Любимец века

ВСТРЕЧА

Генерал Андрей Трофимович Стученко, родом из кубанских казаков, еще подростком воевал в коннице Буденного. (Потом Семен Михайлович, поздравляя его, писал: «Испытываю глубокое удовлетворение, что суровая школа гражданской войны послужила выдвижению из рядов героев-конармейцев крупных военных деятелей, в том числе и Вас».) В Отечественную войну, тридцати четырех лет от роду, он командовал 29-й гвардейской стрелковой дивизией, и его бойцы брали штурмом Гжатск. Он видел дымящиеся развалины крестьянских изб, когда хитрым маневром с северо-востока 90-й гвардейский стрелковый полк под командованием подполковника Марусняка своим правым флангом ворвался в деревню Клушино.

— Вокруг лежали тогда глубокие мартовские снега. Я посадил гвардейцев на сани, так они и вкатили в Клушино, — рассказывал генерал.

У него сохранились снимки тех дней. Толпа солдат со вскинутыми вверх автоматами. Бледные, решительные, насупленные лица. И догорающее здание за спиной; окна, плюющиеся огнем, трубы, грозящими перстами направленные в небо. Молодой плотный генерал в круглой каракулевой кубанке держит за плечо крестьянку в полушубке, и отовсюду к нему устремляются глаза, глаза…

На полях альбома, где наклеены эти драгоценные фотографии, рукой Гагарина синими чернилами позже вписано: «От меня, от родственников, от жителей города одному из освободителей Гжатска большая благодарность. 5.06.61 г.».

— Конечно, и он был среди мальчишек, полубосых и в обтрепанной одежде; бегал вокруг солдат и с восторгом смотрел на танки, на разведчиков с автоматами… Но когда я его спросил: «Юра, а меня ты помнишь? Ведь я один был там генерал», покачал головой, однако, видя мое огорчение, поспешно добавил: «Вас в лицо не помню, но генерала помню. Так это были вы? Вот здорово! Значит, вы — мой крестный!»

В это же самое утро Валентина Ивановна Гагарина в своей квартире на подмосковной станции занималась обычными домашними делами. В Москве холоднее, чем на Байконуре или в Саратове; окна были еще плотно закрыты, день обещал остаться облачным… Валентина Ивановна покормила малышку Галю, подняла с кроватки, умыла и усадила завтракать старшую.

Муж ее улетел уже неделю назад. Накануне ночью они долго разговаривали, представляли своих крошечных дочерей выросшими, даже замужними. Целая жизнь проигрывалась в воображении…

С тех пор каждый день и час она ждала известий. И все-таки утром опоздала включить телевизор. Сообщение о полете было уже передано: Гагарин в космосе!

Во весь телевизионный экран встала Красная площадь с набежавшими отовсюду толпами. Люди обнимались, пели, вскидывали над головой самодельные плакаты с торопливой надписью «Гагарину — ура!». А потом крупным планом показали портрет Юрия.

— Папка! — спокойно кивнула на него Леночка, грызя яблоко и болтая ногами.

Ее мать без сил опустилась на стул и обхватила ладонями разом побелевшие щеки…

Василий Федорович Бирюков, клушинский старожил, председатель сельского Совета, узнал о полете из последних известий.

Не успел собраться с мыслями, прикинуть, кто же это из Гагариных мог быть, потому что он знал их всех, начиная с деда Ивана Гагары; и сыновей, и внуков, и дядьев, и племянников, как в дверь вошел Алексей Иванович Гагарин, что сразу оживило его память, и тотчас раздался звонок из Гжатского райкома.

— Говорят, что космонавт родом из наших мест. Сейчас мы спешно устанавливаем: откуда именно? У вас по сельсоветским книгам такой не числится?

— А зачем мне в книги заглядывать? — отозвался Бирюков. — Я и так уже знаю, что он наш! И отец его сейчас тут. Передаю трубку.

Алексей Иванович, в тот день совершенно случайно заглянувший в сельсовет, к телефону подошел, но говорить не смог: руки тряслись и голос перехватывало.

А ведь утро 12 апреля для него началось так обыденно! Была среда. Он подрядился плотничать на строительстве в колхозе и вышел из дому спозаранку.

