Любовь в Буэнос-Айресе

Глава VI

Адвокат. Ты многое сделала, как директор этого приюта. Многим помогла. Но теперь тебе предстоит новое испытание. Супруги Элдридж... хотят забрать маленького Сэма.

Гриэр Гарсон (добрые глаза которой при этом становятся жесткими и холодными, как стекло). Нет. Я вернула к жизни этого ребенка, он меня любит. Он мой!

Адвокат. Да, ты возвратила ему жизнь. Но ему необходима семья, настоящий дом с родителями, которых бы он мог считать своими. А здесь не дом, а казенное заведение.

Гриэр Гарсон (в запальчивости). Тогда я уйду отсюда, из этого приюта! Я помогла найти родителей тысячам детей. Теперь я хочу, наконец, одного ребенка себе! Мне нужен Сэм. Вот мое заявление администрации об увольнении.

Адвокат. Послушай, в день своей смерти твой муж сказал слова, которых я никогда тебе не передавал. Он сказал: должно быть, бог лишил тебя в молодости собственного сына для того, чтобы тысячи бездомных детей благодаря тебе узнали, что такое нежность... (Поворачиваясь, направляется к двери.) Похоже, он все-таки ошибался. (Выходит, не осмеливаясь взглянуть ей в глаза.)

Гриэр Гарсон (больно задетая нанесенным ударом, пытаясь восстановить душевное равновесие, поднимается в комнату, где спит малыш-сирота, будит его и сжимает в объятьях своими истосковавшимися по ласке руками). Радость моя... С этой минуты я хочу... чтобы ты называл меня мамой, а не тетей. Ты и я... мы уедем отсюда. Скоро у нас двоих будет свой дом, настоящий.

Мальчик. Ах, тё... мама! Вдвоем?.. И настоящий дом, с оградой и всем остальным?

Гриэр Гарсон (голосом, полным нежности и надежды). Да, с оградой и всем остальным! (Доносится звонок у входной двери и следом — дрожащий голос миссис Элдридж в приемной: та спрашивает, у себя ли госпожа директор приюта; последняя, сидя в комнате наверху, вся сжимается, чувствуя, что счастье ее под угрозой... неужели этот акт бездушного эгоизма осуществится? и этой ограды, которая способна была бы отделить их с Сэмом от остального мира, не существует, не существовало и не будет существовать никогда?)

(«От сердца к сердцу», Метро-Голдуин-Мейер)

ОСНОВНЫЕ МОМЕНТЫ БИОГРАФИИ ЛЕО

11 января 1930 года супруга Агустина Латиу и Леопольдо Друскович праздновали только что сообщенную им добрую весть. Их две дочери, Амалия четырнадцати лет и Ольга семи, уже отправились спать. Ужин вышел довольно скромным, поскольку Агустина вернулась с медицинской консультации лишь к вечеру. Анализы показали, что здоровье сеньоры Друскович восстановилось полностью и от прежнего малокровия не осталось следа — однако из-за нехватки времени праздничного банкета, какие были во вкусе сеньора Друсковича, приготовить не удалось. Спровадив детей и слушая, как домработница моет на кухне посуду, чета Друсковичей смаковала ликер, предназначавшийся для гостей и особо крупных событий. Сеньор Друскович никак не осмеливался спросить у супруги, не обсуждала ли она с врачом возможность для себя иметь еще одного ребенка, а сеньора Друскович, с того самого момента, как они остались наедине, в страхе ожидала, что вопрос этот вот-вот прозвучит. Хотя муж не раз просил ее поговорить об этом с врачом, она избегала затрагивать эту тему во время консультаций. Сеньора Друскович устала от бесконечных анализов, осмотров и медицинских опросов, но самый ее большой, невысказанный страх, заключался в том, что врач может отсоветовать ей рожать — и тогда муж заставит ее обратиться к другому специалисту. Сеньор Друскович страстно желал, чтобы после двух девочек у него родился сын.

Когда же, наконец, вопрос все-таки прозвучал, сеньора Друскович оказалась не в состоянии ответить на него холодно и трезво, ибо в тот самый момент муж как раз удовлетворял ее со всею нежностью, на которую был способен. И в этом жарком мареве супружеских отношений все, что удерживало ее — опасение вновь заработать анемию и тоска при мысли о том, что придется перекраивать семейный бюджет, вдруг растаяло, и она в порыве страсти прошептала, что готова исполнить волю своего повелителя. При этих словах последний прервал половой акт, чтобы снять презерватив и перед тем, как вновь ввести член, растроганно поцеловал жену в лоб долгим, почтительным поцелуем. В короткий миг оргазма сеньора Друскович смежила веки, и перед ее мысленным взором предстали тянущиеся до самого горизонта песчаные дюны, к которым она могла прикоснуться рукой; воздух на горизонте казался мягким и нежным, чуть теплый песок приятно обтекал ступни, звезды сияли в темно-синем небе, не омраченном ни единой тучкой; мягкая рука, ласкавшая дюны, была ее собственным дыханием, а сами дюны — ее горлом и грудью. Нежный ветерок же исходил от мужа, и если только он всегда будет рядом, она сумеет продлить это наслаждение и этот покой навеки...

Еще раз то же видение посетило ее годом позже, перед тем, как сеньора Друскович, чей ослабленный родами организм не в силах оказался противостоять воспалению легких, испустила дух. Возле ее смертного ложа в санатории стояли, среди медицинского персонала, супруг и старшая дочь. Младшая осталась дома с прислугой — присматривать за трехмесячным братиком, который окрещен был именем отца. Леопольдо Друскович-младший рос под присмотром домработницы и старшей сестры и дурным, по убеждению соседей, влиянием сестры младшей.

Прежде, чем истек год со смерти жены, Леопольдо Друскович-старший, получив выгодное предложение, продал свою кожевенную мастерскую. Эта годовщина пугала его, точно должна была принести какую-то новую беду, и еще до ее наступления он поспешил уехать в Мендосу, чтобы провести несколько дней в гостях у своего единственного брата. Там, как ему показалось, он выгодно вложил капитал, приобретя пасеку, и с недели на неделю откладывал свое возвращение в Буэнос-Айрес. Тем временем дома бразды правления взяла в свои руки шестнадцатилетняя Амалия — и все денежные переводы, которые посылал отец, стекались к ней. Она исключила из их бюджета такие неоправданные расходы, как кино, мороженое, аттракционы, журналы и покупку разной ерунды на дни рождения и другие праздники. В качестве подарков домашние теперь получали от нее предметы одежды и другие полезные в обиходе вещи. Сэкономленные деньги Амалия складывала, думая представить отцу, когда тот вернется, — в уверенности, что он, обнаружив покинутый им дом в совершеннейшем порядке и высылавшиеся им деньги в сохранности, будет приятно удивлен и решит не жениться во второй раз.

