Люди и деньги

Одно из главных психологических «новообразований» постсоветской эпохи — появление в сознании граждан бывшего Советского Союза такой психологической реальности, как деньги. Эта новая реальность, к которой нам пришлось мучительно привыкать, в корне отличается от существования денег при социализме.

Разумеется, советские люди знали, что такое деньги. Они получали их в виде зарплаты и тратили в магазинах на продукты и другие «товары народного потребления». Однако истинная роль денег как «всеобщего эквивалента» была сильно искажена — из-за отсутствия частной собственности, государственного регулирования цен и зарплат, а также централизованного государственного распределения основных жизненных благ (от жилья и автомобилей до продуктовых «заказов»).

Все эти факторы приводили к тому, что деньги оказывались весьма условной и отнюдь не главной мерой стоимости вещей. Способность человека приобрести ту или иную вещь определялась не только наличием у него соответствующей суммы денег, но и — в первую очередь — его близостью к источнику распределения (партийно-хозяйственной номенклатуре, торговой сети, через которую реализовывались дефицитные товары), географической близостью к центру власти (жителям Москвы всегда доставалось больше товаров, чем жителям периферии).

Привыкание к рыночным отношениям для подавляющего большинства населения не было гладким. Единственное, что перестало нас удивлять довольно быстро, — это изобилие товаров в магазинах и на рынках, что лишний раз подтверждает гипотезу адаптации, которая на языке житейской психологии выражается законом: «К хорошему привыкаешь быстро».

Все остальные «прелести» переходной экономики: инфляция, бесконечные денежные реформы, загадочные, но мало кому понятные «ваучеры» и, наконец, незабвенные финансовые пирамиды, манившие неопытных игроков обещаниями сказочного обогащения, — были пережиты нами довольно болезненно и оставили в душах неизгладимый след — смесь стыда, обиды и разочарования. Этот характерный эмоциональный осадок указывает на то, что «переходный» период был для многих периодом насильственного лишения экономической невинности.

В результате мы можем считать себя выдержавшими экзамен на экономическое совершеннолетие: нынче каждый школьник и пенсионер бойко объяснят вам, что такое ВВП, НДС и ВТО, а человека, который не знал бы текущего курса рубля к доллару, не так-то просто встретить на российских просторах.

Открывая для себя деньги как экономический феномен, мы одновременно вновь открываем их мистическую власть и силу, коварство и привлекательность, бесконечные возможности и смертельные опасности, которые несет с собой обладание ими. В отличие от современных экономических теорий, которые благодаря связанной с ними политической полемике оказались на слуху у широкой публики, иррациональные аспекты денег, относящиеся к области психологии, социологии и антропологии, пока не стали объектом пристального внимания специалистов.

Миф об экономической рациональности

Деньги являются предметом многих социальных наук: антропологии, экономики, психологии, социологии. Различие в подходах определяется главным образом их отношением к фундаментальному принципу экономической рациональности. Все экономические теории построены на предпосылке рационального поведения экономических агентов. «Рациональным» же с экономической точки зрения является поведение, обеспечивающее максимизацию дохода. Поэтому такие типы поведения, как добровольный бесплатный труд, благотворительность, подарки, игра в лотерею, рассматриваются как иррациональные.

Большинство психологических исследований демонстрируют, что люди вовсе не ведут себя рационально по отношению к деньгам. То, как они их зарабатывают, расходуют, делают (или не делают) сбережения, берут в долг и тратят на подарки, порой совершенно противоречит всем экономическим аксиомам. Часто люди совершают ошибки в силу незнания экономических законов, а иногда — как в случае неврозов и зависимостей — действуют себе в ущерб хотя и против своей воли, но вполне сознательно.

Социология и антропология также пытаются показать, как социальные силы (культурные нормы, ритуалы, обычаи и законы) вмешиваются в экономическое поведение и заставляют людей поступать нерационально.

Постулат экономической рациональности был впервые формулирован еще в XVIII веке философом-утилитаристом Иеремией Бентамом. Он утверждал, что человек непрерывно занят процессом «калькуляции блага», то есть пытается вычислить наиболее выгодный для себя тип поведения, подсчитывая все положительные и отрицательные последствия своих решений. Именно этот взгляд на человека лежит в основе идеологии капитализма с его стихией свободной конкуренции, а также в основе западной рационалистической этики (Kahneman et. al, 1997).

В середине прошлого века принцип «калькуляции блага» трансформировался в принцип «максимизации ожидаемой полезности». То есть от человека ожидается, что каждый раз он будет учитывать не только все положительные и отрицательные последствия своих действий, но и вероятность их наступления. Например, покупая автомобиль, он будет учитывать его стоимость, удовольствие от быстрой езды и завистливых взглядов знакомых, а также вероятность кражи, аварии, стоимость ремонта и т. п.

Разумеется, экономисты знают, что люди не всегда ведут себя подобным образом. Но любые отклонения от этого принципа рассматриваются как случайные и не влияющие на общую картину. Более мягкая версия постулата экономической рациональности состоит в том, что люди почти всегда ведут себя рационально по отношению к известной им экономической ситуации, то есть они всегда «экономят».

Если же человек вдруг решил продавать товар себе в убыток или платить работникам огромную зарплату просто потому, что они приятные люди, пусть пеняет на себя: такого идиота стихия рынка вытеснит на обочину экономической жизни. Большинство людей, которым удается преуспеть в жизни, блюдут собственные интересы и ведут себя рационально. Например, известно, что Бенджамин Франклин перед принятием любого важного решения производил «калькуляцию блага», аккуратно выписывая в две колонки все за и против.

У этой модели есть один серьезный недостаток: для принятия рационального решения человеку требуется доступ ко всей информации о последствиях своих действий, а также неограниченное время для обработки этой информации. Обычно ни того, ни другого у нас нет: мы не только не располагаем полной информацией, но часто умудряемся игнорировать даже те сведения, которые нам доступны. А все потому, что «человек рациональный» — не более чем благодушная выдумка философов XVIII века. Реальные решения принимаются в соответствии с законами, не имеющими ничего общего с идеалом homo oeconomicus.

Более 20 лет назад в одном из самых престижных экономических журналов — «Эконометрика» — появилась статья психологов Эймоса Тверски и Дэниела Канемана «Теория перспектив: анализ решений в условиях риска» (Kahneman & Tversky, 1979). Эта статья до сих пор часто цитируется экономистами, хотя с точки зрения психологов она достаточно тривиальна. В ней всего лишь говорится: вместо того чтобы утверждать, что люди ведут себя рационально, может быть, стоит выяснить, как они на самом деле себя ведут? Это ведь несложно. Достаточно провести несколько простых экспериментов.

