Люди особого склада

XVIII

Феня начала работать в Любанском райкоме комсомола, под руководством Адама Майстренко. Любанский райком комсомола, как и райком партии, базировался при отряде Долидовича. Комсомольские организации были при других отрядах, а также в деревнях, и Фене приходилось бывать всюду. Ходила она чаще всего одна, а иногда со своей сестрой Марусей. В деревни пробиралась глухими тропами, только ей одной известными.

Опаснее всего было пробираться в Нижин. Феню опасность не пугала. Она являлась туда всегда в точно назначенное время. Бывало, соберутся подпольщики в законспирированном месте и ждут. На улице тьма непроглядная, злая метелица заносит дороги, а комсомольцы уверенно поглядывают на часы: еще минута-две, и Кононова появится. Если она задерживалась, комсомольцы все равно ждали. Они знали — Кононова придет, никакие трудности ей не помешают. И Феня приходила. При ее появлении у комсомольцев поднимался боевой дух, самое сложное задание казалось не таким трудным. Каждому хотелось делать все так, как делает Феня, во всем брать с нее пример.

Однажды Феня получила очень ответственное задание: ей поручили пробраться в Кузьмичи и Постолы, раздобыть там планы немецко-полицейских укреплений; найти в этих деревнях своих людей, которые обо всем информировали бы партизанское соединение.

Майстренко уже давно вынашивал план разгрома кузьмичского гарнизона. Эта идея пришлась по душе и Розову. Оба уже несколько раз обращались в штаб соединения с просьбой разрешить им проведение операции. Они хотели ударить сразу, долго не раздумывая, хотя и сами понимали, что это слишком рискованно. Штаб не мог дать согласия на такую скороспелую операцию. Нам было известно, что гарнизоны в Кузьмичах и Постолах Любанского района, Ламовичах Октябрьского района, в Погосте Старобинского и Уречье Слуцкого районов большие и хорошо вооруженные. Расположенные на узлах дорог, эти гарнизоны служили заслоном между районами и должны были препятствовать распространению партизанского движения. В Кузьмичах и Постолах — несколько дотов, связанных подземными ходами, на перекрестках — дзоты. Пулеметов и боеприпасов здесь хватало. Ясно, что к операции по разгрому этих гарнизонов надо тщательно подготовиться.

У Фени Кононовой были надежные люди в Кузьмичах и в Постолах, однако проникнуть туда трудно. И днем и ночью по улицам ходили патрули, дзоты вынесены далеко за околицы, и гитлеровцы задерживали всех, кто шел или ехал в деревню и из деревни. Феня долго думала, как лучше выполнить задание. Надежный план все не складывался. Она пошла к Марусе. Сестры встретились в молодом ельнике, присели рядом на пеньках. Начался разговор по душам, совсем по-домашнему, только тема не домашняя.

— Что ты мне посоветуешь? — спросила Феня. — Ты ведь у меня старшая, лучше все знаешь.

— О чем ты? — удивилась Маруся.

— Об одном задании. Надо сходить в Кузьмичи и Постолы. Наши люди там есть, только вот связь с ними порвалась. Не могу придумать, как мне до них добраться через посты и дзоты, как встретиться?.. Десяток вариантов перебрала, все как-то ненадежно, все как-то не так выходит, как хочется.

— Расскажи мне свои варианты, — попросила Маруся.

Феня рассказывала, а Маруся слушала и взвешивала каждый вариант. Некоторые были не под силу одному человеку, хотя Феня с этим не соглашалась. Она не обращала внимания ни на трудности, ни на риск: у нее нашлись бы силы преодолеть любые препятствия, а рисковать своей жизнью она привыкла.

Феню беспокоило только одно: придуманные ею варианты не обещали успеха.

— Все это не то, — заметила Маруся, когда Феня смолкла. — Смелости и находчивости у тебя, Феня, на пятерых хватит! Но дело это надо хорошо обдумать. Может быть, что-нибудь лучшее найдется.