Однако отец, очевидно, собирался вернуться еще нескоро — и более снисходительная, чем сестра, Ольга, чтобы развлечь братишку, доставала из шифоньера отцовские вещи и позволяла малышу наряжаться в них и таскать по дому. Сама же надевала одежду покойницы-матери и просила домработницу обвенчать их с братиком.

Отец и сын

Леопольдо Друскович-сын практически впервые увидел наяву родного отца в семилетнем возрасте. В половине двенадцатого утра он, как обычно, завтракал, чтобы часом позже войти в школьный класс. Отсутствие обеих сестер на сей раз он возместил тем, что сам заказал домработнице меню по своему вкусу: яичница из двух яиц и жареная картошка (которые Амалия считала слишком трудно усваиваемой для него пищей). И тут дверь распахнулась, и вошли отец с дядей, за которыми следовали девушки. Оба мужчины побрились в последний раз перед выездом из Мендосы — и теперь у обоих на щеках чернела щетина, провинциальные костюмы были помяты и глаза красны после ночного бдения в поезде, дыхание спертое, и когда отец обнял сына, тот даже сквозь отцовский костюм, жилет и рубашку ощутил острую струю потного запаха из-под мышек.

Времени побыть вместе у них оставалось лишь до четырех часов, когда сеньор Друскович должен был отправиться в санаторий, чтобы пройти курс лечение грудной ангины, — и мальчику разрешено было в этот день пропустить занятия. Отец заглянул сыну в самую глубину глаз, словно ища там змею, от укуса которой скончалась родившая его женщина, и спросил, кем тот хочет стать, когда вырастет. Сын отвечал, что хочет стать летчиком и жениться на Ольге. Отец возразил, что между сестрами и братьями не бывает браков, — на что маленький Лео (как его называли домашние) воспроизвел жест, подмеченный им у старшеклассников, которым те обычно сопровождали слова «мне дала твоя сестра — там со свистом два ведра». Жест же состоял в том, что указательный и большой палец левой руки складывались в кольцо, внутрь которого с размаху вставлялся прямой указательный палец правой. Саму фразу Лео никогда не доводилось произносить прежде, однако теперь, точно кто-то шепнул ее ему на ухо, он, не в силах противостоять искушению, четко отбарабанил ее, даже не сознавая смысла сказанного. Сеньор Друскович, повысив голос, приказал сыну никогда больше не говорить подобных вещей. Однако мальчик не понял, чем навлек на себя гнев родителя, и повторил, что женится на Ольге. После чего Амалия, заметив, что отец уже разъярен не на шутку, отвесила брату увесистую оплеуху, чтобы тот умолк.

Покуда взрослые и девочки обедали, Лео позволили погулять на улице. Выходя, он заметил шедшую по противоположной стороне улицы женщину в белом фартуке — учительницу из его школы — и испугался, что как бы та не сообщила его классной руководительнице, что видела одного из ее учеников разгуливающим по улице во время уроков. Лео быстро вернулся, однако, приближаясь к столовой, вдруг услышал, что речь там идет о нем. Дочери рассказывали сеньору Друсковичу самые потешные анекдоты из жизни братишки и заразительно смеялись собственным рассказам — но Лео показалось унизительным это сообщничество отца и сестер, шушукающихся за его спиной. Среди прочего рассказывалось следующее: а) очевидно, из Лео получится хороший коммерсант — судя по тому, что у сестер периодически исчезали куклы и другие игрушки, и после каждой пропажи брат являлся домой с оловянными солдатиками, сдутыми мячами и игрушечными пистолетами, выменянными им на улице или во дворе; б) один друг семьи (Амалия предпочла не раскрывать, что это был ее ухажер) научил Лео боксировать, отражая и нанося удары, — и когда после этого Ольга как-то раз попыталась дать братцу затрещину, тот не только пресек эту ее попытку, но и со всего размаху заехал ей кулачишком в солнечное сплетение, так что у той прервалось дыхание; в) мальчику то и дело твердили, что он должен вести себя хорошо, потому что его отец в Мендосе часто видится с его покойницей-матерью, которая сходит к нему с небес и все-все рассказывает про Лео, — на что однажды тот заметил, что если мама когда-нибудь сойдет с неба в Буэнос-Айресе, а не в Мендосе, он попросит, чтобы она взяла его с собой наверх посмотреть поближе на летающие там самолеты.

После обеда Амалия отчитала домработницу за то, что та приготовила Лео на завтрак яичницу — и теперь его рвало в туалете. Перед отъездом отца в санаторий она уложила братишку в постель, сунув ему в ноги горячую грелку, и поручила Ольге присматривать за ним. Прощаясь, отец нежно поцеловал сына и шепнул ему на ухо, что мужчины могут произносить дурные слова, но только не в присутствии женщин, — и подмигнул. Лео не понимал ни слова из того, что ему говорилось, и думал лишь о том, что сейчас, наконец, все уйдут и оставят его играть с Ольгой.

Ольга и Лео

Ольге было пятнадцать лет, и, по мнению Лео, она знала все вообразимые и невообразимые игры в мире. Но была одна игра, которая нравилась ему больше всех других, даже больше, чем игра в привидения. Затевалась она вечером, когда Ольга укладывала Лео, а порой и днем, если тот бывал болен и лежал в постели. Заключалась игра в следующем: Ольга, со словами «жил-был муравьишка, шел он, шел...» — кончиками пальцев перебирала по коже малыша, от запястья к ключице, изображая муравья, — пока, наконец, того не разбирала щекотка и он не начинал корчиться, давясь от смеха, а вместе с ним заливалась и она. Однако кульминации своей игра достигала позже, когда рука Ольги пускалась карабкаться вверх по ноге брата, делала привал возле коленки и продолжала восхождение, покуда не доходила до нежно-розового детского паха, где пальцы ее начинали барабанить быстрее, и девочка восклицала: «...и тут муравьишке встретился мышонок, он испугался и пустился наутек...» (при этом щекотливые пальцы-лапки поспешно перебирались на живот малыша), «но потом он вернулся и увидел, что это вовсе не мышонок, а колокольчик, и муравьишка принялся звенеть в него: динь-динь-динь, динь-динь-динь...» (Ольга дергала братишку за его нежный петушок, заставляя того конвульсивно хихикать).