Разумеется, обе группы испытуемых решали одну и ту же задачу. Откуда же такая огромная разница в решениях? Канеман и Тверски показали, что люди гораздо чувствительнее к потерям, чем к приобретениям: боль от потери двадцати долларов переживается острее, чем радость от их получения. Принимая решение, мы, конечно, можем подсчитать в столбик все плюсы и минусы, но столбик с минусами всегда будет весомее, чем столбик с плюсами. Поэтому для нас важна не столько объективная информация, сколько формулировка альтернатив.

Например, чтобы заставить людей установить в своих домах дорогостоящую систему теплоизоляции, им можно объяснить, сколько они смогут экономить на оплате счетов за отопление, и они занесут эту цифру в колонку своих будущих плюсов. В этом случае на установку теплоизоляции соглашается примерно треть домовладельцев. Если же объяснить им, сколько они ежегодно теряют, отапливая за свои деньги улицу, они занесут свои потери в колонку с уже имеющимися минусами и число желающих раскошелиться увеличится вдвое.

Однако проблема оценки будущего блага и вреда не единственная. У людей возникает еще больше сложностей с учетом вероятности событий. Д. Канеман и Э. Тверски продемонстрировали это в серии остроумных экспериментов (Kahneman & Tversky, 1973).

Большинство людей, которым задавался этот вопрос, отвечали, что, скорее всего, этот человек — член парламента. Хотя, если рассуждать рационально, у случайно выбранного человека гораздо больше шансов оказаться продавцом — просто потому, что продавцов больше, чем депутатов.

Но может быть, люди просто не поняли задачу и им надо напомнить о необходимости учитывать вероятностную информацию? Исследователи так и сделали. Они предложили студентам математического факультета университета Орегона следующую задачку.

Подавляющее большинство студентов решили, что Фрэнк — адвокат, несмотря на четкую информацию о пропорциях адвокатов и инженеров в группе. Они просто проигнорировали эту информацию. Им было достаточно того, что по описанию Фрэнк больше похож на типичного адвоката, чем на типичного инженера.

Этот способ судить об объекте, сравнивая его с неким типичным представителем и пренебрегая другой важной информацией, Канеман и его соавтор назвали эвристикой репрезентативности. Эта эвристика, то есть мгновенный, интуитивный способ принятия решения, заставляет нас рассуждать вопреки всякой логике. Еще одна задача, которая иллюстрирует этот способ суждения, вошла во многие учебники как задача о Линде.

Все испытуемые, принимавшие участие в эксперименте, изучали теорию вероятностей в колледже. Они прекрасно знали, что сочетание двух событий не может быть более вероятным, чем каждое из событий в отдельности. Тем не менее подавляющее большинство испытуемых выбрали вариант «б» — просто потому, что Линда соответствует стереотипу феминистки.

То, что люди предпочитают игнорировать информацию о вероятности и судить о других людях в соответствии с собственными стереотипами, еще полбеды. Гораздо хуже, что они пытаются анализировать ситуацию в соответствии с вероятностными законами, при этом абсолютно их не понимая. Канеман и Тверски задавали вопрос:

Испытуемые называли одинаковые цифры, хотя, согласно статистическому закону больших чисел, чем больше число независимых наблюдений, тем меньше вероятность отклонения от среднего. То есть из 10 младенцев шестеро вполне могут оказаться мальчиками, а 600 из тысячи — уже вряд ли.

Тем не менее люди склонны судить о единичных событиях так, будто имеют дело с большими выборками. Канеман и Тверски назвали эту особенность психологическим законом малых чисел (Tversky & Kahneman, 1971). В соответствии с этим законом очень часто поступают люди, играющие в азартные игры со случайным исходом. Проиграв один раз, человек рассуждает так: «По теории вероятностей, в следующий раз я должен выиграть». Но никакая теория вероятностей этого не утверждает. Она лишь утверждает, что если бросать монету бесконечное число раз, в половине случаев выпадет орел, а в половине — решка. А что выпадет в данную конкретную минуту, не знает никто.

Другое следствие закона малых чисел — мы видим закономерности там, где их нет. Например, если в течение двух лет подряд один торговый агент показывает более высокие результаты, чем другие, его обычно награждают премией и ставят в пример остальным. Впоследствии у этого агента вполне может случиться неудачный год и его результаты окажутся несколько хуже средних показателей. Но начальник обычно игнорирует случайные колебания. Он думает: «Ну вот, я его перехвалил». И начинает ругать подчиненного, после чего его показатели, вполне вероятно, вернутся к средним значениям. Это произойдет не в результате усилий продавца и не благодаря мудрому руководству начальника, а в соответствии со статистическим законом возврата к среднему.

Д. Канеман и Э. Тверски показали, что в тех видах деятельности, где велика роль случайности, мы обычно чувствуем себя наказанными за поощрение других и поощренными за их наказание. Действительно, похвалив агента за успехи, менеджер раскается, когда дела у агента пойдут хуже. А отругав за неудачи, через некоторое время убедится, что был прав, так как его результаты вернутся к среднему уровню. Этому «мудрому» правилу часто следуют школьные учителя и воспитатели, по опыту зная, что, если ученик получает одни пятерки, рано или поздно он на чем-нибудь срежется. А тот, кто учится на двойки, вполне может иногда получить и более высокую оценку. Придерживаясь правила «вовремя отругать отстающего и не перехвалить отличника», они почти всегда убеждаются в своей правоте.

Несмотря на то что вероятность погибнуть в автокатастрофе в 26 раз выше, чем вероятность крушения самолета, большинство людей уверены, что авиаперелеты опаснее езды на автомобиле. А все потому, что об авиакатастрофах всегда сообщают в новостях, сопровождая впечатляющими кадрами. Информация же о погибших в ДТП обычно представлена сухими цифрами и хуже запоминается.

Психологам хорошо известна следующая закономерность: мы считаем более вероятными те события, которые легче извлекаются из памяти. Обычно это какие-то яркие происшествия, вызвавшие у нас сильные эмоции. Лучше всего запоминается то, что произошло с нами самими или с кем-то из наших знакомых. Поэтому человек, лично знающий кого-то, пострадавшего от ограбления, обычно выше оценивает вероятность стать жертвой преступления, даже если ему точно известна соответствующая статистика.

«Доступность эвристики» — еще один способ, с помощью которого человек систематически пренебрегает рациональностью.

Это лишь немногие из огромного числа экспериментов, проведенных Дэниелом Канеманом вместе с его постоянным соавтором Эймосом Тверски, а также вместе с другими учеными. Все эти эксперименты строго и последовательно опровергают экономический постулат о том, что люди способны на рациональные суждения и рациональные поступки. Благодаря этим исследованиям экономисты поверили в то, в чем большинство психологов и так не сомневалось: люди ведут себя не столько в соответствии с расчетом собственной выгоды, сколько под влиянием эмоций, страхов, воспоминаний, стереотипов и предрассудков.