Снег под Гжатском хоть и не везде сошел, но речки надулись и разлились. Старичок перевозчик, сажая Гагарина в лодку, полюбопытствовал, в каком звании у него средний-то сынок. «А что?» — отозвался Алексей Иванович. «Да по радио сейчас передали, какой-то майор Гагарин в космосе, что ли, летает». — «Нет, мой пока старший лейтенант. До майора ему еще далеко. А за однофамильца порадуемся». Повеселевший Алексей Иванович продолжал путь. И лишь в сельсовете известие о сыне ошеломило его. Бирюков между тем кричал в телефон:

— Сейчас создадим условия! Отправим его в Гжатск! Но выполнить это было не так-то просто; весенний разлив почти отрезал Клушино от Гжатска. Даже телеге не проехать, не то что «газику».

— Тогда, — рассказывает Василий Федорович, — мы пригнали верховых лошадей, кое-как подсадили в седло Алексея Ивановича; он хромой, на коне плохо держится. Да и разволновался очень. Сопровождать его отправили Якова Громова — поскакали они на Затворово: крюк несколько верст, а иначе не пробраться. Через несколько часов Яша, запыхавшись, вернулся: «Ну, — говорит, — все в порядке. Доставил. Дальше повезут на тракторе».

Вот так, — торжественно добавил Василий Федорович, — отец космонавта и узнал про полет своего сына у нас, в Клушине, на родимой земле. И это справедливо!

Между тем Анна Тимофеевна оставалась в Гжатске, на Ленинградской улице, все в том же домике, сруб которого перевезли после войны из деревни. Как обычно, она топила поутру печь.

Юрий потом писал, что во время полета думал о ней и даже беспокоился, сообщила ли жена что-нибудь о нем его матери.

Но едва ли Валентина Ивановна могла это сделать из Москвы: телефона в гагаринской избе не было. Да и что она стала бы сообщать, если сама целую неделю томилась неизвестностью, а, по свидетельству Каманина, окончательный выбор космонавта был определен лишь на космодроме? Юрий или несколько позабыл про докучные житейские мелочи в космосе — и то сказать, из той дали многое на земле могло представиться ему тогда и ближе между собой и проще! — или же впоследствии его переживания были записаны не вполне верно.

Совершенно точно лишь одно: у матери космонавта никаких предчувствий не возникло, и она ни о чем не догадывалась, пока дверь не распахнула невестка Мария, жена старшего сына Валентина.

— Да как же вы!.. Радио-то включите… Юрка наш в космосе! — И запричитала по-бабьи: — Что наделал, что наделал? Ведь двое деток у него!

Анна Тимофеевна всегда отличалась большим присутствием духа, разумностью и самообладанием. Юрий удался в нее.

Какая буря пронеслась в ее сердце, что она почувствовала и пережила при неожиданной вести, которую сообщил ей отнюдь не ликующе-торжественный голос Левитана под бравурные звуки марша, а перепуганная, мало понимающая в космических делах женщина — мы допытываться не станем.

Но первое движение было, как всегда и у Юрия, действовать. Она поспешно сбросила домашнюю косынку, пригладила волосы и повязала дорожный платок.

— Я к Вале, — сказала она, трудно дыша. — Нельзя ее сейчас одну оставлять. У нее дети маленькие.

И, не подумав больше ни о ком на свете — ни о своем старике, который, едва забрезжила заря, отправился по холодку на работу, заткнув по-старинному за пояс топор; ни о замужней дочери Зое, ушедшей сейчас на службу, а в избе домовничать оставалась с уходом бабушки ее дочка школьница Тамара, которая спустя час в великой растерянности раздавала набежавшим корреспондентам, музейным работникам, любителям сувениров дяди Юрины вещи, кому книжку, кому гармонь; ни о младшеньком своем, Бориске, парне, слава богу, земном, но так трогательно похожем на Юру постановом головы, ростом, шириной плеч, что они долго носили одни и те же рубашки, а легкая, дружелюбная улыбка Бориса, помню, уже после гибели его брата вызвала у меня на миг смещение времен: настолько они показались схожи! — ни о ком и ни о чем не подумала Анна Тимофеевна в ту минуту. Твердым шагом двинулась она через весь город к железнодорожной станции.

И снова хочется обратиться к легенде, которая по-своему расцвечивает этот великий материнский исход.

Утренние поезда через Гжатск уже прошли. Касса больше не продавала билетов. Но Анна Тимофеевна постучала в затворенное фанерное окошечко. Беспокойство жгло ее изнутри, как уголек, забытый на загнетке.