Лео терпеливо дождался, когда сестра закончит болтать по телефону со школьной подругой, описывавшей ей, как прошел в ее отсутствие день в лицее. Затем Ольга повесила трубку и продефилировала в ванную, чтобы полюбоваться на себя в зеркало. Лео из своей комнаты позвал ее играть. Ольга в ответ крикнула из ванной, что сегодня они будут играть в чтение сказок. Плохо понимая, отчего, Лео покраснел и запротестовал, говоря, что хотел бы поиграть в муравьишку. Ольга отказалась, сказав, что отец бы рассердился, узнай он про эту игру. Лео не осмелился настаивать, но ощутил вдруг во рту привкус желудочного сока и вместо того, чтобы сдержать внезапный позыв, — дрожа от ярости, освободил кишечник, навалив прямо на постель. Ольга отказалась убирать за ним, и покуда домработница меняла испачканные простыни, он в горе поведал ей, что Ольга не хочет больше играть с ним в муравьишку. Домработница со смехом предложила ему самому подергать Ольгу за колокольчик. Тот опрометью бросился к сестре и попытался залезть ей рукой под юбку. Девочка отскочила в сторону и крикнула, что он сквернослов и бесстыдник и она никогда больше ни во что не станет с ним играть.

Позже вернулась Амалия и, не отвечая на вопросы домашних, прямиком бросилась к себе в комнату и разразилась рыданиями. Врачи не слишком обнадеживающе отозвались о состоянии отца. Однако малыш этого не знал и решил, что сестра плачет из-за его отвратительного поведения. Еще позже, уже ночью сеньор Друскович в своей больничной палате упрекал себя за то, что надолго оставил дочерей без присмотра — так как нашел их чересчур нескромно одетыми и накрашенными — и молча взывал к покойной супруге, прося у нее совета, в то время как Амалия безутешно рыдала в своей комнате, думая о поставленном отцу диагнозе, а Лео у себя б постели всхлипывал, от души раскаиваясь в своем непослушании. Ольга и домработница спали глубоким сном.

На следующий день Лео подглядывал сквозь замочную скважину в ванной и впервые увидел Ольгу раздетой. Поделиться своими впечатлениями он отважился лишь с домработницей: «У Ольги между ног растет кустик». Услышав это, домработница зашлась смехом и пересказала все сестрам. Амалия в бешенстве бросила Ольге, что в наказание лишает ту денег на кино и что если только увидит ее еще раз играющей с Лео, то все расскажет отцу. Ольга сейчас же сорвала злость на братце, закатив тому сильнейшую затрещину, а Амалия поддержала: «Ты этого заслужил. Бедный папа тяжело болен, а ты все так же гадко ведешь себя. Конечно, ты еще малыш, но все мы должны целыми днями молиться, чтобы отец выздоровел». Неделю спустя сеньор Друскович вернулся в Мендосу, в дом своего брата, чтобы вскоре умереть там от рака трахеи, который был у него обнаружен в санатории вместо грудной ангины.

Трудности подросткового возраста

а) Лео перестал ходить к причастию в четырнадцать лет, когда ему стало стыдно рассказывать во время исповеди о своих занятиях онанизмом.

б) Благодаря своему акселерированному развитию он был одним из самых сильных в классе, и одно его присутствие уже внушало уважение. Кроме того, размеры его полового органа вызывали у одноклассников восхищение и зависть — и они заставляли Лео демонстрировать его каждому новичку. За Лео также укрепилась слава покровителя слабых; поэтому никто не мог объяснить его реакцию на шутку одного тщедушного одноклассника. Когда тот сострил, что молоденькая учительница истории якобы сказала, в извинение своего опоздания, что задержалась в объятиях Лео, — последний, без всякой видимой причины наотмашь двинул остряка кулаком, после чего в раскаянии сбежал с уроков. Последствием этого инцидента едва не стало исключение Лео из школы.

в) В шестнадцать лет он вместе с несколькими одноклассниками отправился однажды на стройку, где они договорились встретиться с проституткой и ее сутенером. Для Лео это был первый опыт половых сношений и, очутившись перед женщиной, он почувствовал страшную скованность, вышел из недостроенного помещения и потребовал, чтобы сутенер вернул ему его деньги. Тот презрительно отказался это сделать, бросив вдобавок Лео оскорбление, на которое тот, к изумлению остолбеневших товарищей, никак не отреагировал и, повернувшись, пошел прочь с опущенной головой.

г) В том же самом году один одноклассник привел Лео на сходку в дом бывшего профессора, уволенного за его социалистические убеждения, где правительство только что избранного президентом генерала Перона клеймилось как фашиствующее. Лео счел выдвинутые обвинения обоснованными и в течение некоторого времени посещал эти еженедельные сборища, хотя его и смущала собственная неспособность сосредоточиться на предметах оживленных дебатов.

д) В 18 лет он поступил на архитектурный факультет университета. На лекциях ему трудно было следить за ходом мысли преподавателя, и он не успевал делать полный конспект. Несмотря на все прилагаемые усилия, он то и дело отвлекался посреди занятий и опасался, что причиной тому может быть онанизм, которому он с неизбежностью предавался каждую ночь. Стоило ему улечься, как, опережая мысли, у него происходила эрекция. А мысли были всегда одни и те же: воспоминания об одном случае, происшедшем с ним в предыдущем году в спортивном зале. Он задержался, занимаясь упражнениями на перекладине, и отправился в душ, когда все его товарищи уже разошлись. Уже раздевшись, он вдруг обнаружил, что не захватил мыла. Оглядел пол — но оставленного обмылка нигде не было видно. Тогда ему пришло на ум, что всего в паре шагов душевая девочек, к этому часу абсолютно пустая. Он решил рискнуть, перебежал из двери в дверь через коридор — и действительно нашел там полураскисший кусок белого мыла. Кроме того, в углу Лео заметил забытую сумку. Поддавшись любопытству, он открыл ее и обнаружил сложенную внутри физкультурную форму. И тут послышались приближающиеся шаги: дверь в душевую осталась открытой, и через нее неслышно вошла хозяйка сумки. Оба от неожиданности застыли на месте. Девушка некоторое время глядела в лицо Лео, а затем помимо воли опустила взгляд на его внушительный член. Тут же выбежала из душевой и попросила из-за двери, срывающимся голосом, чтобы тот подал ей ее сумку. Член Лео встал и напрягся. Он не знал, как поступить: выйти и предстать в таком виде перед девушкой или высунуть наружу лишь руку с протянутой сумкой. Распластавшись о кафельную стену, он постоял в нерешительности, затем приоткрыл дверь и протянул сумку. Девушка выхватила ее, и шаги ее торопливой дробью удалились прочь по коридору. Но с тех пор каждую ночь Лео вновь ощущал взгляд девушки, остановившийся на его члене, и не мог себе простить, что позволил ей уйти. Он ворочался в кровати, кляня себя, и, чтобы как-то успокоиться, представлял себе всевозможные продолжения этой сцены, завершавшиеся неизменно лишением девушки невинности. Лео закрывал глаза, и мгновение спустя извергавшаяся сперма смешивалась в его воображении с девственной кровью.

