, приставил дуло ко лбу штатского и выстрелил. Тело рухнуло в пыль. Люди, окружавшие Макса, содрогнулись.

— Мы знаем, что вы все виновны! — взревел мегафон. — А теперь вам придется понести наказание, чтобы искупить свою вину.

Да, подумал Макс, просто превосходный комиссар.

К воротам с грохотом подъехал длинный сочлененный автобус; окна его были наспех забраны решетками.

— Ваш транспорт, — сказал мегафон. — Следующая остановка — роскошный отель на райском пляже. Не забудьте плавки, полотенца и совочки для песка. Вперед!

Охранники с шоковыми ружьями открыли ворота и принялись заталкивать пленников в автобус. Арестанты, шаркая ногами, шли мимо тела убитого, распростертого на земле лицом вниз. Макс, как профессионал, восхитился этой деталью; с ее помощью было достигнуто сразу несколько целей: людям показали, что если гражданских можно убивать, то их — тем более. С другой стороны, если теперь разрешается свободно стрелять в адарейцев и гражданских, то арестованные явно встанут на сторону вооруженных людей.

Он поднялся в автобус, отметив, что именно на таких автобусах женщины ездили навещать детей, переселившихся в новые города у побережья. Еще одна тонко продуманная деталь. Очень обнадеживает.

Макс, распихивая людей, пробрался сначала ко второй двери, затем — к раздвижным дверям, разделявшим переднее и заднее отделение, и обнаружил, что обе они заперты. Вот это не обнадеживало.

Автобус состоял из трех секций: кабины, полностью изолированной от салона, что было немаловажно для этой поездки, и двух отделений, в каждом из которых имелось по сорок восемь сидячих мест. В каждое отделение можно было запихать по шестьдесят-семьдесят человек.

Кто-то толкнул Макса, потом еще кто-то толкнул их обоих. Становилось все теснее, от сильного запаха пота, гнилых зубов и заплесневелой еды кружилась голова. Охранники заорали: «Проходите вперед, не стойте у дверей!» и буквально впечатали в автобус нескольких последних арестованных. Все это напоминало какую-то пародию на игру в музыкальные стулья, где музыкой служили проклятья, а стульями — металлические скамьи. Дверь захлопнулась, сдавив толкавшихся людей. В окно Макс увидел, как охранники запихивают остальных арестованных во второе отделение.

Чья-то рука, проскользнув сквозь стену тел, сжала локоть Макса. Он дернулся, попытался вырваться, но лишь привлек обладателя руки ближе к себе.

— Эй, это я, Василий.

— Вообще-то, я больше не нуждаюсь в конвоире, — заметил Макс.

— Передние двери закрыты.

— А также задние, и еще двери во второе отделение.

— Что же нам теперь делать? Вы — старший офицер Департамента…

— Тс-с, — зашипел Макс, зажимая Василию рот.

— Никомедес — наконец я вас вспомнил! — раздался голос с ближайшей скамьи. Майор из фургона. На щеке у него красовался синяк, губа раздулась от удара по лицу. — Я так и знал, что где-то встречал вас.

— Мне очень жаль, — ответил Макс.

— Майор Вениамин Георгиев, — представился новый собеседник, пододвигаясь и давая Максу место. — Я служил вместе с вами на «Иерихоне», много лет назад.

— А, вы были радистом, — вспомнил Макс, садясь. Он узнал этого человека, когда тот назвал имя и корабль. Очередной шанс сохранить инкогнито, притвориться никем и остаться невидимкой ускользнул. Автобус рывком тронулся с места, люди с руганью повалились друг на друга. — А я думал, вы из армии.

— Я перевелся. Дух революции побудил меня присоединиться к Департаменту политического образования. — Георгиев осмотрел автобус. — Тогда это казалось отличной мыслью.

— Вот вы двое, — встрял Василий. — Вы ведь знаете, как нам отсюда выбраться, да?

Георгиев не обратил на него внимания.

— Убийство адарейцев было ошибкой, — продолжал он, обращаясь к Максу. — Теперь Адарес обратится против нас — сначала начнется политическое давление, затем вооруженный конфликт.

— Возможно, — пожал плечами Макс. — Но Разведка сможет утрясти это дело — скажут, что ошиблись в суматохе. Свалят вину на дезертиров, чисто символически накажут нескольких мелких сошек, казнят кого-нибудь из вышестоящих, а потом как-нибудь умилостивят Адарес.

— Сомневаюсь, что дело на этом закончится; так никогда не бывает. Вы не слыхали байку о тайной полиции? — спросил Георгиев.

— Может, и слыхал, — ответил Макс.

— Какую именно? — вмешался Василий.

Георгиев поднял голову и взглянул на бывшего охранника.

— Тайная полиция пришла за адарейцами, и никто не попытался их остановить; они забрали адарейцев.

Макс вспомнил этот бородатый анекдот; Василий спросил:

— И что?

— Затем тайная полиция пришла за иноверцами, никто не попытался помешать им, и всех забрали. Потом пришли за грешниками-прелюбодеями, тайными осквернителями тела, теми, кто пользуется запрещенными технологиями — и никто им не помешал.

— И они забрали грешников, — заключил Василий.

— Точно, — подтвердил Георгиев. — А когда пришли за мной, я сказал: «Здравствуй, брат. Неплохо служить в тайной полиции, а?»

Василий помолчал, затем хихикнул. Автобус резко затормозил, вдавив их в спинки сидений, затем понесся вперед.

Молодой человек с вялым подбородком, сидевший рядом с ними на скамье, наклонился поближе.

— Я слышал ваш разговор, ребята. А вы знаете, тот парень, которого пристрелили у ворот…

— Бухгалтер? — переспросил Георгиев. — Он сказал мне, что он бухгалтер.

— Никакой он не бухгалтер, как раз про это я вам и хотел сказать. — Большим пальцем он показал за спину. — Один парень там, сзади, говорит, что он его узнал — это актер. Все было подстроено. Пока мы залезали в автобус, он встал и пошел прочь.

— Не пошел, — перебил его другой юнец, державшийся за поручень. — Двое солдат помогли ему встать, как будто волокли тело — но было видно, что он притворяется мертвым.

— Вот видите — они просто хотят нас напугать, — сказал первый парень и засмеялся, стараясь показать, что он-то все понимает.

— Ну что ж, им это удалось, — пробормотал Василий, потирая горло там, где раньше у него висел крест. — Я боюсь.

— С адарейцами тоже все было подстроено, — заметил Макс. — Талантливые актеры, а?

Мальчишка на скамье, тот, что с вялым подбородком, отвернулся и ничего не сказал. Но тот, что стоял над ними, держась за поручень, ответил:

— Ну да, все это просто большая афера. Я слышал, что Мэллоув и Дрожин разработали план вместе — собирались объединить два департамента. И когда Дрожин умрет, Мэллоув захватит все в свои руки.

Вокруг загомонили, передавая эту историю и сочиняя новые версии. Их небольшая группа некоторое время сидела молча.

Затем Макс кашлянул.

— А вы не слышали байку насчет Дрожина? Как проверить, жив он или умер?

Майор Георгиев уставился на Макса с деланно бесстрастным лицом. Два юнца ждали ответа. Наконец, Василий не выдержал:

— Ну и как?

Макс приставил к его лбу палец, словно дуло пистолета.

— Что ты сейчас сказал?

Георгиев глупо ухмыльнулся, парни нервно захихикали. Макс откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на стиснувшие его тела. Он начал этот день в качестве узника, ожидающего весточки от своего контакта в Разведке. Вечер застал его узником, ожидающим весточки из Разведки. Ничто не изменилось. Но когда он представил себе расстояние, разделявшее утреннее крещение адарейца перед казнью и зверское убийство его собратьев в парке, он почувствовал, что изменилось все.

Он слушал шорох колес и не мог избавиться от воспоминания о реве косилки, несущейся по головам, торчащим из засыпанной гравием ямы.

— Никомедес, вставайте. — Кто-то тряс его за плечо.

Еще как следует не проснувшись, Макс оторвал от себя чужую руку и вывернул запястье. Но сломать не успел — очнулся как раз вовремя. Над ним склонился майор Георгиев.

— В чем дело?

— Мы проезжаем по окраине Города Падших Ангелов — уже ночь, город достаточно велик, мы все сможем скрыться.

— И как это вы собираетесь скрыться? На окнах решетки, двери заперты. — Он несколько часов смотрел, как какие-то молодые люди напрасно пытались выбраться из автобуса, отрывали панели от стен, били окна. Один из них сильно порезался осколком стекла. В дыру со свистом врывался ветер; ночи на планете были холодными, и если бы не тепло спрессованных вместе тел, многие пострадали бы от переохлаждения.

— Мы хотим раскачать автобус и перевернуть его, — объяснил Георгиев. — Вы должны помочь мне организовать этих сопляков.

Макс выпрямился.

— Перевернуть автобус? И как это поможет нам выбраться?

— Им придется всех выпустить. Нас больше, мы одолеем их, прорвемся.

— Это без меня. — Макс снова откинулся назад.

— Подумать только, ведь это вы меня вдохновляли, — фыркнул Георгиев. — Да вы трус.

«А вы — глупец», — хотел было ответить Макс. Он ничего не имел против побега, но самоубийство?

— Вы играете им на руку.

— Вчера утром, — сказал Георгиев, оглядываясь по сторонам, — каждый из нас был частью организации, знал свое предназначение и свои задачи. А сегодня мы — толпа умирающих от голода и жажды изгоев, лишенных самого необходимого. Но мы — люди, мы должны что-то сделать.

Вокруг раздалось бормотание, послышались слова «аминь» и «свидетель».[71]

— А вы не думали, что цель Разведки — запугать нас и заставить повиноваться? — спросил Макс.

— Да, но…

— И как вы считаете, что они сделают с любым, кто пойдет против них в самом начале? — продолжал Макс. — Как бы вы отреагировали? Как бы поступили с теми, кто пытается организовать сопротивление?

Георгиев молчал.

— Первым делом нужно уничтожить главарей мятежа, чтобы преподать остальным урок, — заявил Макс, отвечая на собственный вопрос. — Для этого необходимо создать ситуацию, в которой эти люди будут вынуждены выйти из тени, а затем устроить показательную казнь. Я бы сделал именно так.

— Но я — не вы, — возразил Георгиев. — И я считаю, что все это — ошибка. Там, за стенкой — наши сослуживцы, братья, родичи. Если мы обратим на себя их внимание, они прислушаются. А если нет — мы применим силу.

Раздались возгласы: «Ага», «Им придется прислушаться».

— Вас ударили по лицу, чуть не пристрелили, и вы еще в это верите? — произнес Макс, откидываясь на спинку сиденья. — Мы просто должны постараться выжить. Ни одна чистка не длится бесконечно.

— Вы жалки, — сказал Георгиев и отвернулся.

Василий, не отрывая руки от невидимого креста на шее, пристально посмотрел на Макса, покачал головой и последовал за Георгиевым.

Майор без труда организовал людей: среди присутствующих он был старшим по званию, а солдаты были приучены к повиновению, приучены всегда что-то делать, не сидеть сложа руки. Изложив свой план бегства из автобуса, Георгиев заключил:

— Итак, на счет «три» все отходят к штирборту.[72] Все понятно? Раз! Два!

— Стойте, стойте, стойте, — крикнул кто-то, остальные воскликнули: «Стоп», Георгиев проорал: «Стойте, подождите!»

В автобусе было темно, но какие-то огни, проносившиеся мимо окон, освещали озадаченные лица. Наконец, кто-то спросил:

— А где штирборт?

Макс хмыкнул. Большинство пассажиров автобуса служили только на суше.

Георгиев постучал по закрытой двери.

— Двери — бакборт, правая сторона — штирборт. Нам надо опрокинуться на правую сторону, чтобы мы смогли выбраться наверх через двери.

Люди забормотали: «понятно», «хорошо», и Георгиев снова начал отсчет. Макс уперся ногами в пол и покрепче ухватился за скамью.

На счет «три» толпа бросилась к правой стенке автобуса. Он качнулся — как будто наскочил на небольшую колдобину.

— Весьма эффективно, — пробормотал Макс, но Георгиев уже подбадривал людей и давал указания:

— Отлично, для начала неплохо. Теперь все отходим к бакборту, к дверям, и пробуем снова.

Толпа прижала Макса к стене, в нос ему ударил запах мочи, пота и немытых тел.

— Три!

На этот раз люди, ринувшись к противоположной стороне, закричали.

