Лучше, чем пираты (СИ)

Глава 18

С утра, после того, как корабли прибыли на Гуам, Дмитрий Ефремов собирался посетить эсминец, чтобы осмотреть тех выздоравливающих раненых советских моряков, которые были отправлены туда, получив необходимую медицинскую помощь на борту «Богини» сразу после стычки с пиратами. Кроме того, надлежало осмотреть и пленных англичан. Особенно вызывало беспокойство военного врача состояние священника с простреленной ногой, да и пиратский командир нуждался в дальнейшем лечении после контузии. Ефремов не смог отговорить особиста от транспортировки этих двоих на эсминец. И теперь молодой доктор был вынужден проводить их дальнейшее лечение не в прекрасных условиях стационарного госпиталя, развернутого на «Богине» и оснащенного всей необходимой медицинской аппаратурой из двадцать первого века, феноменальные возможности которой ему уже продемонстрировали профессор Валентин Квасницкий и врач Тамара Петренко, а в своем скромном лазарете на «Вызывающем».

Впрочем, лечебный процесс пока шел по плану. Сделав всем перевязки, Ефремов убедился, что, во всяком случае, осложнений у раненых не выявлено. А все здоровые пленные подверглись дезинфекции и теперь щеголяли в старых, но выстиранных матросских робах, которые им выдали советские моряки после того, как обрили всех наголо, вымыли под душем с дезинфицирующими составами, а потом пару раз пропарили в корабельной бане. Пиратского капитана и капеллана с «Золотой лани» разместили на эсминце под охраной в двухместной каюте. И настроение у них было вполне неплохим, потому что они теперь могли развлекать друг друга разговорами хоть с утра и до ночи. Английский священник просил военного врача передать начальству просьбу, чтобы ему отдали обратно отобранную библию, а капитан Френсис Дрейк просил привезти еще какой-нибудь журнал с красотками, взамен того, который забрал у него капитан третьего ранга.

И так получилось, что, задержавшись на боевом корабле, Дмитрий стал свидетелем морского боя, вернее, избиения несчастного парусника и последующих переговоров с испанцами. Дмитрий не знал испанского языка, но, как оказалось, испанский капитан, прибывший для переговоров, неплохо знал английский. И потому, когда он потребовал показать ему пленного капитана с английского галеона, Ефремов, как врач, сопровождающий пациента, которого вынесли в кресле на палубу эсминца советские матросы, слышал разговор между испанцем и англичанином.

— Я Диего Хуан де Кабрера, командир испанской эскадры. Мне сказали, что здесь в плену находится тот самый английский пиратский капитан Френсис Дрейк, дурная слава о преступлениях которого, о разгроме, устроенном на Панамском перешейке шесть лет назад, давно достигла моей родной Испании и даже докатилась до Манилы. Вы ли это? — спросил испанский капитан.

— Да, это я, — с гордостью ответил Дрейк, выпятив подбородок.

— Значит, я говорю с тем самым разбойником Эль Драго, который принес столько горя моим соотечественникам в Новой Испании? — не переставал удивляться испанец.

— Жалею, что не успел нанести еще большего ущерба вашей монархии. Будь я сейчас здоров и не в плену, мы бы с вами поговорили на языке пушек, — сказал Дрейк.

— Если бы вы не были столь немощны, я бы прямо сейчас заколол вас шпагой, — высказал испанец ответную любезность, положив руку на эфес своего холодного оружия.

Дрейк зыркнул на него своим здоровым правым глазом и проговорил:

— Как видите, я ранен и нахожусь в плену, а потому слаб и безоружен. Это так. Но, не забывайте, что я тут почетный пленник, и меня хорошо охраняют. Только дернитесь, сеньор, и вот эти бравые матросы в необычной форме застрелят вас. А ружья у них не такие, как у нас с вами, а многозарядные и очень точные, как и их пушки, с помощью которых, как я погляжу, они посбивали вам с одного из кораблей все мачты. И пусть эти люди тоже враги мне, как и вы. Но, они гораздо лучше и благороднее вас, грязных испанских собак! И я радуюсь, что попал в плен к ним, а не к вам, фанатичные ублюдки!