е) Требования в университете предъявлялись гораздо более жесткие, чем в школе, и однажды, выходя из аудитории, Лео решил обратиться за помощью к одной из учившихся с ним вместе девушек, чтобы та дала ему списать свои конспекты. Та уже не раз, встречаясь с ним в коридоре, бросала на него выразительные взгляды. Она была не самой красивой на факультете — немного тяжеловесного сложения и с зеленоватыми пятнами на зубах, к тому же бедно одевалась. К кому Лео действительно вожделел — так это к Кароле, самой привлекательной и изящной, из зажиточной семьи; однако помощи он решился просить у той, которая оказывала ему знаки внимания. Просьба его была принята. Как-то раз Лео потребовалась дополнительная помощь, и они договорились позаниматься у девушки дома. В этот день Лео преодолел отвращение, которое ему внушали зубы Сусаны, поцеловал ее, а затем — хотя в соседней комнате находилась бабушка — несколько раз попытался задрать ей юбку. Сусана велела ему немедленно убираться вон, и Лео поднялся, намереваясь выполнить это приказание, однако та остановила его и шутливым тоном сказала, чтобы он вернулся и снова сел подле нее. «Я вижу, ты хороший мальчик», — добавила она. В ответ Лео, поддавшись необъяснимому импульсу, закатил ей пощечину обратной стороной ладони. Сусана, всхлипывая, принялась вполголоса, чтобы не встревожить бабушку, бормотать оскорбления. Лео повалил ее, набросился сверху и принялся яростно целовать. Чем сильнее оскорбляла его Сусана, тем больше в нем разгоралось желание. Он зажал ее руку в своей и силой положил на свой вставший член. Задрал ей подол. Сусана вцепилась в свои трусы, чтобы помешать ему стащить их. Распаленный Лео рывком расстегнул три пуговицы ширинки и просунул член между сжатых ляжек Сусаны. Вскоре нахлынул оргазм. Эта симуляция полового акта, с некоторыми отклонениями, повторялась несколько дней подряд, пока однажды, придя, как обычно, Лео не обнаружил, что в квартире кроме них с Сусаной никого нет. Это его отчего-то неприятно покоробило. Они уселись заниматься, и Лео начал свои обычные маневры, однако рука его в удивлении застыла, не встретив на девушке привычных трусов. Эрекция тут же сошла на нет. Лео почувствовал дурноту и кинулся в туалет, где его вырвало. Вернувшись в комнату, он нашел Сусану лежащей в постели ее бабки. Медовым голосом девушка проворковала: «Я хочу быть твоей, Лео. Бабуля уехала в Мерседес навестить больную родственницу и до завтра не вернется». Лео скинул одежду и улегся рядом с Сусаной, однако эрекция не возвращалась. В полночь он внезапно проснулся и оказался в состоянии овладеть девушкой. Когда все было кончено, Лео ощутил острый приступ презрения к партнерше и дал себе зарок больше никогда с ней не встречаться.

Молодые годы Лео

Однако на следующий день отвращение, испытанное накануне, уступило место обычной для него похоти. Посреди занятий он просунул руку Сусане под трусы. Из страха, что их застанет бабушка, они вышли на улицу и совокупились в какой-то темной аллее, стоя.

Вернувшись домой — в ту же самую квартиру, где теперь помимо него, Амалии и Ольги жил теперь и муж последней, — он застал там одного шурина, который читал газету в зале при свете люстры. Тот сообщил Лео, что сестры на пару отправились в кино, и собирался добавить, как называется картина, — как вдруг заметил на брюках юноши белесые пятна. Он сделал Лео упрек, сказав, что попадись эти пятна на глаза его сестрам — те подумали бы что-нибудь неприличное. Юноша сейчас же отправился в ванную, снял брюки и вычистил их мокрой щеткой. Упрек шурина, вместо того чтобы причинить ему неловкость, вновь, как ни странно, возбудил его похоть — и на сей раз гораздо сильнее, чем недавняя близость с девушкой в темной аллее. Он вновь натянул брюки, но эрекция все не ослабевала: напружиненный член вертикально выпирал под брюками. Лео подождал несколько секунд, но все оставалось по-прежнему, а в мозгу его помимо воли проносилась череда эротических образов: девушка в раздевалке спортзала, Карола, обнаженные женщины, виденные им в документальных фильмах «Сифилис — бич секса» и «Как рождаются и как умирают». Сознавая невозможность в таком виде показаться шурину, он опять спустил штаны и, в ауре исходивших от его кожи испарений, вручную удовлетворил себя. В момент оргазма он вообразил, будто бабка Сусаны открывает дверь в прихожую, где в это время он ублажает ее внучку, будто он, застигнутый врасплох, вынимает свой член из влагалища девушки, а старуха в ужасе глазеет на его сексуальный инструмент, точно это орудие дьявола. Удовлетворив похоть таким образом, Лео почувствовал, что никогда прежде не испытывал подобного наслаждения, однако приписал его все-таки прелестям Сусаны.

На другой день Лео пришел на еженедельную сходку в дом профессора-социалиста. Там он встретился со своим однокашником, который сказал ему, что сыт по горло этой болтовней и хотел бы, наконец, перейти к действию. В разгар дебатов тот распрощался с Лео, собираясь охладить свой нерастраченный революционный пыл с проституткой. Он уже поворачивал за угол, когда Лео нагнал его. Так, вдвоем, они и вошли в квартиру портье одного из недавно отстроенных зданий, который по совместительству работал и сутенером. Первым в спальню вошел приятель. Четверть часа спустя — Лео. Вид у проститутки был усталый и неряшливый. Она попросила Лео кончить побыстрее, ибо у нее было мало времени. Когда Лео ввел ей член, та заойкала и стала жаловаться, что он причиняет ей боль: «Все думают — раз проститутка, так у меня там целая кастрюля; ты не знаешь, что у проститутки может быть и узкая...» От этих слов Лео лишь сильнее воспламенился. Проститутка опять попросила его поторопиться. Он, наконец, вставил ей член целиком — всухую, рывком, — та завизжала от боли и взмолилась, чтобы он действовал помягче. Это лишь побудило Лео орудовать с удвоенной грубостью. Женщина попыталась освободиться, но Лео силой удерживал ее и так, терзая жертву, добился полного оргазма, подобного испытанному накануне в родном туалете. В необычном радостном возбуждении он оделся и в обнимку с приятелем отправился в соседний бар запить успех шипучкой.