Значит ли это, что экономическую науку, основанную на принципе рационального поведения, теперь придется отменить? Ни в коем случае. Просто, как и многие другие понятия экономической теории, принцип рациональности описывает не то, что есть на самом деле, а некую идеальную модель. Экономическую рациональность можно рассматривать как «институциализированную ценность» (Smelser, 1963), то есть как стандарт поведения, которому стремится следовать большинство отдельных лиц и организаций. Это норма, которой люди могут подчиняться или не подчиняться и которая, следовательно, является элементом социального контроля.

Наука экономика в сегодняшнем мире фактически заменила религию. Население большинства стран буквально молится на биржевые индексы и, затаив дыхание, слушает мнение экспертов, предсказывающих экономические подъемы и спады. В этой религии принцип рационального поведения играет роль этического предписания. Мы должны вести себя рационально, а все закономерности, описанные Канеманом, — не что иное, как наши грехи и слабости, с которыми мы должны бороться. И Нобелевская премия, которую ему присудили, может рассматриваться как своего рода жест покаяния. Вроде как мы признаем: «Каюсь, грешен, запутался в собственных предрассудках, статистику в институте недоучил. Впредь обещаю исправиться и вести себя рационально». Но следовать этому принципу вряд ли будет легче, чем соблюдать все ранее придуманные заповеди.

Тайный смысл денег

Даже экономисты в конце концов вынуждены были признать, что роль денег не сводится к простому средству обмена, абсолютно безличному и обыденному. Тем более это очевидно для тех исследователей, которые анализируют экономически нерациональное поведение коллекционеров, тех, кто дарит подарки и делает пожертвования в пользу благотворительных организаций. Анализ подобного поведения показывает, что деньги несут в себе не только обыденный, но и сакральный смысл, и могут олицетворять собой как добро, так и зло. Этот тайный смысл денег оказывает огромное влияние на наши экономические установки.

Т. Вайсман в работе «Деньги как мотив» пишет:

Для современного человека, как и для его далекого предка, деньги таят в себе что-то мистическое. Они способны проникать в самые иррациональные и глубинные пласты нашей личности и пробуждать жадность, ревность, зависть и страх. Большинство людей верит, что многие их повседневные проблемы можно было бы разрешить, если бы у них было достаточно денег.

Рассел Белк и Мелани Валлендорф (Belk & Wallendorf, 1990) предлагают различать сакральный и профанный смысл денег. Профанные объекты взаимозаменяемы и оцениваются чисто утилитарно. Сакральные объекты часто не предназначены для функционального использования и не могут обмениваться на обычные объекты. Обмен священных объектов на деньги разрушает их сакральный статус, поскольку подвергает их недопустимому контакту с областью профанного.

К «сакральным» предметам в современной культуре, помимо традиционных религиозных реликвий, относятся подарки, предметы, полученные по наследству, а также личные коллекции. Эти объекты должны быть защищены от контактов с «профанной» областью товарно-денежных отношений и потребительского использования. Например, филателист никогда не наклеит марку из своей коллекции на почтовый конверт. Некоторые объекты получают сакральный статус именно благодаря тому, что выходят из употребления. Так, старые деревенские прялки, патефоны, утюги и другие вполне утилитарные предметы с годами становятся «антиквариатом» и приобретают вторую жизнь как сакральные предметы для коллекционеров.

Сами деньги во многих традиционных культурах имели сакральный характер. Они применялись лишь в церемониальных целях, например, для выкупа за невесту, подарков, уплаты штрафов за преступления, но не для покупки еды, одежды или жилья.

В Западных странах деньги, наоборот, слишком профанированы, чтобы использоваться для некоторых особых случаев: за деньги нельзя купить невесту, освобождение от уголовного наказания и (в идеале) политическую должность. Деньги рассматриваются как неподходящий подарок, поскольку представляют собой слишком точную меру любви. В то же время деньги в современном обществе выступают как волшебный талисман, способный исполнить почти любое наше желание, наделить их владельца магической силой и властью.

Кроме того, современная западная культура различает «профанные» и «сакральные» деньги в зависимости от их происхождения. Например, неожиданный выигрыш в лотерею, компенсация в результате несчастного случая, наследство, гонорар или премия рассматриваются как «особые» деньги, которые обычно тратятся не на повседневные нужды, а на покупку особых предметов или необычных переживаний, которые будут служить напоминанием о «сакральном» происхождении этих денег.

Как любой сакральный объект, деньги могут быть использованы как во благо, так и во зло. Иудейско-христианская этика относится к деньгам противоречиво: с одной стороны, верующих призывают быть бескорыстными, альтруистичными и аскетичными, а с другой — трудолюбивыми, бережливыми и справедливыми. Эта противоречивость сохраняется и в светском отношении к деньгам.

Священное и профанное часто смешиваются и меняются местами. По мнению Р. Белка и М. Валлендорф, женщины рассматривают деньги как способ приобретения вещей, а мужчины — как способ приобретения власти. Эти гендерные различия в отношении к деньгам имеют глубокие исторические корни. Как показали исследования американского социолога Вивиан Зелицер, в семейном разделении труда между мужчинами и женщинами именно труд мужчины, совершаемый вне дома, рассматривался как сакральный акт «добывания хлеба насущного» (Zelizer, 1989).

Заработки же женщин, связанные с ведением домашнего хозяйства (продажа молока, яиц, овощей, шитье, вязанье, обслуживание квартирантов) считались несерьезным «подспорьем» к семейному бюджету. Поэтому деньги, заработанные женщинами, до сих пор бессознательно воспринимаются многими как профанные. Это деньги, которые тратятся «на булавки» — предметы потребления, развлечения, личные удовольствия (хотя в действительности это может быть далеко не так). Деньги, заработанные мужчиной, сохраняют свой сакральный характер.

Р. Белк и М. Валлендорф считают также, что деньги, заработанные трудом, не приносящим внутреннего удовлетворения, являются целиком профанными, а доходы, извлекаемые из любимого дела, воспринимаются как сакральные. Со времен Древней Греции до наших дней предпринимательство, искусство зарабатывать деньги, воспринимается как нечто сомнительное. Деятельность буржуа, nouveau riche, менее почетна, чем труд ремесленника и рабочего или богатство аристократа. Некоторые виды деятельности, такие, как «священный долг» врача исцелять страждущих, настолько диссонируют с необходимостью принимать денежное вознаграждение за свой труд, что финансовые расчеты с пациентами обычно доверяются секретарю или медсестре.