Автобус заметно качнуло.

— Отличная работа, парни, — проорал Георгиев. — А теперь будем качать его туда-сюда. Как только добежим до бакборта, вот до этой двери, — он перегнулся через соседей и постучал по ней, — надо сразу возвращаться к штирборту, вон туда. Все ясно?

Бормотание: «ясно», «да, сэр».

— Что? Не слышу!

— ДА, СЭР!

На счет «три» все с криками рванули налево. Макс прикрыл голову рукой. На этот раз автобус качнулся, хотя и не слишком сильно — как будто в бок ему ударил порыв ветра, какие дуют с большого уступа в это время года.

— Штирборт! — приказал Георгиев, и толпа с ревом бросилась направо. Несколько человек споткнулись в темноте, но, несмотря на беспорядок и ругань, толчок оказался сильнее.

Георгиев заставил людей подбадривать себя криками и хлопать в ладоши, затем постепенно установился некий ритм — в одну сторону, затем в другую. Макс не трогался с места, подтянул ноги на скамью, но каждый раз на него обрушивались удары локтей и колен. Он увернулся от нескольких тычков, затем обхватил колени руками и перестал сопротивляться.

— Ну, давайте! — возбужденно кричал Василий.

Из заднего отделения постучали, и арестованные из первого криками поделились с ними своими планами. В первой совместной попытке люди разбежались в разные стороны, сведя на нет свои усилия. Один из молодых людей, прислонившись к задней стенке, завопил:

— Штирборт, вы, идиоты, штирборт!

— Быстрее, — торопил Георгиев. — Мы почти проехали город!

Люди в обоих отделениях с новой силой бросились вправо, автобус накренился, и его левые колеса оторвались от земли. Он резко вильнул, затем выровнялся, арестованные смолкли, и почти все, за исключением нескольких человек, позабыли броситься на противоположную сторону.

— Есть, мы сможем сделать это! — крикнул Георгиев. — Ну, пошли, вставайте, начинаем снова!

Люди были так поглощены раскачиванием автобуса, что никто, кроме Макса, не заметил, как он замедлил ход, и снаружи показались фары вездеходов на воздушных подушках. Автобус остановился, и сквозь решетку ударил ослепительный свет прожекторов, выхватив из темноты небритые лица с запавшими глазами.

Подбежали охранники, загремели замки, и дверь резко распахнулась.

— Поздравляем, это было впечатляюще, отличная работа, парни, — рявкнул начальник конвоя. — Кто здесь старший по званию?

Георгиев, щурясь, пробрался через толпу вперед.

— Майор Вениамин Георгиев, в регулярной армии с шестьдесят четвертого. Мы хотели бы…

Охранник застрелил его; разряд оказался таким мощным, что оглушил двух стоявших рядом людей, а на руке у Макса, сидевшего в двух рядах от двери, встали дыбом волосы. Какой-то парень закричал, попытался броситься на солдат, но остальные затащили его обратно как раз вовремя — трескучая голубая молния из ружья едва не угодила ему в голову.

Рассерженные выкрики из соседнего отделения стихли вслед за грохотом бьющегося стекла и треском выстрелов.

— Есть у нас здесь еще старшие офицеры? — спросил охранник. Василий и еще кто-то посмотрели на Макса, но тот покачал головой.

— Есть желающие говорить от имени всех? — повторил охранник. Никто не откликнулся, и он сказал: — Отлично, потому что я верю только в индивидуальную ответственность, и если произойдет что-нибудь подобное, за это ответите вы все, каждый из вас. Надеюсь, это понятно?

Он схватил за шиворот тело Георгиева, лежавшее на полу лицом вниз, и стащил его по ступенькам на асфальт. Солдаты с оружием наготове, явно нервничавшие, снова заперли двери.

Василий тяжело рухнул на сиденье рядом с Максом; лицо его превратилось в белую маску неверия и отчаяния.

— Не волнуйся, — посоветовал ему Макс. — Возможно, Георгиев просто притворяется.

Автобус тронулся с места, и на этот раз вездеходы было хорошо видно. Город исчез позади; в окна летела пыль и мелкие камешки, они забивались Максу в глаза, в рот. Все вокруг кашляли. Кто-то шепотом рассуждал, что надо было вооружиться осколками стекла и прыгнуть на охранника. Все мы крепки задним умом.

Макс краем глаза заметил, как какой-то парень встал, отвернулся к стенке и расстегнул ширинку.

— Ты бы оставил это про запас, пригодится, — посоветовал Макс. Некоторые из пассажиров засмеялись — но не все.

— У меня не во что налить, — ответил парень, и это была правда. — Хотите, подойдите, будет вам вместо фонтанчика для питья.

Макс улыбнулся, и на потрескавшихся губах показалась кровь.

— Нет, пожалуй, из этого фонтана я пить не стану.

Василий, сидевший рядом, потер шею.

— Я уже на все готов, лишь бы сейчас попасть в ванную, — прошептал он. — Дьявол, да я бы этого Мэллоува собственными руками придушил за глоток воды и кусок хлеба.

У Макса пересохло в горле, уже несколько часов его мучили спазмы в желудке. Быстро оглядевшись, он вытащил завернутый в складки брюк белковый батончик. Попытался разорвать обертку ногтями, но не смог, и вынужден был дернуть ее зубами. Разломив батончик пополам, он прошипел: «Тс-с» и сунул кусок в ладонь Василию.

— Что? Что это…

— Тсс! — повторил Макс и добавил тише: — Ешь медленно.

В темноте мелькнула рука Василия — он засунул в рот весь батончик сразу. Он попытался жевать его медленно, но проглотил, прежде чем Макс откусил первый кусочек.

— А еще есть? — прошептал Василий.

— Нет, это было все.

Позже, когда Макс доел батончик, Василий спросил:

— Почему вы со мной поделились?

— Потому что там, куда мы едем, мне понадобятся друзья — больше, чем сейчас пища. Я могу на тебя рассчитывать?

— Конечно, — ответил тот. — Все, что вам нужно, все, что смогу. Я в вашем распоряжении.

Макс кивнул, словно между ними был подписан договор, и Василий в ответ опустил голову; в темноте этот жест был едва заметен. В желудке у него заурчало, и он сложил руки на животе. Пока автобус несся сквозь ночь, Макс искал у себя на коленях крошки и по одной слизывал их с пальцев. Ветер ревел над равнинами, свистел в разбитые окна, принося с собой запах соли и мелкие водяные брызги.

Не хватало только запаха перегноя и крови — а в остальном пахло как в исправительном лагере. Макс, как комиссар, не раз посещал их.

Люди вокруг устраивались поудобнее, пытаясь заснуть, но Макс смотрел вперед, в ветреную ночь.

Наступил рассвет; жестокое, неумолимое солнце ярко освещало окружавшее их убожество даже через тонированные стекла. В салоне воняло мочой, испражнениями и потом. Привыкай, сказал себе Макс. Спина болела, ноги затекли после бесконечных часов, проведенных на неудобном сиденье. Кто-то всхлипывал.

— Это хребет Мачете, — сказал Макс, указывая на резкую линию, выделявшуюся на горизонте. Василий перегнулся через него, чтобы лучше рассмотреть пейзаж.

— Видишь здания, вон там, наверху, рядом с дорогой? — спросил Макс.

— Исправительный лагерь? — предположил Василий.

— Это Дальние Фермы. Когда-то это был лагерь. — Двадцать лет назад Дальние Фермы были концом пути. Сейчас это место превратилось в очередную колонию, прибрежное поселение. Несколько тысяч жителей занимали ряды низких бурых зданий, выстроенных вокруг неглубоких прудов.

— Может, мы уже приехали? — спросил Василий.

— Зря надеешься, — негромко произнес Макс. — Здесь трудно будет охранять нас всех. Слишком много свободных людей вокруг, слишком много лодок и вездеходов.

И все же час спустя, когда автобус подъехал к цистернам с водой на окраине Ферм, даже у Макса возникла слабая надежда.

Однако, увидев, что солдаты подводят к цистерне пожарный шланг, он оставил надежду и принялся протискиваться к одному из разбитых окон. На несколько блаженных мгновений лицо Макса обрызгало водой; он открыл рот, чтобы поймать хоть капельку. А потом на него навалилась толпа людей, жаждавших глотка воды. Его спасло то, что шланг переместился к другому окну, и люди, перелезая через спинки сидений, бросились вслед за ним. Всем досталось по нескольку капель воды, кроме тех двоих, что лежали у передней двери и были слишком слабы или больны, чтобы подойти к окну; они непрерывно стонали. Макс решил, что это их задело шоковым ружьем, когда убивали Георгиева. Люди тянули руки через решетку, умоляя о глотке воды, а охранники перешли ко второму отделению.

Макс вернулся на свое место — теперь, когда каждый пассажир отвоевал себе два квадратных фута в автобусе, он считал это место своим, — и, кряхтя, сел. У него болело все тело, нуждавшееся в движении, в возможности вытянуться. Он бы прошелся хоть немного, хотя бы несколько шагов по проходу — но проход был забит людьми. Несколько человек, растянувшись на скамьях, отжимались, кто-то подтягивался на поручнях вместо турника. Макс подумал, что скоро ему придется последовать их примеру, чтобы совсем не раскиснуть. Однако и здесь предстояло сделать нелегкий выбор: или растратить энергию, не зная, когда в следующий раз доведется поесть и попить, или сохранить ее про запас.

Василий обмяк, волосы прилипли у него ко лбу. Он собирал с лица капельки пота и облизывал пальцы.

— Я бы с животными так не стал обращаться, — простонал он.

— Все это делается с определенной целью, — ответил Макс, последовав его примеру; щетина царапала ему пальцы.

— У вас лицо сильно порезано.

— Правда? — Он нащупал что-то влажное; пальцы были ярко-красными. — Наверное, осколки впились, когда нас поливали из шланга.

— Когда мы приедем?

— Мы едем уже двенадцать-четырнадцать часов. Я забыл все здешние лагеря, но мы еще и половины пути до них не проехали.

— О Боже, — тяжело вздохнул Василий.

В прежние дни, во времена раскола, люди, сосланные в исправительные лагеря за свою веру — или неверие — молились Богу. Макс молился Дрожину. Во время чистки Разведка наверняка отчаянно нуждается в информации. Обермейер обязательно должен проверить почтовые ящики, догадаться, что Макс схвачен, и начать поиски. Единственная надежда для Макса заключалась в том, чтобы дождаться тех, кто придет вызволить его.

— Не могу поверить, что меня везут в исправительный лагерь, — жаловался Василий. — Я ничего не сделал, чтобы заслужить такое обращение — я не убийца, не насильник.

— Смотри, не дай им превратить себя в того или другого, — ответил Макс. — А кроме того, самое тяжкое преступление по-прежнему заключается в ошибочных верованиях.

— Но я делал все, что должен был, я поступил на правительственную службу после армии, я…

— Надо это пережить. Не высовывайся, сейчас необходимо выжить любой ценой.

— Выжить любой ценой, — повторил Василий, испуская глубокий вздох. Кажется, он неплохой парень, подумал Макс; не привык думать своей головой, но сейчас вынужден шевелить мозгами изо всех сил. — Зачем же мы совершили революцию? — спросил солдат. — Я думал, она должна положить всему этому конец.

Макс помнил те дни. В церкви произошел раскол, и обе группы утверждали, что их вера — единственно правильная. Ресурсы на планете были ограничены, и каждые истинно верующие жаждали заполучить их в свое полное распоряжение. Хотя в процессе борьбы с природой количество продуктов постепенно увеличивалось, противники готовы были перебить друг друга за право быть единственными проповедниками слова Божия.

— Революция купила нам двадцать лет.

— Что?

— Последний раз подобная чистка происходила двадцать лет назад, — объяснил Макс. Конечно, время от времени случались отдельные убийства — обычно все обставлялось как несчастный случай или болезнь. Но это была политика, обычное дело, как и везде. — Мы купили себе двадцать лет мира — а ведь прежде за два поколения мир продолжался не более трех лет. Ты вырос в мире, верно?

— Ну, в общем, да.

— Это куплено ценой революции. Так что она произошла не зря. А если эта чистка купит нам еще двадцать лет без войны, значит, она тоже совершена не зря.

— Не знаю, мне трудно так думать, — покачал головой Василий. — Не знаю, смогу ли я вообще когда-нибудь думать так.

— Может быть, тебе и не придется, — с сомнением заметил Макс.

