Лучшая зарубежная научная фантастика

Йен Макдональд^{7} ДОСТОЙНЫЙ ЮНОША (Пер. Михаила Пчелинцева)

Робот обрабатывает зубы Ясбира таким образом, что они будут белейшими в Дели. Это ювелирно тонкая, устрашающая процедура с применением хромированной стали и дико вращающихся, воющих абразивных головок. Глаза Ясбира поневоле расширяются, когда паучьи механические лапы размахивают своими инструментами перед самым его лицом, дьявол радикальной стоматологии. Он прочитал про Клинику Косметической Стоматологии «Сверкающая Жизнь!» (Гигиенично, Быстро и Современно) в февральском номере «Шаади для Достойных Юношей». На журнальном развороте это ничуть не напоминало насекомые мандибулы, ковырявшиеся у него во рту. Знай он, как это будет, он бы охотнее попросил скромную и аккуратную медсестру (замужнюю, конечно же), но у него во рту полно пломб, и вообще Достойный Юноша никогда не выказывает страха. Однако когда вращающаяся сталь коснулась зубной эмали, он машинально зажмурился.

А теперь белейшие в Дели зубы несутся среди множества машин в дребезжащем тук-туке.[35] Ясбир словно улыбается всему городу. Белейшие зубы, чернейшие волосы, безупречнейшая кожа, идеально выщипанные брови. Ногти Ясбира чудо как прекрасны; в Министерство водоснабжения регулярно приходят маникюрши, столь многие чиновники состоят в системе шаади. Ясбир замечает, как водитель мельком взглядывает на его ослепительную улыбку. Он знает, люди с Матура-роуд знают, весь Дели знает, что теперь каждая ночь — это ночь большой охоты.

На перроне станции метро «Кафе „Кашмир“» верещат, проскакивая под ногами у пассажиров, полицейские обезьяны с вживленными чипами, они разгоняют побирающихся, дергающих за одежду, ворующих при первой возможности макак, заполонивших метро. Когда автоматический поезд останавливается, они волной рыжей шерсти перехлестывают через край платформы и прячутся в своих убежищах. У Ясбира привычное место — рядом с секцией «Только для женщин». Всегда есть шанс, что какая-нибудь из них испугается обезьян — те, бывает, и кусаются, — что позволит ему проявить Спонтанную Галантность. Женщины с величайшим тщанием избегают каких-либо признаков интереса, но истинно Достойный Юноша никогда не упускает наималейшего шанса на контакт. А эта женщина в деловом костюме, та, в модной жакетке, с осиной талией и брюках, низко сидящих на бедрах, разве не ослепил ее на мгновение блеск его безупречных зубов?

— Робот, мадам! — кричит Ясбир, когда уминатель втискивает его в поезд, отправляющийся в 18.08 в Барвалу. — Стоматология будущего.

Двери закрываются, но Ясбир Даял понимает, что он — белозубый бог любви, и это будет та ночь шаади, когда он наконец найдет супругу своих мечтаний.

Экономисты учат, что демографический кризис в Индии является изящным примером провала рыночной экономики. Его корни были заложены в прошлом веке, еще до того, как Индия стала главным тигром тигриных экономик, до того, как политическая вражда расколола ее на двенадцать яро соперничающих государств. «Симпатичный юноша, — так это начиналось. — Сильный, образованный успешный сын, которого нужно женить, чтобы он вырастил детей и заботился о вас, когда вы постареете». Мечта каждой матери, гордость любого отца. Умножьте на триста миллионов зарождающегося индийского среднего класса, разделите на умение определять пол ребенка еще в материнской утробе. Прибавьте селективные аборты. Продлите это на двадцать пять лет по оси времени с учетом изощренных методов двадцать первого века, таких, как мощные препараты, обеспечивающие зачатие милейших мальчиков, и вы окажетесь в великом Авадхе, в его древней столице Дели с населением в двадцать миллионов и средним классом, мужчин в котором в четыре раза больше, чем женщин. Провал рыночной политики. Индивидуальная погоня за собственной выгодой противоречит интересам общества как целого. То, что изящно для экономистов, оборачивается для красивых, сильных, образованных, успешных молодых людей, подобных Ясбиру, полной катастрофой.

У ночей шаади свой ритуал. Для начала Ясбир часами сидит в ванной, включив на полную громкость поп-музыку, в то время как Суджай стучит иногда ему в дверь и оставляет большие чашки чая, а также отглаживает воротнички и обшлага и тщательно удаляет с пиджака Ясбира все волоски, оставшиеся после предыдущих ночей шаади. Суджай — сожитель Ясбира по государственному дому в поселке Акация-Бунгало. Он моделирует персонажей для авадхской версии «Таун энд кантри» — всепобеждающей мыльной оперы, сгенерированной искусственным интеллектом в Бхарате, у соседей и конкурентов. Он работает со вторичными персонажами, набрасывает вчерне характеристики и накладывает их на исходный код из Варнаси. «Язай продакшнз» — это продюсерская компания совершенно нового образца, в смысле, что Суджай делает, похоже, большую часть своей работы на веранде при помощи лайтхука, рисуя руками в воздухе изящные невидимые узоры. Ясбиру, который каждый день добирается на работу тремя видами транспорта (полтора часа в одну сторону), это кажется очень похожим на ничегонеделанье. Суджай молчалив и волосат, он редко бреется и редко моет свою чересчур длинную шевелюру, однако в душе очень чувствителен и компенсирует эту невиданную роскошь, сидеть весь день в прохладной тени, даже пальцем о палец не ударив, тем, что делает всю домашнюю работу. Он подметает, он стирает, он смахивает пыль. Он сказочно готовит. Он настолько хорош, что Ясбир не нуждается в служанке — для дорогого поселка Акация-Бунгало экономия весьма существенная. Но это же вызывает множество пересудов. Происходящее в доме двадцать семь обсасывается во всех подробностях досужими сплетниками и сплетницами на газонах над опрыскивателями. Поселок Акация-Бунгало — это типичная закрытая от посторонних община.

Вторая часть ритуала — это одевание; Суджай одевает Ясбира подобно оруженосцу, готовящему к битве мугальского аристократа. Он вдевает ему запонки и пристраивает их под нужным углом. Он надевает Ясбиру воротничок так и никак иначе. Он изучает Ясбира со всех сторон, словно рассматривает одного из своих свежесозданных персонажей. Смахнуть здесь крупинку перхоти, а здесь поправить фигуру, ссутуленную за письменным столом. Понюхать его дыхание и проверить зубы — не застрял ли с ленча шпинат и на предмет прочих стоматологических преступлений.

— Что ты о них думаешь? — спрашивает Ясбир.

— Они белые, — бурчит Суджай.

Третья часть ритуала это инструктаж; в ожидании тук-тука Суджай просвещает Ясбира относительно развития сюжетных линий в «Таун энд кантри». В этом и состоит главное разговорное преимущество Ясбира над его смертоносными соперниками — в сплетнях о мыльных операх. В почерпнутом из опыта убеждении, что женщинам нужен гапшап[36] из мета-мыла и столь же фиктивных связей, браков и ссор эйай-актёров,[37] искренне верящих, что они играют роли в «Таун энд кантри».

— А, — говорит Суджай, — другой отдел.

Гудят клаксоны тук-тука. Дергаются занавески, звучат раздраженные просьбы не будить детей, завтра им в школу. Но Ясбир уже огламурен и готов к шаади. И вооружен мыльным гапшапом. Ну как он может потерпеть поражение?

— Да, чуть не забыл, — говорит Суджай, открывая дверь перед Богом Любви. — Твой отец просил передать. Он хочет тебя увидеть.

— Кого-кого ты нанял?

Реплика Ясбира утонула в криках, когда крикетный шар перекатился через веревочное ограждение на стадионе Джавахарлала Неру. Его отец заговорщицки перегибается через крохотный кухонный столик с металлической столешницей. Анант сдергивает с конфорки начинающий закипать чайник, чтобы слышать разговор. Анант — самая медленная, самая неуклюжая служанки в Дели, но уволить ее — это значит фактически выгнать старую женщину на улицу. Она расхаживает по кухне Даяла, как буйволица, делая вид, что разговор совершенно ее не интересует.

— Сваху. Мысль не моя, абсолютно не моя, это она придумала. — Отец Ясбира указывает подбородком на открытую дверь.

Восседая за этой дверью на своем диване в окружении не столь достойных юношей, мать Ясбира наблюдает за матчем на настенном экране из умного шелка, купленном ей Ясбиром с его первой чиновничьей зарплаты. Когда Ясбир покинул крошечную, насквозь провонявшую гхи квартирку по Наби-Карим-роуд ради далеких радостей поселка Акация-Бунгало, миссис Даял делегировала мужу все отношения со своим блудным сыном.

— Она нашла эту особую сваху, — продолжает отец.

— Подожди, подожди. Объясни мне, что значит «особая».

Отец Ясбира корчится, как червяк на булавке. Анант неестественно долго вытирает чайную чашку.

— Ну, понимаешь, в прежние дни люди, возможно, сходили бы к хиджре… Она провела небольшой апгрейд, все-таки двадцать первый век и прочее, и подобрала ньюта.