Добровольная бесплатная работа священна, а точно такая же работа, выполняемая за деньги, профанна. Для некоторых людей плата за ведение домашнего хозяйства и уход за детьми кажется неприемлемой, поскольку профанирует священный долг. Однако проституция успешно трансформирует сакральный акт в формальный деловой обмен.

Рассматривая сакральное использование денег, Р. Белк отмечает, что оно может быть профанировано: например, подарок может утратить свою ценность, если человек слишком озабочен его ценой. Механизмы сакрализации обычно участвуют в приобретении подарков и сувениров, в благотворительных пожертвованиях, а также в приобретении ранее сакрализованных объектов. Цель сакрализации — превращение денег в объекты, несущие особый смысл и значение. Например, многочисленные исследования «новых богатых» демонстрируют их стремление приобретать произведения искусства и другие объекты, наделенные сакральным статусом (антиквариат, собрания книг и т. п.).

С помощью такой процедуры они стремятся «отмыть» свое богатство, добытое не совсем «чистыми» с точки зрения данной культуры способами. Парадоксально, но и сами произведения искусства могут приобретать сакральный статус с помощью денег. Например, знаменитая рекордная цена, заплаченная за «Ирисы» Ван Гога ($59,3 млн.) переводит это произведение в разряд «бесценных» сокровищ и придает ему особую загадочность.

Трансформация сакрализованных денег в профанные (например, продажа подарка) обычно осуждается. Многие люди отказываются превращать определенные объекты в деньги, предпочитая их дарить. Например, продавая личные предметы на блошином рынке или на распродаже по случаю переезда, люди скорее отдадут вещь даром тому, кого она действительно заинтересовала, чем примут деньги от человека, слишком заинтересованного в том, чтобы сбить цену. Такое поведение напоминает поведение заводчиков домашних животных, предпочитающих отдать щенка бесплатно «в хорошие руки», чем продать его людям, которые, возможно, будут плохо с ним обращаться. Личные вещи (мебель, посуда, настольная лампа) слишком интимно связаны с хозяином, чтобы относиться к ним как к «профанным» объектам товарно-денежных отношений.

Точно так же люди могут отказываться от денег, предлагаемых за бескорыстную помощь, считая свою помощь подарком. Например, люди часто отказываются принять деньги за помощь попутчику на дороге, у которого кончился бензин или спустило колесо. Помощь соседям и знакомым также обычно оказывается бесплатно, и вознаграждение может быть с негодованием отвергнуто.

Деньги, язык и социальные потребности

В сборнике с характерным названием «Последнее табу» психоаналитики обращают внимание на то, что в современном западном обществе люди гораздо свободнее обсуждают свои сексуальные проблемы, чем деньги. Открытое обсуждение денежных вопросов считается неприличным, поскольку угрожает нашей самооценке:

Как отмечает американский психолог Генри Клей Линдгрен в своей книге «Психология денег», то, что люди говорят о деньгах, часто противоречит тому, что они делают (Lindgren, 1991). Психоаналитики часто рассматривают деньги как источник неврозов, при этом игнорируя тот факт, что деньги сами по себе не хороши и не плохи, они — такой же артефакт, как письменность или колесо. Несомненно, неврозы и другие формы психопатологии часто бывают связаны с деньгами, однако столь же несомненно, что деньги могут способствовать конструктивному, здоровому и разумному поведению.

Деньги сами по себе инертны и не способны действовать или руководить чем-либо, считает Г. К. Линдгрен. Они приобретают эту способность только тогда, когда мы сами наделяем их властью. Однако после этого мы подчиняемся им беспрекословно. Мы ведем себя и думаем так, — будто деньги сами обладают какой-то внутренней мистической силой подчинять себе людей. И при этом почти никогда не задумываемся о том, что это мы приписываем им такую способность.

Даже в примитивных обществах значение денег не исчерпывалось чисто экономическими функциями. Однако по мере усложнения социальных систем они приобретали все большее значение, становясь символами социального могущества, самоуважения, свободы, источником возбуждения и т. п.

В этом отношении деньги напоминают другую систему символов, которая имеет множество значений, — язык. Поскольку мы придаем множество различных смыслов знакам, вообще и денежным знакам в частности, каждая из этих символических систем оказывает значительное влияние на наше поведение, эмоции и отношения с окружающими (Lindgren, 1991).

И язык, и деньги служат удовлетворению фундаментальной потребности людей взаимодействовать друг с другом с пользой для обеих сторон. Именно с этой целью мы создаем множество социальных систем: семьи, сообщества, организации, нации, религиозные общины и т. п.

По большей части наше социальное поведение не имеет никакого значения для выживания. Большую часть времени мы тратим на бессмысленное и бесполезное общение с окружающими. Быть с себе подобными важно даже для тараканов. Множество исследований демонстрирует, что в присутствии других мы более возбуждены, более эффективно действуем, более успешно развиваемся и т. п.

Потребность встречаться с другими людьми и испытывать легкое возбуждение является фундаментальной, и коммерческие сделки представляют собой удобный способ ее удовлетворения. В примитивных обществах бартер служит основной формой отдыха и развлечений. Участники обмена получают удовольствие не столько от результата сделки, сколько от самого процесса обмена.

Деньги похожи на язык еще и тем, что являются абстракциями. Деньги (банкноты и монеты) имеют смысл лишь постольку, поскольку являются абстрактными символами стоимости, звуки и буквы языка имеют смысл лишь как символы объектов, идей и понятий, которые они обозначают. Абстракции, которыми являются деньги и языковые символы, образуют «пирамиду». Например, банкноты и монеты могут быть представлены в форме кредитов, займов и т. п.

Кроме того, любая символическая система может иметь как прямое значение, так и переносное. Глагол «покупать» может быть использован не только в экономическом, но и в политическом или криминальном контексте. Причем переносное значение может стать более важным, чем прямое.

Таким образом, в современном обществе деньги служат самым разным целям. Они могут быть сакральными и профанными, использоваться во вред и во благо, они могут быть и простым средством обмена, и символом социального статуса, и магическим талисманом, — в зависимости от значения, которым мы их наделяем. Это свойство денег менять свой смысл в различных ситуациях и для разных людей психоаналитики связывают с их способностью служить экраном для человеческих проекций (Lakoff, 1987).

Значение, которое мы приписываем различным объектам и событиям мира, проецируется на деньги подобно тому, как изображение проецируется на киноэкран. Именно поэтому богатство и бедность, покупка и продажа, сбережения и инвестиции, долги и подарки — это не просто экономические категории, а сложнейшие психологические реальности, в которых спрятано и переплетено множество разнообразных и противоречивых ценностей, мотивов, эмоций и страстей.