— Для этого и пришла к тебе, — ответила Феня.

— А что, если воспользоваться еще одним вариантом?

— Каким? — обрадовалась Феня.

— Самым простым!

— Бывает, что самый простой — самый лучший, — заметила Феня. — Говори, может быть, на мое счастье, подашь хорошую мысль.

— Ты Адамку, Лидиного братишку, знаешь? — спросила Маруся.

Феня сразу обо всем догадалась.

— Знаю, знаю! — взволнованно заговорила она. — Правильно, Маруся, это просто здорово!

— А в Нижин у тебя есть дорожка?

— Есть, туда я хожу, — ответила Феня. — Адамка проберется в Кузьмичи и вызовет нашего человека. Мы с ним встретимся в условном месте и договоримся о дальнейшем… Правильно! Сегодня же, как только стемнеет, пойду в Нижин.

— Может, мне с тобой пойти? — несмело спросила Маруся. — В последние дни ты одна ходишь и ходишь… Боюсь я за тебя, Фенечка.

— Ты думаешь, я на «шрамоватого» нарвусь? — полушутя спросила Феня. — Не бойся, этот «бобик» подох уже.

Маруся удивленно подняла глаза. То, что был уничтожен еще один полицай, ее не удивило, но этот крепко ей запомнился, и женщина заинтересовалась.

— А я не слыхала, — сказала она.

— Вчера нам передали, что Адам подстрелил его как следует, три большие раны нанес, так он заживо гнить стал, лихо на него! Когда ковылял на своих ходулях, служил фашистам, так хорош был, а когда подбили бандита, словно бешеного пса, так эсэсовцы выбросили его вон. Люди, конечно, тоже не приняли выродка, он и подох без помощи.

— Я помогла бы тебе выполнить задание, — тихо, с задушевной теплотой сказала Маруся. — Когда я с тобой, тогда у меня легче на душе. А как услышу, что ты пошла одна, места не нахожу от тревоги, сердце неспокойно за тебя.

— Ничего, Манечка, — успокаивала ее Феня. — Я справлялась раньше, справлюсь и теперь. А тебе трудно будет, ты еще не поправилась как следует.

— Я быстрей поправлюсь, если буду ходить на задания, — уверяла Маруся. — Разве я ранена в бою или контужена?.. Ничего еще не сделала, а сижу… Адам не пускает, ты не пускаешь, а командиры, так те и слушать не хотят.

Так они беседовали около часа. Время терпит: Фене идти на задание вечером, и ей не хочется расставаться с сестрой. Редко выпадают такие милые сердцу минуты. Земля немного подмерзла, снег еще не лег. Погода тихая, а в густом сосняке и совсем тепло. До них доносится приглушенный расстоянием шум в лагере Долидовича; слышатся короткие приказы командира, голоса партизан, хлопоты хозяйственного взвода.

— А комиссар снова пошел на операцию, — сказала Маруся.

— Какой комиссар? — спросила Феня.

— Наш, Гуляев. Прошлой ночью только вернулся, а сейчас опять ушел. Вот неугомонный человек! Как подумаешь, кажется, жизнь не жалко отдать за такого. Ранили его на фронте, и он попал в окружение. Другой и обмяк бы там. А он выбрался и сразу в партизаны. Говорят, еще с открытыми ранами пришел. А теперь, где он только не побывал, в какой операции не участвовал! Сегодня и мой Адам пошел с ним.

— Он же был с Розовым, — заметила Феня.

— Был, а теперь больше с Гуляевым. Видно, понравился ему этот человек.

Маруся глубоко вздохнула, подняла на сестру задумчивый, жалостливый взгляд и спросила:

— А про твоего ничего не слышно?

Феня смутилась: такого вопроса она не ожидала.

— А что теперь можно услышать? — покраснев, спросила она. — Да не был он еще моим. Так только дружили.