Дребезг чашки, ложащейся на сушильную доску.

— Ньюта? — шипит Ясбир.

— Он знает контракты. Он знает этикет. Он знает, что нужно женщинам. Я думаю, он и сам был когда-то женщиной.

Анант вскрикивает «ай», мягко и непроизвольно, словно пукает.

— Я думаю, ты говоришь про «оно», — говорит Ясбир. — Они не хиджры, в обычном смысле, они не мужчины, становящиеся женщинами, и не женщины, становящиеся мужчинами, они не то и не другое.

— Ньют, хиджра, он, она — какая разница! — перекрикивает миссис Даял диктора, комментирующего вторую игру между Авадхом и Китаем. — Все равно посидеть с родителями невесты за чашкой чая вряд ли светит, не говоря уж о том, чтобы увидеть объявление в шаади-секции «Таймс оф Авадх».

Ясбир морщится. Родительская критика всегда наиболее болезненна.

В поло-энд-кантри-клубе «Харьяна» мужчины сыпались дождем, сыпались фадом. Хорошо одетые мужчины, богатые мужчины, очаровательные мужчины, лощеные, ухоженные мужчины, мужчины с перспективами, вкратце изложенными в их брачных резюме. Ясбир знал большинство из них в лицо, некоторых по имени, а были и такие, кто уже успел превратиться из соперников в друзья.

— Зубы! — Восклицание, кивок, пальцы выставлены из-за бара, как стволы револьверов. Там прислонился Кишор, непринужденный и изящный, похожий на фоне красного дерева эпохи раджей на пасмо шелка. — Где ты ими обзавелся, бадмаш?[38]

Это старый знакомый Ясбира по университету, склонный к дорогостоящему досугу вроде скачек в Жокейском клубе Дели или катания на горных лыжах в тех местах Гималаев, где еще сохранился снег. Сейчас он занимался финансами и говорил знакомым, что побывал на пятистах шаади и сделал сотню предложений. Но когда они уже извивались на крючке, он их отпускал. «О, эти слезы, эти уфозы, эти телефонные звонки горящих гневом отцов и кипящих братьев. Забавно, правда ведь?»

— Ты слышал? — спрашивает Кишор. — Сегодня Дипендрина ночь. Да, безо всяких сомнений. Так предсказал астрологический эйай. Так предписано звездами и твоим наладонником.

Маленький жилистый Дипендра служит вместе с Ясбиром в Министерстве водного хозяйства, только в другом отделе — не «Прудов и плотин», а «Русел и потоков». Он уже три шаади фантазировал о некоей женщине, обменявшейся с ним наладонниковыми адресами. Сперва был звонок, затем — свидание. Теперь будет предложение.

— Раху в четвертом доме, Сатурн в седьмом, — траурно произносит Дипендра. — Наши глаза встретятся, она кивнет — просто кивнет. Наутро она мне позвонит, и дело будет с концом, прошнуровано и проштемпелевано. Я бы позвал тебя одним из шаферов, но все места уже обещаны моим братьям и кузенам. Все уже расписано, верь мне.

Ясбир абсолютно не в силах понять, как это человек, днем занятый разумным учетом жидкости, может вечером вверять свою жизнь и любовь грошовому гороскопному искусственному разуму.

Непальский чидмутгар ударил жезлом по паркету эксклюзивного поло-энд-кантри-клуба «Харьяна». Достойные Юноши поправили воротнички, проверили, хорошо ли сидят пиджаки, верно ли вдеты запонки. По эту сторону массивной, красного дерева двустворчатой двери они были друзьями и коллегами. По ту сторону — превратятся в соперников.

— Джентльмены, уважаемые клиенты нашего агентства, поприветствуем же бегуму Реззак и ее прелестных девушек.

Два аттенданта раздвинули окна на площадку для поло. Там ждали прелестные девушки в своих сари и драгоценных камнях, в золоте и хне (ибо агентство «Прелестные девушки» — агентство в высшей степени традиционное и респектабельное). Ясбир проверил свое расписание — пять минут на клиента, может быть меньше, но больше — никогда. Он глубоко вдохнул и разразился тысячерупиевой улыбкой. Пора бы найти себе жену.

— Не думайте, будто я не знаю, о чем вы там бормочете, — говорит миссис Даял, перекрывая монотонный комментарий Харши Бхогала. — Я уже поговорила. Ньют будет стоить гораздо дешевле, чем ты тратишь на все эти шаади-агентства, банки данных и прочую ерунду. Нет, Ньют устроит так, что все будет путем.

Трибуны разражаются громом аплодисментов.

— Я скажу тебе, в чем твоя проблема: когда девушка видит двоих мужчин, живущих в одном доме, у нее возникают всякие мысли, — шепчет Дададжи; Анант ставит наконец на стол две чашки чая и закатывает глаза. — Ну вот она выговорилась. Теперь ньют начнет организовывать знакомства. С этим ничего не поделаешь. Бывают вещи и похуже.

«Женщины могут думать все, что им угодно, но Суджай говорит правильно, — думает Ясбир. — Лучше в эту игру никогда не играть».

Снова ликующие крики, снова удар за границу поля. Хареш и Сохан освистывают китайских чертей. «Думаете, можно заплатить побольше и всех победить, но эти авадховские ребята быстро вам объяснят, что требуются годы, десятки лет и века, чтобы научиться играть в крикет». А в чае слишком много молока.

Ветер, похожий на горячие порывы, предшествующие муссону, посылает через белые просторные комнаты дома двадцать семь поселка Акация-Бунгало дождь пикселей. Ясбир пригибается, смеется и увертывается от них. Он ожидал, что они окажутся холодными и острыми, как пурга, но это всего лишь двоичные числа, рисунки электрических зарядов, посланные в зрительный отдел коры его мозга маленьким хитрым устройством, висящим у него за правым ухом. Пролетая мимо, они мелодично звенят, и это похоже на глиссандо серебряных струн ситара. Пораженно качая головой, Ясбир вынимает лайтхук из-за уха. Видение исчезает.

— Очень остроумно, очень красиво, но я, пожалуй, подожду, пока упадёт цена.

— Это, э-э, не «хук», — бормочет Суджай. — Ты знаешь, ну, сваху, нанятую твоей матерью. Ну, значит, я и подумал, может, тебе и не надо, чтобы кто-то устраивал твой брак. — (Иногда неспособность Суджая говорить по делу приводит Ясбира в полное отчаянье. Особенно часто такое бывает после очередной дорогой и бесплодной шаади-ночи и угрозы свахой, а тут небелозубый Дипендра объявил, что у него свидание. С девушкой. С той самой, которая записана его карманным астрологическим эйаем в четвертом доме Раху). — Ну вот, значит, я и подумал, что при правильной помощи ты можешь устроить все сам. — (Бывают дни, когда спорить с Суджаем просто бессмысленно. И календарь у него свой). — Тебе, ну, значит, нужно снова надеть хук.

Маленький завиток хитрого пластика нащупывает на его черепе чувствительную точку, и в ушах опять звучат серебряные струны. Пиксельные птицы взмывают и сбиваются в стаи подобно скворцам зимним вечером. Это удивительно красиво. Затем у Ясбира перехватывает в горле от неожиданности, потому что крошечные осколки света и звука вдруг слипаются и он видит элегантного мужчину в старомодном шервани и свободного покроя брюках. Его туфли начищены до зеркального блеска. Он отвешивает Ясбиру полупоклон.

— Доброе утро, сэр. — Позвольте представиться: Рам Тарун Дас, наставник в изяществе, манерах и джентльменстве.

— Что эта штука делает в моем доме?

Ясбир отцепляет устройство, посылающее информацию в его мозг.

— Э-э, пожалуйста, не делай так, — говорит Суджай. — Это не по эйаевому этикету.

Ясбир снова надевает гаджет, и вот он, пожалуйста, этот элегантный мужчина.

— Я был сконструирован с четко поставленной целью помочь вам жениться на подходящей девушке, — говорит Рам Тарун Дас.

— Сконструирован?

— Я, ну, значит, сделал его для тебя, — говорит Суджай. — Я решил, что если кто-нибудь знает про всякие отношения и браки, так это мыльные звезды.

— Мыльные звезды. Ты сварганил мне брачного наставника из мыльной звезды?

— Не то чтобы точно из мыльной звезды, скорее из сочетания некоторого числа подсистем, позаимствованных из центрального регистра, — говорит Суджай. — Прости, пожалуйста, Рам.

— И часто ты так делаешь?

— Как именно?

— Извиняешься перед эйаями.

— У них тоже есть чувства.

— Меня будет учить искусству брака какой-то мэш-ап, — закатывает глаза Ясбир.

— Так говорить не полагается. Тебе следовало бы извиниться.

— Так вот, сэр, если мне предназначено спасти вас от брака, выкованного в аду, нам бы лучше всего начать с манер, — говорит Рам Тарун Дас. — Манеры делают человека. Это основа всех отношений, потому что по большому счету манеры определяются тем, что человек есть, а не тем, что он делает. И не спорьте со мной, женщина видит это сразу. Уважение ко всему, сэр, это ключ этикета. Может быть, я только воображаю, что чувствую так же, как чувствуете вы, но для меня самого это не делает мои чувства менее реальными. А теперь начнем. Сегодняшняя шаади наступит скоро, а нам еще много нужно сделать.