Автобус ехал весь день, останавливаясь лишь затем, чтобы сменить водителей и конвоиров. Ночью, когда арестованные, дрожа, кое-как пытались согреться, один из больных умер. Должно быть, его сосед заметил, что тело окоченело, и принялся причитать: «Петя, Петр, о брат, Петя, очнись, друг, я не верю, о Петя, друг».

От тела исходил довольно сильный запах, заглушавший даже всепроникающую вонь мочи, испражнений и пота. К тому моменту, когда солнце поднялось снова, все несчастные впали в какое-то беспамятство от усталости и отчаяния. Никто больше не подтягивался и не отжимался. Ветер заносил в разбитые окна песок, засыпал людей бурой пылью. Песчинки забивались Максу в глаза, волосы, в каждую складку его одежды и тела.

Они направлялись на север, и раскаленное солнце, поджаривавшее автобус, светило прямо в окна; Макс прислонился к стене и сидел неподвижно, стараясь не тратить энергию. Под передними сиденьями автобуса был устроен импровизированный морг; тело умершего прикрыли остатками его одежды, набросили что-то на лицо. Следующий ряд пустовал, хотя многим не хватало места.

У Макса кружилась голова от голода и жажды. Они уже проделали немалый путь. Но исправительные лагеря должны быть изолированы. Только после того, как крайний лагерь будет превращен в поселение, подобное Дальним Фермам, они установят на дороге цистерны с водой и сделают остановки для отдыха.

Террафермы. Так называли их первые колонисты. Пока заключенные не переименовали их в террорфермы. Он закрыл глаза.

— С вами все в порядке? — Василий тряс его за руку.

— Все нормально, — ответил Макс.

— Ну хорошо, а то вы сейчас выглядели как труп.

— Забавно, — проскрежетал Макс. — В космосе, на флоте, у меня была кличка «Труп», потому что я всегда так выгляжу.

— Послушайте, я рассчитываю на вас, — прошептал Василий, наклоняясь поближе. — Я не хочу умирать.

Максу стало жаль его. Попытавшись сглотнуть забившуюся в глотку пыль, он сказал:

— Есть одна вещь, которую тебе нужно знать, чтобы выжить…

А затем он закашлялся, песок в горле не давал ему говорить, и остановиться он не смог. Ему нужно было попить, хоть маленький глоток, и все прошло бы, но пить было нечего. Обсасывать взмокшую от пота футболку было бесполезно — он лишь наглотался пыли и соли и начал кашлять снова.

Где-то впереди закричали. Долговязый рыжеволосый парень забился в истерике, начал бросаться на стены, сначала с одной стороны, потом с другой, затем принялся пинать, топтать и колотить людей, лежавших на скамьях и на полу, требуя, чтобы они сделали что-нибудь, приказывая им встать и сделать что-нибудь. Вездеходы приблизились вплотную к автобусу.

— Заткните его, — хрипло выкрикнул Макс между приступами кашля. — Заставьте его сесть. — Другие люди, сидевшие, подобно Максу, на безопасном расстоянии, повторили его слова.

Сначала соседи сумасшедшего просто старались отодвинуться от него подальше, но он схватил какого-то человека и начал бить его по лицу. Остальные попытались оттащить его, но он бросился на них, требуя, чтобы его выпустили, требуя справедливости — вещей, которых никто из них не мог ему дать. Чем крепче его удерживали, тем яростнее он вырывался, пока кто-то не разозлился и не ударил его, приказывая ему заткнуться. Затем остальные потеряли контроль над собой, началась драка, и все вместе повалились на пол.

Один из старших, которому было примерно за тридцать, бюрократ с брюшком, начал оттаскивать людей прочь, приказывая им перестать бить несчастного. Когда драка прекратилась, долговязый остался неподвижно лежать в проходе. Люди, не обращая на него внимания, вернулись на свои места. Спустя некоторое время кто-то подошел, осмотрел его, и два человека оттащили его в переднюю часть салона.

Василий держался за живот.

— Интересно, скоро кто-нибудь предложит есть трупы?

— Это вряд ли, — ответил Макс, надеясь, что он прав.

Он размышлял об исправительных лагерях и о том, зачем они расположены так далеко от населенных мест. Здесь тела можно было сбрасывать в компостные ямы, а затем сообщать родным, что заключенный совершил побег, вместо того, чтобы отправлять им труп для похорон. Семья получала письмо, в котором говорилось, что их близкий человек сбежал, и содержалась просьба сообщить властям, если он объявится; это давало им надежду, а умершего окружало неким героическим ореолом. Но все заключенные, отмеченные как беглые, были мертвы.

— Когда приедем в лагерь, будет хуже, — сказал он.

До лагерей оставалось еще километров двести. Среди ночи Макс от голода и бессонницы впал в некое полубессознательное состояние и оказался на ничейной полосе между минными полями галлюцинаций и колючей проволокой реальности. Он сидел, прижавшись лицом к прохладному стеклу, прикрыв глаза и чувствуя, как на него давит невыносимая тяжесть десятков тел; сначала ему показалось, что запах гниющих водорослей снится ему во сне. Затем он очнулся.

От резкого движения голова Василия упала с его плеча, и бывший охранник повалился Максу на колени. Макс затряс его.

— Просыпайся, — прошептал он. — Нужно уходить.

— А? — сонно пробормотал Василий. — Чего?

— Тихо, — прошипел Макс. — До следующего лагеря мы не доживем. — Он оттолкнул Василия в сторону, переступил через лежавших на полу, пробрался к выходу и схватил за руку человека, опершегося спиной о ступени. — Эй, там скамейка свободная, вон там, сзади. Я хочу немного размяться.

Человек с осунувшимся лицом жадным взглядом уставился на сиденье, не веря своим глазам.

— Второго шанса не будет, — предупредил Макс. — Обещаю, я тебя оттуда не выгоню.

Человек неловко поднялся и протиснулся мимо Василия на пустое место. Василий спустился к двери и встал рядом с Максом. Каждый раз, когда он пытался задать вопрос, Макс жестом велел ему молчать, боясь, что их услышат.

Наступил рассвет, похожий на вопль отчаяния — жалкий и пронзительный. Никто не хотел встречать этот день, полный жары и жажды. Автобус грохотал и трясся на камнях, поднимая клубы пыли над немощеной дорогой, поэтому только Макс, который всматривался вдаль на каждом холме, заметил бункеры, словно плававшие в крошечном зеленом пруду, окруженном океаном песка и камня.

Затем и остальные заметили лагерь; кто-то заявил, что это мираж, некоторые арестованные слабо засмеялись, решив, что они, наконец, приехали. Но Макс знал, что Разведка никогда не поместит всех политических заключенных в один лагерь — кого-то высадят здесь, кого-то — дальше, их разделят на несколько групп, рассеянных среди чужаков.

Мираж постепенно приближался. Открывались унылые подробности: круглые крыши из рифленого железа; наполовину ушедшие в землю бараки, источенные ветром и песком и приобретшие тусклый цвет окружающей местности; забор с колючей проволокой, вонзавшейся в небо, истекавшее светом; чуть дальше, за забором — озерко зеленовато-бурой грязи.

Стена тел придавила Макса к двери; автобус замедлил ход, остановился, облако пыли постепенно осело. Макс заметил за бункерами обитателей лагеря, выстроившихся на утреннюю перекличку. Над воротами красовалась табличка с надписью:

Конвоиры спрыгнули с вездеходов. Основная часть осталась стоять рядом, зевая, один человек направился к воротам, где его встретили лагерные охранники.

Макс забарабанил в дверь.

— Молись, — прошептал он, обращаясь к Василию.

— О чем?

— О том, чтобы они подошли к нашему отделению, а не к соседнему.

«О том, чтобы Дрожин получил мое сообщение и послал кого-нибудь нам навстречу», — хотелось ему добавить. Кулак онемел, и Макс начал стучать в дверь локтем. Остальные, не понимая хорошенько, в чем дело, последовали его примеру и заколотили в стены и решетки.

Лагерный капеллан в сопровождении помощника и нескольких солдат, хромая, приблизился к воротам. Пыльная серая одежда без знаков различия мешком висела на их истощенных телах. Начальников лагерей по-прежнему называли капелланами, а не директорами, несмотря на революцию, потому что лагеря формально предназначались для искупления грехов. «Дрожин, приди за мной и забери меня отсюда», — мысленно богохульствовал Макс, — и я обещаю стать хорошим человеком.

Капеллан о чем-то спорил с конвоирами, указывая на переднюю часть автобуса: ему нужны были живые люди, сохранившие остатки сил, тогда из них можно было выжать больше перед смертью. Конвоир выслушал его с безразличным видом, затем крикнул что-то солдатам, и те с оружием наготове приблизились к двери, за которой стоял Макс.

Шестьдесят человек нажали на Макса, пытаясь выбраться из автобуса раньше него. Он выставил назад локти, стараясь в то же время не выпускать руку Василия.

— Десять! — проорал начальник конвоя, растопырив пальцы. — Только десять человек!

Сзади снова нажали, и Макс ударился головой о косяк. Чьи-то руки попытались втащить его обратно. Охранник снял замок, дверь открылась, но лишь наполовину — ей мешали люди. Макс дернул головой, высвободив волосы из чьих-то пальцев, укусил за руку того, кто вцепился ему в щеку, и схватился за дверь, чтобы никто не смог пробраться вперед. Затем на его почки обрушился град ударов, он закряхтел и быстро опустил голову — как раз в этот момент рядом зашипело ружье, у людей встали дыбом волосы. Один из конвоиров заорал: «Назад, назад!», другой дернул Макса за одежду, поскольку он оказался первым, и выволок его наружу с криком: «Один!»

Макс так и не выпустил Василия, и тот, спотыкаясь, вывалился из автобуса вслед за ним. Оба растянулись в пыли.

— Значит, уже два.

Макс вскочил на ноги прежде, чем кто-нибудь успел пнуть его, поправил одежду, подтянул штаны. Охранник в это время считал: «Девять, десять, все! Назад, мать вашу!» Раздался протестующий рев, затем шипение выстрелов, крики боли и грохот захлопнувшейся двери.

— Это ваши, — сказал начальник конвоя капеллану, затем обернулся к своему заместителю. — Позвони в сорок третий, скажи, чтобы приготовились принять пятьдесят человек, напоить сто, и что нам придется у них переночевать. — И крикнул остальным: — Заводи моторы, трогаемся!

Охранники закрыли ворота, щелкнул замок. Капеллан, человечек жалкого вида, похожий на изголодавшегося пса, принялся прохаживаться перед короткой шеренгой арестантов. На нем были круглые очки для защиты от песка, мешавшие Максу разгадать выражение его лица. Наконец, когда автобус превратился в облачко пыли за холмом, начальник развернулся и направился к площади, где происходила перекличка. Охранники, толкая Макса и остальных, погнали их к выгребным ямам. Макс чуть не задохнулся от вони; однако он заметил ряд тел, лежавших на краю ямы. Беглецы. Девять трупов, в различных стадиях разложения.

Василий, толкнув его под локоть, прошептал:

— По крайней, мере, мы здесь еще не на самой последней ступеньке.

Макс оглянулся. Перед ограждением из колючей проволоки, отдельно от других групп заключенных, стояла кучка сожженных солнцем, тощих, как скелеты, адарейцев. Макс уже давно обратил на них внимание, но более интересным показалось ему упорное стремление Василия не замечать мертвых тел.

— Снимайте одежду, — приказал охранник. Он никак не объяснил это требование, не притворился, что собирается их обыскать или осмотреть, но ему, казалось, так надоели заключенные, так хотелось кого-нибудь пристрелить, что новички немедленно повиновались. У них уже вырабатывался условный рефлекс.

Когда все разделись, охранник собрал их вещи. Капеллан ухмыльнулся:

— Добро пожаловать в Лагерь Откровения.

Разумеется, подумал Макс. Лагерь был назван в честь той книги Библии, цитата из которой висела над воротами. Он снова взглянул на мертвых: интересно, их отдало море или ад?

— Многие из вас, должно быть, заметили стих, украшающий вход в наше скромное жилище, — продолжал капеллан. — Я вам обещаю, что во время вашего пребывания здесь вас всех будут судить по вашим делам.

Он вытащил из кармана рубашки носовой платок, стряхнул с него пыль, вытер защитные очки. Затем прошелся перед заключенными, осматривая их по очереди.

