Лучше, чем пираты (СИ)

Глава 8

Честно отработав полуторачасовой концерт, Лаура-Лариса чувствовала себя уставшей, но вполне довольной. Несмотря на то, что ни денег за выступление, ни даже цветов она не получила, то, с каким восторгом Лауру встретили на военном корабле, и как эти парни в морской форме буквально пожирали ее глазами, ловя каждое ее движение и каждую музыкальную нотку ее голоса с неподдельным восторгом, а потом бурно аплодируя после каждой песни, стоило многого, и принесло Ларисе Ивановой настоящее удовлетворение от своего собственного творчества. Ее уже давно никто и нигде так тепло не встречал. Живя в эмиграции, она пыталась петь в американских клубах, но, публика там попадалась сплошь избалованная и довольно безразличная, впрочем, как и на этой яхте Дворжецких. А таких благодарных и искренних слушателей, как эти матросы, Ларисе Ивановой давно уже не встречалось.

Выступая перед советскими моряками, Лаура чувствовала настоящий энергетический резонанс, исходящий от слушателей. И она отчетливо поняла, что не следует поддаваться депрессии, даже если все они теперь действительно находятся в далеком прошлом. Нужно просто продолжать жить и работать, хотя бы потому, что все эти люди готовы слушать ее. И даже то, что теперь отсутствуют интернет, связь и телевидение вполне можно пережить, ведь это означает, что она, как певица, абсолютно вне конкуренции, а единственная и неповторимая! Да и песни тут можно петь любые, не отстегивая ничего за использование авторских прав ни их исполнителям, ни композиторам, ни поэтам, что тоже огромный плюс.

А еще Лариса снова прокрутила в памяти свое утреннее приключение на острове, вдруг четко поняв, что даже безграмотные туземцы, не знающие русского языка, не только внимательно слушали ее пение, но и продемонстрировали ей свое преклонение. И, если бы она не была в тот момент настолько испугана, то, наверняка, оценила бы жест местных жителей, сделавшись для них кем-то очень важным и нужным. Если не королевой и не богиней, то, однозначно, духовным лидером. Ведь, сами местные так петь не умели. А пение, вероятно, было очень важным знаком для них. Потому они и опустились перед ней на колени всей деревней и затихли так, что никто из них не позволил себе произнести ни звука, пока она пела. Возможно даже, что пение они воспринимали, как важный магический навык? Кто знает, что там в головах у этих людей без всякого образования? А Иванова где-то читала, что, например, древние люди наделяли в своем воображении магией все, чего не могли объяснить.

Конечно, после концерта, офицеры предлагали ей остаться на банкет, но, она предпочла сразу отплыть обратно на «Богиню», потому что побоялась, что матросы могут все-таки выкинуть что-нибудь неприятное, так безумно горели их глаза, когда они провожали ее взглядами. Хотя, ни один из них и не позволил себе ничего предосудительного или даже просто нескромного в ее адрес. Но, провоцировать их все же не стоило. Лариса отчетливо понимала, что находится одна среди сотен мужчин, изголодавшихся не только по нормальной культурной программе, но и по плотским развлечениям с женщинами. Потому она и попросила Соловьева поскорее отвезти ее обратно на катере.

Единственным трофеем, который Лаура привезла с этого концерта, была подаренная бескозырка с надписью: «Тихоокеанский флот». Но, Лариса не унывала, потому что перспективы для нее открывались хорошие. Это подтвердил и Яков Соловьев. Похвалив ее профессионализм и вокальные возможности, он сказал, что видит в ней огромный талант, который отныне должен быть направлен на укрепление морального духа того нового социалистического общества, которое им предстоит построить в том времени, где они оказались. И он уверил Ларису Иванову, что она займет в том государстве, которое, оказывается, задумали создать с нуля советские морские офицеры, очень важное место, сообразно ее таланту.