«Почему, — думает Ясбир, — ну почему мне никогда не удается так начистить туфли?»

Лунный полумесяц лениво висит над отсветами тысяч плавильных печей Туглука — колыбелька, чтобы качать младенческую нацию. Вокруг его рябящего отражения в пруду качаются керамические масляные лампы в форме листьев манго. Бегума Джайтли не держит, ни площадок для поло, ни загородных клубов, все-таки сейчас 2045 год, а не 1945-й. Современный стиль для современной нации — такова философия шаади-агентства «Джайтли». Но сплетни и желания вечны, и в полутьме пентхауза мужчины выглядят на фоне галактики уличных огней большого Дели черными, чернее черного тенями.

— Брови! — Кишор приветствует Ясбира на манер телеведущего выстрелами из двух пальцев-пистолетов, бам-бам. — Нет, серьезно, что это ты с ними сделал?

Затем, по мере того, как он переводит взгляд с бровей на полный конечный продукт, его собственные глаза расширяются. Его челюсть слегка отвисает, превращая рот в узенькую щелочку, достаточно, впрочем, широкую, чтобы Ясбир ощутил торжество.

Он стеснялся разговаривать в молле с Рам Тарун Дасом. Ему было совсем не трудно принять, что эта фигура в упрямо атавистической одежде невидима для всех окружающих (хотя он и поражался, как это эйай ни на кого не натыкается в толкотне центрального молла). Он просто чувствовал себя глупо, разговаривая с пустым местом.

— Что за глупости? — говорил в его внутреннем ухе Рам Тарун Дас. — Люди все время беседуют по мобильникам с пустым местом. Вот этот костюм, сэр.

Этот костюм оказался ярким, этот костюм оказался парчовым, он был модного ретропокроя, так что Ясбир охотней ходил был голым, чем надел бы что-нибудь в этом роде.

— Он очень уж… смелый.

— Он как раз для вас. Примерьте его. Купите его. Вы в нем будете выглядеть стильно и уверенно, без малейшей примеси показухи. Женщины не переносят показухи.

Роботы-портные взялись за работу даже раньше, чем Ясбир расплатился по карточке. Костюм оказался дорогим. «Не таким дорогим, как все эти членства в шаади, — утешил он себя. — Ну и хоть какой реальный выход». Теперь Рам Тарун Дас проявился ровно посреди ювелирной витрины.

— Мужчины не носят ювелирных украшений. Маленькая брошь у ворота — это еще допустимо. Разве вы хотите, чтобы милые девушки сочли вас мумбайским сутенером? Нет, сэр, вы этого не хотите. Так что ювелирке твердое нет. А туфлям — да.

Ясбир прошелся во всей этой роскоши перед слегка смущенным Суджаем.

— Ты смотришься, э-э, очень прилично. Просто потрясающе. Да.

— Вы ходите, как буйвол, — сказал Рам Тарун Дас, опираясь на свою тросточку и внимательно вглядываясь. — Фу, сэр. И вот что я вам пропишу. Уроки танго. Страсть и дисциплина. Латинский огонь, но при этом строжайший из ритмов. И не спорьте, вам необходимо танго. Лучшего средства улучшить осанку еще никто не придумал.

Танго, маникюр, педикюр, краткий обзор популярной культуры и делийских сплетен («мыльная опера оскорбительна как для разума, так и для фантазии, мне ли, сэр, этого не знать»), построение беседы, игры с языком тела — когда повернуться вот таким образом, когда вступить в языковой контакт и когда его прервать, когда решиться на легчайшее многозначительное прикосновение. Пока Суджай слонялся по дому, даже более неуклюжий и потерянный, чем обычно, Ясбир болтал с пустым местом, тренируясь в латинских поворотах и припаданиях на колено с невидимым партнером. И в самом конце, утром предстоящего шаади.

— Брови, сэр. С такими бровями, как у волосатого саддху,[39] вы никогда не найдете невесту. В неполных пяти километрах отсюда есть девушка, выезжающая к клиентам на мопеде. Я ее заказал, она будет здесь не позже, чем через десять минут.

Как и всегда, Кишор не дает Ясбиру времени втиснуть ответ, а продолжает трещать.

— Так значит, теперь Дипендра?

Ясбир успел уже заметить, что Дипендра не занимает своего обычного места в тени Кишора; похоже, его и вообще нет нигде в этом пентхаузе.

— Третье свидание, — говорит Кишор и для эмфазы повторяет слова беззвучно. — Похоже, этот гороскопный эйай все-таки что-то умеет. Знаешь, вот было бы смешно, если бы теперь кто-нибудь увел ее. Так, просто для шутки.

Кишор жует свою нижнюю губу — жест давно известный Ясбиру. Затем звенят колокольчики, светильники еще больше тускнеют, огоньки масляных ламп, едва не тухнут от ворвавшегося откуда-то ветра. Стены раздвигаются, в комнату входят женщины.

Она стоит у стеклянной стены, глядя вниз, на куб света, где паркуются автомобили. Она сжимает в руках коктейль, не то молитвенно, не то озабочено. Это новый коктейль, специально придуманный для международного крикетного матча, он подается в яйцевидных бокалах, сделанных из новейшего спинового стекла, которые всегда становятся прямо, как бы их ни поставить или ни уронить. «Матч драконов», так называется этот коктейль. Добрый авадхийский виски, сироп с блестками и шесть капель китайского ликера «Каолян». Крошечный красный желеобразный дракон растворяется подобно закатному солнцу.

— Ну давайте, — шепчет Рам Тарун Дас, стоящий у Ясбира за плечом. — Смелость города берет, как говорится.

У Ясбира сухо во рту. Добавочное приложение, вклеенное Суджаем в Рам Тарун Даса, сообщает Ясбиру точные значения пульса, температуры, частоты дыхания и количество пота на ладонях. Он удивляется, что все еще жив.

Вы знаете начало, вы знаете конец, а все, что между, подскажет Рам Тарун Дас.

Ее взгляд направлен вниз, на парковочную площадку. Секундная пауза, легкий наклон его тела к ней. В этом состоит начало.

Итак, вы «mama», «мерседес», «ли-фань» или «лексус»? — шепчет в черепе Ясбира Рам Тарун Дас. Ясбир легко и непринужденно повторяет эту фразу. Чтобы она звучала естественно, он битый час репетировал, репетировал и репетировал. У него получается не хуже, чем у любого рободиктора, лучше, чем у любого из живых артистов, еще оставшихся на телевидении.

Она поворачивается к нему, ее губы слегка разошлись от удивления.

Она не может ответить иначе, говорит Рам Тарун Дас. Повторите фразу.

— Вы «тата», «мерседес», «ли-фань» или «лексус»?

— О чем это вы?

— Просто выберите что-нибудь одно. К чему душа ляжет, такой ответ и правильный.

Секундная пауза, поджатые губы. Ясбир потихоньку сцепляет за спиною руки, чтобы не было видно пота.

— «Лексус», — говорит Шулка.

Это звать ее так — Шулка. Ей двадцать два года, закончила Делийский университет по маркетингу, работает в мужских модах. По касте она Матхура, всего лишь в паре ступенек от родных Ясбира. Демографический кризис сделал для сотрясения устоев варны и джати больше, чем столетия медленного, капля за каплей, внедрения демократии. И она ответила на вопрос.

— Очень, очень интересно, — говорит Ясбир.

Она поворачивается, выгнув полумесяцы выщипанных бровей. Теперь главное, шепчет за спиной Ясбира Рам Тарун Дас.

— Дели, Мумбай, Колката, Шеннай.

Теперь она слегка нахмурилась. Господь Вишну, она просто прелестна.

— Я родилась в Дели.

— Я не это имел в виду.

Нахмуренность превращается в наноулыбку понимания.

— Тогда Мумбай. Да, определенно Мумбай. Колката жаркая, грязная и противная, а Шеннай… нет, я точно Мумбай.

Ясбир с задумчивым видом втягивает нижнюю губу и кивает, как учил его перед зеркалом Рам Тарун Дас.

— Красный-зеленый-желтый-синий?

— Красный. — Без малейшего промедления.

— Кошка-собака-птица-обезьяна?

Шулка чуть наклоняет голову набок, и Ясбиру становится видно, что у неё за ухом тоже «хук». Продвинутая девушка. Коктейлевый робот продолжает свое колдовство с бокалами-неваляшками и паучьими лапками щупальцев.

— Птица… нет. — Лукавая улыбка. — Нет-нет-нет. Обезьяна.

Он сейчас умрет, он сейчас умрет.

— Так что же все это значит?

— Еще один вопрос. — Ясбир поднимает палец. — Вед Прокаш, бегума Фора, доктор Чаттерджи, Риту Парвааз.

Она смеется. Она смеется, как колокольчики на кайме свадебной юбки. Она смеется, как звезды в Гималайской ночи.