— Меня зовут капеллан Паппас, но вы можете называть меня «сэр». Если вам вообще доведется обращаться ко мне, чего я настоятельно не рекомендую делать. Вы — кающиеся грешники, вы прибыли сюда, чтобы нести кару за свои преступления. В этом лагере над вами стоят охранники и дьяконы, и вы обязаны уважать их так же, как меня.

Охранники состояли на службе в армии, но Макс знал, что те направлялись сюда либо слишком тупые, либо страдающие какими-то патологиями. Дьяконами назывались заключенные, которым доверили помогать охране; они отличались от солдат тем, что не имели огнестрельного оружия.

— Ваша работа будет заключаться в превращении этой пустыни в оазис, — сообщил капеллан. У него за спиной рядами выстроились несколько сотен заключенных, похожих на консервные банки на магазинной полке или на предметы на ленте конвейера. Дальше, за забором из колючей проволоки, тянулись пологие зеленые склоны холмов, за ними — голые, источенные ветром вершины и выцветшее голубое небо.

— В трех километрах отсюда, за этим холмом, находится море. Все вы помните истории о первых поселенцах — вот этим вы сейчас и займетесь. Будете носить камни к морю, приносить обратно водоросли, а мы с помощью ферментов, бактерий и червей превратим их в плодородную почву. Через десять лет эти холмы будут покрыты травой и деревьями.

Макс не собирался оставаться здесь на десять лет, чтобы посмотреть на это, но знал, что некоторые из заключенных останутся.

— А сейчас, — продолжал капеллан, запихивая носовой платок обратно в карман, — я хотел бы обратить ваше внимание на тела, которые вы видите перед собой. На них ваша лагерная форма. Вы обязаны быть опрятно одеты в любое время суток.

Макс прожил на свете достаточно и помнил голод и лишения зимы, последовавшей за атомной бомбардировкой Нового Назарета. Даже самые сильные люди умирали, будучи лишены теплой одежды. Он вышел из строя и подбежал к краю ямы, стараясь первым успеть к тем мертвецам, которые выглядели посвежее. На одном из них, высоком адарейце, была вполне чистая одежда, но Макс схватил за ногу тело человека приблизительно его роста — оно почти ничего не весило — и сдернул с него перепачканный землей, вонючий комбинезон. Стаскивая с тела куртку, он услышал треск костей.

Это было запланированное унижение, классическая психологическая манипуляция, но Макс не собирался стыдиться стремления выжить. Он буквально прыгнул в штаны. Оранжевая форма, поблекшая на солнце и ветру, сидела на нем почти так же хорошо, как и прежняя одежда, и имела то преимущество, что не нуждалась в ремне. Сандалии оказались не хуже ботинок. Он взял соломенную шляпу, закрывавшую лицо мертвеца, надел ее и вернулся на свое место, пока остальные натягивали найденную одежду.

Лишь Василий, продолжавший расхаживать перед трупами, остался без комбинезона.

— Ну что? Что же мне надеть?

— Одежда — твоя проблема, меня это не касается, — сказал один из охранников, толкая его в спину ружьем.

Остальные выстроились рядом с Максом, который начал оценивать их как возможных союзников.

Василий отчаянно метался между телами под смех охранников.

— Мне нужна форма. Вы должны…

— Нет, — оборвал его капеллан, который, вероятно, специально взял себе не девять, а десять новых заключенных, намереваясь позабавиться. — Мы ничего не должны.

— Погодите! — закричал Василий. Он подошел к кучке адарейцев и указал на ближайшего из них. — Дайте мне форму вот этого свиночеловека. Я заслуживаю ее больше, чем он.

Возможно, ничего бы не произошло — Василий был новичком, последним из последних, не стоящим внимания, — но адареец сжал кулак.

Макс понял, что этот едва заметный жест перевесил чашу весов. Дьяконы не терпели ни малейшего намека на неповиновение от своих собратьев-заключенных, особенно от свинолюдей. Один из них, подбежав к адарейцу, ударил его по затылку; второй, подоспевший через мгновение, сломал несчастному колени трубой, и тот рухнул на землю. Охранники, угрожая оружием, отогнали прочь остальных инопланетян. Человек на вышке зазвонил в колокол и прицелился в избиваемого из снайперской винтовки.

В это время Василий топтался около охранников, отчаянно вопя:

— Давайте, не останавливайтесь, я один из вас, я человек!

Дьяконы оглянулись на капеллана, который, в свою очередь, пристально разглядывал Василия. Адареец, валявшийся в грязи, приподнялся, один из дьяконов пнул его, тогда лежащий схватил врага за ногу и отшвырнул прочь.

Не ожидая разрешения начальника, дьяконы навалились на адарейца, пиная и колотя его, давая выход ярости и раздражению от тысяч унижений, оскорблений и страхов.

Василий протиснулся между ними.

— Не испачкайте мою форму!

Дьяконы придавили полуживого адарейца к земле, а Василий схватил его за горло и принялся душить, пока тело не перестало биться.

Через несколько секунд дьяконы подтащили раздетого мертвеца к компостной яме и сбросили его вниз, а следом остальные девять трупов.

Капеллан прошел мимо строя заключенных и остановился около Василия. Платок, торчавший из его кармана, по цвету напоминал бледно-оранжевую лагерную форму.

— Что это ты сейчас сделал?

— То, что было необходимо, сэр.

— Больше без моего разрешения ты так делать не будешь. Тебе ясно?

— Так точно, сэр.

— Тогда мы поладим, — ответил капеллан, обернулся к клерку — заключенному, державшему в руках древний портативный компьютер, — и приказал: — Внести в список десять новых заключенных, отметить девять беглых и один выброшенный кусок дерьма.

Он двинулся дальше, на несколько секунд останавливаясь перед каждым новичком, словно ища что-то. По-видимому, он нашел это «что-то» в Максе, потому что остановился, пристально оглядел его и сунул руки в карманы.

— Ты, — медленно произнес он, — уже выглядишь, как труп.

— Это была моя кличка на космическом флоте, сэр, — ответил Макс, глядя прямо перед собой, мимо скрытых за очками глаз. — Я всегда так выгляжу, сэр.

Последовала долгая пауза, затем капеллан пощелкал языком и обернулся к дьякону с компьютером.

— Помоги мне припомнить кое-что. Разве я задавал ему какой-то вопрос?

— Нет, сэр, не задавали.

— И, несмотря на это, он ко мне обратился, так?

— Да, сэр, именно так.

Макс выругался про себя. Демонстрация силы продолжалась. Он угадал, как вести себя во время эпизода с формой, но сейчас ошибся. Теперь оставалось лишь склонить голову, принять наказание и постараться вытерпеть его.

Капеллан снова цокнул языком, наклонился и взглянул Максу прямо в лицо. От него воняло луком и гнилыми зубами.

— Вон в той группе, — он кивнул в сторону адарейцев, — не хватает одного. Ты займешь его место.

Макс медлил. Вступление в команду адарейцев было равносильно смертному приговору, только смерть была медленной. Однако неповиновение начальнику лагеря здесь и сейчас означало смерть мгновенную.

Развернувшись на каблуках, он быстро направился к группе адарейцев; охранники и дьяконы засмеялись ему вслед, а капеллан приказал остальным девяти новоприбывшим присоединиться к командам в основном лагере.

Макс принялся разглядывать адарейцев. Они были выше его минимум на полметра, поскольку происходили с планеты с низкой гравитацией. Цвет кожи варьировался от травянисто-зеленого до желто-коричневого, цвет волос — от ярко-зеленого до обычного человеческого, седого. Черты лица у них были какими-то неопределенными, средними между мужскими и женскими, но на всех застыло одинаково враждебное выражение. Никто не встречался с новичком взглядом.

— Привет, я Макс, — произнес он. Никто не ответил. Макс хотел было спросить, где здесь берут еду и воду, но решил не тратить силы напрасно.

— Ну все, пора приниматься за работу! — крикнул начальник лагеря. — Предстоит очередной жаркий день, и я не хочу, чтобы еще кто-нибудь сдох от солнечного удара. Поэтому сегодня вам достанется легкая работа в саду и в поле. Инструкции получите у Смита. Молитвенный блок 13 отправляется на море.

— Догадываюсь, что мы и есть Молитвенный блок 13, — сказал Макс.

Во время недолгой паузы адарейцы переглянулись, затем тот, у которого были седые волосы, ответил:

— Да.

— Ясно. — Работа на море, без сомнения, заключалась в перетаскивании камней. Макс поднял голову и взглянул прямо в глаза адарейцу с седыми волосами.

— Где здесь вода?

Никто не ответил, и он решил, что смерть его все-таки будет быстрой. Он постарался заглушить в себе все чувства и повернулся к адарейцам спиной. Чем меньше он имеет с ними дела, тем больше у него шансов на выживание.

Охранник с автоматом погнал их к задним воротам лагеря. Его сопровождали два дьякона в оранжевых комбинезонах, от которых не воняло трупами. Макс покорно пошел, куда ему приказывали.

У ворот один из дьяконов велел:

— Возьми корзину.

За воротами возвышалась куча проволочных корзин диаметром в полметра и почти такой же высоты. Проходя мимо, Макс схватил одну из них за край, потом заметил, что у нее есть ручка, сплетенная из проволоки, чтобы ношу можно было тащить по земле или закинуть за плечо. Адарейцы несли корзины на спине, и он последовал их примеру.

Выстроившись цепочкой, они направились вверх по склону холма, к лугам; охранник ехал сбоку на четырехколесном мотоцикле. Макс почувствовал запах лугов еще до того, как они поднялись на гребень холма, а затем перед ними раскинулись неглубокие озера зеленовато-бурой грязи, окруженные пылью и песчаником. Поле пересекала мутная канава.

— Нагружайте! — крикнул дьякон.

Макс вслед за адарейцами подошел к краю грязевого поля и принялся накладывать в корзину камни, как и остальные. Пальцы его облепил слой пыли, смешанной с потом, ногти ломались о камни. Время от времени он поглядывал на адарейцев и постарался не накладывать себе больше камней, чем они; подождал остальных и пошел следом, волоча ношу по земле. Они направлялись через холмы к океану. По сторонам от дороги в обнаженной породе виднелись борозды, оставленные тяжелыми корзинами.

Макс шел в середине цепочки. Высокий адареец с острыми, словно ножевые порезы, скулами и темно-зелеными венами, выделявшимися на светлой коже, крикнул:

— Выплывет или утонет?

Спереди и сзади закричали в ответ:

— Утонет.

— Утонет.

— Утонет.

Один из дьяконов, шагавших рядом с колонной, сказал:

— Я к вам. Ставлю чашку супа, что он утонет через месяц.

Второй дьякон и охранник рассмеялись.

— Две чашки супа на то, что он выплывет, — это был старый адареец с седыми волосами.

— Ты про всех так говоришь, — заключенный с острыми скулами толкнул старика в бок.

Макс ничего не понимал. Он вырос у моря и плавал буквально с пеленок.

— Я умею плавать.

Скуластый хихикнул, затем захихикали остальные адарейцы, а дьяконы и охранник загоготали во все горло.

— Определенно потонет, — заявил скуластый.

— Ты должен мне две чашки супа, — сказал дьякон старику.

Еще более озадаченный, Макс счел за лучшее промолчать.

Старик, оглянувшись, заметил выражение лица Макса.

— Все в лагере делятся на две группы: те, кто выплывает, и те, кто идет ко дну.

— Ты хочешь сказать, что все идут ко дну! — крикнул охранник на мотоцикле. На нем были очки, как на капеллане, на коленях он держал ружье. — Все вы в конце концов потонете, когда устанете плыть. А некоторые из вас пришли сюда уже усталыми.

Скуластый адареец наклонил голову.

— А некоторые, чтобы оставаться на плаву, готовы на все, даже построить плот из человеческих тел.

Корзина Макса наскочила на камень, и он на секунду потерял равновесие. Он быстро выпрямился, но остальные это заметили.

— И это он выплывет? — обратился дьякон к старому адарейцу, но тот лишь пожал плечами. Дьякон рассмеялся и похлопал себя по животу. — Не могу дождаться этого супа — две чашки, м-м-м!

В следующий раз, когда корзина налетела на кочку, Макс не подал и виду, хотя проволока впилась ему в запястье. Он остановился на мгновение, перетащил груз через камень и продолжал идти. Бывало и хуже.

Радость бесконечна в своих проявлениях, но страдание всегда одинаково. В этом смысле один день в лагере как две капли воды походил на другой. Максу пришлось лишь усвоить местные порядки и стараться вытерпеть страдание. Это было ему по силам.