— Если б не война, был бы!

— А может, и не был бы, — усмехнулась Феня.

— Вот какая ты! — мягко упрекнула Маруся. — Я ведь знаю, кто он для тебя, а ты все не признаешься, все как будто стыдишься…

— Я часто думаю про него, — грустно сказала Феня. — Особенно когда иду или еду куда одна… Хоть бы узнать: жив ли? А как? Свет велик, а я не знаю его воинской части… Пробовала у людей расспрашивать, письма в Москву писала, ничего не вышло. Одним теперь живу: надеюсь, что скоро у нас будет постоянная связь с Москвой, тогда письмо в Центральный штаб партизанского движения пошлю. А теперь, как слушаю сводку, так все чего-то жду. Все мне кажется, что назовут по радио знакомое имя!

— Знакомое! — снова добродушно упрекает сестру Маруся. — Не то это слово.

— Милое, — поправляется Феня, и глаза ее наполняются слезами.

Маруся молчит. Ей неудобно, что она тронула ту ранку, которая болит у сестры больше, чем другие. Хочется чем-нибудь помочь ей. Она берет Феню за руку и начинает выкладывать все, что у нее на душе. Лучшего сочувствия и не нужно человеку.

— А думаешь, мне легко, хоть мой Адам и при мне? — тихонько жалуется Маруся. — Каждый день он куда-нибудь идет, каждый день! Провожу его и думаю: «Не выживу, если не вернется, места на земле не найду…» А вернется — не верю, что он здесь, все мне кажется, что он где-то на задании, где-то под пулями да под минами… Если б уж не видела его, ничего не знала о нем, может, даже легче было бы…

Сердечно расстались сестры, и Феня пошла готовиться в дорогу. До Нижина она добралась сравнительно легко. Ей здесь известны все тропки и тайные обходы, которые знали только Феня и несколько человек из подпольной организации. Комсомольцы по очереди дежурили на этих тропах и ставили условные знаки. Если, например, у мостика притаилась полицейская засада, то в условленном месте ставилась маленькая вешка с ветками, если же дорога открыта, вешка ставилась без веток. И так на протяжении всей дороги. Небольшая, почти незаметная работа, но какую большую пользу приносила она! Выполняли ее главным образом нижинские мальчишки, бывшие школьники, такие, как Адамка. Дадут им задание, они и пошли. Везде пролезут, все сделают, а наткнутся на полицейских, найдут, что сказать, сумеют оправдаться, вывернуться.

Адамка помог Фене и в последнем задании. Он отнес записки в Кузьмичи и Постолы. Комсомольцы вышли на встречу с Феней, и в Кузьмичах вскоре была создана боевая подпольная группа, а в Постолах — две. Подпольщики доставляли в штаб сообщения о гарнизонах, добывали планы укреплений — одним словом, активно помогали подготовить разгром этих вражеских гнезд.

Комсомольская работа в Любанском и Старобинском районах была поставлена неплохо, а в других районах широкое комсомольское подполье только еще организовывалось. Нужно было передать какой-то опыт, помочь молодым организациям и установить связь между районными организациями комсомола. Вот на эту работу и послали Феню в Гресский и Слуцкий районы. Она пробыла там около двух недель, а вернулась, снова взялась за свою прежнюю работу. И, конечно, в первый же день потянуло ее в Нижин: туда, где близкие и дорогие сердцу люди, где был ее дом, ее школа и любимая река Оресса. Хотелось скорее увидеться со своими и узнать об арестованных девушках. Посоветовалась с Майстренко, получила задание и пошла.