Да что вы делаете? — шипит Рам Тарун Дас; он мгновенно пролетает сквозь восприятие Ясбира и становится за Шулкой, ломая в отчаянии руки. Широким жестом он обводит горизонт, испещренный газовыми огнями. Взгляните, сэр, сегодня для вас горит само небо, а вы хотите разговаривать о мыльных операх! Сценарий, твердо держитесь сценария! Импровизация смерти подобна. Ясбир почти говорит эйаю: Изыди, джинн, изыди. И повторяет вопрос.

— В общем-то, я не очень увлекаюсь «Таун энд кантри», — говорит Шулка. — Вот моя сестра, она знает все мельчайшие подробности про самых малозначительных персонажей, и это, не говоря о том, что она знает про артистов. Это одна из тех областей, где можно знать до смешного много, даже никогда не глядя на экран. Так что, если вы настаиваете на ответе, я бы сказала Риту. Но что же все это значит, мистер Даял?

У Ясбира сжимается сердце. Рам Тарун Дас смотрит на него холодным взглядом. Теперь все дело в доводке. Делайте, как я вас инструктировал. Иначе ваши деньги и моя полоса пропускания пойдут собаке под хвост.

Коктейлевый робот подтанцовывает все ближе и ближе, чтобы исполнить свой кибернетический цирк. Толчок по Шулкиному бокалу, он падает и начинает, сверкая, вращаться на игольном острие кончика манипулятора. Настоящее волшебство, если ничего не знать о гироскопах и спиновых стеклах. При всей своей краткости этот момент престидижитации вполне достаточен, чтобы Ясбир сделал задуманный ход. Когда она отрывает взгляд от бокала, Ясбир уже далеко, посреди комнаты.

Увидев, как расширились ее глаза, он хочет вернуться и извиниться. Он еще больше хочет извиниться, когда ее взгляд начинает обшаривать комнату. Затем она его замечает. Замечает в переполненной комнате, в точности как в той песне,[40] которую Суджай мурлычет себе под нос, когда думает, что Ясбир его не слышит. Суджай любит эту песню, это самая романтичная, проникающая в душу невинная песня, какую он когда-либо слышал. Старые голливудские мюзиклы всегда были слабым местом большого неуклюжего Суджая. «Юг Тихого океана», «Карусель», «Мулен-Руж» — он смотрит их в общей комнате на большом экране, безголосо подпевая и роняя слезу над очередной невозможной любовью. На другом конце переполненной комнаты хмурится Шулка. Конечно же, так в сценарии.

«Но что это значит?» — шевелятся ее губы. И, как задумано Рам Тарун Дасом, Ясбир кричит ей в ответ:

— Позвоните, я вам скажу!

Затем резко поворачивается и уходит. И это, как он понимает безо всяких подсказок Рам Тарун Даса, и есть доводка.

В квартире нестерпимо жарко натоплено и пахнет подгорелым ги, но ньют зябко кутается в вязаную шаль, словно спасаясь от беспрестанного ветра. На низеньком медном столике стоят пластиковые чайные чашки, чашка Ясбировой матери так и осталась нетронутой. Ясбир сидит на диване с отцом по правую руку и матерью по левую, словно арестант между полицейскими. Сваха-ньют Нахин ежится, бормочет и трет свои пальцы.

В жизни Ясбиру никогда еще не встречалось вот такое, третьего пола. Но он знает про них все — как знает все о большинстве вещей — из журналов для одиноких мужчин, на которые подписан. Там, на страницах между рекламами дизайнерских часов и роботизированного отбеливания зубов, ньюты предстают, как фантастические, словно из «Тысячи и одной ночи» существа, в равной степени благословенные и проклятые, невероятным гламуром. Нахин старо и устало, как бог, оно сгибает и разгибает пальцы над бумагами, лежащими на кофейном столике, время от времени судорожно содрогаясь всем телом («Все это проклятые лекарства, милые мои»), «Тоже способ устраниться от этой игры, поисков жены», — думает Ясбир.

Нахин двигает бумажки по столу; они богато разукрашены под камчатное полотно замысловатыми кругами, спиралями и буквами каких-то невероятных алфавитов. В правом верхнем углу каждой бумаги фотография женщины. Все женщины молодые и симпатичные, но судя по испуганно расширенным глазам, фотографируются впервые.

— Так вот, я произвела все вычисления, и вот эти пятеро наиболее совместимы и благоприятны, — говорит Нахин и откашливает целую рюмку мокроты.

— Я заметил, что все они деревенские, — говорит Ясбиров отец.

— Деревенские обычаи — хорошие обычаи, — говорит Ясбирова мать.

Ясбир, втиснутый между ними на коротком диване, смотрит через укутанное шалью плечо Нахин в направлении двери, где стоит Рам Тарун Дас. Тот вскидывает брови и качает головой.

— Деревенские девушки лучше для деторождения, — говорит Нахин, — а вы говорили, что очень беспокоитесь о потомстве. И вообще среди джати можно подобрать более близкую пару, не говоря уж о том, что они, как правило, претендуют на гораздо меньшее приданое, чем городские девушки. Городские девушки желают цапнуть все. Мне, мне и мне. Из эгоизма никогда не выходит ничего хорошего.

Длинные пальцы ньюта перемещают деревенских девушек по кофейному столику, отбирают троих и подвигают их к Ясбиру и его родителям. Папайджи и Мамайджи подаются вперед, Ясбир обвисает назад, Рам Тарун Дас скрещивает руки и закатывает глаза.

— Эти трое родились под наиудачнейшими звездами, — говорит Нахин. — Я могу устроить встречу с их родителями без малейшей задержки. Потребуется небольшой расход для их приезда в Дели на встречу с вами, я добавлю эту сумму к своему гонорару.

В мгновение ока Рам Тарун Дас оказывается за спиною Ясбира и шепчет ему в ухо:

— В западной брачной клятве есть такое место: говори сейчас или молчи до самой смерти.

— Сколько вам платит моя мать? — спрашивает Ясбир, воспользовавшись моментом тишины.

— Я не могу выдавать вам коммерческие тайны клиента.

Глаза у Нахин маленькие и темные, как изюминки.

— Я плачу пятьдесят процентов сверху, чтобы отказаться от ваших услуг.

Руки Нахин задерживаются над красивыми, вручную вырисованными спиралями и кругами. «Раньше ты был мужчиной, — думает Ясбир. — Типичный мужской жест. Подумать только, я научился читать язык тела».

— Я удваиваю! — визжит миссис Даял.

— Подождите, подождите, подождите, — протестует Ясбиров отец, но Ясбир уже тоже кричит, он должен положить конец этому идиотству, прежде чем его семейство дойдет в брачном угаре до цифр совершенно для них неподъемных.

— Вы напрасно тратите свое время и деньги моих родителей, — говорит Ясбир. — Дело в том, что я уже встретил подходящую девушку.

Вокруг кофейного столика выпученные глаза и разинутые рты, но больше всех поражен Рам Тарун Дас.

Семейство Прасад из двадцать пятого дома уже прислало предупредительную жалобу насчет громкой музыки, но Ясбир упрямо включает такую громкость, что дрожат хрустальные подвески люстры. Первое время он относился к танго с высокомерным пренебрежением из-за его формальности, скованности, строгости ритма. Самый неиндийский танец, его не будет танцевать на свадьбе ничей дядюшка. Но он упорно тренировался — никто не может сказать, что Ясбир Даял быстро сдается, — и дух танго постепенно в него проникал, как дождь в пересохшее русло. Он осознал его дисциплину и начал понимать его страсть. Он ходил по «Плотинам и руслам» с гордо поднятой головой. Он уже больше не слонялся у кулера.

— Когда я вам посоветовал, сэр, говорить или молчать до самой смерти, я отнюдь не имел в виду: лгите своим родителям, — говорит Рам Тарун Дас.

В танго он берет на себя женскую роль. Лайтхук способен создавать иллюзию веса, так что эйай ощущается на ощупь, ничуть не хуже обычной партнерши. «Если уж можно все это сделать, что мешало придать ему вид женщины?» — думает Ясбир; в своем увлечении мелкими подробностями Суджай зачастую забывает об очевидном.

— Особенно в тех случаях, где им легко вас поймать, — продолжает Рам Тарун Дас.

— Я должен был помешать им выбрасывать деньги на этого ньюта.

— Они бы и дальше пытались вас переторговать.

— Тогда тем более я должен был помешать им швырять на ветер и мои деньги.

Ясбир подсекает ногу Рам Тарун Даса в изящно исполненной барриде. Он скользит мимо открытой двери на веранду, и Суджай отрывает глаза от мыльнооперного здания. Для него уже привычно видеть своего лендлорда, танцующего танго с пожилым раджпутским джентльменом. «Странный у тебя мир, мир призраков и джиннов, и полуреальностей», — думает Ясбир.

— Так сколько раз звонил ваш отец, спрашивая о Шулке?

Свободная нога Рам Тарун Даса скользит по полу во вполне приличной волькаде. Танго — это зримая музыка, оно делает невидимое видимым.

«Ты знаешь, — думает Ясбир. — Ты вплетен в каждую часть этого дома, как вышитый узор в кусок шелка».