На восходе рев сирены поднимал их с узких металлических коек. Максу, как новичку, досталось место рядом с дверью, как раз под сиреной. В первое утро от ужасного воя у него едва не случился сердечный приступ. На третий день этот звук даже не сразу разбудил его.

Каждое утро, выходя из барака, старый адареец останавливал Макса и спрашивал его:

— Ну, как ты сегодня?

И каждое утро Макс отвечал:

— Пока плыву.

На завтрак заключенные получали крошечный комок риса, пресного, недоваренного, который ели руками. Каждый день после завтрака адарейцев посылали на море. Иногда к ним присоединялись другие команды, но сейчас, в разгар лета, начальник отправил людей засеивать поля, рыхлить землю и выпалывать сорняки.

В первый день Макс задыхался от отвратительной вони, висевшей над лугами; потом запах превратился в неизбежное зло, которое необходимо было вытерпеть. Пахло не хуже, чем от компостных куч на краю лагеря. Наблюдая за адарейцами, он научился тому, как нужно нагружать корзину. Если заключенный накладывал туда слишком много камней, он тратил лишнюю энергию; если накладывал мало, дьяконы били его. Хитрость заключалась в том, чтобы укладывать камни, оставляя между ними пустое пространство, чтобы корзина выглядела более тяжелой, чем была на самом деле.

Кошмарные километры до океана заканчивались длинным каменным молом, выступавшим в воду. Рабочие тащили корзины до конца мола и там опорожняли их. Камни скрывались в глубине, и мол постепенно удлинялся.

Короткая понтонная пристань, прикрепленная к концу мола, раскачивалась на невысоких волнах. В такт ей покачивались красно-бурые водоросли, покрывавшие поверхность залива. Дьяконы сидели в лодке и с помощью специальных приспособлений сгребали водоросли в кучу у конца мола. Высыпав камни, заключенные должны были наполнить корзины водорослями.

Это была самая тяжелая часть работы. Схитрить было невозможно, и обратная дорога на поля все время шла в гору. Если люди тащили корзины по земле, то водоросли цеплялись за каждый выступ, вываливались на каждой кочке, поэтому заключенным приходилось закидывать корзины за спину и нести на себе, иначе охранники били их. Вода, стекавшая по спине, сначала давала приятную прохладу, но затем корзина до крови натирала кожу. После того, как водоросли, наконец, были вывалены, измученным людям приходилось снова набивать корзины камнями. Иначе охранники били их.

В полдень объявлялся перерыв на обед, состоявший из миски картофельного супа и чашки воды. Иногда суп был таким жидким, а вода — такой мутной, что одно трудно было отличить от другого. А потом снова начинались камни и водоросли, камни и водоросли, и так до захода солнца. Вечером жители лагеря получали еще чашку воды и пригоршню риса, иногда — с овощами из огородов, разбитых на террасах поблизости от лагеря. К счастью, Макс был невысокого роста и плохо питался в детстве, поэтому он мог обойтись меньшим количеством калорий, чем большинство мужчин. Голод был для него если не другом, то кем-то вроде раздражительного, но хорошо знакомого дядюшки.

В этой рутине бывали и изменения, но радости они не приносили, так что даже в разнообразии все было одно и то же.

За первые дни, проведенные Максом в лагере, солнце сожгло ему кожу, его шея, руки и щиколотки сначала порозовели, затем приобрели красный цвет. Ночью он сдирал слезавшую отмершую кожу, запихивал в рот и медленно жевал.

Однажды камень, который он собирался положить в корзину, выскользнул у него из рук, разодрал ему ногу, порвал штаны и придавил ступню так сильно, что он неделю хромал.

Но он вытерпел и это.

Даже маленькие радости оборачивались неприятностями. Изредка шел дождь — это были внезапно обрушивавшиеся ливни, которые размывали почву и оставляли лужи, мгновенно высыхавшие, как на сковороде. Все обитатели лагеря, охранники, дьяконы и заключенные, выбегали наружу, чтобы вымыться и почистить одежду, поднимали голову, открывали рот и пытались пить чистую воду, которая не пахла ни песком, ни железом, наполняли все чашки и миски про запас, но эта лишняя порция только усиливала их жажду.

Сравнение с другими также приносило только горечь; например, как-то раз, когда Макс, чтобы охладить голову, притворился, что случайно уронил шляпу в воду, до него вдруг дошло, почему адарейцы работали без шляп, в расстегнутых комбинезонах. Они питались энергией солнца, как ни мало ее доставалось, а Макса оно мучило и иссушало его тело.

Макс вынес и это, вынес дни, когда вся горечь разом обрушивалась на него. Однажды, наполняя свою корзину у причала, он заметил среди зеленой путаницы водорослей крошечные серебристые искорки. Мальки. Стараясь, чтобы охранник и дьяконы не заметили, чем он занимается, он поймал семь рыбок и проглотил их по дороге на поле. После этого он начал искать мальков и раз в четыре-пять дней находил несколько штук.

— Что-то ты слишком тщательно раскладываешь водоросли, — раздался над ним голос как-то днем, когда он склонился над землей на лугу.

Он поднял голову и прищурился — солнце, попавшее на лицо, обожгло ему глаза. Какой-то дьякон, обутый в сапоги, снятые с нового заключенного, с флягой на поясе, похлопывал себя по ладони металлической трубкой.

— Василий, — произнес Макс.

Василий огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.

— Не надо на меня щериться, Макс. Это отрава. Я видел, как один парень, наевшись ее, дристал до тех пор, пока не подох.

— Это мое дело. — Макс закончил раскладывать водоросли, взял камень, положил его в корзину.

— И то верно, — согласился Василий. Затем сунул руку в карман, вытащил маленькую желтую луковицу и впился в нее зубами, словно в яблоко. Хрустя, он направился к адарейцам и принялся тыкать их в спины своей трубой.

Отвернувшись, Макс забыл о его существовании.

Его план выживания основывался на получении помощи от какого-нибудь партнера в лагере до тех пор, пока свои не найдут его сообщение и не придут за ним. Первая часть не удалась, вторая тоже явно провалилась, но он продолжал делать все необходимое для выживания. Он решил быть терпеливым, беречь силы и, когда его шанс придет, воспользоваться им.

Однажды вечером, после захода солнца, когда они уже лежали в койках, старый адареец подошел к Максу, сел напротив него и спросил:

— Как тебе это удается?

Макс приподнялся на локтях.

— Что именно?

— Как тебе удается существовать отдельно от нас, отдельно от всех?

Макс снова лег и закрыл глаза.

— Это нетрудно.

— Ты живешь здесь уже несколько недель, и ты все так же одинок.

— Человек рождается и умирает в одиночестве, — ответил Макс.

— Ни черта подобного. — Другие адарейцы подошли к его койке и бесшумно расселись во тьме на кроватях и полу, подобно сборищу призраков. Хихикающих призраков. Макс, почувствовав угрозу, резко сел.

— У вас свои представления о мире, у меня свои, — сказал он.

— Никто из людей не одинок, — возразил адареец. — Свои первые дни и недели в этом мире человек проводит, будучи связанным с другим живым существом. Ребенок девять месяцев живет в чреве матери, соединенный с ней пуповиной. Ты говоришь, что мы рождаемся одинокими, но роды — это процесс, в котором участвуют и ребенок, и мать. Даже в самых глухих и нецивилизованных местах…

— Подобных этой планете, — вставил кто-то, вызвав новые смешки.

— …При родах всегда присутствует кто-то третий, кто подхватывает младенца, когда он выбирается из материнского лона, и прикладывает его к груди. Рождение — это связь с другим человеком, оно подтверждает эту связь, несмотря на боль и страдания.

— Но это продолжается недолго, — возразил Макс.

— Ты шутишь? — удивился адареец. — Первые годы жизни человек полностью зависит от других, он связан с теми, кто удовлетворяет все его нужды. Взрослые заботятся о ребенке, и он отвечает им любовью. В период полового созревания, гормональной встряски мы отдаляемся от родителей и сближаемся с другими людьми — наставниками, друзьями, сексуальными партнерами.

Один из адарейцев толкнул локтем соседа, тот проворчал что-то. Макс не оглянулся посмотреть, кто это был, но старик повернул голову.

— И еще, вспомни, — продолжал он, — когда мы получаем раны или ушибы, у нас срабатывает безусловный рефлекс, присущий нам от рождения — мы кричим. Кричим, зная, что другие отреагируют на крик. Нам присущ еще один рефлекс — оборачиваться на крик боли. Неспособность к состраданию — дефект, болезнь, отсутствие основной черты, отличающей человека от животного.

— Ты говоришь это после того, как охранники обращались с тобой?

— Что? Разве ты не видишь, что они больны?

— Я не это хотел сказать.

— А что ты хотел сказать? — терпеливо переспросил старый адареец.

Макс свесил ноги с койки и выпрямился.

— Что вы делаете здесь, на нашей планете? — Он вытянул указательный палец. — Зачем вы здесь?

Адарейцы переглянулись. Как обычно, они, казалось, обдумывали свои слова вместе, прежде чем ответит кто-то один. Максу показалось, что в воздухе повеяло каким-то резким запахом.

— Мы прилетели сюда, чтобы торговать с вами, — ответил один из них, человек с песочно-желтым лицом и торчащими во все стороны волосами. — Это единственное место в галактике, где можно приобрести промышленные товары. На других планетах вещи либо делаются автоматически, причем они все время одинаковы, либо изготовляются вручную, и каждая из них индивидуальна. Но ваши заводы производят необычные вещи, которые одновременно и идентичны друг другу, и носят неповторимый отпечаток руки изготовителя.

Макс отмахнулся от этого. Он достаточно долго проработал политическим комиссаром и сразу распознавал пропаганду.

— Торговать можно и в космосе. Я спрашивал об истинной причине.

Запах, витавший в воздухе, стал горько-сладким, затем исчез.

— Ты имеешь представление о том, насколько уникальны обитатели твоей планеты? — наконец, спросил старик. — Ваши поселенцы говорят на дюжине языков, происходят из враждующих стран, и все же они объединились ради единой цели — чтобы превратить в оазис эту пустыню, больше никому не нужную.

— Хуже всего то, что заканчивать работу они предоставили нам, — сказал Макс.

— Аминь, — пробормотал адареец с зеленой кожей.

— Мы пришли сюда не по своей воле, — продолжал старик, — но те, первые поселенцы прибыли на планету по собственному желанию, шансов выжить у них практически не было, и все же они не только выжили, но и процветают. Какая же нужна вера, чтобы творить подобные чудеса! Они образовывали живые цепочки, все — мужчины, женщины, дети — выуживая из моря пропитание…

— Я знаю историю, — перебил его Макс. — Можешь пропустить урок для начальной школы. Если, конечно, не хочешь создать бригаду верующих и передавать ведра по комнате.

Адареец пошевелился, обернулся к остальным; они склонили головы друг к другу, не говоря ни слова. Через несколько секунд он ответил:

— Мы хотим оказать почтение духу двадцатого века.

Для Макса это имело еще меньше смысла, чем все предыдущие разговоры. Да, его народ хотел повернуть время вспять и остаться в двадцатом веке, но адарейцы слишком далеко ушли от этого.

— Что? Ты имеешь в виду открытие двойной спирали, первые генетические исследования?

— И не только это, — ответил адареец. — Это был век великих политических перемен, век людей, подобных Махатме Ганди и Мартину Лютеру Кингу. Впервые в истории люди получили возможность без кровопролития состоять в оппозиции своему правительству; впервые они смогли заставить правительства измениться без применения силы. Двадцатый век — век истинной демократии, действенной, живой, всеобщей.

— Ух ты. — Макс оглядел тесный барак, узкие койки, истощенные тела. — А вот я всегда думал, что это век отравляющих газов и атомной бомбы, концлагерей и Гулага, век массовых убийств.

— Ты прав, — помолчав, произнес старик. — Но у нас есть выбор.

— Что-то я не вижу никакого выбора, — возразил Макс. — Значит, вы говорите, что прилетели сюда главным образом для того, чтобы осмотреть большой исторический аттракцион?

Высокий адареец с выступающими венами проворчал что-то.

— Это не… — начал старик.

— Вот он, — перебил его Макс, указывая на высокого адарейца. — Разве он не сказал, что все мы в конце концов утонем? Это не наш выбор и уж никак не развлечение.

— Я такого не говорил, — холодно возразил зеленый.

Старик, протянув руку, сжал щиколотку своего соседа.

— Мы по очереди поддерживаем друг друга на плаву, и поэтому идем ко дну не сразу.