Из загальских лесов вышла в сумерках, а когда «своими тропками» подошла к Нижину, совсем стемнело. Комсомольцы еще не знали, что Феня вернулась в район, и не ждали ее. Должно быть, они никого не ждали в этот вечер и никаких знаков на дороге не поставили. Кононова заметила это, постояла, подумала и пошла дальше. Она была уверена, что куда-куда, а в Нижин проберется, несмотря ни на какие препятствия. Сколько раз приходила, сколько раз отсюда уходила! Каждый кустик, каждое дерево, каждая ложбинка на дороге знакомы ей.

Вечер тихий, слегка морозит. Снег не скрипит под ногами, но и не скользит, как в оттепель. Вот знакомый взгорочек, а там кустики. За кустиками — открытое, самое опасное место. За ним — нижинское кладбище. Место это обойти нельзя, другого более удобного подхода к деревне нет. Главное — проскочить на кладбище, от него рукой подать до явочных квартир.

Бывало, поджидая Феню, комсомольцы дежурили на кладбище и время от времени подавали условные сигналы. Если дежурных не было, открытое место приходилось переползать: в темную ночь человек на земле незаметен. А теперь снег кругом. Выходя из лагеря, Феня и не подумала, что на этом открытом месте лежит снег, и не взяла маскировочного халата. А без халата — будешь видна за километр. Феня остановилась в кустах. Страшновато выходить на открытое место. У нее появилось ощущение, которое бывает у бойца, в первый раз идущего в атаку. Пока были кустики, деревца, хотя они и не заслоняли от вражеской пули, но все-таки идти было как-то легче: нога ступала твердо, глаз видел далеко. Как только кончались кустики, тянуло бойца к земле, начинало казаться, что все пули полетят именно сюда.

Притаившись за последним кустом, девушка оглядела все кругом и прислушалась. На кладбище ничего не видно и ничего не слышно. Слабый ветерок изредка налетал на сосняк и глухо шумел в вершинах. Да кто там может быть в такую пору? Феня быстро зашагала к кладбищу. На всякий случай вынула из потайного кармана пистолет. Вдруг ей стало смешно: сколько везде ходила, никого и ничего не боялась, а тут, возле своего родного дома, напал страх. Может быть, это потому, что в детстве она боялась кладбища? Девушка все прибавляла шаг, а под конец не выдержала — побежала и уже не останавливалась до самого кладбища. Бежала не от страха, а из желания скорее прийти на место к своим людям, пока они не легли спать. Еще немного, еще несколько шагов. Феня перескочила через канавку и припала грудью к сосне. Она вся дрожала от волнения. Так когда-то прижималась она к своей матери, когда на сердце было тяжело, когда к горлу подступали слезы. Мать обнимала ее за плечи, целовала мягкие темно-русые волосы, и любое горе становилось меньше. Как бы хотелось и теперь прижаться к ней, расспросить, как она живет. Но Феня даже не знала, где ее мать. Отец ушел в лес, а мать — в Глусский район, к родственникам.

И все-таки легче стало на душе, она чувствовала себя дома. Здесь почти в каждой хате убежище и радость встречи с близкими и дорогими людьми. Глянула на деревню — вон видна хата, до нее пять-шесть минут ходу. Только ограда впереди да несколько плоских деревянных памятников. Феня собралась идти, и вдруг ей показалось, что за одним из памятников что-то шевельнулось. Показалось или нет? Девушка присела на корни сосны, стала вглядываться в темноту. В самом деле там кто-то есть, только нельзя разобрать — человек или собака. Перевела взгляд на другие памятники и с тревогой заметила, что и за ними тоже кто-то прячется. Потом разглядела человеческую фигуру за деревом. Сомнений быть не могло: на кладбище люди, и недобрые…

Человек отделился от сосны и двинулся к Фене. За ним поднялись и пошли те, которые сидели за памятниками. Кононова считала: один, два, три… шесть… «Нет, это не наши. Наши выслали бы одного, двух. Тут что-то недоброе».

Передний сделал шагов десять и спрятался за ствол дерева.

— Кто там? Вылезай!

Голос незнакомый. «Не видит!» — подумала Феня.