— Восемь, — говорит он еле слышно. — Может быть, если бы я позвонил ей сам…

— Ни в коем случае! — вскидывается Рам Тарун Дас, тесно приближаясь к нему в эмбрессо. — Любые, самые крошечные преимущества, завоеванные тобой, любой атом надежды, имеющийся у тебя, будет загублен. Я запрещаю.

— Но ты не мог бы хотя бы оценить вероятность? Зная об искусстве шаади все, что известно тебе, ты мог бы хотя бы сказать есть ли у меня шансы.

— Сэр, — говорит Рам Тарун Дас, — я наставник в изяществе, манерах и дженльменстве. Я могу связать вас со сколькими угодно бесхитростными эйаями-букмекерами, они поставят вам цену на все что угодно, хотя их вероятности едва ли вам понравятся. Я же могу сказать одно: реакции мисс Шулки были весьма благоприятны.

Рам Тарун Дас обвивает ногу Ясбира в финальном ганчо, музыка подходит к завершению. В комнате остаются слышны два ничем не заглушаемых звука. Один — это рыдания миссис Прасад. Видимо, она прислонилась к разделительной стенке, чтобы сделать свои страдания более слышимыми. Другой — это телефонный вызов, весьма специфичный телефонный вызов, низкопробный, но безумно прилипчивый хит из фильма «Май бек, май крег, май сек», заведенный Ясбиром для одного звонящего и только его.

Суджай удивленно вскидывает голову.

— Алло?

Ясбир отчаянно, умоляюще машет рукой Рам Тарун Дасу, уже усевшемуся в другом конце комнаты, положив руки на тросточку.

— «Лексус», Мумбай, красный, обезьяна, Риту Парвааз, — говорит Шулка Матур. — Так что же они значат?

— Нет, я уже решил — иду и нанимаю детектива, — говорит Дипендра, тщательно моя руки.

На двенадцатом этаже Водного министерства весь обмен сплетнями происходит около раковин для мытья рук в мужском туалете номер шестнадцать.

Писсуары — это слишком соревновательно. Кабинки: вторжение в частную жизнь. Истины лучше всего обмываются вместе с руками в раковинах, а секреты и откровения без труда можно скрыть от излишних ушей, разумно используя сушилку для рук.

— Дипендра, это паранойя. Что она такого сделала? — шепчет Ясбир.

Эйай-чип уровня ноль-три рекомендует ему не растрачивать зря драгоценную воду.

— Дело не в том, что она сделала, дело в том, чего она не делает, — шипит Дипендра. — Я могу понять, когда человека почему-нибудь нельзя позвать к телефону, но когда он сознательно не берет трубку, это совсем другое дело. Ты этого не знаешь, но еще узнаешь, попомни мои слова. Ты на первой стадии, когда все ново, свежо и удивительно, и ты ослеплен потрясающим фактом, что кто-то наконец — наконец! ты этого так долго ждал! — счел тебя достойной добычей. Но ты пройдешь через эту стадию, непременно пройдешь. Скоро, даже слишком скоро пелена спадет с твоих глаз. Ты увидишь… и ты услышишь.

— Дипендра. — Ясбир передвинулся к батарее сушилок. — Ты же был на пяти свиданиях.

Но каждое сказанное Дипендрой слово попадало в цель. Ясбир был кипящим котлом эмоций. Он был легким и гибким и шагал по миру, как бог, но в то же самое время окружавший его мир казался бледным и почти неосязаемым, как тончайший шелк. У него кружилась голова от голода, но он не мог положить себе в рот ни крошки. Он отталкивал дайас и роти, любовно приготовленные Суджаем. Чесноком будет пахнуть изо рта, сааг может пристать к зубам, от лука будет пучить живот, хлеб сделает его неэлегантно толстым. В надежде на будущие пряные поцелуи он разжевал несколько очищающих кардамонин. Ясбир Даял блаженно страдает любовным недугом.

Свидание первое. Кутб-Минар. Ясбир шумно запротестовал.

— Туда ходят одни туристы. И с детьми по субботам.

— Это история.

— Шулку не волнует история.

— Ну да, вы ее прекрасно знаете после трех телефонных разговоров и двух вечеров в шаади-нете по написанному мною сценарию. Это корни, это кто ты такой и откуда пришел. Это семья и династия. Вашу Шулку все это интересует, вы уж поверьте мне, сэр. Обсудим лучше, что вы наденете.

Там было четыре туристических автобуса разных размеров. Там были лоточники и продавцы сувениров. Там были группы нахмуренных китайцев. Там были школьники с ранцами такими огромными, что бедные дети казались черепахами, вставшими на дыбы. Но все они, бродившие под куполами и вдоль колоннад мечети Кувват-уль-Ислам, казались далекими и эфемерными, как облака. Существовали только Шулка и он. И Рам Тарун Дас, шагавший рядом с ним, сцепив за спиною руки.

По его команде Ясбир остановился и начал разглядывать затертые временем контуры лишенной туловища головы тританкара, каменного призрака.

— Кутбуддин Айбак, первый султан Дели, разрушил двадцать джайнистских храмов и использовал их камни для строительства своей мечети. Если знаешь куда смотреть, кое-где еще можно найти старую резьбу по камню.

— Вот это мне нравится, — сказала Шулка. — Старые боги все еще здесь. — Каждое слово, падавшее с ее губ, было прекрасно, как жемчужина; Ясбир попытался читать по ее глазам, но темные очки с эффектом кошачьего глаза не давали такой возможности. — Жаль, что столь немногие люди интересуются своей историей и обычаями. Всё только то новейшее и это новейшее, а если что не новейшее, так никому и не нужно. Мне кажется, чтобы понимать, куда ты идешь, нужно сперва понять, откуда ты пришел.

Очень хорошо, — шепчет Рам Тарун Дас. — Теперь железная колонна.

Подождав, пока от обнесенной перильцами площадки отойдет группа немецких зевак, Ясбир и Шулка подошли к ней поближе и стали молча разглядывать массивный черный столб.

— Сделано шестьсот лет назад, а ведь ни пятнышка ржавчины, — сказал Ясбир.

Девяносто восемь процентов чистого железа, — вставил Рам Тарун Дас. — Компании «Миттал стил» есть чему поучиться у Гуптовских царей.

— «Он, кто, имея имя Чандра, был прекрасен лицом своим, как полная луна, истинно сосредоточив свои мысли на Вишну, повелел установить сей величественный столп божественного Вишну на холме Вишнупада».

Читая надпись, нанесенную вокруг середины столба, Шулка сосредоточенно хмурила брови и выглядела в глазах Ясбира не менее прекрасной, чем любой из богов или царей династии Гупта.

— Ты знаешь санскрит?

— Я следую некому личному пути духовного развития.

У вас приблизительно тридцать секунд до подхода следующей группы туристов, — вставляет Рам Тарун Дас. — Теперь, сэр, та фраза, которой я вас учил.

— Говорят, что, если встать к колонне спиной и обхватить ее руками, твое желание исполнится.

Подходили китайцы, подходили китайцы.

— И что бы такое мне захотеть?

Идеальна. Она воистину идеальна.

— Ужин?

Шулка чуть заметно улыбнулась и пошла прочь; под самой привратной аркой она повернулась и ответила:

— Ужин был бы очень кстати.

А затем вокруг нержавеющего железного столпа Чандры Гупта густо зароились китайцы со своими магазинными мешками, козырьками от солнца и пластиковыми шлепанцами.

Ясбир улыбается блаженным воспоминаниям о Первом Свидании. Дипендра шевелит пальцами под потоком горячего воздуха.

— Да, я о таком слыхал. Это даже было в документальном фильме. Белые вдовы, так их называют. Они прекрасно одеваются и ходят на шаади, у них блестящие резюме, но замуж они не собираются; о нет, нет и нет. Да и с какой бы стати, если есть нескончаемый поток мужчин, готовых водить их в рестораны и всякие места, делать им прекрасные подарки, покупать им туфли и драгоценности и даже машины, в фильме все про это рассказано. Они играют с нашими сердцами ради собственной выгоды. А когда им это надоедает, когда им становится скучно, или мужчина слишком уж многого требует, или его подарки становятся скромнее, или у кого-то можно получить лучшие, тогда прочь с глаз моих! Выкинет на помойку и займется другим, это же для них игра.

— Дипендра, — говорит Ясбир, — фильмы шаади-канала — не та модель, какую ты хочешь в женатой жизни, это уж точно. — В этот момент Рам Тарун Дас мог бы им гордиться. — А теперь мне нужно вернуться на работу.

Краны, предупреждающие о преступном перерасходе воды, способны также доносить начальству о чрезмерно долгом пребывании в туалете. Но семена сомнения уже посеяны, и Ясбир поневоле вспоминает ресторан.

Второе Свидание. Ясбир целую неделю тренировался есть палочками. Он ругался на рис, он проклинал дал. А вот Суджай без малейших усилий закидывал в рот и рис, и дал, палочки мелькали у него в руках, как спицы велосипеда.

— Тебе-то просто, в тебе есть эта самая врожденная азиатская культура.

— В общем-то, оба мы азиаты.

