Любовь шевалье

Глава 21 ПОСЛЕДНЯЯ ОСТРОТА ДЯДЮШКИ ЖИЛЯ

Пока в трактире «Два болтливых покойника» происходили уже известные читателю события, кошмарный и нелепый спектакль разыгрывался и во дворце Мем. Это было вечером того дня, когда Генрих Наваррский женился на Маргарите Французской, и ночью, во время испугавшей весь Париж ужасной бури… Не будем пока заглядывать в Лувр, где продолжаются грандиозные торжества, о которых позже с восхищением расскажут летописцы; обойдем стороной и особняк Монморанси, обитатели которого совершенно растерялись после таинственного исчезновения обоих Пардальянов; воздержимся и от прогулки по мрачным закоулкам города, где вовсю идет подготовка к чему-то жуткому…

Присмотримся повнимательнее к трем парижским зданиям: к трактиру Като, в котором мы побывали совсем недавно; к храму Сен-Жермен-Л'Озеруа, куда мы поспешим сразу после полуночи; и наконец, к дворцу Мем, резиденции маршала де Данвиля.

В особняке де Данвиля никого не было: маршал со всеми приближенными переселился на улицу Фоссе-Монмартр. На то имелись серьезные причины: во-первых, Анри де Монморанси боялся нападения. Появление во дворце Пардальяна-старшего лишь усилило тревогу маршала.

«Я был своевременно предупрежден, и потому мне удалось поймать Пардальяна, — думал Данвиль. — Однако Франсуа, обезумев от отчаяния, способен ворваться ко мне с большим отрядом своих солдат. Нужно быть осторожнее…»

Во-вторых, дом, в который перебрался Анри де Монморанси, располагался рядом с Монмартрской заставой. Мы помним, что король поручил Данвилю обеспечить охрану всех ворот города. И маршал посылал теперь в караулы своих людей. Если королева-мать узнает о заговоре Гиза, если в столицу войдет преданная государю армия из провинции, в общем, если случится беда, Данвиль через Монмартрскую заставу молниеносно ускользнет из Парижа. Итак, маршал покинул дворец Мем.

Но в тот вечер, часов в девять, там пребывали двое мужчин. Устроившись в буфетной, они поглощали ужин и мирно разговаривали. Кто же так свободно чувствовал себя в особняке маршала? Управляющий Жиль и его милейший племянник Жилло.

Прислушаемся же к их беседе.

— Выпьешь еще? Отличное винцо, — обратился дядюшка к племяннику.

Жилло с наслаждением осушил бокал.

— Замечательное вино. Давненько я такого не пробовал! — заявил Жилло. Язык парня уже заплетался.

Щеки Жилло порозовели, глаза налились кровью.

— Ступай, дорогой, принеси еще одну бутылку из буфета; там можно отыскать вино и получше, — улыбнулся дядя.

Жилло поднялся и отправился за бутылкой; походка его была еще вполне уверенной.

— Эх, мало… Нужно бы добавить, — осклабился дядюшка и вновь наполнил бокал племянника. — Стало быть, во дворец Монморанси ты больше не пойдешь? — осведомился Жиль.

— Не могу я туда возвращаться. — вздохнул Жилло. — Понимаете, там все будто спятили… С того самого дня, как пропал этот старик, который грозил мне язык вырвать…

— Язык вырвать?

— Вот именно. Так он меня пугал, этот Пардальян-старший.

Жилло откинулся на спинку стула и громко рассмеялся. Жиль тоже захихикал. Однако его мерзкая ухмылка не обещала ничего хорошего. Если бы Жилло не был так глуп, он бы сразу почуял неладное.

— Во дворце Монморанси на меня все смотрели с подозрением, — вздохнул Жилло. — Похоже, догадывались, что я приложил руку к исчезновению старика. Надо было уносить ноги, чтобы не лишиться головы. А без головы, понимаете ли, мне остаться не хочется…

Парень, видно, вспомнил о пережитых страданиях и схватился за голову руками, то ли выясняя, на месте ли она, то ли горюя о безвозвратно утраченных ушах. От ужасных воспоминаний он даже протрезвел.

Жиль торопливо подлил парню вина.

— А действовал я ловко! — гордо поглядел на дядю Жилло. — Старый Пардальян доверял мне целиком и полностью!.. Когда я ему заявил, что маршал ночует во дворце совершенно один, этот идиот едва не бросился мне на шею. Эх, жаль бедолагу…

— Жаль?! Он же обещал тебе уши отчекрыжить!

— Правда! Вот подлец!

— Да еще и язык…

— Верно… Пусть теперь попытается!..

Жилло сжал в руке нож, попробовал подняться, однако не устоял на ногах, тяжело плюхнулся на стул и рассмеялся.

— Вижу, ты вполне доволен жизнью, — заметил управляющий.

— Еще бы мне быть недовольным! Да я о таком и не мечтал: вы ведь выдали мне по распоряжению монсеньора тысячу экю!

— И ты решил не возвращаться к Монморанси?

— А вы что, смерти моей хотите?

— Дурак! Там же больше нет Пардальяна…

— Ну и что? Я ведь его обманул. Ох, чует мое сердце, лишит он меня когда-нибудь языка! А мне хочется на свои денежки покутить вволю. Пить да гулять… Мне без языка никак нельзя…

И от жалости к себе Жилло зарыдал.

— А деньги у тебя? Покажи! — проговорил Жиль.

Жилло выложил из пояса на стол золотые экю; монеты зазвенели; глаза Жиля жадно засверкали.