Если мы хотим быть хозяевами собственных денег и контролировать их, вместо того чтобы позволять им контролировать нас, нам необходимо понять, почему деньги играют столь важную роль в нашей жизни, как люди ведут себя по отношению к деньгам и как деньги влияют на отношения между людьми, считает Г. К. Линдгрен. Для этого необходимо обратиться к психологии денег, которая изучает установки, убеждения, ценности и эмоциональные потребности, заставляющие нас действовать определенным образом в ситуациях, связанных с деньгами; влияние денег на наше отношение к окружающим и к самим себе; на нашу продуктивность, наши достижения и душевное здоровье; способы использования денег как механизма воздействия на окружающих (Lindgren, 1991).

Психология денег — еще очень молодая дисциплина, в которой отсутствует единая общепринятая теория и нет даже полного согласия в том, что именно является ее предметом. В настоящее время психологи наиболее активно изучают те аспекты экономического поведения, которые имеют наибольшие социальные последствия — как позитивные (например, сбережения, индекс потребительского доверия), так и негативные (долги, азартные игры, психология бедности, денежная психопатология).

Индекс потребительского доверия

Настроения в обществе — мощный фактор, которым трудно манипулировать с помощью чисто экономических методов.

Когда в обществе преобладают пессимизм и разочарование, люди стараются не тратить больше, чем необходимо на удовлетворение насущных потребностей. Они откладывают свободные деньги, стремятся не брать на себя финансовых обязательств и избегают инвестиций. Экономическая активность снижается, прибыли падают, компании увольняют работников, и признаки экономического кризиса становятся очевидными. Любые хорошие новости при этом игнорируются или подвергаются сомнению.

Когда преобладают оптимистические настроения, происходит обратное. Люди тратят деньги, не задумываясь о будущем. Они склонны брать больше кредитов и больше инвестировать. Банки умножают свои активы и более эффективно распоряжаются деньгами.

В периоды оптимизма люди не слишком осторожно тратят деньги, возрастает количество «импульсивных» покупок, что увеличивает прибыли компаний, которые нанимают больше работников и платят им больше денег.

Существуют методы измерения общественных настроений. Самый известный из них — индекс потребительского доверия (Index of Consumer Sentiment) — основан на опросах общественного мнения, проведенных Центром социологических опросов Мичиганского университета (Survey Research Center of the Michigan University). Сотрудники Центра спрашивали респондентов о том, как они оценивают тенденции роста или снижения своих доходов, как представляют свое экономическое положение в ближайшем будущем и планируют ли какие-либо крупные покупки.

Руководитель этого исследования, Джордж Катона (Katona, 1975), был одним из первых психологов, попытавшихся применить психологические знания к решению конкретных экономических проблем. Д. Катона показал, что его индекс является очень точным показателем того, сколько денег американские потребители потратят в ближайшие 6–8 месяцев.

Поскольку индекс потребительского доверия основан на впечатлениях отдельных людей и их предположениях относительно будущего, экономисты долго рассматривали эти данные как «субъективные», в отличие от «объективных» данных вроде валютных курсов и банковских процентных ставок. Однако факт состоит в том, что этот «субъективный» индекс предсказывает экономические тенденции точнее, чем «объективные» цифры, публикуемые правительственными агентствами.

Почему люди копят деньги?

Как ни странно, работ по психологии сбережений относительно немного, в отличие от исследований, посвященных тому, как люди тратят деньги, точнее, тому, как заставить их свои деньги потратить.

Д. Катона (Katona, 1975) на основании многолетних наблюдений выявил четыре наиболее распространенные цели, ради которых американцы откладывали деньги:

Катона отмечает, что люди относительно редко откладывают деньги, чтобы потратить их в дальнейшем или ради улучшения качества жизни. Почти никто не упоминает в качестве цели сбережений получение дополнительного дохода или дивидендов по вкладам. Кроме того, его исследование показало, что сбережения являются очень важной целью для большинства людей. Их отсутствие рассматривается как большое несчастье, а иногда — как нравственный изъян.

Работа Д. Катоны была основана на допущении о том, что сбережения повсеместно рассматриваются как позитивная ценность, возможно, связанная с протестантской трудовой этикой. Исследование британского психолога Эдриана Фёрнэма (Furnham, 1985b) показало, что это предположение не всегда справедливо для англичан. Во-первых, некоторые из них полагают, что делать сбережения бессмысленно. Во-вторых, бережливость для них не всегда прямо связана с протестантской трудовой этикой. Эти различия могут зависеть от разных причин: экономической депрессии в Великобритании в середине 1980-х (в отличие от экономического подъема в Америке в 1970-х), различий в политическом и экономическом устройстве двух стран, особенностей выборки.

Эдриан Фёрнэм показал прямую линейную зависимость сбережений от возраста (люди старшего возраста более бережливы). Зависимость от образования оказалась нелинейной: наиболее и наименее образованные отрицательно относятся к сбережениям (но не к инвестициям). Благосостояние не оказывает заметного влияния на отношение к сбережениям, за исключением того, что с ростом доходов мнение о бесполезности сбережений встречается реже.

Британские психологи П. Лант и С. Ливингстон (Lunt & Livingstone, 1991) попытались выявить экономические, демографические и психологические характеристики людей, склонных и не склонных делать сбережения, с помощью подробного опросника, на который ответило около 250 взрослых британцев.

Они обнаружили, что люди, делающие сбережения, имеют более высокий уровень образования и доходов. Они более оптимистичны, чем те, у кого нет сбережений. Они также полагают, что распоряжаются своими финансами лучше, чем их родители; чувствуют себя лучше, чем их родители в том же возрасте; ожидают, что через год их состояние улучшится; полагают, что экономика в целом процветает; не склонны к фатализму, считают, что контролируют свое финансовое положение; верят, что финансовые проблемы других людей вызваны их недисциплинированностью; не склонны тратить деньги в угоду сиюминутным желаниям; обычно делают покупки в немногих излюбленных магазинах.

Люди, не делающие сбережений, обычно утрачивают контроль над своими финансами, считают себя жертвой внешних обстоятельств, но склонны обвинять себя и сокрушаться, когда дела идут плохо. Обычно они не обсуждают свое финансовое положение с друзьями и родственниками, предпочитая держать его в тайне. Тем самым они лишают себя социальной поддержки в трудных обстоятельствах. Они предпочитают делать покупки где попало и считают, что кредитная карточка только усложняет их жизнь. На самом деле они сами усложняют себе жизнь, придерживаясь непоследовательных стратегий и теряя контроль над своим поведением.

Исследователи обнаружили, что экономические переменные достаточно точно прогнозируют общий объем сбережений, тогда как психологические переменные хорошо предсказывают, какую часть своих доходов и с какой регулярностью человек будет откладывать.

