Любимая для монстра

Глава 1

Боже, как же больно. И холодно! Я промерзала насквозь, холод медленно, но неумолимо поднимался вверх, леденели пальцы, руки, голени, колени…

Когда-то слышала, что, замерзая, человек засыпает, не мучается. Я же наоборот, ощущала невыносимую боль, которая все равно не глушила ужас. Ужас происходившего со мной. Лютый холод подбирался к моей груди, где, казалось, трепетала душа, подползал к неистово бившемуся сердцу. Остро пахло кровью, свежей землей и… тленом. И этот запах только усиливал панику и нарастающий ужас. Словно меня заживо в могилу закопали…

Вдруг в кромешной темноте будто кто-то включил свет, неяркий, приглушенный, вернее, он зажегся где-то впереди, как в глубине коридора, словно там открылась дверь. Я увидела открытый дверной проем, за который из последних сил цеплялась пухленькая рыжая девушка, с диким безнадежным отчаянием удерживая… меня, наверное. Еще я ощутила, что и сама с таким же отчаянием цеплялась за кого-то, упорно норовившего выскользнуть из слабеющих, замерзших пальцев, кого-то непомерно тяжелого, но родного до глубины души, а если выпущу, не удержу, то моя жизнь остановится.

Даже холод отступил, настолько я испугалась выпустить то, что держала. Но тут раздался треск, будто выстрел, который прошил мое сердце подобно пуле. Карие глаза рыженькой девушки в ужасе округлились…

Очередная вспышка – и светлое пятно дверного проема начало стремительно удаляться, а я полетела вниз, во тьму. Сверху меня догоняла та рыжая и кошмарные тени, от вида которых мое сердце колотилось о ребра так, что грозило выскочить наружу. Неожиданно рыжая вскинула руку и крикнула:

– Мы выбираем свет!

Мне в грудь будто раскаленный кол воткнули. Следом натуральное, живое пламя стремительно захватило, обволокло верхнюю часть моего тела. Одновременно яростно усилился, словно сопротивляясь врагу, тот лютый холод, недавно захвативший большую часть меня, который практически полностью подчинил, стер личность, чувства, память, оставив лишь дикую боль. Дальше во мне началась битва льда и пламени.

Я бы сорвала голос от воплей, если бы могла издать хоть звук, настолько зверски меня рвали, ломали, сжигали и морозили изнутри две стихии. Меняли, трансформировали под что-то иное, чуждое, не мое!

В какой-то момент я не выдержала такого количества боли, сдалась, агония победила. Невольно взмолилась об избавлении от мук, о смерти, только и сама не знала, к кому был обращен мой молчаливый вопль-мольба. Однако вместо забвения и облегчения вспыхнула очередная картинка. На меня смотрели двое. Та самая морковно-рыжая симпатичная девушка, в очках, с круглыми карими глазами и румянцем на пухлых, милых щеках. И красивая платиновая блондинка с ласковыми черными глазами и темными бровями.

Обе выглядели счастливыми и ощущались родными-родными. Рыжик улыбнулась и с наигранной укоризной спросила:

– Вик, ты где, мы с Женькой тебя потеряли…

Красавица блондинка, на миг закатив черные глазищи, с веселой снисходительностью ответила:

– Не отвлекай ее, Маш, похоже, наша любимая Шапокляк задумала очередной захват мира!

– Вы кто? – вырвался у меня сиплый шепот.

– Мы банда! – хихикнула блондинка.

И тут откуда-то издалека донесся незнакомый женский голос, таинственный и загадочный:

– Вы не банда, отныне вы одного рода. А значит, даже уйдя за грань, не потеряетесь, сможете защитить, поддержать друг друга.

«Выходит я не одинока? Я кому-то нужна?» – ввинтился в мое сознание отчаянный всхлип надежды.

Но никто не ответил, я вновь одна. Еще и нависший надо мной лютый холод с привкусом тлена и запахом свежевырытой могилы опять начал донимать, охватывать, терзать. Наверное, чтобы окончательно заморозить, подчинить, но солнечные, любящие улыбки рыжика и блондинки и мысль, что я не одинока, неожиданно переломили ситуацию. Пламя в груди вспыхнуло сильнее, ярче, а холод затрещал, подточенный огнем, начал неохотно, огрызаясь, отступать. Сначала освободил грудь, где заполошно колотилось мое сердце и трепетала душа.

Странные чувства, жуткий полет фантазии или больного сознания, но я всем телом, каждой клеточкой ощущала, что мое средоточие – каким-то чудом уцелевшая душа – попала в кокон теплого света. Но вокруг него накапливалась сплошная тьма, которая, будто злобно ворчала за проигрыш, насылала колючий холод, спешно расползалась по всему телу, занимая отвоеванную территорию.