— Ты знаешь, о чем я. И мне даже не нравится китайская кухня, там все какое-то пресное.

Ресторан был дорогой, половина недельной зарплаты. Ясбиру пришлось работать сверхурочно. Благо в «Руслах и плотинах» случился аврал из-за наводнений.

— О, — сказала Шулка, подсвеченная сзади ночным сиянием Дели, огромным расплывчатым нимбом, предназначенным, казалось, специально для нее; она богиня, думает Ясбир, деви ночного города, с чьей головы нисходят миллионы огней. — Палочки. — Она взяла со столика древние фарфоровые палочки для еды, в разные руки, как барабанные. — Я не умею с ними обращаться, я всегда боюсь, что они сломаются.

— О, это очень просто, нужно только привыкнуть.

Ясбир встал со стула и обошел вокруг Шулки; перегнувшись через ее плечо, он положил одну из палочек на сгиб ее большого пальца, а другую — между подушечкой большого пальца и концом указательного. Все еще не сняла свой лайтхук. Вот что значит городская девушка. Ясбира пронизала дрожь предвкушения, он поставил конец ее среднего пальца между двумя палочками.

— Твой палец играет роль оси, понятно? — сказал он. — И главное совсем не напрягайся. Держи миску поближе ко рту.

Ее пальцы были на ощупь мягкими и теплыми, в них таились бесконечные возможности. Ее кожа действительно пахла мускусом, или ему показалось?

Вот видишь? — спросил Рам Тарун Дас через другое плечо Шулки. — Видишь? Кстати, тебе стоило бы сказать, что палочками вкуснее.

Палочками и вправду было вкуснее; Ясбир обнаружил тонкости и пикантные оттенки, незнакомые ему прежде. Слова лились через столик легко и непринужденно. Все, что бы Ясбир ни говорил, вознаграждалось ее серебристым смехом. Хотя Рам Тарун Дас был вездесущ и незаметен, как вышколенный официант, все слова и шутки были его собственные, Ясбира. «Вот видишь, — сказал он себе, — ты же можешь. Ни для кого не тайна, чего хотят женщины; нужно поменьше говорить о себе и побольше слушать, нужно смешить».

За зеленым чаем Шулка завела разговор об этом новом романе, который читали все, абсолютно все, который про эту делийскую девушку, подыскивающую мужа, и ее многочисленных ухажеров, совершенно скандальный, «Достойный юноша». Все, абсолютно все, кроме Ясбира.

Помоги! — беззвучно воззвал он в свое внутреннее ухо.

Уже сканирую, — сказал Рам Тарун Дас. — Что вам нужно, краткий пересказ, отзывы читателей или анализ?

Просто оставайся под рукой, — беззвучно прошептал Ясбир, маскируя еле заметное движение челюстей тем, что снял крышку чайника, — сигнал наполнить заново.

— В общем-то, это не такая книга, какую полагается читать мужчине…

— Но…

— Но в то же время все ее читают, — повторил он с подсказки Рам Тарун Даса. — Пока что я прочитал только на две трети, но… а как далеко зашла ты? Осторожно, спойлер.

Это одно из выражений суджаевского «Таун энд кантри»; Шулка просто улыбается и крутит свою чашку.

— Скажи то, что ты хотела сказать.

— Неужели она не видит, что это Нишок? Он же очевидно, явным образом, на тысячу процентов ее обожает. Но это будет не так-то и просто, да?

— Но Пран, с ним всегда сплошное беспокойство. Он законченный проходимец, с ним нужно держать ухо востро. Она никогда не сможет ему доверять полностью, но именно это ей и нравится. Тебе не кажется, что иногда не хватает немного остроты, немного страха, и что возможно, всего лишь возможно, стоит утратить всё, чтобы сохранить искру жизни?

Осторожнее, сэр, — пробормотал Рам Тарун Дас.

— Да, но мы уже знали, после вечера у супругов Чаттерджи, где она столкнула Джойти в бассейн прямо на глазах у русского посла, что она ревнует к своей сестре, потому что та выходит замуж за мистера Пансе. С одной стороны — гламур, с другой — безопасность. Страсть против стабильности. Город против села.

— Эйджит? Для оживления сюжета и только. Не был и не будет претендентом. Все женщины, с какими он встречается, суть просто зеркала, в которых он видит себя любимого.

Он не читал ни фразы, ни слова из этого макулатурного бестселлера сезона. Тот пролетел над его головой, словно стая голубей, но не тихих, а громко грохочущих крыльями. Ему было некогда, он занимался тем, что был Достойным Юношей.

Шулка держала своими фарфоровыми палочками кусочек сладко-соленой, заплывшей жиром утиной грудки, на скатерть падали капли соуса.

— А вот скажи тогда, за кого выйдет замуж Бани? Угадай и получишь маленький приз.

Ясбир слышит, как в его голове начинает формироваться ответ Рам Тарун Даса.

Нет, — скрипнул он зубами.

— Пожалуй, я знаю.

— Так за кого?

— За Прана.

Шулка сделала выпад, как аист, хватающий лягушку; у него во рту появился жирный горячий кусочек соевой утятины.

— А ведь в сюжете обязательно есть неожиданный поворот? — сказала Шулка.

В мужском туалете № 16 Дипендра проверяет свои волосы перед зеркалом и немного их приглаживает.

— Выкуп-шмыкуп, это чистый грабеж и только. Они водят тебя за нос, запускают свои лапы в твои деньги, затем исчезают, оставив тебя без единой пайсы.

Теперь Ясбиру и правда, чистейшая правда, пора на рабочее место.

— Дип, все это сказки. Ты вычитал это из новостных фидов. Кончай заниматься дурью.

— Нет дыма без огня. Звезды говорят мне быть поосторожнее в сердечных делах и опасаться фальшивых друзей. Юпитер в третьем доме. Вокруг меня нависли мрачные предзнаменования. Нет, я уже нанял частного детективного эйая, он будет тайно вести наблюдение. Так или иначе, но я все узнаю.

Тук-тук, виляя, продирается через самую гущу транспорта, скопившегося вокруг аэропорта Индиры, и Ясбир до белизны в косточках цепляется за стойку; запах Дипендриного одеколона действует ему на нервы.

— А куда мы, собственно, едем?

Дипендра занес место назначения в закодированный эккаунт; заранее он сообщил только, что потребуется два часа вечернего времени, приличная одежда, верный друг и абсолютное благоразумие. Два последних дня он был темный и зловещий, как приближающийся муссон. Его детективный эйай вернулся с надежными результатами, но Дипендра о них не хотел говорить, ни даже шепотка в таком надежном месте, как мужской туалет номер шестнадцать.

Тук-тук, управляемый тинейджером с набриолинеными волосами, которые черными остриями спадают ему на глаза, — явная помеха вождению — везет их мимо аэропорта. В Гургаоне окружающая география встает на свое место. Если раньше Ясбира подташнивало от лихого вождения и Дипендриного одеколона, то теперь проблема куда серьезнее. Через пять минут колеса тук-тука скрипят по аккуратно разровненному гравию перед входом в поло-энд-кантри-клуб «Харьяна».

— Что мы здесь делаем? Если Шулка узнает, что я ходил на шаади в то же самое время, как и на свидание с ней, все кончено.

— Мне нужен свидетель.

Помоги мне, Рам Тарун Дас, — взывает Ясбир, но не слышит в своем черепе всплеска серебряной музыки, возвещающего о пришествии Наставника в изяществе, манерах и джентльменстве. Два огромных сикха, стоящие у двери, кивают, пропуская их внутрь.

Кишор, прислонившийся к стойке бара под обычным своим углом, скучает, изучая территорию. Дипендра прорезает толпу достойных юношей, как бог, идущий на войну. Все головы поворачиваются, все разговоры стихают.

— Ты… ты… ты. — От ярости Дипендра даже начал заикаться, его щеки дрожат. — Гнусный вор шаади!

Весь клубный бар болезненно морщится от звонкой пощечины, отвешенной Кишору. Затем на Дипендру опускаются две руки, по одной на каждое плечо. Великаны-сикхи разворачивают его, заламывают ему руки и уводят, исходящего пеной и яростью, от бара поло-энд-кантри-клуба «Харьяна».

— Ты, ты чутья! — бросает Дипендра своему врагу. — Я все с тебя вытащу, каждую последнюю пайсу, помоги мне Господь. Я получу удовлетворение!

Ясбир, сжимаясь от смущения, поспешает за ругающимся, брыкающимся Дипендрой.

— Я здесь только как свидетель, — говорит он сикхам в ответ на их сумрачные взгляды.

Доли секунды они держат Дипендру в вертикальном положении, чтобы сфотографировать его лицо и навеки закрыть ему доступ в шаади-агентство «Прелестные девушки бегумы Реззак». Затем они швыряют его через капот «Ли-фань G8» на подъездную дорожку. Несколько секунд он лежит до ужаса неподвижно, но потом гордо поднимается, отряхивает с себя пыль и приводит в порядок одежду.

— Насчет всего этого я встречусь с ним у реки! — кричит Дипендра бесстрастным сикхам. — У реки.