Долги

Существует множество причин, по которым люди залезают в долги. Они могут покупать множество вещей, пытаясь повысить собственную самооценку или воплотить какое-либо фантастическое представление о самих себе. Некоторые могут превышать расходы из-за бессознательного желания разориться, избавиться от денег, так как в глубине души считают их отвратительными. Или наоборот, люди могут много тратить, чувствуя неудовлетворенность какими-то важными аспектами своей жизни и пытаясь временно избавиться от ощущения пустоты и несчастья. Например, потому что навязчивое поведение такого рода было принято в их семье, или, наоборот, из-за бунта против семьи, в которой бережливость рассматривалась как высшая ценность. Наконец, можно тратить, чтобы «не отстать» от других или будучи не в состоянии сопротивляться давлению рекламы.

В исследовании, посвященном основным причинам долгов (Lea et al., 1995), было выделено восемь факторов, детерминирующих подобное поведение.

Азартные игры

Ответ на вопрос, почему люди играют в азартные игры, для большинства кажется очевидным: чтобы выиграть легкие деньги и для развлечения. Однако психоаналитики утверждают, что некоторые люди, наоборот, играют, чтобы проиграть. И клинические случаи действительно подтверждают эту парадоксальную точку зрения.

По мнению Шандора Ференци (Ferenczi, 1926), каждому, кто когда-либо играл в казино или на бирже, знакомо чувство абсолютной уверенности в успехе, которое является отзвуком «инфантильного всемогущества». Ференци считал, что младенцы воспринимают себя не как слабых и беспомощных, а как властных и могущественных, чьи потребности удовлетворяются полностью подчиняющимися им взрослыми, не имеющими самостоятельного значения в мире.

Столь нереалистическая самооценка складывается потому, что у них нет способа заметить свою подлинную слабость, зависимость и беспомощность. Со временем они сталкиваются с реальностью; отрицательные переживания открывают перед ними «правду жизни».

Зрелость означает понимание не только своих возможностей, но и их ограниченности. Большинство из нас теряет чувство всемогущества к детсадовскому возрасту, но время от времени оно вновь оживает, особенно если нам чего-то очень хочется и мы убеждены, что можем это получить.

Разумеется, не все игроки невротики. Миллионы людей регулярно посещают бега, участвуют в лотереях, проводят время за карточным столом или у игровых автоматов. Это позволяет им испытать волнующие чувства риска и азарта и ненадолго создает у них иллюзию, что они могут достичь в жизни чего-то большего, чем имеют.

Существует множество работ, посвященных психопатологии игроков, однако очень немногие авторы интересовались психологией «нормальных» игроков, не одержимых страстью к игре. Впервые случай патологической страсти к игре был рассмотрен З. Фрейдом в эссе о Достоевском (Freud, 1928). Он связывал страсть к игре, как и другие навязчивые симптомы, с эдиповым комплексом.

Основой психоаналитического толкования одержимости игрой является идея о том, что игроком движет бессознательное желание проиграть — почувствовать себя жертвой несправедливости и пережить раскаяние и угрызения совести. Истоки такого поведения лежат в детстве — в нарушении взаимоотношений ребенка с родителями. Игра может быть способом вернуть материнскую любовь, средством наказать себя за недозволенные чувства по отношению к матери или средством «тестирования» действительности.

Помимо психоаналитических, существуют и другие теории, объясняющие поведение игроков их личностными особенностями. Так, Е. Гофман (Goffman, 1961) рассматривает игру как суррогат рискованных ситуаций, исчезнувших из повседневной жизни. Он показал, что люди, профессии которых связаны с очень высоким или очень малым риском, выбирают рискованные игры. Те же, чья профессиональная деятельность сопряжена со средним риском, предпочитают не рисковать в игре.

Эти данные подтверждаются и исследованиями Т. Лозковски (Lozkowski, 1977), показавшими, что рискованные игры предпочитают экстраверты и люди, которым не хватает внешней сенсорной стимуляции.

Помимо психологических факторов, поведение игрока может быть обусловлено демографическими, социокультурными и ситуационными факторами. М. Уокер (Walker, 1995) попытался объединить все эти факторы в единый список. По его мнению, предрасположенность человека к игре определяется следующими обстоятельствами:

В одном из небольших городков на побережье Флориды, где по традиции селятся обеспеченные пенсионеры, несколько лет назад задумали построить казино. Общественность, как водится, долго протестовала, указывая на то, что подобное «гнездо разврата» в тихом и респектабельном районе приведет к росту числа азартных игроков, проигрывающих все до нитки, а значит, к росту банкротств и самоубийств. Казино все же построили, причем для успокоения общественности было проведено крупномасштабное исследование его влияния на благополучие местного населения. Выяснилось, что число людей, страдающих зависимостью от азартных игр, осталось таким же, как в среднем по стране (около 3 %). Но изменения все же произошли: среди жителей окрестных городов резко снизился уровень депрессии: страдающие от скуки и одиночества пенсионеры нашли себе занятие, поднимающее настроение.

Бедность и заниженные ожидания

По данным, собранным Генри Линдгреном (Lindgren, 1991), представители низших социальных слоев чаще, чем представители среднего класса, соглашаются со следующими утверждениями:

Эти утверждения по-разному отражают убеждение в том, что жизнь трудна и с этим ничего не поделаешь, которое чаще встречается у представителей низших социальных слоев. Обычно оно сопровождается также идеологией, провозглашающей, что деньги не важны: «Не имей сто рублей…», «Не в деньгах счастье» и т. п. Эти клише призваны акцентировать разницу между членами этой социальной группы и теми, у кого есть деньги.

Отсутствие денег и провозглашаемое отсутствие потребности их иметь становится важной составляющей социальной идентичности этой группы.

Любая характеристика, ставшая элементом «Я-концепции», имеет тенденцию превращаться в добродетель. В результате обесценивание денег становится частью социально-психологической идентичности бедных и позволяет им чувствовать моральное превосходство над теми, у кого есть деньги.

Чувство групповой идентичности и лояльности — источник силы и слабости представителей низших социальных слоев. Сознание того, что «мы должны держаться вместе» и «мы должны делиться друг с другом», позволяет им выживать в трудных ситуациях. Но эти нормы препятствуют проявлению индивидуальной инициативы и принятию более рациональных решений.

Страх оказаться «белой вороной» часто повышает издержки бедных людей. Опросы показывают, что по сравнению со средним классом малообеспеченные люди чаще покупают более дорогие, широко разрекламированные продукты известных фирм, чем более дешевые (хотя и не менее качественные) продукты местного производства.