— Как вам будет угодно, — сказал Макс.

Старик пошевелился и взял какой-то предмет, лежавший рядом с ним.

— Вот, — он протянул предмет Максу. — Ты плывешь уже месяц. Я выиграл пари. Думаю, ты заслужил одну из этих двух мисок супа.

Макс взял миску обеими руками, поднес к лицу. Пахло луком, картофелем и укропом.

Старик прикоснулся к тыльной стороне ладони Макса, затем направился к своей койке. Остальные адарейцы один за другим поднимались, и все они, прежде чем вернуться на место, прикасались к чужаку, — сжимали ему локоть, слегка хлопали по спине. Адареец с зеленой кожей встал последним, и только он не дотронулся до Макса.

— Я сказал тогда, что утонешь ты, — произнес он. — И продолжаю так считать.

Когда он отвернулся, Макс спросил:

— Как тебя зовут?

Адареец замер, стоя боком к Максу.

— У нас нет имен. Мы — дерьмо, свиньи, монстры. Ты что, не слушаешь, что говорят вокруг тебя?

— А ты никогда не слышал пословицу: «Те, кто не помнит своей истории, обречены повторять её»?[74]

Адареец остановился.

— Слышал.

— А те, кто помнит историю, обречены видеть, как приближается это повторение.

Адареец хмыкнул и пошел к своей кровати. Макс прикоснулся губами к краю миски и долго сидел так, наслаждаясь запахом еды. Снаружи в стены барака бил ветер, и песчинки стучали по металлической крыше, подобно тысячам крошечных ног.

Все остается по-прежнему, сказал себе Макс. Ему необходимо сохранять терпение и беречь силы, дождаться возможности изменить свое положение и воспользоваться ею. Когда придет его час, он сделает то же, что и Василий, то, что он должен сделать, и у него будет вода, еда и пара сапог.

Он медленно прихлебывал суп, и ему казалось, что его хватит на целую ночь, а когда суп кончился, Макс впервые за месяц почувствовал, что желудок его почти полон.

Шла неделя за неделей, и вот наступил День Переворота. На лугах и на склонах холмов сотни акров ила превращались в перегной быстрее, чем его успевали перевернуть и смешать с песком. Сорняки, самовольно выросшие на поле, вырывали с корнем и смешивали с компостом.

Лагерь пронизывали запахи разложения. От компостных куч несло фекалиями, на лугах воняло гниющими растениями, кровати, бараки и миски пахли ржавчиной, сами тела заключенных медленно разлагались. Но День Переворота был хуже всего; в этот день люди полностью погружались в разложение. Все обитатели лагеря медленно брели через болото, выстроившись в одну унылую цепочку, и перемешивали разлагавшуюся массу голыми руками. Капеллан сидел под зонтиком, время от времени протирая свои очки, и оповещал всех о своих планах по устройству на террасах садов и бескрайних полей.

— Здесь мы сделаем вот что! — орал он. — Мы покроем квадратный километр камней слоем почвы толщиной в один метр. Здесь вырастет самый удивительный, самый большой, самый прекрасный город на планете, прямо здесь, прямо на этом месте. Генерал Костиган лично сообщил мне о великой цели, которая стоит перед всеми нами.

Он все говорил и говорил в таком духе, пока плодородное поле не увеличилось в размере до четырех квадратных километров и не превратилось в новый Эдем. Но Макс слышал лишь имя Костигана — человека, который с радостью прикончил бы его при первой же возможности. Он опустил голову, словно это могло помочь ему спрятаться от Костигана, и продолжал набирать горсть за горстью сырого вонючего ила, пока грязь не облепила его целиком, и запах ее не просочился сквозь его кожу и не стал его частью.

В книгах и фильмах освоение планеты всегда изображали как некий подвиг, результат которого был заранее известен. Но на самом деле все делалось именно так, в грязи, в поту, с ломящей спиной. Кроме того, прекрасно известно, что планеты, как и люди, изо всех сил противятся переменам. Все обитатели Иисусалима могли умереть хоть завтра, а планета и не заметила бы этого. Год за годом она стирала бы следы их усилий и продолжала бы ползти по пути, избранному ею прежде.

— Эй, — прошептал кто-то рядом с Максом, отрывая его от размышлений. Макс, не поднимая головы, снова сунул руку в грязь.

— Эй, — раздалось снова. Голос принадлежал высокому зеленокожему адарейцу.

Макс сначала бросил быстрый взгляд на охранников. Начальник лагеря сделал перерыв в своей проповеди, встал и обмахивался шляпой. Охранники сгрудились у бочонка с водой. Макс обернулся к адарейцу.

Тот копался по локоть в грязи, перемешивая гниль и сорняки. Когда он вытащил руку, в ней была зажата крошечная желтая картофелина. Адареец оторвал ботву и засунул клубень за пазуху, показывая Максу, как это надо делать.

— Мы их посадили, — прошептал он, кивнув в сторону голого участка на склоне холма. — Отсюда вон до тех камней.

До Макса дошло: вероятно, он уже пропустил несколько картофелин, приняв их за камни. Он принялся с удвоенной энергией переворачивать перегной. Первую найденную картофелину он стиснул в ладони, словно золотой самородок. Озираясь исподлобья, он притворился, что вытирает лицо, и запихнул добычу в рот. Укусив картофелину, он почувствовал, что шатается зуб, поэтому продолжал пережевывать ее медленно, осторожно, пока не проглотил последний кусочек. Картофелина отдавала землей, на языке остался слой крахмала. Мередит обычно жарила картофель на оливковом масле со щепоткой соли и петрушкой; когда Макс попытался представить себе их кухню, перед ним возникло лишь какое-то туманное пятно.

В плечо ему угодил камень. Рядом стоял охранник, чья одежда не была заляпана грязью, и орал:

— Работай, не стой!

Макс наклонился и продолжил плескаться в тине. «Я плыву, — бормотал он едва слышно, разгребая доходившую до колен грязь, словно собака воду. — Я все еще плыву».

Однако он уже не знал, куда именно плывет. И в этот день он понял, что, наверное, скоро утонет.

Утром подул такой сильный ветер, что песок со свистом просачивался сквозь каждую трещину в стенах, образуя крошечные дюны в углах и у ножек кроватей.

По пути на перекличку, под небом, по которому неслись бурлящие черные облака, Макс заметил у компостной ямы три тела «беглецов»; один человек умер вчера, и все трое занимались более легкой работой, чем он. Он подумал: а когда же придет его черед? Он потерял два зуба, еще один шатался; минимум жира, имевшегося на его теле, растаял; колено подгибалось от неловкого движения; болячки на спине постоянно мокли.

Стоя в строю, заключенные вынуждены были придерживать шляпы, чтобы их не унесло ветром, но порывы были такими сильными, что людей сбивало с ног и швыряло на ограду. Максу повезло: его заслоняли от ветра высокие фигуры адарейцев. Заместитель начальника прокричал что-то насчет мощного не по сезону урагана, забравшегося слишком далеко на север, раздал всем по второй порции завтрака и велел сберечь ее, затем распустил команды по баракам на неопределенное время.

Когда дождь заколотил по крыше, словно лавина камней, они сидели в темноте в своем сарайчике, наполняя чашки текущей сквозь щели водой. Выходной был невообразимым счастьем.

Макс посмотрел на высокого адарейца и сказал:

— Напоминает Рождество, только отметить нечем.

— Я вижу песок и воду, — ответил тот. — Если их смешать, получится грязь.

— Нет, мы можем добыть кое-что снаружи, — предложил Макс. — Сейчас как раз буря в разгаре, нужно идти, пока другие нас не опередили.

Они протиснулись в дверь, которую с грохотом захлопнул за ними ветер, и направились к лагерной кухне; Макс вынужден был ухватиться за адарейца. В такой ливень никто не мог их увидеть — они сами едва видели на несколько футов перед собой.

Макс протер глаза и вгляделся в темноту.

— Быстрее! — велел он, стараясь перекричать бурю. — Хватай, сколько сможешь унести.

Пока адареец набирал буханки желтого хлеба и связки сырых овощей, Макс с помощью консервной банки сбил замок с двери чулана.

— В яблочко!

— Что там? — спросил адареец.

— Любой военный, если ему дать картофеля и время, соберет самогонный аппарат. — Хлопнула дверь кухни, заставив их подскочить, но это был лишь ветер. Макс запихивал бутылки в комбинезон, пока они не начали вываливаться, взял еще одну в руку. — Пошли. К обеду капеллан додумается поставить здесь охранника.

Когда они показались в дверях барака, мокрые и грязные, как помойные крысы, их встретили сначала с тревогой, затем с ликованием. Пока адарейцы передавали по кругу первую буханку хлеба, Макс открыл бутылку и отпил глоток; водка показалась ему одновременно и самой отвратительной, и самой замечательной, какую он пил за всю свою жизнь.

Потом Макс долгие часы слушал разговоры соседей о людях и местах их родной планеты. Высокий зеленый адареец оказался историком, седовласый старик — кем-то вроде дипломата-добровольца, а человек с коричневой кожей — торговцем антиквариатом. У всех была работа, были семьи, о судьбе которых они беспокоились. Затем разговор коснулся планов побега, которые были объявлены несбыточными, потому что требовалось убить слишком много народу — не то чтобы у нас есть какие-то предубеждения против убийства, не обижайся, Макс, — а потом нужно было слишком далеко идти, и никто не собирался помогать им там, куда они все-таки могли добраться.

— Ну, значит, остается сидеть здесь и разбить для него этот сад, — подытожил торговец, имея в виду капеллана, а затем начались подсчеты — сколько кубических метров грязи содержится в слое площадью четыре квадратных километра и толщиной в метр, и сколько это составит корзин емкостью в половину кубометра.

— Сколько человек в лагере? — спросил дипломат.

— Всех считать или только заключенных? — уточнил торговец.

— Заключенных, — ответил дипломат.

Несколько человек назвали цифры, а Макс спросил:

— Вы свинолюдей тоже сосчитали?

Эти слова были встречены молчанием, затем раздался смех, и адарейцы принялись обсуждать, считать ли Макса заключенным или свиночеловеком, пока старик не вернул их к расчетам:

— Сколько корзин вы можете перетаскать за день, самое большее?

— Семнадцать, — ответил зеленый историк, и кое-кто подумал, что это слишком много, но один вспомнил тот день и сказал, что это правда. Затем, договорившись брать среднее число корзин, разделили общее количество кубических метров на число ходок и людей и получили число дней — нет, лет; несколько десятков лет требовалось для достижения этой цели.

— Это слишком много, — заявил историк, когда назвали окончательное число. — Я провел здесь почти год, и даже один лишний день для меня — слишком много.

Дипломат пробормотал что-то ободряющее, но замечание зеленого испортило всем настроение, и на минуту воцарилась тишина. Заключенные сидели на койках, потому что барак затопило. Ветер был таким сильным, что струи дождя хлестали во все щели и швы, и на какой-то миг им показалось, что вода наступает отовсюду и комната сейчас наполнится ею до потолка. Макс влил в себя мутные остатки со дна бутылки.

— Вы напомнили мне о Дрожине, — сказал он, потому что тишина казалась невыносимой, и он больше ничего не смог придумать, чтобы начать разговор. Это вызвало гневные реплики, вопросы, смех, недоверчивые восклицания. Макс, одурманенный алкоголем, чувствовал необыкновенную легкость; на какое-то время спиртное притупило боль во всем теле настолько, что она перестала напоминать о себе. Он услышал свой собственный голос:

— Нет, нет, я лично знаю его, он точно такой же.

Дипломат взял у Макса бутылку и, обнаружив, что она пуста, открыл другую.

— А я думал, что ты — комиссар. Ты ведь работал в Департаменте образования, у Мэллоува, верно?

— Нет, это было задолго до Департамента, — объяснил Макс, наклоняясь вперед и ставя локти на колени. — Когда гражданская война еще не перешла в революцию. Дрожин тогда был министром внутренних дел, потом началась чистка, его попытались убить, а он ушел в подполье и начал собирать армию, чтобы свергнуть правительство. — На самом деле все обстояло сложнее — например, называться лидерами Дрожин предоставил другим людям, но сейчас подробности не имели значения. — Я был юнцом, а выглядел совсем ребенком, и я одним из первых попал к нему в соратники после чистки. Я шпионил для него, поскольку легко мог пробираться в города и покидать их.

— А почему ты вообще связался с Дрожиным? — перебил его торговец антиквариатом.