Девушка, не спуская глаз с притаившегося за деревом человека, обдумывала, что делать. Когда опасность нависла над головой, страх исчез Решимость, упорное желание бороться до последнего дыхания наполнили душу девушки. Она понимала, что здесь легко не отделаться, — натолкнулась на полицейскую засаду, и они постараются захватить ее живой. «Но и им жарко будет!» — это решение созрело сразу, твердое и непоколебимое.

Феня достала пистолет и легла на землю. Человек за деревом махнул рукой, и те, что были позади, пригибаясь, побежали вперед, три справа и два слева. Перебегая от дерева к дереву, они приближались к Фене, а человек за деревом оставался на месте. «Значит, это старший, — подумала Феня. — Если его прикончить, остальные не станут проявлять особую активность». Она взяла на прицел сосну, за которой стоял полицай, и, выбрав момент, когда тот высунулся, выстрелила. Тот шлепнулся на землю и закричал диким голосом:

— Ложись!

Все попадали еще до его команды. Справа и слева от Фени прогремели винтовочные выстрелы. Пули прозвенели над ее головой. «Должно быть, видят», — подумала Феня, рывком вскочила в канавку и отползла в сторону. Можно было бы попробовать ползти дальше, но…

— Живым его, живым! — крикнул старший полицай, но сам не тронулся с места.

Феня устроилась в канавке у куста, отгребла от себя тонкий слой снега. Сквозь ветки куста враги были ей видны. У девушки не было военной практики, однако она чувствовала, что пуля ее не достанет, а их можно всех перебить, жаль только, что патронов мало. Она решила подождать, пока они подползут совсем близко, выпустить половину обоймы и попробовать перебежать в кусты.

— Живым его-о! — кричал из-за сосны старший. — Говорю, живым!

А полицаи боялись идти в обход и беспрерывно стреляли. Пули летели куда попало.

Наконец старший высунулся и неуклюже, на четвереньках, пополз к канавке. Феня выстрелила и быстро отползла влево. Тот залег. Девушка заметила, что полицаи, которые ползли с левой стороны, оказались совсем близко от нее.

— Ого-онь! — закричал старший.

Пули летели в то место, откуда только что блеснул пистолетный выстрел. Старший пришел в ярость, поднялся за деревом и бросил гранату. Она взорвалась в нескольких метрах от Кононовой.

Феня еще раз взглянула влево: трое полицаев в десяти шагах от нее. Они палят без разбора в одну точку. Нужно незаметно подползти немножко ближе, перебить тех, что слева, и по канавке, которая огибала кладбище, пробраться до загуменьев, а там можно будет спрятаться.

Девушка затаила дыхание — и ползти не нужно, вот они сами крадутся по-волчьи: головы пригибают, а спины торчат на метр от земли. Вдруг двое приподнимаются и бегут к канаве. Расчет ясен: хотят перескочить канаву и зайти сзади. Еще момент… Кононова стреляет почти в упор. Один раз, другой… Стреляет и, согнувшись, бежит канавкой к загуменьям. Бежит не оглядываясь, не чувствуя под собой земли. В ушах все еще слышатся сухие звуки собственных выстрелов. «Кажется, попала, — мелькает мысль, — кажется, не на ветер…» Ничего не слышно. Даже стрельба справа затихла. Должно быть, растерялись, не знают, что делать… Бежать, бежать.

Девушка спотыкается о корень и падает. «Ранили», — мелькает мысль. Минуту лежит и не может понять, почему упала. Сзади послышались глухие стоны. «Значит, попала», — радуется Феня и, быстро поднявшись, бежит дальше.

Вот огород и высокий плетень до самого гумна. Девушка выскочила из канавки и побежала вдоль плетня.