После этой фразы испанец потащил шпагу из ножен, но замполит, стоявший рядом, вовремя дал команду, и Дрейка на кресле матросы понесли обратно.

Старшую стюардессу Анастасию Белецкую радовало то, что количество раненых, находящихся на «Богине», постепенно сокращалось. Легкораненых и выздоравливающих, чье состояние уже не вызывало опасения у врачей, постепенно переводили на военный корабль. А тяжелые раненые лежали в хирургическим отделении, где за ними ухаживали сами врачи и медсестры-массажистки. И потому эти раненые пока тоже выпадали из сферы обслуживания стюардесс.

Утром, после того, как корабли пришли на Гуам, молодой доктор Ефремов отправился на эсминец, погрузив с помощью матросов в моторный баркас еще нескольких раненых. И стюардессы приводили в порядок освободившиеся бежевые диваны, как следует отмывая их от крови и мочи, и заклеивая дыры от пуль и пик специальным ремонтным скотчем для этой мебели, подобранным по цвету заранее. Раненых английских моряков в помещении главного ресторана осталось всего несколько.

Чтобы они не портили вид той части зала главного ресторана, куда пираты не добрались, Анастасия распорядилась сгруппировать оставшихся раненых ближе к корме и задрапировать тяжелыми красными шторами с ламбрекенами, развесив их поперек помещения. Лучше бы она этого не делала, потому что Соловьев, едва увидев красную материю, тут же распорядился эти занавески сорвать и порезать их на флаги. После чего стюардессам пришлось, вооружившись ножницами, несколько часов подряд изготавливать красные знамена с древками в виде запасных ручек от швабр.

Соловьев совсем упустил из виду, что на главной палубе «Богини» между кормой и основным рестораном имелось еще одно помещение. Посередине между двумя проходами, ведущими на корму, как выяснилось, располагался самый настоящий ангар. Наглухо закрытый и загерметизированный еще перед штормом, он не пострадал от пиратского нападения, потому что был весь обшит противопульной броней. Яхта же, как уже выяснил особист, строилась с защитой от возможного нападения террористов. Потому, например, и все стекла на ней оказались пуленепробиваемыми. И ни одно из них не разбилось в результате перестрелки. В сущности, кроме людей и мебели не пострадало ничего существенного.

Оказалось, что внутри ангара сохранился в целом виде летательный аппарат. Небольшой, двухместный, импортный, но, почти новенький и вполне способный подниматься в воздух вертолет. Дело оставалось за малым: уговорить его пилота летать. Все осложнялось тем, что этот тридцатипятилетний летчик был гражданином США и звали его Макс Полянски. Потомок эмигрантов, он прекрасно говорил по-русски, но летать наотрез отказывался. Причем, его аргументы казались вполне бесхитростными. Двигала им, скорее, жадность, чем политические убеждения. И Соловьеву приходилось тратить время на уговоры, потому что вертолет ему был нужен прямо сейчас:

— Поймите же, Макс, что здесь 1579-й год. Никаких Соединенных Штатов Америки в этом времени не существует и долго еще не возникнет. Те края даже не освоены пока белыми людьми. Там сейчас только индейцы живут и охотятся на бизонов в прериях. Мы же и вовсе находимся на другом конце света. И нам всем, кто оказался здесь, предстоит выживать в этом чуждом суровом мире начала эпохи Возрождения, но, по сути, все еще средневековья. Потому мы все должны сейчас делать общее дело, помогая друг другу, объединиться перед лицом общей угрозы, независимо от нашего положения до переноса в шестнадцатый век. Иначе тут просто не выжить. А вместе, действуя сообща, мы сможем построить новое государство и отбиться от врагов. И ваши навыки пилота нам тоже нужны.

Но, Макс упорствовал:

— Зачем мне что-то делать для вас? Я не люблю коммунистов. Да и что я с этого буду иметь? В США пилот вертолета получает весьма неплохие деньги, а на «Богине» мне платили за каждый полет втрое, потому что взлетать с корабля и садиться на него, причем, на весьма небольшую посадочную площадку — это всегда рискованно. К тому же, все риски дополнительно покрывала страховка. Если бы со мной что-нибудь случилось, то моя семья получила бы отличную компенсацию. А сейчас что? Где моя семья? Я так полагаю, что никогда больше не поцелую свою жену Джейн и не обниму своих маленьких дочек Сандру и Сабрину. И чем вы мне можете это компенсировать? Не буду летать, хоть убейте.