Макс пожал плечами.

— Шла гражданская война. Мы все должны были выбрать, на чьей стороне воевать. Я выбрал Дрожина, и это, вероятно, спасло мне жизнь. — Ему сунули буханку, он откусил от нее и передал дальше. — Но все это неважно; Дрожин был очень похож на вас. Он всегда занимался тем, что называл «математикой победы». Сколько новобранцев необходимо, чтобы занять такую-то позицию, сколько ткани, чтобы нашить формы для всех его людей, через сколько поколений мы вернемся к звездам. Он во все вникал, всегда вносил дополнения, снова и снова, чтобы получить нужный результат. Он даже…

— Даже что?

Комок хлеба застрял у Макса в горле. Он сглотнул. Дела Дрожина не были секретом.

— Он даже рассчитал, сколько адарейцев должно умереть, чтобы люди объединились против общего врага и перестали убивать друг друга. У него была теория пропорций: чем гнуснее убийство, тем меньше их нужно, чтобы сместить чашу весов.

После этих слов снова повисла тишина. Адарейцы пристально смотрели на Макса во тьме. Фигуры их напоминали человеческие, но очертания лиц были бесполыми, а руки и ноги в темноте выглядели угрожающе. Наконец, историк произнес:

— Дрожин хотел вернуться в космос? После всех стараний вашего народа сохранить примитивный образ жизни?

— Первые космические полеты были предприняты в двадцатом веке. Дрожин всегда повторял, что, оставаясь здесь, мы предаем звезды. — Внезапно Макс испугался рева урагана; казалось, ветер мог в одну секунду снести все строения лагеря и превратить их в кучу обломков. Он торопливо заговорил дальше. — Ну, во всяком случае, могу сказать, что жену я выиграл у него в карты.

Раздались недоверчивые голоса, слегка приглушенные, и в душной комнате распространился странный острый запах.

— Ее зовут Мередит, — продолжал Макс. — Это значит «хранительница моря». Я любил ее улыбку — когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки. И сейчас люблю. Она была дочерью офицера из министерства Дрожина — его убили в Новой Надежде во время чистки, и Дрожин пообещал стать ей вторым отцом. Мы хотели пожениться, но Дрожин не разрешал, потому что я, простой солдат, был недостаточно хорош для нее. Так продолжалось недолго; но в то время мы каждый день ждали смерти, и месяц казался вечностью. — Он протянул руку к бутылке, сделал глоток.

— Однажды ночью мы играли в покер. Мы переживали тяжелые времена, и пару недель все революционные силы состояли из шести человек, запертых в подвале какой-то фермы на горной гряде. Итак, однажды ночью, во время бури, вроде этой, когда делать больше было нечего, мы играли в покер, и Дрожин проигрывал мне безнадежно; мне проигрывали все, но я думал только о нем. Дрожин ненавидел проигрывать, ненавидел это больше всего на свете, но у него кончились деньги. Ему было нечего предложить мне, и я попросил офицерский патент, то есть возможность жениться на Мередит, и поставил против него все. Генерал не смог устоять, потому что никогда не сдавался. Мне выпал стрейт,[75] и я выиграл.

Старик хмыкнул.

— И ты получил свой патент.

— В некотором смысле, да, — ответил Макс, раскачивая шатавшийся зуб кончиком языка. — Дрожин заявил, что я могу получить офицерское звание, но за него придется заплатить. «Чтобы поддержать революцию». — Он сделал паузу, чтобы произвести больший эффект. — Он взял с меня ровно столько, сколько я у него выиграл.

Все рассмеялись, и смех прогнал уныние и вызвал оживленную дискуссию среди адарейцев. Макс не упомянул, что он не хотел отдавать деньги, но Мередит не отставала от него, пока он не сдался.

Высокий зеленый адареец, историк, спросил:

— И вы до сих пор общаетесь с Дрожиным?

— Нет, — ответил Макс. — Нет, он уже тогда был стариком. Сейчас он мертв, как и Мэллоув. Поэтому мы все здесь.

— Это плохо. — Зеленый адареец протянул руку и сжал Максу плечо.

Шум снаружи внезапно стих — над ними проходил центр тайфуна. Лагерь был таким тесным, что громкий звук из одного барака был слышен во всех остальных, и вдруг сквозь щели, разошедшиеся от ветра, они услышали разговоры других заключенных. Кто-то из адарейцев завел глупую песенку о говорящем тостере и его собаке, и остальные подхватили ее. В других бараках тоже запели, пытаясь заглушить голоса адарейцев религиозными гимнами и патриотическими песнями.

Макс не умел петь, как и историк. Они сидели молча, пьяные, но мрачные.

— Было бы неплохо, если бы у тебя остались друзья среди революционеров. Они бы вытащили нас отсюда, — сказал адареец.

— Хорошо бы, — согласился Макс. Он поднял голову и посмотрел на крышу. — А ты знаешь, почему они называют эти хибары молитвенными блоками?

— Нет. А почему?

— Потому что, когда ты здесь находишься, все твои молитвы заблокированы.

Когда буря стихла, они выбрались из своих бараков и увидели ее последствия. Вышка была повалена, части ограды вырваны из земли. Компостные ямы затопило, и гниющая масса хлынула через край; площадка для переклички была усеяна костями, кусками человеческих тел и фекалиями. Один из охранников с помощью единственного в лагере бульдозера спихивал всю эту гадость обратно в ямы, а капеллан велел всем идти наверх, на луг.

Со склонов холмов смыло весь перегной, и он, смешавшись с песком и камнями, преградил путь ручью, протекавшему по дну грязевой долины. Русло необходимо было расчистить, иначе долину затопило бы, и в конце концов вся эта вода обрушилась бы на лагерь.

Под дулами автоматов заключенные, шагая по пояс в грязи, начали толкать вверх по склону спутанные корнями куски перегноя, словно живой экскаватор. Они черпали смесь грязи и песка голыми руками, и вскоре ладони Макса превратились в кровоточащие куски мяса. А затем, когда для людей был объявлен перерыв, адарейцам приказали нагружать корзины камнями из заваленной дренажной канавы и нести их вниз, к причалу.

— Ни к чему дважды делать одну и ту же работу, — заявил капеллан, очевидно, не замечая иронии своего высказывания.

Они наполнили корзины под наблюдением дьяконов, которые были необыкновенно злы — капеллан угрожал заставить их работать. Макс застонал, поднимая свою корзину, хотя он оставил в ней как можно больше пустого места. Еще несколько таких дней убьют его. Он может умереть уже сегодня.

Историк, проходя мимо, взял один камень из корзины Макса и переложил его к себе. Во время подъема на холм и на повороте дороги адареец несколько раз забирал у Макса камни, проходя рядом или давая ему пройти мимо себя. Во время последнего подъема перед началом долгой дороги к морю он запел.

— Звучит ужасно, — сказал Макс. — Разве у вас на Адаресе не открыли генов абсолютного слуха?

— Ну, давай, Макс, подпевай.

Он начал петь снова, и остальные подхватили песню, начав с начала после того, как закончились приключения тостера и его собаки. Они преодолели путь до моря довольно быстро. Василий, отвечавший за их команду, шел в конце колонны, в такт песне хлопая своей трубой по камням. Охранник ехал на мотоцикле параллельно тропе, положив ружье на колени. Двое солдат вышли в море на лодке. Они отыскали понтонный причал, подтащили его обратно к камням, привязали и теперь плавали вокруг, наблюдая за заключенными.

Макс и его товарищи доползли до края мола и опорожнили свои корзины. Камни, булькая, погружались в воду и медленно шли ко дну. Макс отступил в сторону, давая другим дорогу. Пока он стоял так, держа корзину за впившуюся в ладонь проволочную ручку, и смотрел, как солнце сверкает на воде, с которой ветер согнал водоросли, этот вид почти показался ему прекрасным. Интересно, добралась ли Мередит до их укрытия? Он не появлялся дома так долго, столько лет — на самом деле, почти все время после их свадьбы, — что уже сомневался, что она скучает по нему. Если вообще жива.

Историк прикоснулся к плечу Макса, затем прошел мимо и ступил на понтон, и тот, потеряв равновесие, закачался на волнах. Перебросив корзину через плечо, адареец продолжал мурлыкать себе под нос дурацкую песню о тостере. Макс улыбнулся и открыл рот, чтобы сказать, что на сей раз водорослей нет и обратно тащить нечего, словно только что обнаружил это радостное обстоятельство.

А потом он заметил, что корзина адарейца еще полна камней — там были и его собственные, и половина ноши Макса.

Адареец сбросил ее с плеча, взмахнул ею над водой один раз, еще один.

— Ты что? — окликнул его Макс.

На третий раз адареец выпустил корзину, и она, описав дугу, с глухим всплеском ушла под воду. Проволочная петля, обмотанная вокруг запястья адарейца, увлекла его в море.

Василий, первым оказавшийся на краю мола, начал ругаться и панически метаться туда-сюда. Когда старик, прибежавший следом, отшвырнул корзину и собрался нырять в воду, Василий сбил его с ног своей трубой и пинками отшвырнул тело к берегу.

— Мы здесь главные! — заорал он. — Это не вы решаете, когда вам дохнуть, это мы решаем! Все пошли отсюда, обратно на поле!

Он бегал взад-вперед вдоль строя и осыпал изможденных адарейцев ударами, если они шли недостаточно быстро. Охранник подъехал к заключенным вплотную, держа оружие наготове, явно горя желанием начать стрелять. Макс съежился, закрыл голову руками и спотыкался всю дорогу, пока они не добрались до лагеря.

Той ночью погребальная песня адарейцев звучала снова и снова, неумолимая, словно рассвет. Видя их горе, Макс подумал, что он, наконец, понял их.

Ему всегда казалось, что он слышит лишь половину их разговоров. Они свободно общались с помощью феромонов, обостренные чувства помогали им воспринимать едва заметные жесты и мимику. Даже в темноте, не разговаривая вслух, они никогда не были одиноки. В этом смысле они кардинально отличались от людей.

Макс сидел на койке, прислонившись спиной к стене, чтобы как можно дальше отстраниться от адарейцев. Но он чувствовал запах их горя, запах, который невозможно было описать — он напомнил Максу о морской воде и можжевельнике.

Сначала он удивился тому, что они рыдали и рвали на груди одежду: ведь в его первый день в лагере еще одного адарейца убили, того, которого задушил Василий. Тогда никто не пел погребальных песен.

Но потом он понял из их разговоров, когда они пытались утешить друг друга, что они скорбели не о смерти — смерть была неизбежна — но о самоубийстве. О том, что историк выбрал одиночество и отверг остальных.

Макс зажал уши, но песнь все-таки доносилась до него. Натянул на голову одеяло, но и это не помогло.

Поздно ночью остальные заключенные начали кричать, приказывая адарейцам прекратить, но пронзительные голоса скорбящих по-прежнему то почти замолкали, то звенели на весь лагерь.

Ближе к утру обессиленный, смертельно уставший Макс услышал, как кто-то колотит в дверь. Затем она распахнулась.

В проеме стоял Василий.

— Заткнитесь! — завопил он. — Заткнитесь, мать вашу, вы не даете нам спать!

Казалось, он боялся заходить внутрь один. Адарейцы не обратили на него внимания, и он обернулся к Максу, чья койка стояла у двери.

— Ты должен помочь мне сейчас. Другие заключенные, они винят в этом меня. Я говорил, что никак не мог остановить эту свинью, которая утопилась, но они не слушают. Мы устали как собаки, никто не спал, а завтра весь день работать. А сейчас еще в доме капеллана свет зажегся. Остальные дьяконы, они сказали, что я должен с этим разобраться, не то я лишусь места!

— И чего ты от меня хочешь?

Василий облизнул губы, проверил, нет ли кого за спиной.

— Слушай, я не хочу сюда заходить, сам понимаешь. Но ты, ты бы мог их остановить, заставь их замолчать, и я обещаю вытащить тебя отсюда. Ты не имеешь ничего общего с этими скотами. Заставь их замолчать, и тебя переведут в обычный барак.

Макс отвернулся.

— Прямо сейчас, я возьму тебя с собой прямо сейчас, в наш барак. От тебя нужно только одно: чтобы они заткнулись.

Макс стиснул руками голову, сжал изо всех сил, пытаясь прогнать пульсирующую боль. Вот, значит, как. Василий все-таки пришел за ним; одно из посеянных Максом семян дало всходы. Если он перейдет в обычный отряд, будет меньше работать и получит больше еды, то сможет выжить. Когда-нибудь чистка кончится.