Люди с низким доходом чаще руководствуются телевизионной рекламой, утверждающей, что «все любят» и «все покупают» Fairy или Tide. Покупая эти товары, они следуют социальным нормам, навязанным телевидением, и тем самым приобретают чувство безопасности и уверенности. Более образованные представители среднего класса, наоборот, склонны сомневаться в качестве слишком настойчиво рекламируемых товаров и предпочитают самостоятельно делать свой выбор.

В отличие от бедняков из развитых стран «новые бедные» в бывших соцстранах в большинстве своем хорошо образованны, до начала реформ имели постоянную работу и надеялись на обеспеченную старость. Однако в ходе реформ их знания и навыки оказались ненужными.

Удержаться «на плаву» им помогают различные примитивные формы самозанятости в неформальном секторе экономики: личные подсобные хозяйства, мелкая спекуляция, предложение различных услуг вроде ремонта или извоза на личном автомобиле. Этот бизнес для бедных — малоэффективная, непроизводительная, но социально достаточно мощная буферная система, которая позволяет не только не умирать с голоду, но и не выпадать в социальный осадок.

Деньги и душевное здоровье

Деньги окружены огромным количеством парадоксов, лжи, нелепостей и лицемерия. На взгляд постороннего наблюдателя, западный человек кажется весьма непоследовательным в отношении денег. Он убежден, что получает то, за что платит, но только и думает о том, как бы кого-нибудь надуть при сделке.

Алчность считается греховной и отталкивающей, но богатство повсеместно вызывает уважение. Деньги являются прямым индикатором значимости человека. Те, кто стремится к ним, часто подвергаются унижению и запугиванию со стороны тех, кто их имеет. Лицемерие по отношению к деньгам распространено повсюду — их публично презирают, но тайно вожделеют; их рассматривают как чуть ли не самую важную вещь на свете, но при этом говорят о них как о незначительной мелочи.

Трудно оценить, насколько в западном обществе распространены психологические расстройства, связанные с деньгами. Статистики подобных расстройств не существует. Исключительные случаи бывают настолько яркими и запоминающимися, что их частота может переоцениваться.

С другой стороны, поскольку исследования в этой табуированной области крайне редки, подлинная распространенность серьезных денежных неврозов может на самом деле недооцениваться. Ответы на опросник «здорового отношения к деньгам» (Money-sanity subscale, Furnham & Argyle 1998) показывают, что хотя подавляющее большинство респондентов считает свое отношение к деньгам вполне здоровым, примерно треть ответивших признают у себя наличие тех или иных симптомов денежной патологии. В России симптомы нездорового отношения к деньгам проявляются примерно у половины респондентов.

Антропологи, социальные психологи и социологи предлагают несколько объяснений патологии, связанной с деньгами.

Однако единственной психологической теорией, четко объясняющей индивидуальные различия в отношении к деньгам, остается психоанализ.

Зигмунд Фрейд впервые обратил внимание на то, что отношение взрослого человека к деньгам может определяться особенностями его детских желаний. В работе «Характер и анальный эротизм» (Freud, 1908) он писал:

Впоследствии Шандор Ференци (Ferenczi, 1926), развивая идеи З. Фрейда, описал онтогенетические стадии развития этого влечения — от удовольствия, получаемого от грязи и экскрементов, до любви к деньгам. Фрейд выделял три основные черты характера людей, фиксированных на анальной стадии: аккуратность, скупость и упрямство, которые он связывал также с чистоплотностью, надежностью, добросовестностью, вспыльчивостью и мстительностью.

Согласно психоаналитической теории, все дети испытывают удовольствие при дефекации. В возрасте около двух лет родители в западных странах начинают приучать детей к горшку, либо выражая энтузиазм и одобрение при дефекации ребенка, либо наказывая ребенка и угрожая ему, когда он отказывается это сделать. Приучение к горшку совпадает по времени с той стадией развития ребенка, когда он борется за автономию и независимость. Часто приучение к горшку становится источником конфликта между ребенком и родителями.

Этот конфликт может усилиться из-за непоследовательного поведения родителей, которые, с одной стороны, ценят фекалии как подарок ребенка, а с другой — считают их грязными, не прикасаются к ним и стараются поскорее выбросить. При этом дети, которых постоянно хвалили за успешное опорожнение желудка, рассматривая это как подарок родителям, вырастая, с удовольствием делают подарки и тратят деньги. Те же, кто отказывался это сделать, страдают впоследствии «финансовыми запорами».

Таким образом, психоаналитическая теория напрямую связывает травматический опыт приучения к горшку с последующим типом компенсаторного поведения. То, как скупец придерживает деньги, рассматривается как отражение детского отказа от дефелей. Транжира же, напротив, напоминает ребенка, стремящегося к одобрению родителями его «подарков». Некоторые люди считают траты условием получения любви и одобрения, и поэтому склонны тратить деньги, когда чувствуют себя одиноко, тревожно или нуждаются в любви.

Эмоциональная основа денежной патологии

Психоанализ продемонстрировал, что поведение человека может быть противоположно его подлинным мотивам или желаниям и служить их маскировкой. Так, жалость к бедным может на самом деле скрывать ненависть, социальные предубеждения и чувство тревоги. Бедные всегда олицетворяют для богатых психологическую и экономическую угрозу, и их стараются представить грязными, нечестными и заслуживающими своей участи.

Чаще всего с деньгами ассоциируется чувство вины. Оно связано с пуританскими ценностями аскетизма, самоотречения и ангедонии[6]. Пуритане считают греховными потакание своим желаниям, лишние траты и избыточное потребление. Идеал добросовестности, пунктуальности, бережливости и умеренности заставляет людей, воспитанных в этой традиции, чувствовать вину не за накопление, а именно за расходование денег. Пуританская традиция возражает не против денег вообще или справедливой оплаты за труд, а против денег, полученных слишком легко (выигранных или унаследованных), нечестным путем, а особенно против слишком легкого расходования денег.

Чувство вины по поводу денег может породить у человека депрессию, недоверие и даже отвращение к самому себе. Бессознательно пытаясь редуцировать чувство вины, человек может развивать у себя различные психосоматические симптомы (Goldberg & Lewis, 1978).

Психоаналитики приводят клинические случаи страха богатства у пациентов, воспитанных в пуританских традициях. Основа такого страха — это, очевидно, утрата контроля. Деньги контролируют человека; они диктуют, где ему жить и с кем общаться, они ограничивают социальную активность человека не меньше, чем способствуют ей. Пуританская этика сосредоточена на ограничениях и необходимости сохранения таких ресурсов, как время, деньги и даже эмоции. Если денег слишком много, нет особого смысла в строгом контроле над ними. Поэтому богатый человек легко может утратить контроль над собой. А сохранение контроля — как над внешними обстоятельствами, так и над собственными эмоциями, — создает иллюзию безопасности.