— Я должна уехать, — сказала она. — В Москву. Сей же час. Ждать никак нельзя, — и добавила: — Слышали, милая, по радио? Это мой сын в космосе летает, Гагарина я. А у него в Москве жена осталась да двое малюток…

Кассирша широко раскрыла глаза, не то испуганно, не то радостно ойкнула и опрометью кинулась разыскивать начальника станции. Даже окошка не прикрыла.

Пока Анна Тимофеевна, поручив себя людям, как раньше поручались богу, с крестьянским терпеньем ждала, — перрон ожил. Все служащие были обуреваемы бескорыстным желанием сделать невозможное, лишь бы выполнить просьбу матери космонавта.

Жезл дежурного властно остановил первый проходящий поезд.

Земляки-гжатчане, уже одним этим отмеченные отныне перед всеми, подсадили Анну Тимофеевну в тамбур.

А когда она приехала в Москву, Юрий уже невредимо опустился на саратовском поле.

И от сердца у нее чуток отлегло…

Юрий, слегка пошатываясь, как человек, только что переживший громовой разряд, ступил на сырую комковатую землю.

Было одиннадцать часов утра. Ветрено. Он стоял среди невысоких холмов и буераков у подножия песчаного обрыва, словно срезанного лопатой, вблизи зябких кустов лесополосы — бузинных, смородинных, стволов голых акаций и клена…

Над ним — сумасшедшей величины небо, с рваными быстрыми облаками. «Небо на одного», как говорят летчики.

После стиснутости кабины — весь простор. После комка багрового пламени — голубизна и неподвижность. Земной рай состоял из тишины и света! Только ветер переваливал с холма на холм да кровь шумела в ушах.

Юрий медленно повел взглядом.

Наткнулся на почти отвесное солнце… В эти первые полчаса у него было странное лицо: без улыбки, но высветленное, будто каждый солнечный луч дарился ему заново. Словно он не до конца еще поверил, что стоит на твердой земле, вспаханной под зябь, а не на крутящемся шаре, в сердцевине которого запрятан огонь!

Светлые Юрины волосы спутались надо лбом. От великой усталости брови придавили веки. В зрачках еще не растаяла чернота космоса…

Выпустив пятнистого теленка потоптаться на вольной землице, Анна Акимовна Тахтарова, жена сторожа лесничества и бабушка шестилетней Риты, пошла вместе с внучкой в огород вскопать грядки сколько успеет до обеда.

Она была повязана низко на лоб платком. Платок этот показался бы очень схож с другим, который сейчас за тридевять земель от нее надевала Анна Тимофеевна Гагарина, — если было б кому сравнить! Но Анна Акимовна ничего не знала ни о матери космонавта, ни о самом космонавте, потому что за делами тоже не включила с утра радио.

И когда внучка Рита дернула ее за рукав, тыча куда-то в поля замаранным кулачком, Анна Акимовна выпрямила натруженную спину — и обомлела.

Недалеко от них, почитай, шагов за сто — кто в полях шаги меряет! — тяжело переваливаясь, двигалась диковинная фигура. Руки, ноги, туловище — все неуклюже обтянуто в толстую ткань цвета подсолнечника. На плечах водолазный шар.

Чужак замахал рукою. Тахтарова, не отпуская внучку, с опаской к нему приближалась.

Юрий тоже еще издали приметил их торопливые фигурки. Спотыкаясь, они шли по взмокшей, недавно оттаявшей почве с пупырчатыми блюдечками позднего снега по ложбинам. Но шаги становились все медленнее… Через минуту перед ним стояли две перепуганные землянки: малорослая пожилая женщина с несколько расплывшимися татарскими чертами, высоким морщинистым лбом и прищуренными глазами и маленькая девочка, одетая по-зимнему и поэтому похожая на ватную куклу.

— Свой я! Советский! — закричал Гагарин против ветра, захлебываясь им.

Тахтарова разглядела молодое лицо и взмокшие волосы из-под шлема. Чтобы успокоить ее окончательно, он прибавил совсем по-газетному:

— Я летчик-космонавт. Вернулся из космоса…

А у Анны Акимовны сын Иосиф служил в армии. Она понемногу оттаяла и заулыбалась. Гагарин вспоминает эту сцену так:

«— Неужели из космоса? — не совсем уверенно спросила женщина.

— Представьте себе, да, — сказал я».