Полицаи еще около получаса обстреливали канаву. Стреляли в темноту, уже не целясь. Расстреляв патроны, начали бросать в канаву гранаты. Вскоре пришли несколько полицаев и эсэсовцев из Баринова. Гитлеровцы решили, что отряд партизан наступает на Нижин, и поспешили на помощь местной полиции. Узнав, что стрельба поднята из-за одного человека, эсэсовский офицер разозлился, потряс пистолетом перед носом старшего полицая и приказал окружить кладбище.

И только когда была обыскана вся канава, осмотрены все кусты, ограды, памятники, полицаи подошли к своим раненым. Один был мертв, а другой, пристроившись на могиле, перевязывал ногу выше колена, стонал и ругался на чем свет стоит.

— Почему того не перевязал? — грозно спросил у него старший.

— Я сам весь кровью изошел! — огрызнулся полицай. — Что я мог сделать?

— Покажи! — старший включил фонарик и посмотрел на рану. — Глупости, комар укусил… У меня в руке дырка побольше, и то я не вышел из строя.

— Ты под корнем лежал…

— Молчать!

Эсэсовец разразился хохотом. Размахивая пистолетом, он тыкал им в живот старшего:

— Вояки, опора гитлеровского командования… Один партизанский разведчик всех перебил…

— Я хотел взять его живым, — оправдывался полицай.

— Так вот бери неживых, — ехидно ответил эсэсовец.

Вскоре был поднят на ноги весь гарнизон деревни Кузьмичи и соседние полицейские участки. Нижин окружили со всех сторон, начались лихорадочные поиски исчезнувшего партизанского разведчика.

Полицаи взяли в Нижине подводу, взвалили на сани труп убитого, рядом с ним посадили раненого и повезли в Кузьмичи. Когда подвода выезжала с кладбища, эсэсовец подозвал одного из полицаев.

— А почему его здесь не закопать? — спросил он.

— Там у него родственники, — угодливо ответил полицай, — и свое кладбище возле деревни.

Эсэсовец скривил губы.

— Слишком много чести, — заметил он, усмехаясь, — возить с одного кладбища на другое. — Потом сердито спросил: — Какой дьявол выдумал устроить здесь засаду?

— Пан Дубик посоветовал, — отрапортовал полицейский.

— Кто такой Дубик?

— Наш бургомистр в Кузьмичах.

— А зачем была эта засада?

— Уже несколько дней тут следим, — понизив голос, объяснял полицейский. — В этой деревне крупная подпольная организация. Недавно они одного вашего… — полицейский запнулся, — одного нашего пана обер-лейтенанта живым в плен захватили.

— Это они? — эсэсовец резко повернулся к полицейскому.

— Они, пан офицер! И нашего одного ранили, помер… Тесная связь с отрядами, — продолжал полицейский. — Пану Дубику удалось дознаться, что на этом кладбище организуются тайные встречи партизан с местными подпольщиками.

Эсэсовец бросил на полицейского презрительный взгляд, махнул рукой и пошел к своей команде.

В ту ночь Феню Кононову не нашли. Да если б и нашли, вряд ли поверили, что это она стреляла на кладбище. Кузьмичская полиция склонна была думать, что это был Горбачев. Его знали во всех гарнизонах, гонялись за ним и боялись.

Утром эсэсовцы согнали всех нижинцев на широкую площадь возле Орессы и долго держали там.

Многие были легко одеты и дрожали от холода. Немцы затягивали допрос в надежде, что перемерзшие люди выдадут партизана. Но никто не сказал ни слова, хотя почти все знали, что их Феня, их молодая учительница-комсомолка, вечером наведывалась в деревню. Они укрыли ее в таком месте, куда ни один полицай, ни один эсэсовец не догадался бы заглянуть.

Феня выполнила все поручения райкома. На следующий день перед рассветом, когда многих часовых сморил сон, комсомольцы вывели ее из деревни. Снова провели через кладбище, как раз через то место, где ночью она выдержала неравный бой.