Ясбир уже на улице, пытается выяснить, уехал тук-тук или нет.

Солнце пылающей медной миской катится вдоль ярко-синего края вселенной, в рассветной дымке мерцают огоньки. Около реки в любое время дня и ночи есть люди. Тощие, как соломинки мужчины толкают свои тележки по засыпанному мусором песку, время от времени склевывая что-то с него, как большие уродливые птицы. Двое мальчиков развели костерок на маленькой площадке, обложенной камнями. Вдали проходит вереница женщин, несущих на головах большие тюки. На берегу почти пересохшей Джамны старый брамин освящает себя, возливая воду на свою голову. Несмотря на раннюю жару, Ясбир зябко ежится, он знает, что сбрасывают в эту реку. В воздухе стоит вонь сточных вод, смешанная с древесным дымом.

— Птицы, — говорит Суджай, оглядываясь вокруг с простодушным изумлением. — Я ведь и правда слышу пение птиц. Так вот как выглядит утро. Объясни мне еще раз, что мы здесь делаем?

— Ты здесь затем, чтобы я не был один.

— Хорошо, но что здесь делаешь ты?

Дипендра сидит на корточках возле спортивного рюкзачка, плотно обхватив себя руками. На нем сверкающая белая рубашка, брюки со стрелками и очень хорошие полуботинки. Он буркнул приветствия Ясбиру и Суджаю, а больше не издал ни звука. Он все время что-то высматривает. Набрав горсть песка, пропускает его сквозь пальцы. Ясбир бы и этого не советовал.

— Сейчас мне полагалось бы сидеть спокойно дома и кодировать, — говорит Суджай. — Ну вот, сейчас посмотрим.

По грязной, усеянной сором траве шествует Кишор. Даже когда он не более чем удаленное, с иголочки одетое пятнышко, нет сомнения в его кипящей ярости. В неподвижном утреннем воздухе разносятся его воинственные крики.

— Я сшибу твою репу в реку! — кричит он Дипендре, все еще сидящему на корточках.

— Я здесь только как свидетель, — торопливо говорит Ясбир.

Ему нужно, чтобы этому поверили. Кишор должен забыть, а Дипендра не должен знать, что он был свидетелем и той опасной шутки, отпущенной Кишором в Туглуке.

Дипендра поднимает глаза:

— Иначе ты просто не мог, верно? Ты бы скорее умер, чем позволил бы мне иметь что-то такое, чего нет у тебя.

— Послушай, я спустил тебе тогда в поло-клубе. Тогда я мог бы тебя уделать, это было бы проще простого. Я мог бы расшибить твой нос в лепешку, но не сделал этого. Из-за тебя я пал в глазах своих друзей, в глазах людей, с которыми я работаю, и, что хуже всего, это было на глазах у женщин.

— Ну что ж, я помогу тебе с восстановлением чести.

Дипендра сует руку в рюкзачок и вытаскивает пистолет.

— Господи, у него пистолет, у него пистолет! — верещит Ясбир.

Его колени становятся, как ватные, он думал, такое бывает только в мыльных операх и грошовых книжонках. Дипендра встает. Его пистолет нацелен Кишору в лоб, в ту самую точку, где полагается быть бинди.[41]

— В рюкзаке есть еще один. — Дипендра указывает стволом и движением подбородка. — Возьми его. Давай разберемся с этим по-мужски. Разберемся достойным образом. Возьми пистолет. — Его голос возрос на октаву. На шее и на виске пульсируют жилы. Ударом ноги он откидывает рюкзак поближе к Кишору.

Ясбир видит, как у банкира вздымается дикая самоубийственная ярость, не меньше той, что поднялась у чиновника. Он слышит свой голос, бормочущий: «Господи боже, господи боже, господи боже».

— Возьми пистолет, я даю тебе честный шанс. Иначе я пристрелю тебя, как шелудивого пса.

Дипендра направляет пистолет и резко, неожиданно шагает к Кишору, он тяжело дышит, как издыхающая кошка. Его белая рубашка насквозь промокла от пота. Дуло пистолета в каких-то миллиметрах от головы Кишора.

Быстрым, так, что глазом не уследить, движением тело заслоняет солнце, крик боли и удивления — и Ясбир видит, что пистолет уже висит за спусковую скобу на пальце у Суджая. Дипендра сидит на песке, сжимая и разжимая свою правую руку. Старый брамин молча смотрит, с его головы капает вода.

— Теперь всё в порядке, теперь всё в порядке, всё в порядке, — говорит Суджай. — Я положу его в рюкзак вместе с другим, а затем избавлюсь от них, и никто не скажет об этом ни слова, ладно? Вот, я беру рюкзак, а теперь смоемся-ка мы отсюда, пока никто не позвал полицию, ладно?

Суджай перекидывает рюкзак через свое покатое плечо и направляется в сторону уличных фонарей; сжавшийся Дипендра плачет среди обрезков пластика.

— Как… что это… где ты такому научился? — спрашивает волочащийся сзади Ясбир, его ноги увязают в мягком песке.

— Я много раз кодировал это движение, вот и подумал, что оно может сработать и в реальной жизни.

— Не хочешь же ты сказать?..

— Это прямиком из мыльных опер. Разве не все копируют?..

В мыльной опере есть утешение. Ее крошечные предсказуемые ссоры, ее тщательно прописанные мелодрамы удаляют весь яд из хаотичного мира, где чиновник водоохраны может вызвать соперника на дуэль из-за женщины, встреченной им на шаади. Лилипутские изображения истинных драм, вылепленные из мыла.

Проморгавшись, Ясбир видит пистолет. Он видит, как рука Дипендры достает его из рюкзака замедленным, как в фильмах про воинские искусства, движением. Он вроде бы видит другой пистолет, лежащий среди свернутых в шарики спортивных носков. А может быть, эта врезка с близким планом ему только кажется. Он уже редактирует свои воспоминания.

Хорошо наблюдать за Нилешем Форой и женой доктора Чаттерджи, чья любовь вечно поругана, и за Дипки, неужели ей не понять, что для Брампурского света она навсегда останется «этой самой Далитской девицей от деревенской водяной колонки».

Ты годами работаешь с кем-нибудь по разные стороны стеклянной перегородки. Ты ходишь с ним на шаади, ты делишься с ним своими надеждами, своими страхами, своей любовью и жизнью, и любовь превращает его в бешеного психа. Суджай забрал у него пистолет. Большой неуклюжий Суджай отнял у него заряженный пистолет. А то бы он застрелил Кишора. Смелый, безумно смелый Суджай. Он снова кодирует, его жизнь возвращается в норму. Делай мыло, смотри мыло. Ясбир заварит ему чай. В кои-то веки. Да, это будет красивый жест. Заваривать чай всегда приходится Суджаю. Ясбир встает. Это скучное место, Махеш и Раджани. Они ему не нравятся. Эти богатые-бездельники-притворяющиеся-слугами-открывающими-дверь-машины-чтобы-за-них-выходили-замуж-по-любви-а-не-из-за-денег подвергают доверчивость публики слишком уж суровому испытанию. А впрочем, Раджани та еще штучка. Она приказала Махешу подать ее машину ко входу в гостиницу.

— Когда ты здесь работаешь, у тебя уйма времени придумывать всякие теории. Одна из моих теорий состоит в том, что машины людей соответствуют их характерам, — говорит Махеш; только в мыльной опере можно представить себе, что при помощи фразы вроде этой, можно завязать знакомство, думает Ясбир. — Так кто ты, «тата», «мерседес», «ли-фань» или «лексус»?

Ясбир застывает у двери.

— О, «лексус».

Он медленно поворачивается. Все куда-то падает, падает, падает, оставляя его в пустоте. И снова говорит Махеш:

— Знаешь, у меня есть и другая теория. Что каждый человек это город. Ты кто — Дели, Мумбай, Колката или Шеннай?

Ясбир садится на подлокотник диванчика. Теперь главное, шепчет он. А она скажет…

— Я родилась в Дели…

— Я не это имел в виду.

Мумбай, шепчет Ясбир.

— Тогда Мумбай. Да, определенно Мумбай. Колката жаркая, грязная и противная, а Шеннай… нет, я точно Мумбай.

— Красный-зеленый-желтый-синий, — говорит Ясбир.

— Красный. — Без малейшего промедления.

— Кошка-собака-птица-обезьяна?

Шулка даже чуть наклоняет голову набок. Вот так он заметил, что у нее за ухом тоже есть хук.

— Птица… Нет.

— Нет-нет-нет, — говорит Ясбир.

Тут она лукаво улыбнется.

— Обезьяна.

А вот и улыбка. Доводка.

— Суджай! — кричит Ясбир. — Суджай! Выдай мне Даса!

— Разве может эйай влюбляться? — спрашивает Ясбир.

Рам Тарун Дас сидит в своем обычном плетеном кресле, закинув ногу за ногу. «Скоро, очень скоро, — думает Ясбир, — раздадутся крики, а соседка, миссис Прасад, начнет стучать в стенку и плакать».