С точки зрения психоанализа, неспособность быстро разбогатевших людей справиться со своим богатством объясняется потерей самодисциплины.

Большие суммы денег для многих означают возможность тратить их, не задумываясь о будущем, и это бесконтрольное поведение вызывает чувство тревоги. Каким бы парадоксальным это ни казалось, но внезапная потеря состояния означает для таких людей возвращение к «нормальной» жизни, упорядоченной и спокойной.

Другая важная эмоция, связанная с деньгами, — это чувство безопасности. Исследования очень богатых американцев, относящихся к категории self-made, то есть добившихся всего в жизни самостоятельно, показали, что в раннем детстве им гораздо чаще, чем «обычным» людям, пришлось переживать смерть родителей, развод или другие психологические травмы (Сох & Cooper, 1990).

Психоаналитики полагают, что, став взрослыми, эти люди накапливают деньги для того, чтобы больше никогда не оказаться в тяжелом положении. Желание богатства для них — не что иное, как потребность в эмоциональной безопасности, своего рода эмоциональный голод, вызванный депривацией[7] в раннем детстве.

Таким образом, деньги могут иметь различное эмоциональное значение. В клинической практике чаще всего встречаются случаи, когда психологическим смыслом денег становятся безопасность, власть, любовь и свобода (Goldberg & Lewis, 1978).

Использование денег для преодоления тревоги и достижения безопасности приводит к отчуждению, поскольку люди не рассматриваются как возможный источник безопасности. Выстраивая вокруг себя эмоциональную стену, человек начинает страдать от страха и паранойи, опасаясь грабителей, врагов или финансового краха. Тот, кто ищет в деньгах безопасности, нуждается в постоянном увеличении богатства, как наркоман — в постепенном увеличении дозы.

Британские психологи X. Голдберг и Р. Льюис выделили несколько типов людей, для которых деньги являются символом безопасности.

Деньги можно использовать для приобретения значимости, власти и превосходства. Можно купить лояльность врагов и расчистить себе путь. Деньги и власть, которую они дают, можно рассматривать как попытку регресса к инфантильным фантазиям о всемогуществе. Среди искателей власти с помощью денег тоже выделяются различные типы.

В детстве искатели власти чаще чувствуют гнев, чем страх, и то же чувство выражено у них в зрелом возрасте. Искатели безопасности в страхе отступают, искатели власти — нападают. Жертвы властолюбцев чувствуют себя беспомощными и незащищенными и компенсируют это, присоединяясь к кому-то сильному и способному. Они следуют за «победителями», особенно если у тех есть деньги.

Деньги часто используются, чтобы купить привязанность, преданность и самоуважение. Поскольку принцип взаимности лежит в основе подарка, многие полагают, что взаимные подарки являются знаком любви и заботы.

Возможно, родители всех этих «дельцов от любви» давали им деньги не потому, что любили их, а вместо любви. Поскольку такие люди не знают о том, что можно любить бескорыстно, они вынуждены покупать, продавать или воровать любовь. Единственным лечением для них является подлинная эмоциональная близость.

Это наиболее приемлемый и наиболее распространенный смысл, приписываемый деньгам. Деньги дают время, которое можно посвятить своим интересам и склонностям, и освобождают человека от повседневной рутины и ограничений, связанных с наемным трудом. Существует два типа поклонников автономии.

X. Голдберг и Р. Льюис (Goldberg & Lewis, 1978) выделили 10 психологических факторов, которые могут привести к серьезным проблемам в денежной сфере:

Психотерапевты полагают, что поведение и установки по отношению к деньгам не являются чем-то изолированным, а составляют неотъемлемую часть личности в целом. Люди, склонные отказываться от денег, могут также отказываться от любви, благодарности или информации, предлагаемых другими. Люди, которые беспокоятся о своем финансовом положении, возможно, испытывают зависть или страх зависимости.

Основываясь на клинической практике, А. Мэтьюз полагает, что поведение и установки по отношению к деньгам являются следствием эмоциональной динамики раннего детства; взаимоотношений с родителями, друзьями, учителями и соседями; культурных и религиозных традиций; а также современных технологий и влияния СМИ.

Функции денег, перечисляемые А. Мэтьюз, многообразны: деньги могут использоваться для выражения недоверия и подозрения; для создания внутрисемейных союзов и исключения других членов семьи; они могут порождать манипуляцию; служить проекциями эмоций и обвинений. Деньги часто используются как инструмент контроля; как средство создания неестественной зависимости; как искупление родительской вины; в качестве замены искреннего извинения; как выражение проблемы границ, когда члены семьи не могут сформулировать, где кончается один и начинается другой.

Многие денежные расстройства, по наблюдениям А. Мэтьюз, уходят корнями в семейные расстройства. Родители выражают с помощью денег свои чувства по отношению к детям, поощряя их хорошие привычки и школьные успехи. Родительские напутствия относительно денег бывают одновременно открытыми и скрытыми и часто оказываются непоследовательными и запутанными.

Некоторые дети отвечают на родительские напутствия прямо противоположным поведением, что справедливо и в отношении денег. У сверхосторожных родителей могут вырасти расточительные и неосмотрительные дети. Другие дети пытаются превзойти родителей в финансовом отношении. Некоторые кажутся совершенно безразличными к деньгам и как бы «не от мира сего». Их отношение к деньгам подразумевает, что они их не заслуживают. Естественно, что тот, кто полагает, что не заслуживает справедливой оплаты за свой труд, ее и не получает.

Многие модели финансового поведения предписываются культурными стереотипами и ценностями. Они диктуют, кого считать богатым, а кого бедным; как зарабатывать деньги и на что тратить свободные средства; кто является финансовым героем и антигероем. Средства массовой информации укрепляют принятые в обществе денежные ценности и привычки с помощью рекламы, развлекательных программ и благотворительных марафонов.

Несмотря на то, что большинство исследований в области денежных расстройств основано на клинических случаях довольно тяжелых патологий, многие «нормальные» люди могут испытывать те же проблемы в более легкой форме. Каждый из нас знает чрезмерно экономных или даже скупых людей, во всем себе отказывающих, так же, как неосторожных и расточительных, постоянно залезающих в долги. Литература по денежной патологии показывает, что деньги могут символизировать потребности в безопасности, свободе, власти и любви. Однако они не могут до конца удовлетворить эти потребности. И поскольку многие люди полагают, что их неудачи в удовлетворении этих потребностей вызваны недостатком денег, они удваивают усилия, чтобы заработать еще больше. Так замкнутый круг, в котором они находятся, постепенно сжимается, и легкая патология может перейти в тяжелую.