Спустя несколько дней Кононова появилась возле Нижина и уже не одна. С ней хорошо вооруженные партизаны во главе с Розовым и Майстренко. Они шли, чтобы освободить нижинских девушек.

Половина кузьмичской школы превращена в тюрьму. Окна в этой половине забиты досками и переплетены колючей проволокой. Люди со страхом и тревогой проходили мимо школы, оттуда доносились крики и стоны истязаемых узников фашистской комендатуры.

В качестве проводников с партизанами шли Нижинские комсомольцы. Приблизиться к школе нужно было тихо и незаметно. Надо без единого выстрела снять часовых, войти в школу и вывести арестованных. Разведкой установлено, что ночью около школы будут дежурить местные полицаи. Это облегчало задачу — они не так старательно несут охрану, как немцы.

Партизаны поздней ночью начали приближаться к школе. Патрулей не слышно. Возможно, они находились на другом конце деревни. Полицейский пост с пулеметом партизаны благополучно обошли. В эту темную ночь школа казалась особенно мрачной. На фоне белого фундамента видно, как часовой устало переставляет ноги: ступит шаг, потом остановится, немного постоит, потом снова шагнет.

Розов и Майстренко ползут впереди, вслед за ними — два опытных партизана. Если первую пару постигнет неудача, то двое других придут на выручку.

Часовой остановился около входа в школу, поставил одну ногу на ступеньку и наклонил голову над дулом винтовки. Розов молнией подлетел к нему и схватил сзади за руки. Майстренко выхватил у полицая винтовку и приставил к его подбородку дуло пистолета.

— Тихо! — угрожающим шепотом приказал он.

Полицай послушно закивал головой и опустился на колени.

— Ты один здесь?

Полицай теперь уж закрутил головой, а рта не раскрывал, видно, боялся, промолвить слово.

— Где он? — спросил Розов, связывая полицаю руки.

— Там, — тихо сказал он и показал за угол. — Он спит. Мы тут по очереди ходили. Если хотите, я заберу у него винтовку, я все сделаю.

Передав связанного партизанам, Розов и Майстренко двинулись вдоль стены, но не прошли и нескольких шагов, как кто-то позвал Майстренко. Он остановился.

Товарищ Майстренко! — шептал связанный полицай. — Там у него граната в кармане, смотрите, осторожно.

— Я тебе дам «товарищ», — пригрозил кулаком Майстренко и пошел дальше.

— Я его сразу узнал, — не то с радостью, не то со страхом шептал полицейский. — Мы с ним хорошими знакомыми были.

— Ти-хо! — цыкнул на него один из партизан.

Охранник спал. Проснувшись, он начал яростно обороняться. Пришлось слегка «погладить» его по голове и заткнуть рот.

Первый полицейский показал, где спрятаны ключи от школы, и провел партизан в класс, в котором находились нижинские подпольщицы. Девчата спали на полу, прижавшись друг к другу. Тяжелым и тревожным был их сон, но усталость брала свое. Никто не пошевельнулся, когда Майстренко и Феня вошли в класс. Майстренко включил электрический фонарик, а Феня опустилась на колени и стала осторожно, чтоб не напугать, будить девчат.

Трудно было узнать их. Лицо Лиды синее, будто неживое, под глазами кровавые подтеки, одежда порвана. Когда Феня осторожно прикоснулась к ней, та вздрогнула и испуганно метнулась в угол.

— Лидочка, это я, — тихо прошептала Феня. — Не бойся, тут все наши. Быстренько буди девчат, и пойдем.

Операция прошла успешно. Освободили не только нижинских девушек, но и всех, кто находился в фашистском застенке. На следующий день в лагере Кононова ласково обнимала своих подруг.

— Ну, как вы там, мои милые, мои дорогие? — спрашивала она.

— Не волнуйся, Фенечка, — ответила за всех Лида, — как фашистские каты ни издевались над нами, мы ни одного словечка не сказали.