Как ни странно, это походило на вынужденное перемирие. Боль, наконец, утихла и «раздел территории» позволил мне прочувствовать собственное тело, убедиться, что я жива и цела, раз способна пошевелить пальцами, ногами и руками, дернуть головой. И еще с отчаянной жадностью – вдохнуть, наполнить горевшие легкие живительным воздухом.

Жива!!!

Я открыла глаза, словно запеченные от недавнего жара, терзавшего мое тело, и по щекам от облегчения побежали слезы. Первым я увидела потолок, высокий, с вычурной лепниной и огромной театральной люстрой. Моргнув несколько раз, убедилась, что это не очередной выверт больного сознания. И вдруг осознала, что совершенно ничего не помню. Ни где я, ни кто я, ни как тут очутилась. Моей памятью завладели отголоски недавно пережитой боли, не позволяя задуматься о чем-то другом, сосредоточиться.

Но неожиданно дали о себе знать обоняние и осязание…

Остро запахло смертью. Почему именно смертью? Я не смогла бы объяснить, просто знала! Затем добавились и другие запахи, живые: крови, парфюма, воска и ванили. Но их приглушал незнакомый, тяжелый и удушливый, от которого першило в горле, топорщился каждый волосок на коже, словно подсознание предупреждало: рядом кто-то дикий и опасный! Надо мной с противоположных сторон пролетели странные темные сгустки. Если глаза или ощущения меня не обманули, они были энергетическими. И очень встревожили.

Зато я лучше и отчетливее воспринимала реальность и себя в ней, лежащую ничком на полу, холодном, наверняка каменном. В одежде из тонкой, шуршащей ткани. Стоило моему слуху уловить это шуршание, меня оглушило множество других звуков, громких и негативных: крики ужаса, паники, боли, страха, яростной ругани и стоны. Одновременно что-то трещало, звенело и разбивалось в дребезги…

Повернув голову, я сперва обрадовалась, что в принципе смогла это сделать. А потом замерла, в шоке разглядывая творившееся вокруг. Сплошной хаос, где метались люди, нарядно или строго одетые. Кто-то размахивал холодным оружием, кто-то формировал в руках темные сгустки и запускал их в толпу.

У ближайшей ко мне колонны, всего в паре метров, находились двое. На боку лежала девушка с волосами красивого, редкого, светло-серебристого оттенка, искусно уложенными в высокую прическу, с великолепной диадемой. С широко распахнутыми остановившимися глазами не менее редкого, фиалкового цвета, насыщенность которого подчеркивало бальное платье из воздушного сиреневого батиста. На округлой, приподнятой корсетом груди этой экзотической красавицы виднелось тяжелое ожерелье с крупными фиолетовыми камнями, аметистами, наверное; несколько браслетов с камнями поменьше обвивали ее тонкие, изящные запястья.

Девушка была совершенна, если бы не совершенно пустой, безжизненный взгляд. И не торчавший из ее из спины клинок с фигурной ручкой, украшенной драгоценными камнями.

Симпатичный черноволосый мужчина, сидевший рядом с мертвой красавицей, обессиленно привалившись к колонне, смотрел на меня удивительными глазами: серый цвет радужки темнел от светлого у зрачка к совсем темному к белкам. Лет тридцати пяти на вид. Одет в темные брюки, туфли и черный бархатный сюртук, расшитый золотом на лацканах и рукавах. Вроде строгий, простой наряд, если бы не массивная золотая цепь с медалью на его груди и не тонкий обруч венца на голове, указывающие, что их обладатель облечен огромной властью.

Незнакомец не двигался, дышал с трудом и не отрываясь смотрел на меня. В его необычных глазах плескалось море разочарования и боли, душевной и физической. Так может смотреть только тот, кого предали. Предали самые близкие и любимые.

Странное дело, под взглядом этих штормовых глаз я почувствовала родство с их обладателем, словно моя кровь сама по себе откликнулась на него, подсказывая: мы не чужие, хоть я его впервые видела. Следом я вновь испугалась, ведь у него в груди тоже торчал нож. Без такой филигранной, драгоценной рукоятки, как в спине девушки, гораздо проще. Подобные принято прятать от чужих взглядов, использовать исподтишка и выкидывать. Но от этой грубой рукоятки по груди мужчины неумолимо расползался серый зловещий рисунок, будто морозный узор по оконному стеклу. Вдобавок дымчатая нить тянулась от ножа к вытянутой в сторону мужчины руке мертвой девушки, связывая их, подсказывая, кто хозяин ножа. Кто именно воткнул его в грудь венценосному незнакомцу, предал.