Так уж совпало, что капеллан «Золотой лани» Френсис Флетчер являлся тезкой капитана Дрейка, которого тоже звали Френсисом. Флетчер был совсем не старым священником, а крепким мужчиной двадцати девяти лет, имеющим весьма неплохое образование, полученное в Пембрукском колледже Кембрижда. Какое-то время он даже прослужил настоятелем церкви Марии Магдалины в Лондоне, прежде чем отправиться в экспедицию из Плимута вместе с эскадрой, которую возглавил Дрейк. Помимо патента на каперство, Дрейк получил от королевы и звание капитана-генерала, которое присваивалось командующему эскадрой. И Флетчер, быстро поняв, что Дрейк весьма тщеславен, продолжал называть его всю дорогу именно генералом, а не капитаном, даже после того, как от эскадры остался всего лишь один корабль.

Познакомились они еще за два года до этой экспедиции, когда Дрейк со своей эскадрой находился на службе у графа Эссекса и штурмовал остров Ратлин. В то время Флетчер оставил должность церковного настоятеля, чтобы начать карьеру капеллана на корабле. Потому что море, путешествия и приключения манили его настолько сильно, что совладать с этим искушением он никак не мог. К тому же, церковному руководству такой человек, который сможет втереться в доверие к Дрейку, был просто необходим, чтобы через него попытаться влиять на этого узаконенного пирата, мечтавшего в тот момент начать еще и политическую карьеру. И, когда Дрейк собрался в новый большой поход, одобренный самой королевой, Флетчер отправился вместе с ним, как официальный представитель англиканской церкви.

Но, отношения у священника с капитаном-генералом складывались весьма непросто. Излишняя набожность раздражала Дрейка, который не особенно верил в бога, больше полагаясь на науку, на компасы, астролябии и карты, на математику, астрономию, географию и на другие книжные знания. А когда Дрейк жестоко подавил мятеж, начавшийся на эскадре, обезглавив его зачинщика капитана Томаса Даути 2 июля 1578 года, то отношения между Дрейком и Флетчером, который не переставал возмущаться излишней суровостью приговора, и вовсе испортились с тех пор окончательно. Дошло уже до того, что как только Флетчер начинал читать молитвы и креститься, Дрейк отворачивался и уходил на другой конец корабля. А обедал он, в последнее время, в полном одиночестве, отказывая священнику даже в благословении трапезы. Неуважение к священникам у этого человека шло из самого детства.

Однажды Дрейк рассказал Флетчеру, что его собственный отец Эдмунд тоже считался священником, но, на самом деле, был отъявленным негодяем и пьяницей, который даже не гнушался мелкого разбоя и воровства, а от самого Дрейка избавился еще в раннем возрасте, продав в услужение богатому родственнику-судовладельцу. К счастью для Дрейка, он смог выжить, пробыв несколько лет юнгой на корабле и хлебнув очень суровой морской жизни прежде, чем добился уважения старших и получил свою первую серьезную корабельную должность. Учитывая эту ненависть к священникам, заложенную еще в детском возрасте, и крутой нрав капитана-генерала, Флетчера спасало от расправы со стороны Дрейка лишь то обстоятельство, что некоторые в команде «Золотой лани» все-таки сохранили веру в божественное, несмотря на все суровые испытания, посланные им в этом нелегком и очень дальнем походе. Сам же Дрейк ограничивался лишь тем, что иногда, когда у него улучшалось настроение, пел вместе с корабельным священником псалмы, просто потому, что он любил само пение.

После начала движения от американских берегов они провели в океане больше двух месяцев, не встречая земли. Когда на «Золотой лани» увидели на горизонте непонятное разноцветное свечение, было первое октября 1579 года, но, еще накануне вечером 30 сентября матросы с мачт вроде бы заметили вдали какую-то землю, возможно, остров, и Дрейк приказал держать курс в ту сторону. Вот только утром ветер переменился, а вместо земли неожиданно впереди возникло невиданное зрелище свечения воздуха от неба и до самой поверхности воды. Потом, когда оно исчезло, там, прямо по курсу, обнаружились те самые удивительные корабли, серый и белый. И Флетчер первым высказал мысль, что это, наверное, сатанинский флот, потому что таких огромных кораблей, да еще и напрочь лишенных парусного оснащения, ни у одной земной державы существовать просто не могло. И Флетчер пытался убедить Дрейка держаться от них как можно дальше.