— Послушай, решай быстрее, — торопил его Василий. — В кабинете начальника что-то происходит, нужно это дело уладить немедленно, иначе мне придется за все отвечать.

Это будет несложно, думал Макс. Если убить дипломата, например, свернуть ему шею, то они собьются с ритма и вообще перестанут петь. Возможно, его даже и убивать не придется, просто ранить, или оглушить. На все потребуется шесть-семь секунд. Он потратил не больше времени на убийство двойного агента Лукинова во время последнего задания. Возникнет суматоха, и они с Василием выбегут через дверь.

— Сюда идут охранники! — воскликнул Василий. — Давай, сейчас или никогда. Если они придут, то это будет уже не мое дело. Они могут взять да и бросить всех в выгребную яму, и тебя заодно. Давай, решай — ты с нами или нет?

Макс спустил ноги с кровати, встал, подошел к старику, сидевшему на полу, и опустился на колени рядом с ним. Обнял его за плечи, наклонился вперед и прошептал ему в ухо:

— Я все еще плыву. Помни, что все мы еще плывем.

Дипломат повернул голову, и голос его дрогнул.

— Эй, Василий! — крикнул Макс. — Пошел ты со своими предложениями.

Василий не ответил, и Макс поднял голову. Рядом с дьяконом в дверях стояли два охранника с оружием наготове. Итак, подумал Макс, ему, оказывается, недолго осталось плыть.

— Вы полковник Максим Никомедес? — спросил один из охранников.

— Что? — удивился Макс.

— Вы полковник Никомедес? — рявкнул солдат.

— Да.

— Идите с нами, немедленно. — Охранник махнул ружьем, подгоняя его.

Макс встал и пошел к ним, стараясь не торопиться, но и не волочить ноги.

Когда он прошел через дверь, они оставили ее открытой и жестом велели ему идти к главному входу. Он услышал шорох гравия за спиной и придержал дыхание, ожидая выстрела в затылок, размышляя, долго ли будет чувствовать боль, прежде чем умрет. Ворота, на которые во время урагана рухнула вышка, еще лежали в руинах, и перед ним открывалась пустыня.

— Идите, — сказал охранник. Он держался на приличном расстоянии, и голос его дрожал, как будто он чего-то боялся.

— Куда? — спросил Макс.

— К ним.

Над горизонтом сверкнули первые лучи солнца, и бледный свет упал на два правительственных автомобиля. Полдюжины солдат элитного подразделения в бронежилетах, с мощным оружием, презрительно смотрели на лагерную охрану. Над головой маячили темные пятна — военные вертолеты. Тощий человек, похожий на канцелярскую крысу, вышел из первого автомобиля и остановился, заложив руки за спину. На поясе у него висела кобура с пистолетом.

— Рад видеть тебя снова, Ник, — произнес он.

Ник? Кто же это называл его «Ник»?

— Анатолий?

Он направился к Максу, но, увидев его лицо, резко остановился.

— Да, это я.

Значит, в конторе Мэллоува все-таки был второй «крот».

Один из солдат открыл дверь второй машины, и оттуда вылез древний старик с белым пухом на висках и бородой библейского патриарха. Сделав неосторожное движение, он потерял равновесие, но успел схватиться за ручку двери. На нем была военная форма без знаков различия, на ногах красовались пушистые розовые тапочки в виде зайчиков.

Старик уставился на Макса почти невидящим взглядом, затем почесал шею.

— Привет, Макс. — Голос у него был слабый, словно легкие его больше не вбирали в себя воздух.

— Что здесь происходит? — крикнул начальник лагеря. Первые лучи солнца отражались от его очков. Он, ковыляя, вышел из ворот в сопровождении своих телохранителей. Заключенные покинули бараки и собрались на площади, глазея на невиданное зрелище. — Если у вас возникла какая-то проблема, уверяю вас, я могу решить ее.

Он говорил, вытягивая шею, заглядывая через плечи солдат в светло-коричневой форме и пытаясь обращаться к людям в машинах.

За спиной у него толпились охранники и дьяконы со своими автоматами и железными палками. Оборванные заключенные в грязных оранжевых комбинезонах расползлись вдоль забора, стараясь разглядеть, что происходит, отчего охранники сильно нервничали. Капеллан крикнул что-то солдатам, а те прикрикнули на него, чтобы он отошел назад. Еще секунда — и могло погибнуть много людей.

Макс обернулся к Анатолию.

— Не одолжишь мне пистолет?

Анатолий взглянул на старика, тот кивнул, тогда Анатолий вытащил оружие из кобуры, снял с предохранителя и протянул Максу рукояткой вперед. Почувствовав прикосновение оружия, Макс вздохнул. Когда он направился к воротам, капеллан воскликнул:

— Послушайте, если вы хотите отомстить этим свинолюдям за то, как они с вами обращались…

— Молчать, — приказал Макс тоном человека, привыкшего встречать повиновение.

Капеллан со стуком захлопнул рот. Глаза его были скрыты за пыльными очками, но он пытался смотреть мимо Макса, на машины, ожидая ответа оттуда.

Охранники и дьяконы отхлынули назад; под ногами у них зашуршали песок и камни.

— Стоять! — приказал Макс.

Все замерли. По лагерю пронесся ветерок, неся с собой запах трупов и морской воды и обещая еще один жаркий, словно в аду, день. Загремела табличка с библейским стихом, приветствовавшая Макса в день его прибытия сюда.

— Макс, мы же с вами друзья, верно? Я же пытался вам помочь, ну правда же?

Василий вышел из толпы, подняв одну руку над головой, а в другой по-прежнему сжимая обрезок трубы.

— Возьмите меня с собой, Макс, — попросил он. — Я изо всех сил старался помочь вам. Но я просто сделал то, что должен был…

— Заткнись, Василий.

— Я никогда носа не совал в политику…

— Заткнись! — крикнул Макс, направив дуло пистолета ему в лицо. — Мы все — заложники политики. Мы все выбираем и должны принимать последствия нашего выбора.

Василий зажмурил глаза и закрыл лицо руками.

— Я не знал, кто вы такой, я не мог знать, — хныкал капеллан. — Но я все улажу. Если вы хотите пристрелить этого дьякона, стреляйте. Он ничтожный…

Макс развернулся, направил пистолет в лицо капеллану и постучал по его очкам.

А потом нажал на курок.

Голова капеллана откинулась назад, тело рухнуло на песок. Солдаты в коричневой форме подняли ружья и бросились вперед, приказывая лагерным охранникам не трогаться с места. На камнях зазвенела железная труба, за ней — другие. Мгновение спустя ружья охранников с грохотом посыпались на землю.

Макс вернулся к машинам.

— Благодарю вас, генерал, — произнес он. — Симпатичные тапочки.

— Это подарок Изабеллы, моей внучки, дочки Анны. — Дрожин говорил дребезжащим голосом, делая длинные паузы между словами. — Макс, у меня в последнее время постоянно мерзнут ноги. В этих тапочках не намного теплее, но все-таки получше. Любовь девочки, вот что меня греет. Она хорошая девочка, но слишком любит шоколад. Но я все равно разрешаю ей есть сладости. — Старик на секунду смолк, словно пытаясь что-то вспомнить. — Мередит ужасно волновалась за тебя, Макс. Ты вроде ей позвонил, оставил сообщение? Она не давала мне покоя, ходила за мной целый месяц, пока я не пообещал отправиться искать тебя.

У Макса в горле что-то сжалось.

— Это похоже на нее.

Дрожин повернулся боком к Максу, нахмурился и поскреб бороду.

— Послушай, я вот чего не понимаю. Я ей все говорил, что ты в безопасности. Я думал, что все устроил, отправив тебя отсюда подальше, в космос. Чтобы тебя не было на планете во время чистки. И чтобы ты присматривал за этим гадом Лукиновым.

— Задание провалилось, — объяснил Макс. — Лукинов был убит.

Мутные глаза внезапно загорелись и ожили.

— Ты убил Лукинова?

— Убил.

— Отлично! — Старик помолчал. — Хотя нет, погоди-ка, ведь мы использовали его, чтобы снабжать дезинформацией… ах, да, Мэллоув же тоже убит.

— Верно.

— Ну, тогда все хорошо. — Дрожин поднял обутую в розовый тапок ногу, чтобы почесать щиколотку другой, и снова потерял равновесие. Макс хотел было подхватить старика, но перед ним внезапно возник спецназовец. До Макса дошло, что он еще сжимает в руке пистолет.

Дрожин ухватился за дверь.

— Я хочу домой. Я могу еще что-нибудь сделать для тебя здесь, Макс? В воздухе вертолеты. Можно сжечь лагерь дотла, стереть с лица земли, убить всех. Ты только скажи.

— Благодарю вас, генерал. Я знаю, что я хочу сделать.

Обернувшись к толпе охранников, он направил на них пистолет, затем махнул в сторону юга.

— Дальние Фермы отсюда… Ну, словом, очень далеко! — крикнул он. — Но лагерь № 43 всего в пятидесяти километрах к северу. У вас есть час, а потом мы придем за вами. Больше я для вас ничего не могу сделать.

Василий бросился бежать сразу; мгновение спустя за ним последовали остальные. Вскоре в лагере остались одни заключенные, смущенные, растерянные.

Дрожин присел на край сиденья.

— Макс, ты только скажи Анатолию, кого надо пристрелить. Мы можем хоть всех убить. Приходи ко мне в гости на следующей неделе. Я попрошу Анну испечь печенья с арахисовым маслом.

— Да, сэр. Благодарю вас, сэр. — Дверь закрылась, Макс подошел ко второй машине и протянул Анатолию пистолет. — Пуля за мной.

— Считай, что это подарок, — ответил тот, придерживая дверь для Макса. — Ты можешь минутку посидеть и поговорить со мной?

— Конечно. — Они забрались в лимузин и уселись напротив друг друга. — Значит, Дрожин по-прежнему ненавидит летать.

— По-прежнему. Он собирался лично объезжать все лагеря, чтобы найти тебя.

— Значит, повезло мне, что я смог вылезти на первой остановке.

Анатолий закрыл дверь.

— А ты знаешь, что из-за тебя меня чуть не пристрелили у офиса Мэллоува?

Макс смотрел на лагерь сквозь тонированное стекло.

— Что?

— Машину для Мэллоува прислала Разведка. Это была ловушка. Предполагалось, что мы с тобой сядем на заднее сиденье и уедем в безопасное место, а Мэллоува тем временем убьют.

— Вот как. Тогда все было бы намного проще. Извини.

— Да ничего, откуда тебе было знать. Откровенно говоря, я был просто ошеломлен твоей реакцией и проворством. Я как раз собирался все тебе рассказать, чтобы ты не думал, что о тебе забыли. Но ты скрылся так быстро, что найти тебя оказалось чертовски сложно. Только когда Обермейер проверил старые почтовые ящики и нашел твою записку, мы, наконец, смогли начать поиски в правильном направлении.

— Ясно.

Анатолий прикрыл лицо и вздохнул, словно стесняясь того, что собирался сказать.

— Могу я попросить тебя об одолжении?

— От меня воняет, ты это имеешь в виду?

— Как от трупа. Это была твоя кличка, верно?

— Да. — Макс нажал кнопку, и стекло опустилось. Пустыня превратилась из туманного пятна в четкий пейзаж, освещенный палящим солнцем. Адарейцы собирали брошенное у ворот оружие, остальные заключенные в страхе пятились назад. Над ними раскинулось небо, серо-голубое, словно море.

— Я могу что-нибудь сделать для тебя?

— Ты должен освободить адарейцев и отправить их обратно, к их семьям.

Анатолий ничего не ответил, и его лицо превратилось в лишенную выражения маску.

— Дрожин сказал — все, чего я захочу. Это то, чего я хочу.

Анатолий снял очки и принялся протирать их краем рубашки.

— Мы это можем сделать. Скажем, что их посадил Мэллоув, то есть Департамент образования. Скажем, что после этого поняли, что он вышел из-под контроля, и решили его остановить.

Макс кивнул.

Помолчав, Анатолий откашлялся.

— Ты действительно хочешь отправиться преследовать охранников?

— Нет, — ответил Макс. Он постучал по стеклу и жестом приказал водителю следовать за машиной Дрожина. Перед ними тянулись километры пустыни; на миг Макс представил себе сад, подобный кладбищу в столице, усаженному цветами в память всех тех, кто погиб, сражаясь с непокорной планетой. — Довольно смертей.