На следующее утро Сусана, удивленная отсутствием Лео, позвонила ему и сообщила, что бабушка снова уехала к родственнице в Мерседес. Лео немедленно отправился к ней домой. Девушка открыла ему, и они без проволочек прошли прямиком в спальню, Сусана и не думала на сей раз оказывать ни малейшего сопротивления, так что Лео без труда овладел ею — но вдруг его член обмяк. Несмотря на все старания возобновить прерванный акт так и не удалось. Больше Лео никогда не появлялся у Сусаны.

В ближайшее воскресенье, 4 октября 1949 года, та позвонила Лео, но молодой человек попросил ответить, что его нет дома. Однако стоило ему в своей комнате попытаться опять сосредоточиться на тексте учебника, как его выбила из колеи внезапная эрекция. Спустя полчаса он вылетел из дому, направляясь к проститутке, с которой его свел приятель. Ждать пришлось долго: та навещала лежавшего в больнице родственника. А когда вернулась — отказалась обслужить Лео. Не вымолвив ни слова, юноша вышел на улицу: он хотел бросить ей в лицо какое-нибудь оскорбление, однако в голове у него царила звенящая пустота. Он собирался было спуститься в метро и вернуться домой, но словно повинуясь некоему внутреннему голосу, решил прогуляться несколько кварталов пешком, чтобы успокоить нервы. Однако прогулка тоже мало успокаивала: мода на облегающие юбки, которую проповедовали встречные женщины, заставляла его неотступно думать все об одном и том же.

Он прошел по проспекту уже порядка двухсот метров, как вдруг внимание его привлек мягко ступавший впереди блондинчик, который несколько раз подряд обернулся, с рассеянным видом переводя взгляд с ширинки Лео на асфальт и обратно. Лео вновь возбудился и, ощутив неловкость, обогнал субъекта и вскочил в подошедший автобус. Однако тот успел вскочить следом. В битком набитом автобусе преследователь всем телом прильнул к Лео и его стоящему члену. На первой же остановке юноша протиснулся к подножке и сошел. Но субъект и не думал оставлять его в покое. Лео на ходу резко обернулся и, оказавшись нос к носу с преследователем, спросил, что тому нужно. Блондинчик, собравшись с духом, выпалил, что если Лео не рассердит его предложение, то он готов удовлетворить его минетом. В предчувствии близкой сексуальной разрядки Лео не смог удержаться от улыбки облегчения. Второй добавил, что готов предложить Лео и свой задний проход, если тому это доставит больше удовольствия. Несколько минут они шли в молчании, покуда перед ними не открылся темный пустырь, расположенный неподалеку от дома Лео. Удостоверившись, что никто за ними не наблюдает, оба углубились в темноту. Остановившись, Лео расстегнул ширинку и извлек свой негнущийся член. Блондинчик взял его в рот и принялся сосать. Немного погодя юноша отстранился и попросил гомосексуалиста снять брюки. Тот отказался, сказав, что член у Лео чересчур большой. Лео с силой заломил субъекту руку и повторил свое приказание. Тот послушно спустил брюки и трусы, и Лео попытался ввести ему член в задний проход. Блондин начал отбиваться и сделал попытку высвободиться. На какое-то мгновение ему это удалось. Он прикоснулся к своему пропускному отверстию и продемонстрировал Лео окровавленные пальцы. Юноша попросил его еще раз повернуться задом и заверил, что теперь будет аккуратнее. Гомосексуалист наотрез отказался. Лео с нажимом повторил просьбу. Блондин повернулся и, путаясь в полуспущенных брюках и траве, кинулся бежать на свет — туда, где заканчивался пустырь, — но на полпути споткнулся и упал. Лео навалился на него сверху, не давая шевельнуться, и одним махом до половины вклинил тому член в задний проход. Гомосексуалист не удержался и взвыл от нестерпимой боли, заставив Лео замереть. Оба молча, недвижно выждали несколько секунд, опасаясь, как бы этот крик не привлек внимание какого-нибудь полицейского, находящегося поблизости. Но Лео уже не мог сдерживать себя и возобновил судорожные движения, зажав своей жертве рот рукою. Субъект сопротивлялся. Лео почувствовал, что блаженный миг приближается, и другой рукой принялся поглаживать затылок блондина. Последний, не в силах долее выносить муки, впился зубами в зажимавшую ему рот ладонь. Зубы субъекта не разжимались, боль укуса становилась невыносимой. Нащупав свободной рукой обломок кирпича, Лео обрушил его на голову жертвы. Бульдожья хватка гомосексуалиста ослабла, и Лео продолжил акт. Узость анального прохода вызывала у него совершенно новые ощущения. Через минуту нахлынул оргазм. Лео шептал: «Скажи, что тебе хорошо. Скажи, что хорошо!» Но тот уже ничего не мог сказать: из губ у него шла кровавая пена. Наслаждение Лео, достигнув высших витков, так же быстро пошло на спад, ибо ему недоставало сопротивления со стороны объекта его похоти.

Вышел он с пустыря, трясясь от ужаса. Заметив, что спереди брюки у него заляпаны кровью, Лео снял пиджак и прикрылся им. Зашел в первый попавшийся бар и отыскал в телефонной книге номер скорой помощи. Улучив момент, когда никто не мог его услышать, позвонил и, изменив голос, сообщил, что на пустыре по улице Парагвай, за домом 3300 находится тяжело раненный человек.

Возвратясь в родную квартиру, Лео застал шурина за слушанием ночного футбольного репортажа: тот сидел в зале, включив приемник на минимальную громкость, чтобы не мешать остальным. Заметив, что на Лео лица нет, шурин поинтересовался, «уж не окрутила ли его какая-нибудь плюшка» Лео кивнул. «Мужик, позволяющий себя смешивать с дерьмом какой-нибудь девчушке, считай что конченый человек, — поделился жизненным опытом шурин. — Не позволяй никому тобой помыкать. Хотя, конечно, один волосок с п... тянет сильнее, чем пара быков». Лео оставил это глубокомысленное соображение без ответа и удалился к себе. Всю ночь напролет его осаждали кошмары. На следующее утро в числе прочих вестей уголовной хроники фигурировал случай извращенного изнасилования, жертвой которого стал неизвестный, обнаруженный полумертвым на пустыре. Сообщений о поимке преступника впоследствии не появлялось, равно как не сообщалось о смерти жертвы.