Их первые слова были случайны и беспорядочны; уже через полчаса их нельзя было бы припомнить с достоверностью.

Председатель колхоза «Ленинский путь» Николай Михайлович Шпак, на чье поле и приземлился Гагарин, пересказывал эту встречу так:

— В поле, за селом Смеловкой, работала жена лесника. Ее внучка Рита заметила, как неподалеку приземлился человек, одетый в красный комбинезон. Анна Акимовна тогда не знала о полете. Космонавт подошел и представился: «Офицер Юрий Гагарин». Она позвала его в дом покушать. Он ответил, что сыт, и спросил, где можно позвонить по телефону. Анна Акимовна хотела его проводить в правление колхоза, но тут подоспели трактористы из соседнего колхоза имени Шевченко…

Моментальный портрет Ивана Кузьмича Руденко, учетчика тракторной бригады, таков: синяя клетчатая рубаха навыпуск, щетинка по загорелым дочерна щекам, белые неровные зубы и кепка ниже бровей.

— Ну и что ж, что сел на смеловское поле! — говорит он. — А встречали-то первым его мы, шевченковцы. Пришла с поля ночная смена; был у нас приемник, вот и услыхали о запуске. Сгрудились все, ловим каждое слово, руки друг другу жмем, по плечам хлопаем. Кончилось сообщение тем, что он летит над Африкой. Ну, думаем, Африка далеко, успеем в поле сходить, поработать. А наш клин аккурат к смеловской пашне примыкает: метров двадцать в сторону — и приземлился бы он у нас… Только мы еще об этом ничего не знали. Сеем ячмень, боронуем. Трактор тарахтит.

А его тракторный звук, видать, обрадовал, он уж хотел сам до нас идти. Со старухой никак не столковаться, а ему скорее надо к телефону. Ведь сколько людей волнуются, ждут…

Поднялись мы в это время на холм, видим: лесничиха, а рядом с ней — нет, мы его тоже сразу не признали! «Давайте, — говорит, — знакомиться. Я первый космонавт Юрий Алексеевич Гагарин». Мы переглянулись недоверчиво: Гагарин-то над Африкой летит!

«Да помогите же мне раздеться!» — потерял он терпенье.

Видим, человек устал, запарился… Ну, обняли мы его, расцеловали, хотели на трактор посадить, ан уже грузовик с шоссе прямо на пашню сворачивает… Гагарин было пошел с ними, потом вернулся, крикнул нам: «Становитесь, ребята, обратно на это самое место — сфотографируемся…»

Тем же летом приезжая девочка из Ярославля посадила на гагаринском поле деревцо и шпагатом привязала этикетку: «От пионерки Гончаровой Оли, в честь героизма первого космонавта». Под дождями надпись скоро слиняла, но столбик трактористы объезжали, оставляя огрех. Потом и дорогу к нему проторили. Это еще до того, как памятник здесь поставили.

После той тревожной ночи в маленьком домике на Байконуре, когда Николай Петрович Каманин долго прислушивался в соседней комнате сначала к вечерней болтовне Юрия и Германа, а потом — еще более напряженно — к тишине, наступившей за стеною; когда Королев среди ночи, не выдержав, заглянул в их спальню, постоял на пороге с книжкой в руках и на цыпочках отошел; в то самое утро на стартовой площадке Николай Петрович последним пожал Юрию руку у лифта к ракете и коротко сказал:

— До встречи в районе приземления через несколько часов.

Ракета ринулась вверх. «После сброса обтекателя, — записывает Каманин в своем дневнике, — Гагарин доложил: «Светло, вижу Землю, облака». Через тринадцать минут после старта мы уже знали: первый в мире полет человека по космической орбите начался».

Истекло всего двадцать минут с начала полета, а с байконурского аэродрома уже поднялся самолет АН-12 и взял курс в район посадки. О благополучном приземлении услышали в пути.

«…Аэродром в Куйбышеве. Открылась дверь самолета, и Юрий стал спускаться. Он был в зимнем летном шлеме и в голубом теплом комбинезоне. За девять часов, которые прошли с момента посадки в космический корабль до этой встречи на Куйбышевском аэродроме, я так много пережил за него, что он стал для меня вторым сыном. Мы крепко обнялись и расцеловались. Со всех сторон щелкали кино- и фотоаппараты, толпа все росла, была опасность большой давки; Юрий, хотя и улыбался, выглядел очень уставшим (мне показалось, что это усталость от полета, а не от встречи, как уверяли многие). Необходимо было прекратить объятия и восторги. Я попросил Юрия сесть в машину…»

Но еще раньше о порядке позаботился на правах хозяина генерал Стученко.