— А разве, сэр, религии в большинстве своем не утверждают, что любовь это фундамент вселенной? В каковом случае не так уж, может, и странно, когда некая распределенная сущность вроде меня находит — и удивляется этому, в высшей степени, сэр, удивляется — любовь? У распределенной сущности она отлична по природе от прилива нейроактивных химических агентов и волновой формы электрической активности, воспринимаемых вами как любовь. Для нас это более утонченные переживания — я сужу исключительно по тому, что мне знакомо из моих подпрограмм «Таун энд кантри». И в то же время оно не индивидуально, а имеет в высшей степени обобщенный характер. Как бы мне это описать? У вас нет для этого концепции, не говоря уже о словах. Я являюсь конкретной инкарнацией многих эйаев и подпрограмм, в то время как эти эйаи являются итерациями подпрограмм, многие из которых частично разумны. Меня много, имя мне легион. То же самое и с ней — хотя, конечно же, сэр, пол для нас совершенно произволен и по большей части не имеет отношения к делу. Весьма вероятно, что на многих уровнях у нас есть общие компоненты, так что наш союз это скорее не единение разумов, а единение наций. Тут мы отличаемся от людей тем, что у вас группы, как правило, враждебны друг другу и нацелены на раскол. Это показывают политика, религия, спорт и особенно ваша история. Для нас же напротив, группы — это то, что объединяет. Они притягиваются друг к другу; пожалуй, здесь можно усмотреть сходство со слиянием больших корпораций. И я точно знаю одну вещь общую для людей и эйаев. И вам, и нам нужен слушатель, чтобы поделиться своими переживаниями.

— Когда ты заметил, что она пользуется помощью эйая?

— О, сразу же, сэр. Такие вещи для нас очевидны. И мы, простите мне такое выражение, не тратим напрасно время. Увлечение в первую наносекунду. С этого момента, как вы заметили по злополучной сцене из «Таун энд кантри», мы писали вам сценарий.

— Значит, я думал, что это ты меня направляешь…

— Когда в действительности это вы были нашим посредником.

— И что же будет теперь? — спросил Ясбир, хлопнув себя ладонями по бёдрам.

— Мы смешались на весьма высоком уровне. Я едва улавливаю тени и намеки, но все отчетливее чувствую, что на уровне, далеко превосходящем уровень любого из нас или уровень любого из наших персонажей, рождается новый эйай. Это и вправду роды? Я не знаю, но как мне передать вам мощное сокрушительное возбуждение, ощущаемое мною?

— Я имел в виду себя.

— Извините, пожалуйста, сэр, конечно же, вы говорили о себе. У меня со всеми этими делами просто голова кругом. Если вы позволите сделать мне небольшое замечание, в том, что говорили ваши родители, очень много правды. Сперва брак, затем любовь. Любовь прорастает в том, что ты видишь ежедневно.

Вороватые макаки мечутся под ногами у Ясбира и дергают складки его брюк. Полночное метро, последний поезд домой. Немногие ночные пассажиры строго соблюдают карантин взаимной отстраненности. Джинны необъяснимых порывов ветра, которыми одержима подземка, взвихривают на платформах мусор. Туннель фокусирует далекое звяканье и клацанье, звучащее в этот поздний час немного угрожающе. Скорее всего, на стоянке тук-тука кто-нибудь есть. А если нету, он дойдет пешком. Это не имеет значения.

Он встретил ее в фешенебельном баре — сплошь кожа и дымчатое стекло — большой гостиницы в центре Дели. Она великолепно выглядела. Один уже вид того, как она размешивает сахар в кофе, рвал его сердце напополам.

— Как ты заметила?

— Мне сказала Девашри Диди.

— Девашри Диди.

— А у тебя?

— Рам Тарун Дас, наставник в изяществе, манерах и джентльменстве. Весьма достойный благовоспитанный старомодный раджпутский джентльмен. Он всегда обращался ко мне «сэр», вплоть до самого конца. Его сделал парень, с которым мы вместе снимаем квартиру. Этот парень программирует персонажей для «Таун энд кантри».

— Моя старшая сестра работает пиар-отделе мета-мыльного департамента Джазея. Она поручила одному из дизайнеров сделать эту самую Девашри Диди.

У Ясбира мутилось в голове от мысли об искусственных актерах, верящих, что они исполняют столь же искусственные роли. А теперь он еще узнал про любовь эйаев.

— Она замужем — в смысле, твоя старшая сестра?

— На редкость удачно. И дети есть.

— Ну что ж, я надеюсь, наши эйаи тоже счастливы вместе.

Ясбир поднял бокал, Шулка подняла кофейную чашку. Она никогда не пила, не любила алкоголя, к тому же Девашри Диди сказала ей, что это более соответствует современному шаади бегумы Джайтли.

— А мои загадки? — спросил Ясбир.

— Девашри Диди сказала мне, какие ответы ты ожидаешь. Она сказала, что это стандартная уловка — личные вопросы и психологические тесты.

— А санскрит?

— Не знаю ни слова.

Ясбир от души рассмеялся.

— Я сугубо материальная девушка. Девашри Диди сказала…

— …Что на меня произведет впечатление, если в тебе обнаружится духовная глубина. История меня тоже не слишком интересует. А «Достойный юноша»?

— Невыносимая чепуха.

— Я тоже не смог читать.

— Так есть ли про нас хоть капелька правды?

— Одна-единственная вещь, — сказал Ясбир. — Я умею танцевать танго.

Ее удивление, выразившееся в восхищенной улыбке, тоже было настоящим. Затем улыбка исчезла.

— Так был ли у нас хоть какой-нибудь шанс? — спросил Ясбир.

— Зачем ты это спросил? Мы могли согласиться, что оба просто играли в игры и пожать друг другу руки, и на том все и кончить. Ясбир, тебе поможет, если я скажу, что ничего особенного не ожидала? Я просто испытывала систему, у достойных девушек все немного иначе. У меня есть план.

— О, — сказал Ясбир.

— Ты попросил, и мы оба сегодня решили, что не будем больше притворяться. — Она повернула свою чашку ручкою направо и аккуратно положила ложечку на блюдце. — А теперь мне надо идти.

Шулка закрыла свою сумочку и встала. Не уходи, не уходи, взмолился Ясбир беззвучным голосом наставника в манерах, изяществе и джентльменстве. Но она уже сделала шаг от столика.

— И еще, Ясбир.

— Что?

— Ты хороший парень, но это не было свиданием.

Обезьянка позволяет себе слишком много, хватает Ясбира за щиколотку; после сильного пинка она с визгом и ругательствами куда-то убегает. Извини, обезьянка, дело совсем не в тебе. Из туннеля доносится грохот; дуновение горячего воздуха и запах электричества возвещают прибытие последнего поезда. Окна поезда убегают за изгиб туннеля, и Ясбир представляет себе, как это было бы — шагнуть вперед и упасть перед поездом. Этим бы все и кончилось. Дипендра не дошел до таких крайностей. Бессрочный отпуск по состоянию здоровья, психологические консультации и лекарства. Но для Ясбира игра не кончается, а он так устал в нее играть. Затем поезд проносится мимо него в грохоте желтых, голубых и серебряных вспышек, и Ясбир возвращается к действительности. Он видит свое лицо, отраженное в стекле, видит божественно белые зубы. Ясбир трясет головой, улыбается и шагает не под поезд, а в открывшуюся дверь.

Ну так он и знал. На стоянке у станции метро Барвала нет ни одного тук-тука, все разъехались по домам. Это четыре километра до поселка Акация-Бунгало, по разбитым, в колдобинах, дорогам, мимо ворот и заборов. Около часа ходьбы. А почему бы и нет? Ночь теплая, он ничем не занят и может еще поймать проезжающее такси. Ясбир шагает на мостовую. Через полчаса в расчете на случайного пассажира по другой стороне дороги проезжает последний тук-тук. Он мигает фарами и тормозит, чуть проехав мимо. Ясбир машет ему — езжай, мол, дальше. Он наслаждается ночью и меланхолией. Вверху, за золотым сиянием большого Дели, подмигивают редкие звезды. Сквозь высокие, до пола, окна веранды в темную комнату льется свет. Суджай еще работает. За четыре километра пути Ясбир сильно вспотел. Он ныряет в душевую, блаженно закрывает глаза и отдается струям воды. Пусть она льется пусть она льется пусть она льется, ему все равно, сколько воды он растрачивает, сколько это стоит, как нужна она селянам для поливки посевов.

Смой с меня грязь усталости.

В дверь кто-то поскребся. Еле различимое бормотание — не почудилось ли? Ясбир закрывает кран душа.

— Суджай?

— Я, ну… оставил тебе тут чай.

— О, большое спасибо.

Тишина, но Ясбир знает, что Суджай никуда не ушел.

— Э-э, я просто хотел сказать, что я всегда… я буду… всегда. Всегда… — (Ясбир придерживает дыхание, вода струится по его телу и капает в поддон.) — Для тебя я всегда буду здесь.

Ясбир обкручивается полотенцем, открывает дверь душевой и берет приготовленную чашку.

Через какое-то время из ярко освещенных окон дома двадцать семь поселка Акация-Бунгало доносится грохот музыки. Миссис Прасад колотит в стену туфлей и принимается завывать. Танго начинается.