Наверное, я никогда не смогу объяснить, что меня толкнуло действовать. Быть может, боль и разочарование в необыкновенных серых глазах, ведь я только-только сама пережила боль. Или дикое, непривычное, но такое желанное чувство родства с незнакомцем. Наверное, загадочное наитие и интуиция подсказали, что следует срочно сделать.

Я с огромным трудом перевернулась на живот и, прилагая неимоверные усилия, поползла к раненому мужчине. Он что-то произнес на незнакомом языке надтреснутым голосом, выдохнув еще и облачко пара, словно морозной зимой. Его глухой тон полоснул меня очередной волной безмерного разочарования, неимоверной боли и бессильной ярости, но при этом смирения. Он явно готовился к смерти, готовился принять ее… От меня? Посчитал, что я его добью?

Пока ползла к сероглазому, удивилась, как поразительно остро и четко воспринимала его эмоции. Не по глазам читала, а словно нутром их чувствовала. Но задумываться о странностях восприятия было некогда – раненый на последнем дыхании.

Добравшись до мужчины, задыхаясь от усилий, я приподнялась на локтях и, с сочувствием глянув в его недоуменно округлившиеся глаза, взялась за рукоять ножа и вытянула тот из груди. Похоже, наитие не обмануло: жуткая, смертоносная морозная сеть, что расползалась по груди несчастного, исчезла. Он с облегчением, жадно вдохнул. А вот интуиция меня жестоко подвела: ладонь, в которой я сжала нож, обжег чудовищный холод, проник до самой кости. Я завопила от жуткой боли, сознание помутилось и отключилось…

Из тьмы и хаоса бесконечного множества мелькавших перед глазами разрозненных картинок я вырвалась с криком, задыхаясь от ужаса. Разные языки, разные миры, разные люди, технологии, магические ритуалы, жуткие и не очень, – все смешалось у меня в голове. Я запуталась: где мое, а где чужое? Это кино, больная фантазия или реальность?

Еще и собственное тело штормило. Меня опять то пробирало холодом до костей, то яростно сражавшийся с ним за сердце и душу жар обжигал, будто злобный пес, отгонявший от своих владений врага.

Резко сев, судорожно дыша, я испуганно, заполошно вертела ладони, недоуменно разглядывая. И чем дольше смотрела, тем отчаяннее ныла:

– Нет-нет, только не это! Этого просто не может быть…

А все потому, что мои нежданно-негаданно почерневшие руки буквально истекали странной чернотой, непокорной, злобной, обжигавшей холодом. Будто бы живой… Я с остервенением вытерла ладони о постель, но на серой простыне не осталось ни следа от этой гадости.

– Катрия? – спросил смутно знакомый голос.

Вздрогнув, я обернулась и увидела мужчину, из груди которого вытаскивала нож. Надо же, спасла! Вполне живой сероглазый стоял напротив меня, но за прутьями решетки, а вот я, оказывается, сидела за этой решеткой, как в тюремной камере. Причем явно где-то в подземелье: слишком сумрачно, затхло, сыро и серо, и гнетуще. Ни окон, ни дверей, только камера три на три, каменные стены и решетка напротив узкой лежанки с жестким комковатым матрасом и крохотного стола.

Оторопело оглядевшись, я уставилась на знакомого незнакомца за прутьями, которого по-прежнему воспринимала родственником. Он был в костюме похожем на тот, в каком я увидела его впервые, только темно-синем, с пудовой цепью на груди и венцом на голове. Рядом с сероглазым стоял мужчина выше него на голову – блондин с карими глазами, в строгом черном сюртуке, прямых брюках, туфлях. Без знаков отличий и погонов, но наверняка из спецслужб или военный. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не слишком жесткое, суровое выражение лица, усилившее резкие черты. В карих, устремленных на меня глазах светилась неприкрытая неприязнь на грани с ненавистью. Его эмоции, которые я почему-то отчетливо ощущала, подсказывали: он очень надеялся на гадость с моей стороны, чтобы уничтожить.

Под взглядами этих, без сомнений, властных, сильных мужчин и особенно под гнетом их эмоций стало крайне неприятно. До такой степени, что я решила встать, но не вскочила как провинившаяся студентка, а будто из воды выходила. Зашуршала ткань моего платья, горчичного цвета, сильно мятого. Одновременно по краю сознания скользнула мысль, что имя Катрия частенько мелькало в хаосе, терзавшем меня недавно.

Приподняв многослойную шелковую юбку, я медленно передвинула и спустила ноги вниз. Почему-то слишком длинные ноги, и бедра тоже почему-то оказались шире. Уже совершенно иначе я рассматривала свои ладони, подняв их к глазам. Отметив, что и они больше моих прежних, с длинными пальцами, холеной белой кожей, не знавшей работы, правда, под продолговатыми обломанными ногтями темнели ободки грязи.