— А ведь это я их тебе отсчитал, — нехорошим голосом сказал дядя, поглаживая худыми пальцами монеты и сгребая экю в кучки.

— И это еще не все; маршал обещал мне больше, — прошептал Жилло. — Да и вы намекнули, что это лишь задаток, на выпивку… А теперь я бы хотел получить остальное…

— Остальное?

— Маршал посулил мне три… да, три тысячи экю.

— Три тысячи… Давай-ка я тебе еще налью, дурак!

Жилло осушил бокал и уронил его на пол. Дядюшка поднялся и устремил на племянника сумасшедший взор. Золото, блестевшее на столе, лишило Жиля остатков разума.

— Идиот! — проскрежетал он. — Зачем тебе три тысячи! Пропойца несчастный!..

— Отдайте мне мои деньги! Монсеньор велел вам… я ему все расскажу… Раскошеливайтесь, дядя!

— Раскошеливаться! — заорал старик. — Ничего ты не получишь! Разорить меня решил?

— Ах вот вы как! — завопил Жилло и сделал попытку вскочить на ноги. — Посмотрим, как отнесется к этому монсеньор…

— Пугаешь? Меня? Ну держись! — мрачно усмехнулся Жиль.

— А что это вы, дядюшка, хмыкаете? Прекратите… Мне жутко… жутко…

Но Жиль уже откровенно смеялся. Он совершенно обезумел, не в силах расстаться с такой кучей денег. Однако и мысль о доносе Жилло приводила управляющего в трепет.

— Ну для чего тебе три тысячи, глупенький? Уступи их мне по-хорошему, — попросил Жиль.

— Вы рехнулись… — пробормотал Жилло, — да я вам…

Но договорить парень не смог: Жиль кинулся на него, затолкал ему в рот кляп, извлек откуда-то веревку и крепко привязал Жилло к стулу. Все это случилось столь внезапно, что Жилло даже охнуть не успел, хотя мгновенно протрезвел. А старик бегал по буфетной и что-то шептал себе под нос. Затем он трясущимися руками сгреб со стола монеты, недавно принадлежавшие Жилло, и спрятал их в шкаф, оставив на скатерти лишь маленькую горстку. Потом Жиль подошел к племяннику и выдернул у него изо рта кляп.

Жилло немедленно заголосил; управляющий терпеливо ожидал, когда парень выдохнется. Тот наконец сообразил, что в пустом дворце кричать бесполезно, и замолчал. Тогда Жиль спокойно сказал:

— Ну, не артачься! Бери пятьдесят экю, а остальное — мне.

Старик осклабился и наполнил свой стакан.

— Прячь пятьдесят экю и сматывайся. И не попадайся мне больше на глаза. Нынче я добрый, а в следующий раз голову откручу!

Жилло быстро сообразил, что надо делать, и прикинулся, будто покоряется судьбе:

— Если вы желаете, дядюшка, я уйду…

— И куда же ты отправишься?

— Я еще не думал об этом… Уеду куда-нибудь из Парижа…

— Вот и чудненько. Да только я тебя знаю: сперва помчишься плакаться маршалу…

— Даю слово, дядюшка, я буду нем как рыба.

— Верится с трудом… Пожалуй, я отхвачу тебе язык — тогда уж ты меня точно не выдашь.

Жиль разразился демоническим хохотом и заявил:

— Ты же сам меня надоумил, рассказав о Пардальяне. И про уши — тоже его идея! Светлая все-таки голова у этого мерзавца!

Жилло оцепенел от страха; парень захрипел, обмяк и лишился чувств. А дядя принялся деловито точить громадный кухонный нож. Потом он отыскал в буфете огромные клещи и шагнул к бедняге-племяннику. Однако Жиль быстро понял, что отрезать язык гораздо сложнее, чем отсечь уши. Соображая, с чего начать, старик склонился над Жилло, сжимая в одной руке нож, а в другой — клещи.

— Так-так-так… — бормотал Жиль, — как бы мне это сделать половчее?.. Ну и хорош же будет после этого Жилло…

А над дворцом гремел гром и сверкали молнии. По пустым коридорам особняка гулял ветер…

Вдруг веки Жилло дрогнули. Жиль, отбросив все сомнения, принялся за дело и постарался засунуть клещи парню в рот. Но бедный Жилло крепко стиснул зубы и замер. Его глаза снова налились кровью, от напряжения выступили вены на шее… Это была ужасная схватка дяди и племянника… Но внезапно Жилло захрипел, а потом закричал громко и страшно: Жиль сумел разжать бедняге челюсти, поймать клещами язык и чудовищным рывком выдрать его изо рта.

— Сам виноват! — прошипел управляющий. — Не дергался бы, я бы аккуратненько отрезал, чистым ножичком.

Старик гаденько засмеялся, но в этот миг сильный порыв ветра распахнул окно и погасил свечу. В воцарившемся мраке Жиль вдруг ощутил руки племянника на своей шее.

Боль утроила силы парня; напрягшись, он разорвал путы, вскочил и навалился на дядю. Весь в крови, страшный, словно восставший из могилы покойник, Жилло вцепился Жилю в горло. Пальцы несчастного все сильнее стискивали шею мучителя. Дядя и племянник, не размыкая смертельных объятий, рухнули на пол…

Рассвело… Через распахнутое окно комнату залили лучи утреннего солнца. Они осветили два трупа: один, окровавленный и изуродованный, все еще сжимал горло другого.