Вот только Дрейк не послушал капеллана. Роль приманки сыграло то, что эти необычные корабли разделились. Когда серый корабль покинул белый, казавшийся совершенно неподвижным и беззащитным, Дрейк заглотил наживку, приняв решение напасть. Заметив на белом корабле женщин, он решил, что они будут отличным призом, чтобы взбодрить команду «Золотой лани» после тяжелого плавания. Но, на этот раз Френсис Дрейк свои силы явно переоценил.

Последовавший абордаж впервые для Дрейка завершился полным разгромом и пленением всех английских моряков, выживших в стычке. И теперь Флетчер с простреленной ногой, которая ужасно болела, вынужден был выполнять свои обязанности корабельного священника, провожая в последний путь всех тех, кто погиб в бою на чужом судне из-за прихоти их капитана-генерала, которого внезапно настигло самое настоящее помутнение рассудка, вызванное алчностью и похотью. А, может быть, так подействовало на него то самое необыкновенное свечение, зачаровав своей необычностью до такой степени, что опытнейший мореплаватель утратил контроль над собой. Как бы там ни было, а капеллан не собирался оправдывать Дрейка.

Читая молитвы над покойниками, скорее, машинально, потому что большинство из тех, кто погиб в стычке, сам Флетчер недолюбливал, как людей непомерно порочных, неверующих и агрессивных, он одновременно рассуждал про себя: «Вот до чего доводят греховные наклонности! Хотели захватить чужих женщин и убить мужчин, охраняющих их, а погибли сами, как последние дураки. Ну, неужели Дрейку мало было сокровищ, награбленных у испанцев? Хорошо еще, что среди людей, пленивших нас, нашлись вот эти добрейшие джентльмены-врачеватели, которые не только сразу же оказали медицинскую помощь всем нам, напавшим на них, но даже предоставили мне такое удобнейшее самодвижущееся кресло с колесами, чтобы я смог исполнить свой долг. Удивительно удобная вещь! Странно, что у нас в Англии ничего подобного не делают. Какая же сильная держава должна быть, чтобы создавать подобные механические шедевры! Уже одно это кресло говорит о чрезвычайной развитости их ремесел. А ведь сколько еще всего интересного имеется на этом замечательном корабле!»

Когда матрос привел Дмитрия Ефремова, Соловьев первым делом поинтересовался у него:

— Кто разрешил этому пленному иностранному попу передвигаться по кораблю, да еще и читать молитвы?

— Мы с Квасницким подумали, что так он отвлечется от боли, если своим обычным делом займется, — пробормотал Ефремов.

— А каталку с электромотором тоже вы дали? — спросил особист.

— Это полностью инициатива доктора Квасницкого, а не моя, — пытался оправдаться молодой врач.

— Так вот, на это нужно было сначала спросить разрешение у меня. Тут я подобные вещи регулирую. Это же идеологической диверсией пахнет! Не надо нам здесь никаких молитв и церковных обрядов. Ни английских, ни русских. Мы — атеисты и верим только в построение коммунизма, а все религии отрицаем. Это же опиум для народа! — строго сказал Соловьев.

— Простите, Яков Ефимович, не сообразил, — извинился доктор.

Но, Соловьев еще раз отчитал Ефремова:

— В следующий раз соображай получше, Дима. Надо тебе учиться с политической точки зрения каждое действие подобного рода обмозговывать прежде, чем решение принимать. Надеюсь, выводы сделаешь, а каталку у него заберешь, чтобы не вздумал этот иностранный поп шпионить на нашем вспомогательном крейсере.

Опустив взгляд, молодой доктор промолчал. А Соловьев перешел к другой теме, указывая на Дрейка:

— Ты мне сказал, что этот капитан пиратов еще неделю будет лежать и ходить под себя. А он, как я посмотрю, девочками голенькими уже заинтересовался. Если он настолько быстро идет на поправку, то, боюсь, что изолировать его срочно придется, как бы не натворил чего-нибудь. Он же очень опасный преступник. Сколько там кораблей они потопили? А сколько человек убили? Даже тут, на «Богине», столько всего его люди по его же приказу натворили, что под высшую меру подвести его надо бы сразу. Вот только он мне может понадобиться. Есть у меня кое-какие планы насчет него и оставшихся англичан. Так что заберу я его на эсминец и запру пока там. И священника тоже.