Политическая деятельность

Год спустя после описанных выше событий один сокурсник рассказал Лео о намечающейся акции протеста против увольнения профессора, позволившего себе в аудитории критиковать перед студентами президента страны, генерала Перона. Лео изъявил солидарность с пострадавшим и его защитниками — благодаря чему вскоре вступил в контакт с активистами компартии. Молодой человек восхищался мужеством членов партии и хотел даже вступить в ее ряды — но натолкнулся на сопротивление. Некоторым из коммунистов показалось странным несоответствие между возрастом Лео и его очевидным преждевременным физическим развитием, и они заподозрили в нем агента тайной полиции. Однако в конце концов упорство юноши сумело переубедить особо подозрительных, и ему стали поручать мелкие задания. Несколько месяцев спустя он был арестован полицией в полностью изобличающих его обстоятельствах. Двое агентов в штатском сели ему на хвост, когда он выходил из дверей типографии, неся антиправительственные листовки. Лео заметил слежку, но было уже поздно. Полицию интересовало прежде всего, куда он нес листовки. Поэтому — ввиду того, что проследить за ним до конца не удалось — Лео подвергли пыткам. Происходило это в комиссариате полиции Южного района. Камера была тесной. Лео успел разглядеть топчан, стол с радиоприемником, какую-то трубку и смотанный провод — после чего очутился на полу, согнувшись от удара, который ему без лишних слов нанес в солнечное сплетение один из сыщиков в штатском. Радио, пущенное на полную громкость, заливалось знойными приморскими песнями, покуда продолжалось избиение. Во время второго допроса ему пригрозили применить электрический разряд в пах — и Лео, не дожидаясь приведения угрозы в исполнение, ответил на все заданные вопросы. Лежа раздетым на топчане, с окровавленными уголками губ и черными кругами вокруг глаз, он спасовал перед перспективой остаться сексуально неполноценным. При виде того, как один из полицейских принялся обратно сворачивать кабель, в сознании Лео пронеслась мысль: тот тип на пустыре — он перед смертью тоже испытал такие муки? Он спросил себя, не искупил ли недавними своими страданиями, хотя бы отчасти, совершенного тогда преступления. И, заливаясь густыми, как глицерин, слезами ответил сам себе, что теперь он не только убийца, но еще и предатель. Тем не менее, в душе он испытывал растущее облегчение. Ему даже подумалось, какое удовлетворение, должно быть, извлекали христианские мученики из самых страшных своих мучений.

Как бы то ни было, выданные Лео соратники сумели избежать поимки. Обеспокоенные долгим отсутствием посыльного, они разъехались кто куда, найдя укрытие в глухой глубинке. Одному из них впоследствии суждено было стать крупной политической фигурой. Бойкот, с которым Лео столкнулся по возвращении на факультет, вынудил его прервать все связи с товарищами по партии.

Профессиональная карьера

1951:

Бросив архитектурный факультет — из-за того, что ему все труднее становилось сосредоточиться на учебе, — Лео, по протекции одной из подруг Ольги, младшей из своих сестер, поступил на работу помощником чертежника в журнал, публиковавший фотоповести и комиксы. Через несколько месяцев по недосмотру секретарши, оставившей на виду бухгалтерские ведомости, он узнал, что на самом деле находится в редакции в качестве стажера без оклада, а выплачиваемые ему под видом зарплаты деньги в действительности выделяет Ольга, из собственного кармана. Открытие это взбесило его, и он обрушился на сестру с обвинениями, будто она нарочно стремилась унизить его. Та парировала обвинение, заявив, что хотела таким способом обеспечить ему хоть какое-то занятие, коль скоро он оказался не в состоянии закончить университет. Сжалившись над братом, Ольга подошла и приласкала его со словами: «Нам приходится заменять тебе мать, а матери, сам знаешь, порою ошибаются». Ласковое прикосновение сестры покоробило Лео, точно это была не ее рука, а мерзкое насекомое. Умом он понимал, что та действовала из лучших побуждений, однако не мог преодолеть отвращения.

В тот же день Лео ушел из дома и обосновался в скромном пансионе, где снимали комнаты приезжие из провинции: молодежь обоих полов, приехавшая в столицу с побережья и из северных районов для работы на новых заводах, отстроенных на полученные правительством Перона кредиты. Юноши бежали от скудных заработков, которые ожидали их на сельскохозяйственных работах, а девушки — от безработицы, единственной альтернативой которой в провинции было наняться в прислуги.

В комнате, где поселился Лео, стояло две кровати. Когда владелица пансиона ввела молодого человека в его будущее жилище, сосед по комнате уже спал, однако тут же проснулся, и они разговорились. Тот оказался каменщиком, приехавшим из провинции Коррьентес. Лео пожаловался тому, что у него пока нет работы, — и каменщик отвечал, что на его стройке требуются подсобные рабочие, не имеющие никакой специальности. Утром они вместе туда отправились, и следующие два месяца Лео проработал на стройке — автоматически, точно речь шла о гимнастических упражнениях. В отношениях же с товарищами по общежитию для Лео сложилась весьма благоприятная обстановка: поскольку провинциалов в нем оказалось большинство, а местных столичных жителей меньшинство (а точнее, один Лео) — первые взяли за правило опекать и не дискриминировать его. За столом ему накладывалась лучшая порция чечевицы с мясом, в ванную его пропускали вне очереди и вообще оказывали массу подобных мелких услуг, что трогало его до глубины души.

Простота Аурелиано, как звали его напарника по комнате, также пришлась Лео по душе. Заботы у того были совсем иные — например, вовремя отправить деньги в Коррьентес своей больной матери и четверым младшим братьям, — и Лео они казались настоящими, а не надуманными, как его собственные. Получив, по прошествии двух недель работы, первую зарплату, он хотел было отдать часть денег Аурелиано, но затем передумал и решил отложить их на случай болезни, а с подарком повременить до следующей получки. Однако до того как этот день пришел, произошло следующее событие. Аурелиано попросили отремонтировать в частном порядке балкон в одной из квартир дома, соседствовавшего со стройкой. Лео вызвался помочь ему. Каменщик поделился с ним сокровенной мечтой: на эти свалившиеся с неба деньги он хотел позволить себе роскошь пригласить проститутку, с которой когда-то встретился и с тех пор не мог забыть.

Женщина посетила их комнату в четверг ночью. Лео ожидал окончания, слоняясь по темному, вымершему двору общежития. Тут, сияя от счастья, вышел Аурелиано и сообщил, что проститутка нашла Лео очень приятным мальчиком и готова предоставить ему свои услуги всего за несколько песо. Лео вернулся в комнату. Девушка оказалась привлекательной. «Я развратна до мозга костей, — произнесла она. — Для тебя я готова скинуть половину, или сколько там у тебя найдется». С эрекцией у Лео после этих слов оказалось неблагополучно, и никакого оргазма он не испытал. Вскоре пришла вторая получка, однако задуманный подарок Аурелиано Лео делать не стал.