Его сопровождали местные власти: первый секретарь обкома Мурысев и председатель облисполкома Токарев.

Вид спускавшегося человека на мгновенье озадачил. Неосознанно для себя генерал ожидал встретить героя обликом посолиднее, пошире в плечах, поважнее лицом… А к нему сбегал по трапу в измятом голубом комбинезоне стройный юноша с немного растерянной улыбкой.

Генерал взял под козырек, поздравил с завершением полета и с присвоением нового воинского звания. Но официальные слова как-то сами собою потерялись; Гагарин и на генерала смотрел с тем же трогательным выражением блаженства и ошеломления. Мгновенно расчувствовавшийся генерал сгреб его в охапку.

И только затем он перешел в объятия Каманина и Титова. Гагарин так вспоминает свой первый разговор с Германом:

«— Доволен? — спросил он меня.

— Очень, — ответил я, — ты будешь так же доволен в следующий раз…»

Потом их всех увезли на дачу, где Гагарин мог передохнуть. Дача была трехэтажная, на высоком обрыве, с видом на противоположный берег, где леса за Волгой уходили уже так далеко, что казались синим морем… Юрий погулял по окрестностям и даже сыграл в биллиард.

За обедом все жадно его расспрашивали. Он отвечал охотно, но сбивчиво; воспоминания не устоялись еще и теснили друг друга. Землю он называл, как помнится Андрею Трофимовичу Стученко, по-чкаловски: «земным шариком»…

— А что, если послать самолет в Москву за твоей женой? Пусть она побудет здесь, а в Москву полетите вместе, — предложил генерал после обеда. Ему очень хотелось сделать что-нибудь особо приятное для Юрия; не по службе — по душе!

Гагарин на мгновенье задумался, потом покачал головой.

— Пожалуй, не стоит. Ведь Валентина сейчас кормит грудью ребенка. Устанет, разволнуется, может молоко пропасть.

Андрей Трофимович, подумав, согласился с ним:

— Это верно. Пусть попривыкнет к мысли, что все благополучно. Тогда и встреча у вас будет более легкой.

— А потом я дал команду, чтоб за сутки ему сшили майорскую форму, — сказал Стученко.

— Успели? — засомневалась я.

— Еще бы!

«Когда я помог Юрию Алексеевичу надеть парадный мундир, — вспоминает один из портных, которые вдохновенно, забыв о времени, сутки напролет не выходили из ателье, — он улыбнулся, взял лист бумаги и написал: «Благодарю за работу. Ю. Гагарин».

Нет, греха кичливости не водилось за нашим космическим первенцем! Он ценил всякий труд. Приземлившись, первым долгом спросил у трактористов: «А вы уже сеете?» На Смоленщине сев ведь начинался позднее…

Друзьям космонавтам Гагарин повторял: «Ребята, герой бессмертный и славный — это наш советский народ… А мы лишь его сыны с Золотыми Звездами на мундирах».

В прохладное облачное утро 14 апреля за Гагариным прилетел из Москвы специальный самолет. Километрах в пятидесяти от столицы его нагнал почетный эскорт из семи истребителей: два справа, два слева и три сзади.

Боковые МИГи шли так близко, что Юрий видел улыбающиеся лица летчиков и сам улыбался им в ответ. Он даже попросил радиста послать приветствие: «Друзьям истребителям горячий привет!»

А потом он увидел сверху толпы людей, переполненные улицы Москвы, Внуковский аэродром в разноцветных шарах — ахнул и заволновался. Самолет, пробежав по взлетной дорожке, остановился за сто метров перед трибуной. По серому полю шла узкая длинная лента ковра. Она начиналась у лестницы, по которой сейчас спускался космонавт: «Надо было идти и идти одному. И я пошел».

Воздушные шары взлетели вверх, оркестр заиграл марш, напряженные торжественные лица стали наплывать ближе — Гагарин шел бравым размашистым шагом, хотя у него на одном ботинке развязался шнурок…

«Да, мне было страшно выступать перед тысячами людей, видеть их изумленные, восторженные лица. Я был готов к испытанию космосом, но не подготовлен к испытанию человеческим морем глаз…»