От накатившей паники и непонимания я невольно взвыла, резко встала и покачнулась на нетвердых ногах. Все ощущения в пространстве стали иными, как будто у меня сместился центр тяжести, зрение и вообще все изменилось. Раньше, опустив взгляд, я не наталкивалась на грудь та-акого размера, которая нагло спорила с законом тяготения и гордо смотрела вверх, а не уныло – вниз.

Мое негодование зашкаливало, внутри росло страшное, опасное напряжение, которое грозило разорвать меня на мелкие кусочки. Я сама себе напоминала закипающий чайник – того и гляди крышку сорвет. Это состояние вылилось в боль: казалось, пальцы раздулись и сейчас лопнут! И чувства чудили не меньше: меня раздирало от желания рвать, метать, а еще лучше – кого-нибудь прибить в самой жестокой форме.

Мало того, от меня по полу и стенам начал расползаться знакомый по недавнему спасению родственника «морозный узорчик», но, добравшись до прутьев, закрывших меня в этом каменном мешке, злобно отпрянул, наткнувшись на сияющий энергетический экран.

Родственник что-то обеспокоенно сказал. Вновь услышав имя Катрия в обращении ко мне, я взревела:

– Я не Катрия! Я…

И в ступоре замолчала, пытаясь вспомнить: кто же я? Мой подбородок и губы дрожали от отчаяния, страха, усилий сдержать слезы и обиды на все и всех. Я не помнила своего имени! Но помнила, что плакать бессмысленно, ведь слезы мне ни разу в жизни не помогли.

Очередная эмоциональная вспышка практически затмила мой разум, а тело обожгло замогильным холодом. Во рту разлился металлический привкус, запахло свежей землей, что напугало до чертиков, я слишком хорошо запомнила агонию, которая приходила следом за ними.

Вдруг за моей спиной раздался писк. Обернувшись, я увидела крысу, наглую, огромную, зубастую. Я с детства эту «нечисть» боялась. И опять же, по наитию, а может рефлекторно, спустила все накопившееся во мне темное напряжение на мерзкую тварь. Из рук рванула темно-серая мгла, не менее мерзкой голодной тварью накинулась на крысу и за мгновение превратила ту в горстку тлена. Удивительно, что после такого избавления от грызуна мне стало физически легче. Словно из чересчур раздутого шара стравили лишний воздух. А вот морально… Морально почему-то стало еще хуже. Сердце и душу начал медленно наполнять знакомый пугающий холод.

– Катрия! – воскликнул мужчина с цепью на шее и выдал короткий взволнованный спич на неизвестном языке.

Растерянно слушая непонятную речь, я проследила за его рукой. Он показывал мне на стол, где, как оказалось, стоял кувшин с кружкой и большая тарелка с хлебом, сыром и мясом. От сильнейшего голода, который я мгновенно ощутила, казалось, тряслись все поджилки. Ринувшись к столу, первым делом напилась, а то по горлу словно наждаком прошлись.

Утолив жажду, я схватила кусок хлеба… Дальше начался кошмар и ужас: хлеб в моей руке на глазах черствел, покрывался плесенью, скукоживался и наконец истлел в пыль. Даже швырнуть от отвращения оказалось нечего, осталось только нервно и брезгливо вытереть пальцы о когда-то нарядное платье, жалкой тряпкой висевшее на мне. Вторая попытка поесть привела к тому же результату: сыр превратился в склизкое нечто и растекся в руках с вздувшимися, потемневшими венами. Же-есть!

Больше экспериментировать не стоило. Убито глянула на мужчин. И если вояка смотрел на меня молча, грозно сверля карими неприветливыми глазами, то мужчина, спасенный мной, пытался что-то донести до меня. Стучал себя в грудь, сжимал кулаки и глухо что-то настойчиво твердил.

Нестерпимо хотелось разреветься, но раз смысла в этом нет, значит и не стоило. Шмыгнув носом, я подумала, что и бороться с проникшей в мое тело зловредной силой не надо, пусть уничтожит и меня. И тут же грудину изнутри обожгло, не больно, скорее отрезвляюще, как бы ободряя унывшую душу.

Стало плевать на незнакомцев, на тюремную камеру, на терзавший тело голод. Я легла на койку и, обняв себя за непривычно широкие плечи, подтянула к груди непривычно длинные ноги. Словно тело само, машинально решило удержать хоть ненадолго родственное, согревающее нутро тепло, чтобы не сразу дать волю смертельному холоду. А еще как-то принять тот факт, что я не я и попа, кстати, тоже не моя.

И не заметила, как провалилась в темноту, в которой на меня вновь навалился хаос то ли своих, то ли чужих воспоминаний.