Спустя неделю между ним и другим парнем из общежития произошла ссора по политическим мотивам. Лео всегда старался не афишировать свои антиперонистские настроения, но на сей раз в раздражении бросил, что для управления страной необходима солидная подготовка, а кабинет Перона сформирован в спешке и необдуманно. Лео испугался, что инцидент этот испортит его отношения с остальными обитателями общежития, однако уже через несколько дней никто и не вспоминал о происшедшем. Другой же случай, показавшийся сначала незначительным эпизодом, имел гораздо большие последствия. Одна из девушек как-то утром, сгорая от стыда, вложила ему в руку записку, в которой признавалась ему в любви и приглашала в полночь на свидание к себе в комнату, пользуясь тем, что две ее соседки должны были работать в ночную смену. Лео не пришел — из опасения, что его вновь постигнет неудача и девушка расскажет об этом подругам. Пару дней спустя, выходя из туалета, он натолкнулся на другую девушку, которая, смерив его неприязненным взглядом, процедила, что «некоторые тут мнят о себе невесть что и считают остальных за дерьмо, которое может ждать тут его целый час». Лео заметил, что враждебность по отношению к нему среди женского населения общежития усиливается и, испугавшись, как бы эти настроения не сообщились и мужской его части, в конце месяца съехал из общежития и снял комнату в другом месте, где ему не грозило общение с соседями. Одновременно он уволился со стройки и стал подыскивать себе новую работу.

1952:

Вступив предварительно, как то требовалось в обязательном порядке, в Перонистскую партию, Лео был принят чертежником в одну официозную вечернюю газету. Там он познакомился с художником, который ввел его в круг рисовальщиков и скульпторов, где господствовали открыто антиперонистские настроения, основанные на общем для всех убеждении, что «Перон пользуется наивностью народа для утоления своей ненасытной жажды власти». Два года спустя на обоих поступил донос, и друзей уволили с работы. Между тем, некоторые аспекты интимной жизни Лео стабилизировались.

Стабилизация интимной жизни

На основании своего сексуального опыта он пришел к заключению, что наиболее беспроблемным способом полового удовлетворения для него служат проститутки, с которыми он не встречался более одного раза. Он предпочитал настороженность, проявляемую ими при первой встрече, и терпеть не мог похотливой готовности, которую те начинали проявлять со второго раза. Однако у этого способа были свои невыгодные стороны: во-первых, это обходилось дороже, а во-вторых, находить всякий раз новую мордашку оказывалось достаточно сложно. Поэтому Лео решил сократить частоту своих сексуальных разрядок, взяв за правило встречаться с женщинами не чаще раза в неделю.

Поначалу он выходил на охоту по субботам, но вскоре выяснил, что в этот день спрос на женщин особенно высок и расценки подскакивают. Проще всего оказалось делать это по средам. Он снимал их и приводил к себе. Этот день был как бы еще одним выходным, разделявшим его рабочую неделю. Ловить их он отправлялся на вокзалы или в район портовых кабаков. Но семь дней от одной среды до другой казались целой вечностью: ночью он не мог сомкнуть глаз, возбуждение безжалостно держало его в тисках бессонницы — покуда он, поправ свою гордость, не удовлетворял похоть путем мастурбации (способ, по его убеждению, позволительный разве что молокососу). Чтобы отучить себя от постыдной привычки, Лео решил вести дневник, занося туда каждый случай рукоблудия, и дал зарок заниматься этим через ночь, но справиться с собой не удавалось, хотя потом он ненавидел себя и вставал наутро подавленный и с головной болью. По воскресеньям он никуда не ходил и принимался онанировать сразу по пробуждении — однако при приближении оргазма прерывал свои занятия и отправлялся в город позавтракать. Затем возвращался к себе и возобновлял мастурбацию, стремясь продлить акт до пяти-шести вечера: важно было спустить лишь один раз, поскольку после второго у него начинались невыносимые мигрени. Выполнив все по правилам, к семи часам он встречался в городе с каким-нибудь приятелем, чтобы сходить в театр или кино, либо шел один и старался вернуться и лечь спать до полуночи. Если компанию ему составить оказывалось некому, театр отпадал: Лео не выносил посещать театры в одиночку, его унижало одинокое скитание в антрактах и мучила боязнь попасться на глаза кому-нибудь из знакомых. В кино же он всегда мог войти в зал после того, как свет уже погасили, и подняться с места за пару минут до конца сеанса и выйти из своего заднего ряда, никого не потревожив. Быть замеченным в одиночку посещающим театры и кино было для Лео равносильно приговору: тот, кому не с кем провести воскресенье, неудачник.

Старшая сестра

В первый же день после того, как его уволили из газеты, Лео решил навестить свою старшую сестру, Амалию, находившуюся в то время в санатории. Поднимаясь к ней на третий этаж, он дал себе слово не заикаться о своем увольнении, чтобы зря не волновать больную. В коридоре он натолкнулся на вторую сестру, рыдавшую в объятиях мужа: жизнь 38-летней незамужней Амалии повисла на волоске после того, как во время простой операции по удалению аппендикса, в одном из сосудов у нее возник тромб, приведший к эмболии. Лео прямиком направился в часовню при санатории и впервые после многолетнего перерыва молился, обливаясь слезами и прося, чтобы бог вместо Амалии ниспослал смерть ему. И впервые же с того дня, как он убоялся пытки в полицейском управлении, Лео испытал полный душевный покой и чувство справедливости, всем естеством приготовившись к смерти. В ту же ночь Амалия сумела пережить кризис, казавшийся уже агонией. При этом известии Лео словно бы испытал некоторое разочарование. Поймав себя на этом двойственном ощущении, он устыдился. 1955:

Промыкавшись несколько месяцев без работы, Лео в конце концов удалось устроиться редактором и ответственным за дизайн в одно рекламное агентство. И вновь благодаря вмешательству Ольги и ее влиятельных знакомых. На этой службе его и застала весть о падении правительства Перона. При мысли, что его мучители из тайной полиции теперь лишены былой власти, Лео охватило небывалое ликование. Но сейчас же ему вспомнились слова другого арестанта: «Клянусь, что когда Перон падет — а ему этого не миновать, сколько бы черноголовых его ни защищало, — в этот день я еще вернусь сюда и своими руками сведу счеты с этими шпиками». Ему вдруг стало до смерти жаль этих самых полицейских, и он уже хотел было поехать предупредить их о грозящей опасности, но устроенное коллегами празднование с шампанским помешало ему.

Новый этап

Между тем, в интимной жизни Лео начался новый этап. Один из сослуживцев по агентству указал ему бар, вполне фешенебельное заведение, где в часы послеобеденного чая собирались женщины из зажиточных и средних слоев — в том числе и замужние — которые были не прочь провести время в мужском обществе и не обставлявшие это денежными условиями. Посетители и посетительницы, сидя за столиками, перекидывались взглядами, и если какая-нибудь пара приходилась друг другу по вкусу, они поднимались друг за другом, выходили порознь на улицу и там встречались. Лео сумел завоевать мгновенный успех, который впредь не покидал его. Повторных свиданий он избегал, пользуясь любым предлогом, и при встрече с ранее покоренной им женщиной сухим приветствием пресекал всякие намеки на возможное продолжение.