— Ну, мы все здесь в таком же положении. Каждый потерял своих родных. И что теперь, лечь и умереть? Не лучше ли пытаться выжить и, в конце концов, построить себе семью заново? А что касается оплаты, то я могу вам прямо сейчас заплатить вашими любимыми долларами в десять раз дороже вашего тарифа. Хотите? У меня тут очень много арестованных денег в сейфе лежит, — сказал особист, имея ввиду конфискованное у Дворжецкого.

Но, пилот гнул свое:

— Вы что, совсем за дурака меня держите? Я уже тоже понимаю, что здесь бумажные доллары никому не нужны, как и цифры на банковских счетах. И разве у вас имеется что-нибудь стоящее, ради чего мне есть смысл с вами сотрудничать?

Соловьев посмотрел на него, хитро прищурившись, и проговорил:

— Да? Ничего нету, вы полагаете? А вот скажите, как американец, цените ли вы личную свободу? Так вот, я могу ее вам навсегда ограничить, если откажетесь сотрудничать.

— Вы мне угрожаете? Тогда, тем более, какой резон мне доверять вам и работать с вами? — проговорил американский летчик.

— Вы что же думаете, что без вас мы не разберемся с этим маленьким вертолетом, если уж разобрались с управлением кораблем из вашего времени и со всеми этими вашими электронными устройствами, вроде компьютеров и компактных коммуникаторов? Разберемся. Даже вся документация по вашему вертолету и инструкции по управлению у нас есть в тех самых компьютерах. Только время понадобится, чтобы постепенно освоить пилотирование на практике. А мне прямо сейчас лететь нужно. Только и всего. Если откажете, то пеняйте на себя. И не жалуйтесь потом на притеснения со стороны властей, — сказал особист.

Поняв, что Соловьев шутить не намерен, и не желая усугублять разногласия с таким опасным человеком, Макс предложил:

— Я слышал, что вы забрали у пиратов много золота. Если золотом станете платить за каждый полет, то я согласен работать на вас. Только золото вперед. Полфунта мне перед вылетом будьте добры!

Но, Соловьев начал торговаться:

— Заплачу сто грамм, то есть, четверть фунта. И вылет через полчаса.

В конце концов, они сошлись на ста двадцати граммах драгоценного металла за вылет.

Как только закончился морской бой эсминца с парусниками, который Федор Яровой наблюдал с мыса в бинокль, зазвонил коммуникатор-смартфон. Соловьев приказал оставаться на точке и немедленно устанавливать там флагшток из подручных материалов. Но больше всего Федора удивило, что это место теперь, как сообщил особист, называлось мысом Коммунизма, а сам остров больше никакой не Гуам, а Советский. Хорошо еще, что с собой запасливый мичман прихватил в поход тонкую, но прочную веревку, на всякий случай. Используя ее, он быстро мастерил флагшток из отдельных палок, связывая их в достаточно длинную конструкцию, пока его матросы расчищали с помощью штык-ножей растительность на остатках фундамента форта, строящегося когда-то на этом месте во время предыдущей попытки завоевания Гуама колонизаторами, которая, судя по их скелетам, завершилась для них бесславно.

Флагшток получился не слишком высоким, всего метра четыре, но остатков веревки как раз хватало, чтобы сделать для него три достаточно надежных растяжки, закрепив их на кольях и прочно воткнув основание между камней, а еще и привязать флаг наверху. Только вот самого флага не имелось. А приказ повесить красный флаг поступил. Ну, не проделывать же весь путь обратно с мыса, ради того, чтобы получить флаг с корабля? Спуститься же прямо к воде, чтобы вызвать катер, не позволяла крутизна скал. И мичман пребывал в затруднении, пока не услышал шум винтов. С кормы яхты вертикально поднялся и пошел к мысу маленький белый вертолет, и вскоре летательный аппарат завис над мысом, а сам Соловьев скинул в нескольких метрах от мичмана целую упаковку с красными флагами.