Европа, январь 1956 года:

Новый министр иностранных дел, занявший этот пост в результате революции, которая получила название Освободительной, благодаря солидной рекомендации назначил Леопольдо Друсковича третьим секретарем аргентинского посольства в одной скандинавской стране. На этой должности тому предстояло проработать до 1962 года, когда, перед малопривлекательной перспективой перевода в Южную Африку, Лео принужден был подать в отставку.

Таким образом, с 1956 по 1962 год Лео находился в Европе. В этот период в его жизни произошли события, имевшие, по-видимому, между собой некую связь и оказавшие влияние на его последующую судьбу.

а) Лео начало раздражать присутствие одного из сотрудников посольства, а именно молодого человека, призванного исполнять обязанности его секретаря. Это был швед, в совершенстве владевший испанским и имевший богатые связи в культурных кругах. Однако молодой человек был явно гомосексуалистом и с первого появления нового начальника не мог оторвать от Лео глаз. Тот некоторое время крепился, однако на третий месяц почувствовал, что более не в состоянии выносить этого слишком явного обожания, и попросил перевести шведа в консульский отдел. Тот отказался перейти и был уволен, а Лео вновь испытал угрызения совести.

б) Неделю спустя, к исходу студеной северной зимы, Лео слег с воспалением легких. Пройдя курс лечения в санатории, он был отпущен на окончательную поправку домой, под присмотр старушки-ключницы. Врачи рекомендовали ему покой, усиленное питание и полное половое воздержание. Лео с готовностью подчинился. Это были самые счастливые недели в его жизни. В полностью обставленной квартире, которую он снимал, оказалась богатая коллекция литературы по искусству. Ценой немалых стараний ему удалось заставить себя сосредоточиться на чтении — и после этого часы стали пролетать незаметно. За эти несколько недель он проглотил все, что сумел обнаружить в этой библиотеке о пластических видах искусства, и набросал программу посещений европейских музеев на многие предстоящие выходные и отпуск. Затем, уже поправившись, позволил себе прибегнуть к услугам проституток, доставлявших ему сексуальную разрядку с помощью минета. Этот способ не был сопряжен с какими бы то ни было осложнениями и давал возможность сохранять ясность рассудка, необходимую для продолжения его искусствоведческих штудий. Надо признать, что половые потребности Лео в этот период были заметно ниже обыкновенных, поскольку небывалая жажда знаний, заставлявшая его почти все время отдавать чтению, отнимала у него массу энергии.

Когда семь лет спустя дипломатическая карьера Лео оборвалась, он вернулся на родину обогащенным глубокими познаниями в области искусства.

Возвращение из Европы

На скопленные за время дипломатической службы значительные средства бывший государственный служащий Леопольдо Друскович открыл в Буэнос-Айресе художественную галерею, но вскоре продал ее, поскольку его угнетала меркантильная сторона этого дела. Кроме того, отделавшись от него, он мог целиком посвятить себя ведению раздела изобразительных искусств в одном информационном журнале. Это была для него первая проба себя в качестве редактора.

Семейное положение

По возвращении на родину Лео исполнился 31 год. И за все эти годы он ни разу не знал любовной интриги, которая была бы для него чем-то большим, чем просто секс. Поэтому небывалая продолжительность его связи (надо сказать, возобновлявшейся через довольно длительные периоды) с Амалией Карт, художественным редактором их журнала, подвигла Лео сделать ей предложение — в надежде, что с этим браком прекратятся его сексуальные проблемы. Последние заключались в преследовавшем его расстройстве: в разгар полового акта эрекция вдруг иссякала и оргазм не наступал.

Вскоре после женитьбы, однако, неприятность эта, ни разу не случавшаяся за время его добрачной связи с Амалией, повторилась — при исполнении им теперь уже супружеских обязанностей. Неделю спустя вновь, а еще через месяц несчастье это стало хроническим. Поначалу она старалась помочь ему, проявляя терпение и нежность, однако после одного отвратительного инцидента нервы ее, наконец, не выдержали. Случилось это как-то утром. Лео под предлогом простуды отлынивал от своих мужских обязанностей. Но когда супруга поднялась, намереваясь набросить халат, он накинулся на нее сзади, грубо повалил на кровать — а затем последовало то, чего она никогда не смогла ему простить. Он осыпал ее оскорблениями, плевками, ударами колена и пощечинами, одна из которых оказалась такой силы, что Амалия осталась без одного из верхних зубов с левой стороны. При виде крови, струящейся у его жертвы изо рта, Лео, задыхаясь, рухнул на постель — в то время как Амалия кое-как ползла по полу в направлении ванной комнаты. Провожая ее взглядом, он пригрозил жене вслед: «Если не скажешь вслух, о чем думаешь, получишь ногой в живот!» Та на мгновение застыла и, поколебавшись, выдавила из себя: «Импотент... Ты импотент!» Лео хотел было привести свою угрозу в исполнение, однако почувствовал, что слова Амалии парализовали его и тело его не слушается. Покуда избитая супруга одевалась, он неподвижно лежал, отвернувшись и вперив застывший взор в провода, тянувшиеся от розетки к лампе и вентилятору. Амалия ушла.

Провожать ее в аэропорт Эсейса приехала вся родня. Амалия, с полученными от Лео в виде компенсации шестью тысячами долларов в кармане, надолго отправлялась в Европу — где в конце концов и поселилась.

С того рокового утра связи Лео с женщинами пресеклись полностью. Он возобновил занятия онанизмом, как самый безопасный способ удовлетворять свои половые потребности. И лишь когда одиночество опостылевало ему настолько, что он никак не мог найти удовлетворения, Лео прибегал к помощи проституток, заставляя их ублажать его минетом (хотя аргентинские проститутки, говорившие, как и он, по-испански, вызывали у него отвращение).

Профессиональные успехи

Теперь все его время поглощала работа в журнале, и статьи его стали получать все больший резонанс. В 1966 году некий промышленник, ища достойного вложения для своих капиталов, предложил ему основать новый журнал, аналогичный тому, где публиковался Лео, но с более развернутым разделом, посвященным изобразительным и зрелищным искусствам. Лео согласился. К моменту открытия культурного сезона в 1968 году новый журнал уже успел стяжать репутацию самого влиятельного в своей области и для успеха какой-либо художественной, музыкальной, театральной или литературной новинки необходима была его поддержка. Под влиянием ответственности, которую налагала на него эта ситуация, Лео решил пройти курс психиатрического лечения — скорее ради блага журнала, чем своего личного.